Дима вряд ли мог сказать, что любит сестру. Она просто была частью его жизни, с самого рождения. Любить ее – это все равно, что любить небо, землю и солнце. Когда он был совсем маленьким, она заставляла его играть в домик или в больницу. Нельзя сказать, что мальчишке были интересны такие игры – но никакой альтернативы не было. Они жили в отдаленном гарнизоне, в сердце Сибири, и могли месяцами не выходить из дома. А как иначе – кому в голову может прийти мысль тащить детей на улицу в пятидесятиградусный мороз? При этом к собственным игрушкам сестра относилась очень трепетно. Когда он просил ее игрушечную аптечку, или новое надувное колесо – она с возмущением отказывала. А когда Дима начинал плакать – пела ему песню про верного друга, который «в беде не бросит, и лишнего не просит», особенно упирая на это «лишнее», которое нельзя просить.

Когда ее не стало – из Диминого мира словно убрали важную деталь, и тот перестал работать. Они недавно переехали в большой город. Семье дали новую квартиру, которую они с удовольствием обживали. Сестру сбила маршрутка, зимой, на скользкой дороге. Она погибла на месте. Родители были так убиты горем, что про второго ребенка позволили себе забыть. Как будто он сам не горевал. Как будто был лишней деталью.

Именно это сравнение с лишней деталью пришло Диме в голову сейчас, когда он наблюдал за Юкки. Она вышла из библиотечного корпуса и, понурив голову, брела по подвесному мосту. Ее кот плелся следом, опустив голову. Было одновременно и забавно, и неловко наблюдать за изменением выражения ее личика, когда она, наконец, подняла голову, чтобы толкнуть дверь, и заметила его на крыльце. Равнодушие сменилось недоверием; недоверие – узнаванием и безумной надеждой. Потом был легкий отблеск радости.

– Тимка! – Воскликнула она, и бросилась к нему, раскрыв ручки для объятий, – я знала, что это ошибка!

– Привет, Юкки, – грустно улыбнулся Дима.

– Ой, кто это? – Юкки чуть отстранилась, и увидела Барса, неодобрительно наблюдающего за всем из рюкзака, – а где Месси?

– Месси погиб, – ответил Дима, вздохнув. Потом добавил, выдержав небольшую паузу, – и Тима тоже. А это мой кот Барс. Прости, что дал ложную надежду.

– Ты не Тима, – сказала Юкки, отстраняясь. На ее личике было такое болезненное разочарование, что Диме на секунду захотелось упасть с крыльца, и провалиться под ковер из прелых сосновых иголок.

– Меня Дима зовут, – сказал он, – можно мы пройдем в дом? Нам надо поговорить.

Юкки, несмотря на возраст, была хорошей хозяйкой. В их домике было идеально чисто. Все вещи стояли на местах. А травяной настой, который она приготовила в качестве угощения, оказался очень вкусным. Как и варенье из молодых сосновых шишек.

– Ему… ему точно не было больно? – Спросила Юкки, как следует проплакавшись.

– Точно, – утвердительно кивнул Дима, – эти кристаллы стерли его личность. Тот… младенец, который убил бластером Месси – уже не был Тимой. Он ничего не понимал, и вряд ли мог анализировать свои чувства.

– Спасибо, что пришел, – сказала Юкки, все еще борясь с приступами слез, – это… это было важно для меня. Спасибо.

– Он погиб как герой, – сказал Дима, – ты можешь им гордиться. Жизнь на этой планете, где мы с тобой сейчас находимся, возможна только благодаря его жертве.

– Это не совсем так, – поправила его Юкки, – он ведь пошел на это неосознанно. Он не понимал, что делает. За все отвечает наш Оракул.

– Боюсь, что да, – кивнул Дима, – и его будут судить.

– Кто сможет судить Оракула? – Удивилась Юкки.

– Высшие силы, – Дима пожал плечами, и не стал вдаваться в дальнейшие объяснения.

