Сон Ястреба. Мещёрский цикл

***

В подворье Алексия ожидала очередная неприятная новость. Василий привёл в келью оборванного чернеца, в котором викарий не без труда узнал одного из новиков, отправленных им против Рязани незадолго до отъезда.

– Вот, прибыл с попутным кораблём из Кафы, – доложил печатник.

Монах выглядел мышонком, чудом вырвавшимся из волчьих зубов. Его лицо и руки покрывали свежие рубцы, а вокруг глаз чернели круги. Алексий попытался вспомнить прозвище новика, но в памяти всплыло только монашеское имя – Родион.

– Олег Рязанский Лопасню взял, – сообщил чернец. – Почти всех наших, кто испытание держал, побили. Кто-то в плен угодил, кому-то, как мне, удалось удрать. Под пытками, как я слышал, никто не сознался. Но очень похоже, что князь загодя прознал о нашем приходе. Подготовился.

Алексий вздохнул. Пока он здесь охотится за должностью, дома всё ползёт под откос. Измена одних и лень других ставят под угрозу его замыслы. А ещё эти литвины с претензией на особую митрополию.

До сих пор он сомневался, стоит ли связываться с чиновничьей сворой без серьёзной уверенности в успехе. Ненасытное полчище государевых людишек способно поглотить горы серебра, а будет ли в этом толк – неизвестно.

Весть с родины послужила толчком. Следовало спешить. Нужно было делать хоть что-нибудь. Не сидеть сиднем в ожидании, пока всё само собой разрешится.

– Что ж, пора пустить в ход серебро, – пробормотал он под нос. – Много серебра. Обрушить валом, и посмотреть кто выплывет.

Глава V. Скука

Городец Мещёрский. Август 6861 года

Долго ещё не возвращался покой в чародейскую слободку. Месяц прошёл после памятной стычки с Мстителем, а тревога тлела. Не одержали они победы окончательной. Так, разминулись с чёрным богом, разошлись каждый своим путём. И потому боязно было колдунам: а ну как упустили какую-то мелочь, а вдруг да обманулись с торжеством преждевременным.

Но шли дни, недели, минул месяц, пошёл другой. Ничего особенного не происходило. Опасные свечи не загорались. Слухи доходили до Мещеры, что мор на Руси совсем утих, и никаких мерзких выродков больше не появлялось.

Понемногу колдуны успокоились. Только у Сокола осталась досада от незавершённости дела. И смутное предчувствие чего-то не столько опасного, сколько неприятного и хлопотного, а может и поворотного для него, чародея. Что-то судьба готовит ему в котле своём бездонном. А вот что именно, скрывает до поры.

***

Мохнатые приятели шкурами чуяли, каждой ворсинкой, что Сокол начал тяготиться ими. Раньше-то они не особо стесняли друг друга – попросту не до того было. То чародея где-то носило, то сами они на промысел отходили, а если и жили вместе, то каждый день какие-нибудь вопросы решали или к схваткам грядущим готовились. Но вот месяц всего провели под одной крышей без всякого дела, и вдруг тесновато стало.

Вурдов заедала скука, они изнывали от безделья. Рыжий дела лихие совсем забросил. Дома сидел с молодой женой и сынишкой. К промыслу отцовскому вернулся – к ремеслу гончарному. Сокол вроде бы тоже никуда не собирался, напротив, казалось, радовался спокойствию, возможности полежать просто так, ничего не делая, или почитать какой-нибудь мудрёный трактат. А Тарко, тот и раньше не отличался склонностью к приключениям, если они не связаны были с молодой княжной.

Самим же вурдам что-то предпринимать не хватало прыти. Не застрельщики они по природе своей. Вот кабы беда нагрянула, пусть самая лютая, тут уж они бы проявили удаль, а нарочно искать неприятности нутро противилось.

Со скуки приятели взялись точить ножи, и точили день напролёт, пока те не истаяли, словно весенние сосульки от солнца.

– Эх! – вздохнул Быстроног, пробуя на шерстинке остроту лезвия. – Что ли наняться к кому. К купцу какому или к воеводе. А то без работы мы тут мхом зарастём… Опасность и скуку разгонит, и печаль…

– Воином быть вовсе не самое опасное занятие, – сказал Сокол, не отрывая глаз от трактата.

Просто так сказал, чтобы разговор поддержать.

– Какое же самое-самое? – тут же ухватился Быстроног.

– Бортничество, – равнодушно бросил чародей.

– Это за пчёлами что ли приглядывать? – уточнил Быстроног.

– Скорее разбойничать против них, – поправил приятель.

