Любовные страсти старого Петербурга. Скандальные романы, сердечные драмы, тайные венчания и роковые вдовы

«Что может быть
Прекрасней дамы Петербургской…»

Не зря говорят, что наши, российские, представительницы «слабого пола» отличаются особенной красотой. Это признают и во всем мире. Почетное место в «галерее красоты» занимают петербургские дамы. Недаром сводили они с ума поэтов и писателей, посвящавших им восторженные строчки своих произведений. Вспомним хотя бы блоковскую «Незнакомку»…

«Северные красавицы! петербургские красавицы! светлые воспоминания! – восклицал литератор Владимир Соллогуб в повести «Большой свет», впервые увидевшей свет в 1840 г. – Зачем останавливаются имена ваши на устах моих и я не смею изобразить вашу стройную толпу в моем рассказе? Сколько вас на бале! одна подле другой, одна лучше, другая прекраснее! Глаза разбегаются, сердце рвется на части, а душа всех вас обнимает…

Тут и вы, черноокая краса севера: на вас забываешь смотреть, чтоб вас слушать, забываешь вас слушать, чтоб на вас посмотреть! Тут и вы, Эсмеральда, воздушная, как мысль, беззаботная, как счастье! Тут и вы, краса Германии, – и вы, царица пения, отголосок юга на севере, – и вы, волшебница красоты, чарующая в волшебном своем замке, – и вы, с которою я вальсировал так много прежде, – и вы, которую я любить не смел, – и вы, которую я звал настоящей, потому что соперниц не могло вам быть! – все вы тут, все прекрасные, незабвенные – и бедный мечтатель стоит пораженный перед вами, с любовью и благоговением…».

Прекрасных петербургских дам воспевал в своих стихах поэт «Серебряного века» Николай Агнивцев:

 
Скажите мне, что может быть
Прекрасней дамы Петербургской,
Когда она захочет свить
Любви изысканную нить,
Рукой небрежною и узкой?!
 

Художник Мстислав Добужинский писал в своих воспоминаниях о Петербурге начала ХХ в., что его жена «была одета с „петербургским“ вкусом в темно-синее, носила маленькую изящную шляпку с вуалькой в черных мушках и белые перчатки».

Старые модные журналы подтверждают слова художника. «Самой модной отделкой шляпы в настоящем сезоне является вуаль, – говорилось в 1915 г. в модном отделе журнала „Женская жизнь“. – Как большие, так и маленькие шляпы отделываются вуалью. Для больших шляп идут широкие кружевные вуали, для маленьких – тюль, законченный внизу различными бусами, цепью мелких цветочков или просто очень узеньким рюшем из того же тюля».

Современники отмечали, что петербургских дам особенно отличало изящество походки. «Когда я был в Белграде в 1964 году, – вспоминал Дмитрий Сергеевич Лихачев, – профессора Радован Лалич указал мне на одну пожилую даму: „Сразу видна русская из Петербурга“. Почему сразу? Держалась очень прямо и имела прекрасную легкую походку».

«Есть страны, где совсем не существует женской красоты. Конечно, Россия не принадлежит к этим обиженным природой странам, а в особенности ее столица – Петербург, – замечал один из столичных обозревателей в начале ХХ в. – Чтобы убедиться в этом, достаточно пройтись зимой, часа в три-четыре, по Невскому или по Морской».

В 1907 г. одна из столичных газет провела опрос петербургских художников «о красоте петербургских дам». По результатам интервью удалось определить столичных красавиц: из великосветских дам чаще всего называлась княгиня Орлова, урожденная Белосельская-Белозерская. Упоминалось также несколько балетных, оперных и драматических артисток, в том числе Тамара Карсавина, Бараш-Месакуди и другие. Вот, например, что ответил газете художник Николай Константинович Рерих: «Возьмите средний облик Берлина, возьмите Мюнхен, всю Германию, и наши женщины будут стоять выше».

«Петербург с полным правом можно назвать городом красивых женщин, – отвечал в 1911 г. на вопросы анкеты «Петербургской газеты» профессор живописи художник Константин Маковский. – Вообще, Россия – одна из первых стран в смысле большого количества красивых женщин. Классической правильности черт лица не ищите в русской женщине, такой красоты в ней мало, но какая-то особая одухотворенность делает ее прекрасной».

