Девятое звено

Весь день мы гуляли по городу, украшенному кумачовыми стягами и транспарантами. На долгие годы в памяти запечатлелось восторженное душевное состояние от неповторимых пейзажей: утопающие в зелени улицы и нависающие со всех сторон отроги Кавказских гор.

Повсюду шумно и многолюдно. Слышались радостные возгласы и пение, доносившееся из глубины скверов и открытых окон домов. Слова советских песен гармонично перекликались с кавказской многоголосицей.

Город буквально утопал в цветах, а пьянящий аромат кружил голову вместе с вином, которого в тот день мы выпили немало. Чуть заприметив двух солдат, люди зазывали нас в компании и не отпускали до тех пор, пока мы не выпивали за здоровье каждого, начиная с присутствующих и заканчивая руководителями партии и правительства. Были жаркие объятия и поцелуи, а в одном из дворов нас принялись качать на руках, что лично у меня вызвало мальчишеский восторг.

Поздним вечером уставшие, но счастливые и сильно подвыпившие защитники Родины добрались до шахтерского общежития. И, беспрекословно следуя строгой рекомендации тети Оксаны, больше часа отмокали под упругими струями прохладной воды в шахтерской душевой.

А ранним утром протрезвевшие отпускники уехали в Очамчири, потому что замполит Аршба строго-настрого наказал нам вернуться в часть к утреннему построению на развод.

Увольнение прошло без замечаний, но теперь предстояло сообразить, каким образом спустя две недели снова попасть в Ткварчели. Одноклассник Баграта в те дни призывался в армию, а его многочисленные родственники взяли с нас честное слово, что мы обязательно приедем на проводы.

К слову сказать, меня совсем не удивило, что на следующий день после возвращения из увольнения Аршба знал все подробности нашей поездки.

– А теперь рядовой Кучер расскажет нам, сколько стаканов «Принца датского»^[2] было выпито в кафе «Лашкендар», – хитро прищурившись, объявил он перед строем во время вечерней поверки. – Давай, десантура, хвастайся, не стесняйся.

Не будучи уверенным, что осведомители замполита есть и в Ткварчели, я было начал грешить на Кравченко, но потом рассудил: «Если Баграт предоставил замполиту подробный отчет, то должен был упомянуть и о приглашении на проводы. Значит, я ошибаюсь – Кравченко не может быть стукачом». Но тут же стал обмозговывать по-иному: «А если Аршба знает о приглашении и теперь просто выжидает, как будут развиваться события?».

Несмотря на мыслительные подозрения, наши отношения с Багратом не изменились. А после того, как он предложил мне съездить в Ткварчели без него, сомнения в порядочности друга окончательно развеялись. Более того, он самолично разработал секретный план, благодаря которому и удалось воплотить в жизнь задуманное.

– Я буду прикрывать тебя в части, – с видом бывалого конспиратора инструктировал меня Баграт. – Мы попросим старшину, чтобы он поставил нас обоих в наряд на полигон именно в этот день. Потом договоримся с начальником караула и другими ребятами, чтобы в случае проверки они в один голос заявили, что ты стоишь на дальнем посту возле автопарка. Вряд ли кому-то захочется перепроверять. Но учти – ты должен вернуться к утреннему построению на развод. Ведь там всегда присутствует замполит и лично проверяет состав меняющегося и заступающего караула.

Так и поступили. В назначенный день сразу после развода я уехал на попутной машине в Ткварчели, а личный состав суточного караула дружно прикрывал мое отсутствие. Все шло по намеченному плану и закончилось успешно – за сутки не было ни одной проверки. Оставался последний и решающий штрих: построение на утренний развод. Вот тут-то и случилась прискорбная осечка, о которой я сожалею по сей день.

Тогда я поступил безответственно и самонадеянно, а если выражаться проще – соизволил нализаться до состояния выхода в нирвану и созерцания там оранжевых баклажанов. Вследствие чего родственниками призывника был доставлен на полигон в невменяемом состоянии лишь к обеду.