Юкки скептически нахмурилась. Потом подлила настой в их кружки, и спросила:

– Ты надолго сюда? Мне придется сообщить руководству лицея, если ты хочешь остаться на ночь. И они тоже наверняка захотят с тобой поговорить. Это может быть утомительно.

– Спасибо, что предупредила, – улыбнулся Дима, – нет, я ненадолго. Но у меня есть еще пара вопросов к тебе. Ты позволишь?

– Конечно. Постараюсь ответить, если знаю.

– Расскажи о вашей маме, – попросил Дима, – когда вы от нее ушли? И почему? Где она живет? Она из этого мира?

– Стоп-стоп-стоп, – улыбнулась Юкки, – это уже больше, чем два вопроса. Я не знала Тимину маму. А он очень мало про нее рассказывал.

Дима удивленно поднял брови.

– Мы не родные брат и сестра. Не по крови, то есть. Так-то родные, конечно! Он подобрал меня на тропах, совсем малышкой. Всех моих родных убили враги во время большой войны. Тимка рассказывал, что просто согнали всех в сарай, и подожгли. Мама меня успела спрятать в старый сундук. Там он меня и нашел, когда я заплакала от голода и нехватки воздуха.

– Вот так дела! – Сказал Дима, – слушай, а тебе самой никогда не хотелось познакомиться с Тиминой мамой?

– Хотелось, конечно! – Юкки всплеснула руками, – он говорил о ней только хорошее. Говорил, что она лучшая мама на свете, и что он бросил ее только потому, что был уверен в своем особом предназначении ходока. А я не расспрашивала подробнее, чтобы не делать ему больно.

– Пойдем со мной, – сказал Дима, глядя Юкки в глаза, – давай найдем его маму.

– А лицей? Как я брошу учебу?

– Очень вероятно, что лицей закроют после суда над вашим Оракулом, – ответил Дима.

– Но зачем? Что мы будем делать, когда найдем ее?

– Мы будем жить, – сказал Дима.

Мама

Как мать – одиночка, вдова погибшего фронтовика и героя войны, она заслужила отдельную двухкомнатную квартиру. Они с Тимкой стояли на очереди несколько лет, и ордер должен был стать подарком семье на его пятилетие. Но не сложилось. Сын пропал, и бесконечные поиски, организованные милицией и народными дружинами по всем районам города, ничего не принесли. Потом его признали мертвым, несмотря на ее протесты, и даже заявления в суд и в прокуратуру, которые она подала на следователей. Ее тихонько сняли с очереди – но она была этому только рада. Она бы не смогла жить в новой квартире, и бросить их с Тимкой комнату, отдать ее чужим людям.

Тут все продолжало напоминать ей о сыне. Его игрушки, аккуратно расставленные по картонным полкам, его кроватка (слишком большая для его возраста – но другую они не покупали: ждали переезда). Его детские книжки. Лампа – ночник, которая помогала уснуть тревожными простудными ночами.

Она была еще вовсе не старой. Девчонки на фабрике несколько раз пытались подстроить ей свидания с перспективными кавалерами. Каждый раз – напрасно. Ей не нужны были новые отношения, и новая семья, хоть за это и были все доводы разума. Страна не так давно перенесла страшную войну. Погибли миллионы. Негоже жить памятью – ведь они победили ради будущей жизни.

Но она чувствовала, что Тимка жив. Засыпая, глядя в темноту, она ощущала лучик тепла в сердце. А материнское сердце не ошибается.

И вот недавно случился Черный День. Прямо посреди рабочего дня, в цеху, к сердцу словно прицепилась скрюченная холодная лапа. «Что-то с Тимкой!» – Безошибочно определила она. Девчонки и руководство заметили ее состояние. Настояли, чтобы она сходила в санчасть. Заводской фельдшер померяла ей давление, пульс, озабоченно поцокала языком. Потом развела валерьянки, и отправила домой, с твердым наказом до завтра выспаться.

