– Да уж, конечно, в столице люди должны быть интереснее!.. По крайней мере, здесь я что-то таких не находила!..
Товарищ прокурора густо покраснел и стал разговаривать с отцом Ниточки, а Петр Васильевич отошел от стула и тихо пошел к газетной витрине. И Ниточке стало безумно жаль его. Она встала и крикнула:
– Петр Васильевич!.. Постойте!.. я вам дам одно поручение!..
Он остановился в вопросительной позе, ожидая ее, а Ниточка быстро подошла и прошептала, сжимая ему руку:
– Ты не слушай, что я говорю!.. Я хотела позлить этого дурака!.. Я люблю тебя… только тебя!..
Она засматривала ему в лицо сквозь слезы любви и предстоящей разлуки и у нее сжималось сердце от того, что он был бледен.
А он наклонял к ней взволнованное лицо, с трясущимися губами, и говорил так, что Ниточке хотелось рыдать:
– Я умру без тебя, Ниточка!.. Я не могу без тебя жить!.. Не могу!..
– Я буду писать тебе… каждый день!.. Хочешь?..
– Ты еще спрашиваешь?
– Милый!.. Но только и ты пиши мне каждый день!.. Ну, пойдем, на нас смотрят!..
Когда она подходила к столу, все уже поднялись.
Отец Ниточки сказал:
– Через пять минут второй звонок! Пойдемте, господа, на платформу!..
У перрона тускло мигали стеклами окна вагонов, Остановились все у вагона, покрытого бледно-желтой лакированной краской, против окна купе Ниточки. Там были уже подняты спинки диванов, и купе напоминало маленький ящик с полками…
– Ты в восемь приедешь? – спросил отец.
– Да, в начале девятого!
– Ну, а теперь – около двенадцати! Ложись прямо спать и проснешься в Петербурге!..
– Я так и сделаю!
Гулко ударил два раза колокол. Стали прощаться. На мгновение замерла около лица Ниточки мать, обжигая щеки девушки слезами; дрогнули губы отца, когда к ним прильнули губы дочери…
С остальными Ниточка простилась очень быстро, и только руку Петра Васильевича слегка задержала, сжала крепко и выразительно сказала:
– Не забывайте же!.. Слышите?..
Третий звонок застал Ниточку уже на площадке… Когда поезд тронулся – провожающие несколько мгновений шли с вагоном рядом, но затем отстали и вдруг сделались смутными, убегающими в темноту, пятнами… И только белые платки матери и Петра Васильевича еще несколько мгновений пугали темную даль белыми, прыгающими точками…
В купе ехали еще три дамы. Они уже спали, но Ниточке спать не хотелось. Она вышла в коридор и стала смотреть в окно, за которым еще бежали смутные огни уходящего в ночь родного города.
Но вот пошли огороды, за ними – поля… Смешно мелькали перед глазами неуклюжие телеграфные столбы, походившие от быстроты поезда на прутья гигантской решетки. Когда въехали в лес – было жутко смотреть на плотную стену деревьев, за которыми, казалось, скрывается какая-то лесная тайна… И клубы белого дыма, сверкавшего искрами, живущими миг, ползли по канавам и висели на нижних ветвях мохнатыми, тающими хлопьями…
Поезд бежал, ритмически стучали колеса, и Ниточке сделалось грустно. Она прошла в купе, расстегнула лиф и улеглась на верхнее место. Казалось, что сон придет сейчас же. Но мысли врывались в разгоряченную голову вместе со стуком колес, быстро сменяли одна другую и отпугивали сон. И только перед рассветом Ниточка тревожно, но крепко уснула…