А позже, придя в себя, узнал, каких трудов стоило начальнику караула и самому Кравченко прикрывать меня перед замполитом. Они придумали правдоподобную легенду о моем пищевом отравлении и о том, что рано утром бедолагу отвезли в медсанчасть полигона. Эту версию подтвердили дежурный офицер по части и доктор-армянин, которых потом пришлось долго и недешево благодарить за поддержку. В общем, создалось впечатление, что Аршба поверил. Особенно после того, как внимательно и даже сочувственно оглядел мою помятую и обрюзгшую физиономию во время вечернего построения.

Но с того самого дня мой друг Баграт стал всячески избегать встреч и общения со мной. Я и сам осознавал степень своей вины, и без каких-либо оправданий неоднократно просил прощения. Но все оставалось без изменений.

Естественно, разрыв нашей дружбы заприметил Аршба и тут же приступил к независимому расследованию. Первым делом вызвал к себе Баграта, о чем сам Кравченко позже рассказал:

– По твоей милости он меня насиловал полтора часа. Я ничего не рассказал про самоволку. А по поводу ссоры объяснил, что ты плохо обо мне отзывался в разговоре с другими солдатами. В случае чего, ребята подтвердят – я договорился. Кстати готовься, потому что замполит собирается и тебя вызвать на беседу.

В очередной раз я попросил у него прощения, но слова улетучивались куда-то мимо ушей. Грустные глаза смотрели сквозь меня в пустоту, после чего Баграт ушел, не сказав ни слова. А вскоре дневальный сообщил, что меня разыскивает замполит.

Вот и представилась возможность испытать на себе профессиональный натиск абхазского политработника. В течение двух часов продолжалась душещипательная беседа, в ходе которой Рауль Джотович показал себя во всей красе. То он выступал в роли дотошного дознавателя, то надевал маску по-отечески настроенного старшего товарища. Потом с помощью психологических приемчиков попытался залезть в душу, а под занавес применил метод запугивания под названием «размазывание слабо сформированной личности старослужащего солдата тонким слоем по стенам кабинета». Временами казалось, что он вот-вот перейдет к следующей стадии натиска под девизом «решающая роль офицерского сапога в деле воспитания подрастающего поколения». Но, к счастью, до этого не дошло. Зато в конце разговора Аршба в открытую попытался меня завербовать для получения нужной ему информации. В ответ я прикинулся дурачком и сделал вид, будто не понимаю, чего он добивается. Замполит быстро раскусил игру в несознанку и закончил разговор приблизительно так:

– После твоего отъезда отсюда я напишу командиру части замечательный отзыв о командировке рядового Кучера. Так что на дембель уедешь тридцать первого декабря, а на часах будет время – четверть до полночи. А еще попрошу выдать тебе такую характеристику, с которой потом и в тюрьму не примут.

До окончания очамчирской командировки я ходил по части, как говорится, на кошачьих лапах и со страхом оборачивался на каждый шорох. А с Багратом отношения так и не наладились.

Вскоре я отбыл в родную часть, где поздней осенью одним из первых демобилизовался и уехал домой. При этом увозил с собой положительную характеристику о прохождении срочной службы в рядах Советской Армии. После чего неоднократно задавался вопросом: «Почему же грозный замполит так и не выполнил своей угрозы?». Ответа на этот вопрос не было.

А еще на протяжении нескольких лет я писал письма Баграту и отправлял поздравительные открытки, но все они так и остались без ответа.

* * *

С тех времен прошло более тридцати лет. А вчера вечером, когда я вернулся домой после важных переговоров о слиянии двух коммерческих фирм, раздался звонок домашнего телефона:

– Вас беспокоят из посольства Республики Грузия в Украине, – послышался в трубке басистый мужской голос с ярко выраженным кавказским акцентом. – Мы разыскиваем Сергея Ивановича Кучера, который в семидесятых годах служил в 21-й десантно-штурмовой бригаде в городе Кутаиси.

– Да, это я. А по какой причине вы меня разыскиваете?