К вечеру тьма, поселившаяся в сердце, немного рассеялась. Появилось какое-то странное теплое предчувствие, как будто вот-вот должно случиться что-то очень хорошее. Она повеселела, и на следующий день всех удивила на работе отличным настроением и оптимизмом. От вчерашнего испуга не осталось и следа. Это ощущение будущего счастья и радости было с ней до конца недели, и с каждым днем только росло.

А в ночь на воскресенье она встретила сына.

Ей не спалось. Народ гулял на улицах, пел песни под гармонь: праздновал выходные и отличную погоду. В середине июня темнеет поздно, и по городу разлились прозрачные звездные сумерки. Она надела праздничное платье, привела в порядок прическу, и вышла на улицу.

Народу гуляло много: были тут и заводские из рабочего общежития, и другие граждане – ученые и аспиранты из НИИ, актеры и художники с ближайшей выставки, которую открыли на лето. Были и военные – куда же без них? Ведь рядом целых две части, да военное училище летчиков.

Она шла к ближайшему парку, улыбалась встречным прохожим, получала в ответ вежливые кивки.

Тима стоял возле входа в парк и по своему обыкновению вертел головой, удивленно открыв глаза – впитывая весь окружающий мир разом. На спине у него был огромный рюкзак, из которого выглядывала любопытная кошачья морда. Рядом с сыном крутилась какая-то девочка с белыми бантами и огромным ручным котом в широком ошейнике с поводком. Сын изменился. Вырос, возмужал. Он все еще оставался ребенком – но в его жестах и манере держаться сквозила какая-то взрослая, мужская сила.

Из самого ее сердца хлынули слезы. С легким всхлипом она кинулась вперед, не чувствуя под собой ног.

– Сынок, – выдохнула она, подхватив Диму на руки, и закружив в крепчайших объятиях, – я знала, я знала, что ты вернешься!

– Я вернулся, мама, – шептал Дима, отвечая на объятия, – я вернулся.

Они были очень похожи – с той, другой женщиной, которая навсегда осталась в прошлом. Те же черты лица, те же глаза, совершенно тот же, родной запах. Только эта мама была настоящей. А там, в прошлом, ужасная ошибка. Непростительная ошибка, которая чуть не погубила его, Димкину, маленькую вселенную.

Вдоволь наобнимавшись, они стояли друг напротив друга и держались за руки.

«Дим, – сказал беззвучно Барс, когда молчание слишком уж затянулось, – ты никого не хочешь представить?»

– Ой, мам! – Спохватился Дима, и показал на девочку с котом, замершую рядом с ними, – познакомься, это Юкки! Она сирота. Можно мы будем жить вместе?

Эпилог

У него снова все было хорошо. После той позорной истории с сумасшествием первой жены, ему удалось перевестись в другой округ. Две заграничные командировки по горячим точкам помогли наладить пошатнувшуюся было карьеру. А второй удачный брак, на молодой дочери заместителя министра, окончательно придали прошлое забвению. Год назад в семье родилась двойня: дочки-красавицы. Он всегда больше любил девочек.

Как привет из прошлого, недавно прилетело письмо. От персонала клиники, где проходила лечение его бывшая. Письмо было самым обыкновенным, в бумажном конверте. Он даже не знал, что такие еще доставляют. Просто достал как-то вечером из почтового ящика вместе со счетами от управляющей компании и стопкой рекламных листовок. Бывшая умерла от банальной простуды. В письме было написано, что она не хотела бороться за свою жизнь, и просто зачахла. Письмо он сжег.

Наверно, его новую жизнь можно было назвать счастливой. Она была спокойной, стабильной, твердой и уверенной. Он всегда это ценил. Порядок во всем. Дисциплину. Чтобы все было разложено по полочкам. В его прошлой жизни, в старой семье, этого сильно недоставало. Поэтому они и потеряли дочку: мать сделала ее слишком легкомысленной. Иначе с чего бы она вдруг вышла на дорогу, не поглядев как следует по сторонам?