– За пчёлами, – Сокол отложил свиток. – Бортник гибнет куда чаще, чем воин или охранник купеческий. Работка у него ещё та. И с высоты срываются, и от укусов, бывает, помирают. В иных краях бортников за праведников считают, или за колдунов. Думаешь отчего мёд такую цену имеет?

– Нет, – Власорук потянулся. – Мёд дело хорошее, когда его с блинцом масляным жамкаешь, но чтобы по деревьям лазить да дупла чистить, тут, видимо, особое призвание нужно.

Быстроног оглядел остатки ножа.

– Шило какое-то получилось, – буркнул он. – Чародей, нужно тебе шило?

Сокол едва удержался от грубой шутки. Закрылся свитком, пряча улыбку.

Приятели переглянулись. Поняв что старик на подначку не клюнул, протяжно вздохнули. Затем достали запасные ножи и, чтобы не досаждать понапрасну хозяину, отправились точить их на задний двор.

По соседству за хлипким плетнём располагался огородик Каваны по прозвищу Не-с-Той-Ноги. Старуха незадолго до этого выбралась на солнышко. Она восседала на роскошном пне, словно на троне, и дремала, отставив в сторону больную ногу.

– Та у неё нога болит, которая «не та» или не та? – пошутил Быстроног.

Он тут же получил щелчок по носу и ойкнул, уронив на ногу точильный камень.

– Ты чего? – повернулся Быстроног к Власоруку.

Тот не понял вопроса, а, взглянув на приятеля, вдруг рассмеялся.

– Ну и нос у тебя. Точно у мавра злого. Раздулся весь, как баклажан перезрелый.

– Жжёт, – пожаловался Быстроног.

Он попытался дотронуться до больного места, но на коготь соскочила искорка и вурд боязливо отдёрнул руку.

Приоткрыв глаза, колдунья нарочито строго погрозила парочке кривым пальцем. Жжение исчезло.

– Смотри-ка! – Власорук, показал на улицу. – Княжич наш идёт.

И правда. По чародейской слободке шагал их давний знакомец Борис Константинович, младший сын суздальского князя.

– Лопни мои глаза! – воскликнул Быстроног.

– Но-но! – остерёг Власорук и покосился на колдунью. – Ты поосторожней про глаза-то.

– Откуда он здесь? – удивился приятель.

– Неправильно ты вопрос ставишь, – заметил Власорук. – Зачем? Вот что действительно важно.

– Эх, наконец-то запахло делом…

Они перегнулись через ограду. Плетень скрипнул, но выдержал. Увидев знакомые волосатые рожи, Борис остановился.

– Приветствую, достопочтенные!

– Будь здоров, князь! – ответил Власорук за обоих. – А что, нет ли с тобой Румянца-боярина?

– В крепости он остался от греха подальше, – улыбнулся Борис, вспомнив о подначках, какими вурды доставали его верного товарища. – Чародей-то дома?

– Дома, – кивнул Быстроног и добавил, обращаясь к приятелю. – Пошли, Влас. Услышали боги наши молитвы.

***

Однако никаких таких молитв боги не услышали. Борис заскочил в Мещеру лишь по пути и даже пустячного дела чародею не предложил.

– В Рязань-то я один ушёл, чтобы времени не терять. А тут отец Румянца за мной прислал. Да с ним весть важную. Вот заскочил с Уком переговорить… и с тобой, конечно. С тобой даже первей.

Сокол кивнул, ничуть не радуясь, что его первей князя поставили.

– Про ваши победы наслышан уже, – начал было Борис.

– Да какие там победы, – Сокол с досадой махнул рукой. – Подумать вовремя, так и меньшей кровью бы обошлось. Хотя с другой стороны, так и так Мстителя в Мещеру нужно было заманивать… Чего уж теперь.

Ты-то сам как съездил?

– Удачно, – Борис улыбнулся. – Монахов, которых в Рязань викарий подослал, выловили почти всех. Многих побили, остальные разбежались. Вовремя я тогда подоспел. А потом Олег в отместку решил Лопасню отбить у московского воеводы. Давно он счёты хотел свести за прежние обиды, вот и выдался случай удобный.

Что ни говори, весёлое дело вышло. Налетели малой дружиной. Но хоть и малой, а самых опытных людей Олег отобрал. А там, как оказалось, и не ждали нас вовсе.

Слушая Бориса, вурды глазами поблёскивали. Кряхтели от досады, что пропустили славную сшибку. Вот бы заранее знать, так после сражения с Мстителем можно было бы и в Переяславль махнуть, поспеть к потехе.

– Короче говоря, взяли мы городок. С наскока взяли, без крови почти. Думали, из Москвы помощь к ним подоспеет, стены принялись укреплять, народ подтянули. Но нет. Некому в Москве получается людьми управлять – князь с викарием в отъезде, а бояре друг на друга косятся, как бы промашки не дать, да на свою голову гнева лишнего не навлечь…

Он помолчал.