– Слава Богу, мы вас нашли! – радостно воскликнул «бас», проигнорировав вопрос. – Нам пришлось обзвонить почти всех Кучеров в Киеве, чьи номера есть в телефонной книге. С такой фамилией в столице почти тысяча человек живет, поэтому мы были вынуждены…

– Простите, но в чем дело? – прервал я собеседника.

– Вас разыскивает господин Кравченко Баграт Мерабович. Я сейчас передам ему трубку.

Моментально почувствовал, как засосало под ложечкой, а внутри живота растеклась волна обжигающего холода. Будто бы я был раздет до пояса, а какой-то шутник запустил в грудь снежком. Рука, сжимавшая телефонную трубку, предательски подрагивала в такт учащенному сердцебиению, во рту моментально пересохло.

– Алло, Сергей? – услышал давно забытый хрипловатый голос. – Это Баграт Кравченко. Помнишь такого? Мне надо срочно с тобой увидеться. У меня большое горе.

– Здравствуй, Баграт, – ответил осипшим от волнения голосом и прикрыл ладонью трубку, чтобы прокашляться. После чего заговорил увереннее. – Конечно, конечно же, помню! Давай встретимся. Ты можешь прямо сейчас приехать ко мне домой. А что у тебя стряслось?

– Я Киев совсем не знаю, – посетовал он в ответ. – Мой друг из грузинского посольства говорит, что недалеко от их здания на улице Мельникова есть неплохое кафе. «Уют» называется. Приходи завтра в девять часов утра – там и поговорим. И спасибо за приглашение и за то, что не прикинулся, будто меня не знаешь.

Я собирался ответить, но в телефоне послышались короткие гудки. Положив трубку, посмотрел на светящееся окошко определителя номера – там мерцала строчка «номер абонента скрыт».

«Повезло еще, что жена уехала к родителям и не видит меня в таком растерянном состоянии», – подумал, направляясь в кухню.

Затевать ужин не хотелось, но во рту все еще было сухо. Поэтому заварил крепкий чай, но так и просидел над чашкой, окунувшись в поток сумбурных мыслей и воспоминаний. А когда спохватился, чай уже остыл.

* * *

И вот сегодня, то есть 2 марта, я приехал к назначенному времени в кафе «Уют», где и сидел в ожидании встречи с давнишним армейским другом.

Из-за неожиданного поворота событий мозги были забиты размышлениями о канувшем в лету Союзе и его многострадальной общности – советском народе. А еще воспоминаниями о том, как мы служили с Багратом в Очамчири. Тем временем часы указывали на то, что встреча то ли откладывается, то ли не состоится.

«Ну почему нельзя было догадаться, попросить у Баграта номер телефона? – нещадно корил я себя. – Рассуждаешь тут о совковости, а сам-то на ровном месте утратил самообладание и размяк, как кисейная барышня. Тоже мне – бывалый сыщик. Хотя бы фамилию грузинского дипломата спросил. Правильно говорит жена, что высокое звание может кардинально сузить высоту лба».

Неизвестно, чем бы закончилось самобичевание, но сквозь залепленное мокрым снегом окно заприметил, как напротив кафе остановился черный «мерседес». Задняя дверца распахнулась, после чего из салона выбрался высокий худой кавказец в длинном кашемировом пальто под цвет машины. Придержал рукой широкополую шляпу и, осмотревшись по сторонам, направился в кафе.

Не смотря ни на что, я сразу узнал Баграта. И не в последнюю очередь по специфическому профилю коренного жителя кавказских гор. Как и в молодые годы, он абсолютно не походил на свою маму-украинку, а теперь и подавно.

Серая шляпа с загнутыми вверх полями была надвинута на глаза, и казалось, что горбинка на выступающем носу служит для нее своеобразным ограничителем. Традиционные пышные усы, как и раньше, скрывали тонкий разрез губ, а острый подбородок и выступающий кадык покрывала густая черная щетина.

Затаив дыхание, я поднялся и поспешил навстречу старинному другу – с каменным лицом он снял шляпу и молча меня обнял. Я сразу почувствовал облегчение, но заметил, как плечи Баграта стали мерно подрагивать. Уткнувшись лицом в меховой воротник моей куртки, он беззвучно рыдал. Мы стояли посреди зала, а посетители кафе и девушка-официантка с интересом наблюдали эту немую сцену.