Только иногда, может быть, раз в месяц, когда он оставался наедине со своими мыслями, глядя в потолок он вспоминал про сына. Тот с самого начала был недоразумением. Он не хотел второго ребенка. Старался быть осторожным в этом плане. Но тогда, после возвращения бывшей из того злополучного незапланированного одиночного отпуска, он немного потерял над собой контроль. Он не любил проигрывать – и демарш жены задел его гордость. Он доказывал ей, что лучшего мужика ей все равно не найти. И вот, случилась незапланированная беременность. Он убеждал ее сделать аборт, но нарвался на жесткий, слабо мотивированный отказ. Пришлось играть заботливого отца. Это было совсем не просто: мальчишка казался ему совсем чужим, и ужасно раздражал. И вот трагедия, гибель его первой дочери, вдруг привела к его волшебному освобождению от всех обязательств. Обузы отвалились сами собой.

Он думал о сыне, и что-то непонятно-тревожное шевелилось на дне его существа. Может, остатки души, а, может, смутная тревога за собственное будущее. Ведь жизнь когда-то заканчивается. Не придется ли отвечать там, за чертой, за свои мысли и поступки? Впрочем, разве он плохой? Он ведь ничего парню не сделал. Наоборот – содержал его, заботился… и все же куда он исчез? Ведь тело так и не нашли, хоть и признали его погибшим. Есть ли шанс, что он жив? Может, потерял память, как в дешевых сериалах, и вырос где-нибудь в сибирской глубинке, где его приютила община старообрядцев? Он усмехался такому ходу мысли и спокойно засыпал.

Но этой ночью что-то было не так.

Давящее чувство не проходило. «Старею? – Подумал он, – начинаю бояться смерти?» На эти вопросы не было ответа, но чернота продолжала давить откуда-то изнутри. Когда ощущение стало невыносимым, он встал с постели. Пошел в душ. Залез под холодные упругие струи. Холодный душ – лекарство от любых волнений – в этот раз не сработало.

Он вытерся. Надел спортивные штаны, майку и кроссовки, и вышел в подъезд. Спустился на лифте.

Был глухой ночной час. Асфальт все еще парил после дневной жары и вечернего ливня. Душно. Он глубоко вздохнул, и сделал пару шагов, чтобы отойти от яркой лампы освещения, вокруг которой крутились назойливые насекомые.

А потом он увидел его. Пропавшего несколько лет назад сына. Дима заметно вырос, раздался в плечах. Его глаза смотрели строго и серьезно, а на руках у него сидел большой сибирский кот. Та, прошлая жизнь была так давно, что Барса он даже не вспомнил.

– Привет, – сказал Дима, – знаю, ты не скучал. Но мне надо было тебя увидеть.

– Ч-ч-что ты тут делаешь? – Спросил он, чувствуя слабость в коленях. Это же сколько усилий сейчас пойдет насмарку! Новая семейная жизнь, отношения с заместителем министра…

– Говорю же – пришел посмотреть тебе в глаза, – пожал плечами Дима.

– З-зачем это тебе? – Выдавил из себя ненастоящий отец.

– У меня есть великая цель, – ответил Дима, – и мне нужно пройти много испытаний, многое узнать, прежде, чем я смогу ее достичь. Ты ответ на один из первых вопросов на этом пути.

– Я не понимаю.

– А тебе и не надо. Я же говорю – мне достаточно было в глаза тебе поглядеть. Если тебе вдруг будет интересно, я думал, что кровное родство – это крайне важная вещь. Я оправдывал тебя этим. Но не так давно моя жизнь резко изменилась. И теперь я понимаю, что настоящее родство – это когда рядом близкая душа. Есть вещи поважнее даже крови.

– Я не понимаю, – повторил не настоящий отец.

– Я не твой сын, – сказал Дима, – никогда им не был. Но мог бы им стать. Возможно, тогда весь мир был бы совершенно другим.

– Что тебе от меня нужно?

– Мне нужно, чтобы таких, как ты в конце концов не стало, – ответил Дима, – и я добьюсь этого. Даже если на это уйдет десять тысяч жизней.