– Зря Олег на Коломну пойти не решился. Вот, ей богу, отбили бы и её. Удобный случай сейчас на Москву навалиться. Жаль, отсоветовали бояре его ближние.

Борис заговорщицки взглянул на вурдов, на чародея.

– Помнишь, куда я ехал накануне нашествия и куда не попал, повстречав по пути тебя?

– Ну уж! – усмехнулся Сокол. – Не моей милостью ты не доехал. Как раз я-то и уговаривал тебя избрать другой путь. Припоминаю, ты удрал от отца, чтобы повидать невесту.

– Так вот, – Борис напустил серьёзный вид. – Время пришло. Хочу пригласить тебя на свадьбу.

– Спасибо. Но знаешь, я ведь не любитель застолий. К тому же Дионисий вряд ли обрадуется, увидев меня среди приглашённых.

Борис хитро прищурился.

– Свадьба только предлог. На следующее лето большой съезд назначен. Пришло время выступить нам сообща. Князья не желают больше терпеть верховенства Москвы. После смерти Семёна многие склоняются переиначить отношения и с ней, и с её покровителями-ордынцами. Отец тайно созывает союзников. А свадьба моя – удобный повод собрать нужных людей, не вызывая лишних подозрений.

– Однако я и не князь, – заметил Сокол.

– Ты гораздо важнее любого князя. Думаю, отец рад будет видеть тебя на своей стороне. А что касается Дионисия, то и он не станет перечить, ведь борьба с бесерменами его излюбленная песня.

– Я подумаю, князь. Время-то ещё есть. Но и препоны имеются. Мало кто из нашего племени одобряет, что я в русские дела лезу. Говорят, нам, мол, всё равно, от кого притеснения терпеть, от Москвы или от Суздаля. Священники у вас больно уж ретивые.

– Точно! – встрял Быстроног. – Я как ихнего брата увижу, так сразу палёную шерсть чую.

Он поднёс к носу локоть и принюхался, словно ожидая, что прямо сейчас и потянет горелым.

– Теперь это не одних только русских касается, – возразил Борис. – Взять хотя бы Ольгерда или Ука вашего. Дело того стоит. Даже Байборода, уж на что человек суровый, а и тот вызвался поучаствовать…

– Вот как? – удивился Сокол.

– Будет дело! Вот увидишь!

– Я подумаю, князь, – повторил чародей.

Глава VI. Серебро

Константинополь. Сентябрь 6861 года

Гречину пришлось работать осторожно. Под чуткими носами литовского посла и его ордынского приятеля, он не мог напрямую обстряпывать такие дела. Не потому, что мздоимство как-то преследовалось или осуждалось – во дворе логофета мальков покупали гуртом и в розницу на каждом шагу. Но Алексий предпочитал держать врагов в неведении как можно дольше. Литвин с ордынцем вполне могли сорвать игру в самом начале.

Потому Щербатый, гуляя по двору, избегал долгих бесед с чиновниками. Выбрав жертву, он оказывался на миг рядом и успевал произнести шёпотом несколько слов.

– Сегодня вечером, – обычно говорил он. После чего добавлял название корчмы из тех, что стоят подальше от Месы.

Чиновники народ большей частью сообразительный. Намёк на доходное дело понимали верно.

В назначенном месте Гречин передавал мальков кому-нибудь из монахов викария. Алексий бросил в бой своих лучших людей из первого набора: Кантаря, Зуба, Хлыста. У каждого за плечами многие годы исподтишковой работы.

Применение чиновникам находили самое разнообразное. Монахи намётанным глазом оценивали, кто из мальков на что способен. Одним предлагали всего лишь поддержать русское посольство благожелательными разговорами среди собратьев; других, не упоминая Москвы, просили содействовать в, казалось бы, посторонних делах. Но такие просьбы вязали мальков по рукам, и они становились надёжными союзниками, которых Алексий берёг для решающего приступа. Из кого-то только выуживали сведения о дворцовом раскладе, а через самых многообещающих монахи пытались забраться выше.

Щербатый каждый день таскал из пруда логофета мелочь, монахи же удили рыбёшку покрупней.

– Может быть, господин посодействует, чтобы меня принял человек, что стоит ближе к императору и способен рассмотреть мой вопрос, – говорил кто-нибудь из монахов. – Пусть уважаемый друг не беспокоится на счёт расходов за труды. Наши скромные средства позволяют…

С этими словами он клал на столик слиток серебра или какую-нибудь вещицу потяжелей. В Константинополе трудно было удивить изяществом и искусностью подарка, поэтому Алексий сделал ставку на вес. Серебро исчезало в складках чиновничьего платья, а собеседник вскоре получал доступ к телу, стоящему на следующей ступеньке дворцовой иерархии.