– Пойдем за столик, Баграт, – предложил я после того, как он немного успокоился и, отстранившись, осмотрел меня с головы до ног.

– Ну, здравствуй, дорогой! – наконец поздоровался и попытался улыбнуться. – Никогда не думал, что вот так встретимся. Вообще не думал, что хоть когда-нибудь встретимся. Прости меня – знаю, что дурак.

Расположились за столиком, и Баграт попросил официантку принести бутылку грузинского или абхазского вина. Ну и что-нибудь перекусить.

– Горе у меня великое, Сережа, – скорбно сообщил после ее ухода. – Дочка погибла здесь в Киеве. Два дня назад.

В одночасье он превратился в дряхлого старика и снова беззвучно зарыдал, прижав к лицу полы своей шляпы. А я вдруг подумал: «Сколько бы ни насиловал я свои мозги в поисках причины столь неожиданного звонка, никогда бы не додумался до такой страшной версии».

– Мне очень жаль, Баграт. От всего сердца искренне тебе соболезную. Но как это случилось?

– Не знаешь, здесь курить можно? – спросил он, вытирая лицо платком и оглядываясь по сторонам. – Ужасно хочу курить.

– Можно, для этого и пепельница на столе. Пожалуй, и я составлю тебе компанию.

Кравченко закурил и положил рядом с пепельницей примятую пачку абхазских сигарет «Астра», которые всегда были популярными в Абхазии.

– Угощайся, дорогой, – предложил, пододвигая пачку. – Наверное, давно абхазских сигарет не курил? Помнишь, мы в армии только «Астру» курили?

– Конечно, помню. Так что же все-таки произошло?

Он посмотрел куда-то мимо меня, а потом опустил глаза и произнес медленно и с давней болью:

– Этот вопрос не дает мне покоя всю жизнь. Просто фатально меня преследует. Что случилось с нашей дружбой, Сергей? Что случилось с нашей общей страной? Что потом произошло с Абхазией? Что не так с моей семьей? С моей Ламарочкой…

– Ламара – это твоя дочь?

– Она уже на выпускном курсе университета училась, – закивал головой убитый горем отец. – Решила пойти по стопам отца…

– Прости, Баграт. Мне близка твоя боль, но ты не мог бы рассказать все по порядку? Мы не виделись тридцать лет, и, как ты понимаешь, я ничего о тебе не знаю.

– Да, да, конечно, – спохватился он. – За последние годы я настолько привык к душевным переживаниям, что, кажется, стал воспринимать все поверхностно и безучастно. Но сейчас, увидев тебя, снова почувствовал, как все невыносимо – не знаю, как с этим справиться. Я ведь остался совсем один. Извини, меня опять уносит в дебри.

– Ничего, дорогой, можешь не торопиться. А с душевной болью справиться действительно тяжело. В таких случаях принято говорить, что время лечит и нужно потерпеть, но я подобных шаблонов не люблю. Есть раны, которые не заживают, и остается лишь научиться, с этим жить. А еще постараться, чтобы подобных ран больше не прибавлялось.

– Ты стал мудрым человеком, – заметил он, прищурившись. – Наверное, потому что умеешь прощать. Хотя ты всегда был альтруистом. Я сужу об этом по тому, насколько искренне ты умеешь просить прощения. Я ведь все твои письма получил и сохранил. Спросишь, почему не отвечал? Да потому, что я гордый! Эта гордость вот где у меня сидит!

Кравченко повысил голос и резким движением приложил ладонь к своему кадыку. Девушка в шубе, заметно уставшая от ожидания, безучастно взглянула в нашу сторону и, вздохнув, отвернулась.