«Я побывал почти во всех больших русских городах, – признавался известный в начале ХХ в. петербургский писатель Анатолий Каменский, автор нашумевших „эротических“ романов „Четыре“ и „Леда“, – но самых интересных, красивых женщин встречал именно в Петербурге. Даже прославленные своей красотой киевлянки не только уступают петербургским женщинам, но не могут идти с ними ни в какое сравнение. Петербургская женщина – вне конкурса. На лицах наших женщин всегда какой-то особенный мечтательный тон. Мне особенно нравятся эти полубледные, полутомные лица наших дам с какой-то некричащей, скромной и подкупающей своей скромностью красотой».

А вот еще один ответ на ту же анкету, принадлежавший человеку, далекому от мира литературы и искусства, – депутату Петербургской Городской думы Виссендорфу: «Петербург, безусловно, один из тех городов, где буквально на каждом шагу можно встретить красивых, изящных, грациозных женщин. Ни в каком другом городе мира нет такого большого количества, если и не красавиц, то интересных женщин, причем надо отдать справедливость петербургским дамам еще в одном отношении: они умеют одеваться с большим вкусом, прямо не хуже парижанок».

Своим изысканным стилем петербургские дамы всегда покоряли мужчин. Как и сегодня, на помощь им приходила парфюмерная мода. На рубеже XIX–XX вв. одним из ее законодателей в России стал обрусевший француз Генрих Афанасьевич Брокар, открывший свое дело в Москве еще в 1864 г.

Первоначально он специализировался на изготовлении мыла, причем одним из самых популярных считалось прозрачное глицериновое мыло «Шар», которое выпускалось в форме шара и стоило 5 коп. В поисках дополнительных оборотных средств Г.А. Брокар вместе с московским купцом В.Р. Германом в 1871 г. учредил Торговый дом «Брокар и К^о», который спустя двадцать два года преобразовали в «Товарищество парфюмерного производства под фирмой Брокар и К^о». Совладельцами его являлись сам Брокар, его супруга и дети.

Будучи широко осведомленным человеком, Брокар относил парфюмерное дело к области искусства, а потому производство духов было для него художественным творчеством. Генрих Афанасьевич комбинировал самые редкие и древние благовония с различными цветовыми эссенциями. Кстати, именно он впервые использовал цветочный одеколон. Произошло это на Всероссийской промышленно-художественной выставке в 1882 г., когда Брокар устроил фонтан из цветочного одеколона, которым мог пользоваться каждый желающий.

Изобретение Брокара вызвало настоящую сенсацию. Петербурженки хорошо знали продукцию «Товарищества Брокар и К^о»: духи «Персидская сирень», «Шипр», «Водяная лилия», «Орхидея», «Цвет яблони», «Левкой», «Porte Bonheur», «Oeillet-Royal» и др., которые действительно славились высшим качеством. Изделия Брокара по праву получали признание за границей и отмечены серией золотых медалей на всемирных выставках в Париже, Антверпене, Барселоне, Париже и Мадриде.

Какие же еще духи были популярны в Петербурге? Конечно, французские духи от Любена и английские от Аткинсона. А крупнейший петербургский изготовитель парфюмерной продукции – Санкт-Петербургская химическая лаборатория (ныне – фабрика «Северное сияние») – основана в 1860 г., а на рубеже веков удостаивалась золотых медалей на выставках в Нижнем Новгороде и Париже. У петербургских дам пользовались популярностью духи и одеколон «Ландыш», «Роза-Чародейка», «Индиана» и др.

Правда, российским производителям приходилось выдерживать довольно жесткую конкуренцию с иностранными. Ведь парфюмерное дело в России возникло только в середине XIX в. (во Франции оно развивалось с самого начала средних веков). Когда в конце 1890-х гг. князь В. Мещерский привез из-за границы крупную партию духов для того, чтобы продать их на благотворительном базаре в пользу бедных детей, к нему пришли петербургские парфюмеры и предложили скупить у него всю партию, во избежание конкуренции. «Разумеется, мы не смогли достичь еще такого технического совершенства, как наши соперники – французы и англичане, – замечал обозреватель „Петербургской газеты“. – Производство парфюмерных изделий – процесс чрезвычайно сложный и требующий не только громадной опытности, но и прекрасного знакомства с химией».