– Ты себе представить не можешь, как я устал от своей кавказской крови, – посетовал он. – Какая-то извечная борьба противоположностей. Кто-то во мне говорит: «Ты напыщенный и себялюбивый дурак». И тут же кто-то другой начинает яростно протестовать: «Сдашься – выкажешь себя слабаком. Ты горец и обязан уважать законы гор. За все надо воздавать сполна. За добро отблагодарить, а за зло – непримиримая месть». Вот так я и жил, пока не ощутил смертельной усталости от такой жизни. Призадумался на старости лет, а тут вдруг такое…

Он замолчал и дрожащими пальцами принялся выбивать из пачки очередную сигарету. Потом вставил себе в усы и, прикурив, жадно затянулся. Выпустил в потолок облако сизого дыма и продолжил:

– После демобилизации я сразу вернулся домой к маме. Пошел работать на шахту, но задумался о высшем образовании. Ты же знаешь – у нас это престижно. Начал собирать документы для поступления в сухумский пединститут и однажды поехал к нашему замполиту за характеристикой. Ты же помнишь подполковника Аршба?

– Такого забудешь… Одиозная личность.

– Ты просто многого не знаешь, Сергей. Рауль Джотович встретил меня по-отечески тепло. Выдал положительную характеристику и поинтересовался, знаю ли я, что со следующего года сухумский педагогический будет преобразован в государственный университет. Я этого не знал, и он доходчиво объяснил: «Это значит, что будет расширенный набор. И конкурс из-за этого тоже будет немалый. Трудно тебе придется, но если хочешь – я помогу. Мой родственник работает в приемной комиссии». Я, конечно, гордый, только не при таких обстоятельствах, поэтому сразу согласился. Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Только прошу дослушать до конца, а потом уже сделаешь выводы.

Я кивнул. Баграт правильно угадал мои мысли о том, что Аршба просто так вряд ли бы стал помогать кому-либо, не рассчитывая получить «обратку». А визави продолжал рассказ:

– Короче, о многом мы тогда поговорили с Раулем Джотовичем. И о маме моей, и о работе на шахте. Душевный разговор получился. А через месяц маму неожиданно вызвали в профком и сообщили, что скоро нам выделят квартиру в новом доме. Потом и меня в горком комсомола пригласили. Сказали: «Пора Баграт Мерабович, становиться в ряды коммунистической партии Советского Союза». Я был в таком окрыленном состоянии, что даже не задумывался, почему это вдруг все стало меняться в жизни. А к весне мы получили двухкомнатную квартиру в самом центре Ткуарчала.

– Как ты сказал? Ткуарчала?

– Ах да. Ты же не в курсе. У нас теперь все произносится в абхазской транскрипции. Ткварчели, Сухуми, Очамчири – это грузинские названия. Сейчас принято говорить: Ткуарчал, Сухум, Очамчыра. Так что привыкай – может пригодиться. Ладно, на чем я остановился? Так вот: к майским праздникам мы с мамой переехали в новую квартиру и были самыми счастливыми людьми на земле. А когда ей предложили руководящую должность в городской санэпидстанции, я задумался: «Из-за чего так кардинально изменилась наша жизнь? И почему это начало происходить именно после моего визита к Аршба?». Решил поехать и обо всем его расспросить. А он прямо с порога и говорит: «А я уже заждался. Решил проверить, как у тебя мозги работают. Ты, наверное, хочешь о чем-то спросить? Это лишнее. Все, что я делаю для твоей семьи – моя личная инициатива. Ведь ты же меня ни о чем не просил? Поэтому и требовать чего-то взамен не собираюсь. Пойми, что скоро все изменится. Вся наша огромная страна будет совсем иной. Я об этом давно знаю, поэтому не собираюсь сидеть, сложа руки, а когда начнутся перемены, мне понадобятся помощники. Нормальные, решительные, умные и преданные люди. Так что иди, дорогой, учись и приложи максимум усилий, чтобы стать настоящим человеком».

– Ничего себе разговор с замполитом, – удивился я. – А чего это он так проникся к тебе?

– Не только ко мне, – пояснил Баграт, но так и не ответил. – В общем, поступил я на исторический факультет университета. Был парторгом курса и закончил учебу с красным дипломом. Собирался идти в аспирантуру, но неожиданно заболела мама. Пришлось возвращаться в Ткуарчал. В Сухуме мне выдали направление на работу в городской архив, где я и проработал всю жизнь. Правда, и аспирантуру смог закончить, но только заочно. Так что перед тобой сидит кандидат исторических наук и автор нескольких книг по истории древних народов Абхазии.

– Молодец, Баграт Мерабович, – искренне порадовался за него. – Признаюсь, что именно этого я от тебя ожидал.

– Только радоваться особого повода нет, – горестно заметил историк и потянулся за очередной сигаретой. – На этом светлая полоса моей жизни заканчивается. В 1986 году, как раз в тот день, когда случилась беда в Чернобыле, умерла мама. Тихо умерла, во сне. Остался я один на всем белом свете, хотя посещали мысли разыскать отца. Но сразу вскипала кавказская кровь: раз и навсегда я приказал себе больше никогда об этом не думать. А в тот год многие наши шахтеры ездили в Чернобыль, а потом некоторые умерли от радиации или стали инвалидами. Это я к тому, что вскоре после смерти мамы познакомился с вдовой одного шахтера-чернобыльца, а в 1989 году мы поженились. Марина по национальности такая же полукровка, как я, только папа у нее грузин, а мама русская. А в браке со своим первым мужем-мегрелом прожила всего два года. Без раздумий я усыновил ее ребенка от первого брака, а уже через год у двухлетнего Даура появилась сестричка Ламара. Что сделало меня счастливым отцом, терпеливым отчимом и несчастным мужем.

Он извлек из внутреннего кармана кожаное портмоне внушительных размеров и развернул на столе. Достал из бокового кармашка примятый фотоснимок размером со спичечный коробок и положил передо мной.

– Посмотри, Сергей, какими с виду счастливыми мы были в те годы.

Я поднял со стола семейную реликвию и всмотрелся в пожелтевшее от времени черно-белое изображение. На парковой аллее стояла молодая пара с двумя маленькими детьми. Совсем еще молодой Баграт обнимал за плечи худенькую девушку в коротком светлом платьице. Свободной рукой он держал за руку насупившегося смуглолицего малыша в белой майке и коротких шортиках, а на миловидном лице девушки на долгие годы запечатлелась неестественная и, казалось, вынужденная улыбка. Я заметил, что молодая мамаша как-то неласково, не по-матерински прижимает новорожденного младенца, завернутого в белое одеяло с бантом, но вместе с тем не сводит взгляд со старшего сына.

Вернул фотографию Баграту и обратил внимание, насколько небрежно он затолкал ее обратно в бумажник. Потом снова закурил и продолжил:

– После родов Марина сильно изменилась. Врачи говорили, что у нее какой-то послеродовый синдром. А как по мне – просто повредилась психика. Детьми не занималась, на работу после декрета выходить не захотела. Зато начала пьянствовать и без объяснений уходить из дома. Мне, привыкшему к работе с документами, не составило особого труда проверить ее семью по картотекам и учетам. А когда проверил, то понял, что лучше бы сделал это еще до свадьбы или вообще никогда не делал. Отец Марины оказался уголовником-рецидивистом, который переехал из Зугдиди в Ткуарчал после очередной отсидки. Как говорят, погнался за длинным рублем. Работал в карьере, пока не выгнали за воровство и пьянку, а потом сколотил банду и занялся грабежами в окрестных селах. Сожительствовал с русской женщиной – содержательницей притона для пьяниц и наркоманов. Вот она-то и родила ему дочь, то есть мою будущую жену Марину. Позже этого рецидивиста нашли убитым в окрестностях города, а его сожительница быстро спилась и однажды зимой замерзла пьяная на улице. Марину воспитали родственники, которые и записали себя ее родителями. Вот и получается, что смерть первого мужа и вторая беременность спровоцировали у Марины этот наследственный кризис. Сразу тебе скажу: я до сих пор ничего не знаю о том, как сложилась ее жизнь. Однажды Марина ушла из дома и больше не вернулась. Честно говоря, я толком ее и не искал. А случилось это сразу после развала Советского Союза. В Абхазии с новой силой вспыхнуло национально-освободительное движение и люди разделились на патриотов, изгоев, беженцев, предателей. Наша семья тоже попала в поле зрение радикально настроенных националистов. Поэтому я и решил, что для Марины будет лучше, если ее вообще не будут искать. Но все равно продолжал ждать и надеяться, что она когда-нибудь вернется. Ведь Даур всегда был для нее самым дорогим человеком в жизни. Извини, Сергей, что так много говорю. Мне в последнее время вообще не с кем разговаривать.