И, конечно, изысканная дама должна была отличаться идеальной белизной кожи. Это сегодня загар считается признаком успеха и благополучия, а в те времени загар воспринимался как признак простонародья. Выставлять напоказ публике свое обнаженное тело не отвечало тогдашним морали и нравственным принципам. Недаром в те времена в столице вовсю рекламировались косметические средства, призванные сохранить белизну нежных женских рук. Петербургская химическая лаборатория, к примеру, предлагала глицерин «Велур» – «средство для предохранения кожи от загара, веснушек, красноты» и т. п. А изобретательница Вейбель, жившая в доме у Каменного моста на Екатерининском канале, в конце 1900-х гг. предлагала всем крем «Майская роса» – незаменимое средство от загара и красноты кожи. Загар вошел в моду только в 1920-х гг., когда после революции изменились многие прежние нормы приличия.

Нет ничего удивительного, что первый в России конкурс красоты прошел именно в Петербурге. Случилось это 7 декабря (24 ноября по старому стилю) 1901 г., и назывался он «вечер в Спа» – по названию знаменитого французского курорта, где с конца XIX в. устраивались конкурсы красоты. «Один только вечер в Спа. В Михайловском манеже с благотворительной целью – первый в России конкурс красоты с выдачей премий!» – сообщали рекламные афиши. Первой премией объявили бриллиантовую брошь, второй – бриллиантовый браслет, третьей – золотую медаль. Продажу билетов открыли заранее в магазине Эйлерса напротив Казанского собора, а также в ресторане «Медведь» на Большой Конюшенной улице. Стоили они дорого: входной – 5 руб., а в ложу – 30.

И вот настал наконец день проведения конкурса красоты. «Грандиозное помещение Михайловского манежа как бы по мановению волшебного жезла превратилось в какой-то сказочный уголок с роскошным, чисто феерическим убранством», – писали газеты. Публика мало интересовалась увеселительной частью, а высматривала и сопоставляла наиболее красивых посетительниц. Члены жюри, в состав которого должны были войти известные столичные художники, артисты, представители прессы и комиссия благотворительного общества, также покинули свои посты у входа и разбрелись по манежу в поисках красоты.

Симпатии большинства склонялись в пользу двух молоденьких дам. Одна из них, стройная блондинка, дефилировала по залу в голубом платье и шляпке с голубой отделкой, другая, полненькая шатенка, была в розовом декольтированном платье. Однако выбрать победительниц оказалось настолько сложно, что жюри только в полтретьего ночи, когда половина публики уже разъехалась, объявило результаты. Первый приз за красоту получила некая баронесса, второй – артистка, которой, впрочем, в манеже уже не оказалось. Шатенка в розовом декольте и блондинка в голубом, столь понравившиеся публике, удостоились третьего и четвертого мест.

«Санта-Барбара» по-петербургски

В октябре 1908 г. в Петербургском окружном суде слушалось изрядно нашумевшее дело об убийстве ученика Коммерческого училища Александра Мерка, случившемся в ночь на 1 января 1907 г. в одном из дачных пригородов северной столицы. В убийстве обвинялись два человека: возлюбленная Александра Мерка – красавица-портниха Маруся Антонова, а также его родной дядя – господин Никифоров.

Дело оказалось донельзя сложным и запутанным: виной трагедии стала ситуация даже не классического любовного треугольника, а, правильнее будет сказать, четырехугольника. Перед присяжными заседателями развернулась широкая картина необузданных страстей – любви, измены, мести, предательства…

Впрочем, обо всем по порядку. Двадцатилетний ученик Коммерческого училища Александр Мерк познакомился на даче с хорошенькой кокетливой портнихой Марусей Антоновой. Она была очень красива, поэтому постоянно приковывала к себе внимание мужчин и охотно отвечала на ухаживания. Однако встреча с Александром Мерком стала для нее особенной: молодые люди с первого же знакомства понравились другу другу.

Влюбленные много времени проводили вместе. Юноша называл ее своей невестой, строил планы о совместной жизни после окончания училища. Казалось, счастье было безгранично, но внезапно случилось событие, подобное грому среди ясного неба. Всему виной стало любопытство Александра Мерка: ему на глаза случайно попался дневник возлюбленной. Каково же было его страшное разочарование, когда он узнал, что до знакомства с ним Маруся состояла в любовной связи с его родным дядей. Чувство мести заполонило Александра: чтобы отомстить своей неверной возлюбленной, он стал демонстративно ухаживать за своей соседкой по даче – Катей Архиповой.