– Ничего, Баграт, я не тороплюсь. И мне интересно.

– О своей жизни я уже все рассказал. Потому что с момента исчезновения Марины и до сегодняшнего дня все события укладываются в одно короткое, емкое и страшное слово: «Война». Хоть и прошло уже почти двадцать лет, но воевать мы не перестали. Не хочу, и не стану много рассказывать о самой войне. Ограничусь лишь одной фразой: слава Богу, пережили! Даур и Ламара окончили школу и, как я уже сказал, дочка решила пойти по моим стопам. Даур не захотел дальше учиться и пошел работать на шахту. У нас с ним изначально сложились непростые отношения, поэтому Даур не пожелал оставаться со мной в одной квартире. Сначала жил у друга, а позже получил комнату в шахтерской «малосемейке». Ламарочка в это время училась в Сухуме и жила там же в общежитии. А в прошлом году влюбилась в русского парня по имени Андрей. Он был гражданским летчиком и приехал в Абхазию в командировку помогать восстанавливать разрушенный аэропорт Бабушара. Прошлым летом дочка привозила его в Ткуарчал. Познакомила со мной и сказала, что они решили жить вместе. А я не возражал. Но спустя несколько месяцев все резко изменилось. Вернее сказать, изменилось поведение Андрея. Ламара мне тогда звонила, плакала. Говорила, что с Андреем что-то непонятное происходит. Замкнулся в себе, стал намекать, что им лучше не встречаться, а потом и вовсе пропал. Его коллеги тоже не знали, где он, поэтому подали заявление в милицию. А под новый год недалеко от Нового Афона в море нашли утопленника и опознали в нем Андрея. С тех пор Ламару словно подменили. Замкнулась и перестала мне звонить, а потом в университете начались проблемы. Я страшно перепугался. Думал, что из-за смерти Андрея дочь испытала сильный стресс, а на фоне этого у нее начала проявляться материнская наследственность. Решил поехать в Сухум, чтобы серьезно с ней поговорить. Ламара молча выслушала мою длинную речь, а потом посмотрела в глаза и сказала: «С моей душой все в порядке, если не считать невыносимой боли. Алкоголь и наркотики я не употребляю, но зато панически боюсь за свою жизнь. А еще больше боюсь за тебя и Даура. То, что произошло с Андреем, это не самоубийство и не несчастный случай. Перед смертью он мне кое-что рассказал, но тебе я этого не скажу, и не проси. Нам всем нужно просто жить и молчать, тогда никто не пострадает». И все! Больше я ничего не добился. А потом Ламара меня выпроводила и наказала, чтобы в ближайшее время я даже не звонил. И что мне после этого было делать?

– Ехать к Аршба, – предположил я.

– Ты абсолютно прав. Я уже упомянул о войне. В этом коротком слове уместился огромный отрезок жизни. И одним из главных действующих лиц в нем был и остается Рауль Джотович. Я тебе потом поподробнее все расскажу, потому что для этого может понадобиться целый день. Моя работа в архиве с годами стала лишь прикрытием. На самом же деле мы занимаемся проблемами возрождения Абхазии.

– То есть ты представляешь серьезную организацию, и Аршба в ней играет не последнюю роль?

– Нетрудно догадаться.

– Чего уж сложного, если задействованы дипломатические каналы. Не зря же ты приехал на представительском «мерсе» с номерами первых лиц дипмиссии. Может, и обо мне уже все знаешь?

Баграт кивнул и опустил глаза.

– Прости, Сергей, что покопался в твоем досье. Ситуация уж больно серьезная. Поэтому знаю, что ты полковник милиции в отставке и знаю, чем сейчас занимаешься. А еще, что давно женат и у тебя двое взрослых детей.