В свою очередь, Маруся Антонова тоже очень тяжело переживала разрыв. В отчаянии она пожаловалась на жениха своему бывшему возлюбленному – дяде Александра Мерка. Господин Никифоров, естественно, был посвящен во все подробности романа. Будучи несчастным в семейной жизни, он завидовал племяннику и вздыхал по красавице-портнихе.

Между тем ситуация любовного треугольника, переходившего в четырехугольник, все больше обострялась. Ухаживания Мерка за соседкой становились все определеннее. Испытывая муки ревности, Антонова искала возможность покончить с собой, а бывший любовник, господин Никифоров, склонял ее вернуться к нему. Ситуация разрешилась в роковую ночь на 1 января 1907 г., когда дядя застрелил своего племянника. Свидетелем (или соучастником?) преступления оказалась и красавица-портниха. Господина Никифорова арестовали, Антонову заподозрили в соучастии и тоже взяли под стражу.

Как выяснилось впоследствии, в тот вечер накануне Нового года Мерк, его дядя и Антонова, действительно, оказались втроем. Естественно, речь пошла о том, кому «принадлежит» сердце кокетливой портнихи. «Отдай мне Марусю!» – требовал Никифоров. Завязалась драка, закончившаяся выстрелами…

Дело об убийстве длилось больше полутора лет. Сначала Марусю Антонову оправдали, однако, потом, после кассации оправдательного приговора, снова отправили в тюрьму, где у нее в августе 1908 г. родился ребенок, так что теперь на заседании суда она предстала с младенцем на руках.

Заседание суда вызвало большой интерес в обществе: зал был переполнен публикой, и все происходившее далее живо напоминало театральное представление, в котором расписаны роли. «Герои» процесса представали одновременно в образе и злодеев, и жертв трагических обстоятельств. Перед зрителями и присяжными заседателями прошла целая галерея психологических портретов.

Весьма неоднозначной личностью предстал подсудимый господин Никифоров. За женщинами он ухаживал постоянно. Влюбившись, становился рабом своей страсти. «Мой муж человек добрый, но слабовольный, – сказала о Никифорове жена. – О семье он заботился, но сильно пил и, как мне передавали, изменял мне. Стрелять же в племянника он мог только в пьяном виде. Вообще, он был любителем стрельбы: стрелял и в саду, и во дворе, и в комнатах, пугал гостей внезапной пальбой. Даже на фотографии снимался с револьвером в руках. Зачем? А просто из-за удовольствия».

Более того, господин Никифоров оказался человеком с весьма странными наклонностями. Выяснилось, что, кроме мании пострелять, он отличался страстью держать пари. На пари он ложился на рельсы под летящий на всех парах поезд, на пари однажды ночью лег спать на койке, на которой перед тем лежали… останки раздавленного человека, причем, по словам очевидцев, с кровати даже не были убраны части костей и мозгов. Признаки ненормальности стали проявляться у Никифорова с тех пор, как он получил травму головы…

Про погибшего Александра Мерка свидетели говорили, что он очень нравственный юноша, но частенько кутил с товарищами и даже, изрядно выпив, устраивал пьяные скандалы. Что же касается красавицы-портнихи Маруси Антоновой, то ее свидетели давали довольно нелестную характеристику: черствая, скрытная, кокетливая.

Свидетель Анатолий Воеводский рассказал на суде, что Маруся девушка вроде бы недурная, но несколько вульгарная. Присяжный поверенный Адамов попробовал выяснить, в чем же заключалась эта «вульгарность». Свидетель сначала замялся, но потом вдруг вспомнил:

– Да вот, мы как-то разговаривали, она очень высоко подняла ногу.

– Ну, а еще в чем же проявились резкости?

– Не помню…

– То есть вы только одну ногу заметили?

В зале раздался смех…

Что же касается вопроса об отце ребенка Маруси Антоновой, то для всех он оставался тайной. Поскольку родила она в августе 1908 г., то убитый в ночь на 1 января 1907 г. Александр Мерк никак не мог являться отцом ребенка. Председатель суда поставил точку в этом вопросе: «Розыски отца ребенка я категорически воспрещаю. Для этого есть гражданский суд!».

«В развернувшейся перед присяжными заседателями житейской драме все перепуталось, так как задача разобраться во взаимных отношениях действующих лиц оказалась весьма нелегкой, – отмечал обозреватель „Петербургской газеты“. – Никифоров, женатый человек, имел, кроме семьи, даму сердца – госпожу Пащевскую, а сам ухаживал за красавицей Антоновой. Покойный Мерк, находясь в любовных отношениях с Антоновой, завел роман с соседкой Архиповой, которая, как оказалась, недавно вышла замуж за его брата Владимира. Антонова безумно любила Мерка, но принимала ухаживания Никифорова и… обоим изменяла с Воеводским».

Да-да, тот самый Анатолий Воеводский, выступавший свидетелем на суде и обвинивший Марусю в «вульгарности», оказался еще одним действующим лицом всей этой истории. Как выяснилось, он втайне от Мерка ухаживал за Марусей, которая нередко назначала ему и Мерку свидания в одно и то же время. Просто «Санта-Барбара» какая-то, говоря современным языком!..

После допроса свидетелей суд перешел к чтению писем. С их страниц хлынул поток горячей страсти Никифорова к Антоновой, доходивший до таких интимных подробностей, что для их прочтения суд постановил удалить из зала всех посторонних.

В последний, четвертый, день процесса, 12 октября 1908 г., публика переполнила здание суда. Прозвучали страстные речи прокурора и защитника. Прокурор заявил, что убийство, по всей видимости, совершила Антонова – после того как Никифоров не посмел стрелять в своего племянника. Тем не менее она заслуживала снисхождения, поскольку пошла на убийство не из-за корысти, а из-за чувства мести.

Присяжный поверенный Адамов, выступавший защитником Антоновой, также призывал к снисхождению. Назвав ее жертвой трагических обстоятельств, Адамов призвал присяжных заседателей отнестись к ней справедливо и подчеркнул, что не стоит идеализировать погибшего Мерка. Мол, «он далеко не толстовец – кутил, ездил в публичные дома».

«Ваш приговор не вернет родителям сына, – сказал, обращаясь к присяжным, адвокат Адамов. – Но он должен удовлетворить нравственное чувство всех людей и, в первую очередь, подсудимых. Успокойте потерпевших, успокойте взволнованное общество и свою судейскую совесть справедливым приговором!».

Каков же финал этого громкого дела? Присяжные заседатели с весьма озадаченными лицами ушли совещаться. Через два часа они вышли к публике и огласили свой вердикт: оба подсудимых – и Антонова, и Никифоров – заслуживают оправдания. Зал встретил вердикт присяжных оглушительными аплодисментами.

«Азартные дамы»

В начале ХХ в. общество сетовало, что безвозвратно канули в Лету времена рыцарского отношения к даме, а на их место пришел сухой расчет. В столице только и говорили, что о падении нравов, и примеров тому было множество: в газетах то и дело публиковали ужасающие истории о «белых рабынях», «тайной и явной проституции», увлечении азартными играми. Даже сравнивали «вакханалию веселья», застигшую Петербург, с Римом времен упадка.

Немало возмущало добропорядочную публику, что дамы, забыв обо всех правилах светского тона, стали появляться на улицах в «шароварах», что вызвало настоящую бурю общественного негодования почти во всех европейских столицах, где в начале ХХ в. модницы захотели ввести новую моду в виде изящных шаровар.

В начале 1910-х гг. мода на дамские шаровары стала проникать и в Петербург, и здесь они тоже поначалу вызвали бурю гнева. Газеты заполнились едкими карикатурами на «дам в шароварах», а гостившая в северной столице парижская актриса Роджерс назвала этот костюм безобразным, заявив в интервью, что «дальше этого в смысле безобразия идти некуда. Ошибаются, думая, что эта мода получила или получит права гражданства».

Но дамские «шаровары» – это еще полбеды. Современников просто шокировало почти повальное увлечение прекрасных дам азартными играми. Десятки и сотни подпольных игорных домов существовали в Петербурге в начале ХХ в., и на игроков не действовали ни полицейские меры, ни нравственное осуждение.

«„Эфирные создания“ играют одинаково с мужчинами на бегах, в карты и в лото, – замечал один из современников. – Разница лишь та, что мужчины играют более или менее спокойно, женщины же отдаются игре со всей страстью, забывая о мужьях, детях и домашнем хозяйстве».