– Вот и нечего извиняться. Мы только сэкономили кучу времени и тебе не придется выспрашивать, как сложилась моя жизнь. Да мне и скрывать-то нечего. Но все же расскажи, что случилось с Ламарой.

Он снова сник и в очередной раз потянулся за сигаретой. Я же стал корить себя за нетерпение, но Кравченко это понял и жестом показал, что все в порядке. Потом вздохнул и продолжил рассказ:

– Аршба долго ругался, узнав о проблемах дочери и гибели ее парня. Потом отправил меня домой, а вслед прокричал: «Заройся в своем архиве, и чтобы писка не было слышно. Сиди и жди». А через два дня прислал за мной машину. Меня отвезли в Очамчыру в одно пригородное кафе. Рауль Джотович там обедал с двумя незнакомыми парнями – по виду русскими. Он попросил повторить рассказ, а при этом даже не представил меня своим гостям. Я понял, что так было нужно для безопасности, поэтому без лишних вопросов подробно все пересказал. Один из парней потом сказал, обращаясь к Аршба: «Все ясно, дядя Рауль. Мы сразу начнем действовать». И они ушли. Аршба попросил ни о чем его не расспрашивать, пояснив, что пока все равно ничего не ясно. Сказал только, что договорился со своим родственником из университета, чтобы Ламару и еще одну ее сокурсницу отправили сюда в Киев. Здесь они должны были готовиться к защите диплома в академии управления персоналом. Несмотря на то, что Украина не признала суверенитет Абхазии, эти ВУЗы продолжают сотрудничать и наши студенты могут учиться в Киеве. В общем, все произошло настолько быстро, что я даже не успел приехать в Сухум, чтобы проводить дочь. Ламара позвонила уже с вокзала и сказала, чтобы я не волновался. Поездом они доехали до Москвы, а оттуда самолетом прилетели в Киев. Последний раз она позвонила из аэропорта и сказала, что только приземлились. Больше никаких известий от нее не было. А на следующий день Аршба неожиданно прислал за мной машину и меня без объяснений повезли через российскую границу в Адлер. Уже там Рауль Джотович позвонил и сообщил, что Ламара погибла. Рассказал, что по дороге из аэропорта автобус попал в аварию. Что было дальше, я с трудом припоминаю. Хорошо, что люди Аршба были рядом. Они просто занесли меня в самолет. Я долетел до Москвы, а потом какие-то люди пересадили меня на самолет до Киева. В «Борисполе» меня тоже встретили друзья Аршба из грузинского посольства и сразу отвезли к следователю, который ведет это дело. А позже поселили в гостиницу и помогли тебя разыскать. Не знаю, что бы я делал без их помощи…

– Давай кое-что уточним, – остановил я рассказчика. – А то мне сложновато вникать в этот международный пасьянс. Из Абхазии ты пробирался в Украину через Россию, а в Киеве тебя опекают грузинские дипломаты. Вот это меня и насторожило. Ведь Грузия ввела в уголовный кодекс статью за пересечение российско-абхазской границы. Грузины считают Абхазию своей территорией, только временно оккупированной. И вдруг тебе помогают.

– Ты неплохо осведомлен. Но если я буду останавливаться на всех подробностях, то нам в этом кафе придется пообедать и поужинать. Я же сказал – друзья Аршба. И не будем на этом останавливаться, а то в полдень мне нужно быть на опознании, а до этого еще успеть попасть в посольство. Сейчас там занимаются оформлением документов для перевозки тел в Абхазию. Как видишь, если бы не Аршба, то я не знаю, как бы смог со всем управиться. Я ведь до этого в Киеве был всего лишь раз. Приезжал на несколько дней, когда у вас была революция в 2004 году. И вот пришлось приехать снова. Никого здесь не знаю, но по дороге из аэропорта меня будто молнией шарахнуло. Вдруг вспомнилось твое последнее письмо. Ты написал, что живешь и работаешь в Киеве. Вот и появилась потребность тебя разыскать. Только не подумай, что мне что-то нужно…