Подчас в игорных притонах, раскрываемых полицией, женщин переписывалось гораздо больше, чем мужчин. Иногда «клубменки» оказывались дамами из высшего общества и заявляли, что игорные притоны они посещают, так как им негде играть в карты, а не играть они не могут. Однако игрой в карты увлекались не только светские дамы, но даже и бедные труженицы – фабричные работницы, которые проигрывали свои последние деньги.

«Азарт по-прежнему процветает в Петербурге, – писала одна из столичных газет. – Самоубийства, растраты, гибель талантливых людей, разорение от увлечения игрой – по-прежнему питают газетную хронику. Не действуют на игроков грозные примеры, бессильны полицейские меры, не обращают они никакого внимания на нравственное осуждение азарта, как это было у присяжных поверенных».

«Бацилла» азартных игр проникала даже в самые строгие заведения Петербурга. В игорном мире долгое время носились слухи о таинственном «клубе в крепости». Поговаривали, что речь идет о самой Петропавловке, где сутки напролет идет азартная игра, в которой принимают участие не только господа, но и дамы.

«Игорный притон в Петропавловской крепости! – возмущался обозреватель „Петербургской газеты“. – Надо же до этого додуматься! Кому придет в голову, что офицер откроет игорный притон у себя в квартире».

Действительно, за толстыми стенами «русской Бастилии», ворота которой так тщательно охранялись часовыми, обосновался «клуб-притон». Дело в том, что в крепости, представлявшей настоящий «город в городе», совершенно изолированный при этом от всего остального Петербурга, находилось несколько домов, отведенных под квартиры служивших здесь офицеров. Одним из жильцов этого городка являлся некий полковник В-ий, известный среди столичных профессиональных игроков как мастер карточной игры и руководитель нескольких клубов, закрытых по распоряжению городских властей.

Свою квартиру в крепости полковник-игрок предоставил под тайный азартный клуб. Нахождение его в Петропавловской крепости давало игрокам все гарантии безопасности. Число завсегдатаев клуба составляло около полусотни. Были среди них и прекрасные дамы.

Поговаривали, что игра у полковника начиналась в десять часов утра и продолжалась до времени закрытия крепостных ворот. А если затягивалась, то гости оставались ночевать у радушного «хозяина-хлебосола». Постепенно в Петербурге стали довольно громко говорить о том безобразии, которое творится за стенами Петропавловки. Крепостное начальство, как подобает военным, изо всех сил оберегало «военную тайну» и хранило полное молчание.

Тайну притона выдала одна из проигравшихся здесь дам, которая после крупного проигрыша не выдержала и помчалась жаловаться. Ближайшим вершителем справедливости оказалось крепостное управление.

– В крепости игорный притон! – сообщила она с порога. – Меня обыграли дочиста!

– Это слишком серьезно, что вы говорите, – ответил дежурный и послал за начальством. Свои обвинения проигравшаяся дама повторила коменданту крепости барону Сталь фон Гольштейну…

Ходили слухи, что притон в крепости еще долгое время оставался бы нераскрытым, если бы не жадность его хозяина-полковника. Он отказал даме в возврате проигранных денег, которые ей были нужны для уплаты по векселю. Та пригрозила, что нажалуется, но полковник решил, что все это пустая дамская болтовня. И глубоко просчитался!

«Заявление этой дамы подтвердилось, – сообщили репортеру „Петербургской газеты“ в крепостном управлении. – Квартира В-го была осмотрена, и хотя он и несколько бывших в его квартире лиц заявили, что играли в преферанс, по всем признакам, шла азартная игра. В гостиной большой казенной квартиры оказались столы для игры в макао, а многие игроки попрятались кто куда. Теперь все кончено! Крепостной клуб закрыт!».

Осуждению общественным мнением «азартных дам» не было предела. «Конечно, увлечение женщин азартными играми – в высшей степени безнравственное явление, – заявляла председательница Общества охранения прав женщин. – Азарт хуже пьянства. Женщину, увлекшуюся картами, как ни уговаривай, все равно она будет продолжать играть и поставит на карту даже свою честь».

Сразу же вставал вечный русский вопрос: кто виноват? «Виновниками того, что женщины увлекаются картами, – говорила писательница Чебышева-Дмитриева, – я считаю мужчин». Правда, дать ответ на вопрос «что делать», оказалось гораздо трудней.