Подарки поглощались сановниками, словно пирожки на Масленицу. Русское серебро для многих оказалось той соломинкой, за которую хватается утопающий, и одновременно той самой, что ломает хребет верблюду. Мздоимство процветало в Византии всегда, но только теперь, когда империя испускала последние вздохи, оно превратилось в основную статью дохода. Суровые времена сделали государевых людей сговорчивыми.

Однако всему есть предел. Настал час, когда никакое серебро больше не помогало. Запасы Алексия таяли, а продвижение наверх завязло в пустых обещаниях. Подарки по-прежнему продолжали исчезать в одеждах, но чиновники откровенно глумились над просителем, не забывая выпрашивать новые подношения.

Не желая лишаться поживы, они выдвигали всяческие предлоги для новых даров, и обнадёживали монахов выдумками.

– Василевсу доложили о вашем деле… Он готов поддержать. Не далее как вчера Иоанн встречался с епископами. Многие из них недовольны патриархом.

– Поговаривают, что император меняет отношение к Каллисту. Он готов поставить вопрос ребром. Со дня на день ваше дело должно решиться.

– Император склонен встать на сторону противников патриарха, если тот и дальше будет упорствовать.

Ещё серебра! Ещё!

Литвин с ордынцем по-прежнему поглядывали на русское посольство точно два разбойника, что разыгрывают в кости блудницу. Прознав, наконец, о предпринимаемых викарием интригах, Янис всякий раз с издёвкой встречал Щербатого. Потуги московского посольства он считал тщетными. Ему было доподлинно известно, что чиновники нагло врали, обещая содействие. Они старались вытащить из простаков побольше средств, чтобы затем рассмеяться в лицо.

Но приняв священника из далёкой северной страны за простака и послы, и государевы слуги глубоко ошибались.

Когда Василий с Щербатым пожаловались Алексию на очередную заминку и поделились догадками, что их водят за нос, викарий задумался. Рассчитывать, что император когда-нибудь всерьёз надавит на Каллиста, больше не стоило. Их отношения и без русского вопроса портились на глазах. Значит ли это, что священник зря угрохал горы серебра на подкуп? Отнюдь. Он умел извлекать пользу даже из поражений. Нужно лишь изменить замысел, чуть-чуть подправить направление усилий.

– Постарайся сделать так, чтобы ответы, которыми кормят монахов продажные чиновники, получили огласку, – распорядился Алексий. – Подсаживай к ним кого-нибудь из горожан, пусть разнесут это дальше.

Он повернулся к Щербатому.

– А ты больше не скрывай наших намерений. Напротив, говори со всеми в открытую, что де вот-вот патриарху придётся туго. Да так, чтобы и послы слышали, и те из мальков, кого ещё не купили. Короче говоря, шуми без оглядки и держись наглее.

– Зачем?! – удивились разом Василий с Гречином.

– Есть у меня одна мысль.

Он вызвал Пересвета.

– Ты вышел на зачинщиков этих самых сумконош?

– Да. На самую верхушку. Все сведения, что удалось вытянуть из них, я передал Василию. Но пока не вижу от этих бродяг особой пользы.

– Зато вижу я. Мне нужно, чтобы ты связался с ними и кое-что предложил. Вместе с серебром, разумеется.

Глава VII. Нимфей

Такой огромной бани Скомороху прежде видеть не доводилось. Княжеские палаты казались сущей лачугой в сравнении с роскошью этого заведения, предназначенного для простых горожан. Мраморные стены с барельефами, тёплый каменный пол, просторные купальни и жаркие парные. Сюда приходили не мыться, а отдыхать.

Лёжа на подиуме, новгородец млел от блаженства. Жар раскалённых камней совсем не то же самое, что палящее солнце. Жар наполнял тело силой, в то время как солнце высасывало её.

В баню его вытащил Трифон, намекнув на серьёзную работу. Скоморох не спорил. В ожидании подходящего для мести случая, он помогал нищим в их непонятной борьбе. Непонятной – потому что кроме ненависти к властям, этих людей ничего не объединяло. Их помыслы были настолько размытыми, что ничего взамен нынешних порядков сумконоши предложить не могли. Вернее, предлагали каждый своё. С таким разнобоем во взглядах, они обречены были бороться целую вечность.

Тем не менее новгородцу эта возня доставляла удовольствие. Он подметил, что многие из тайного братства не столько стремятся изменить мир к лучшему, сколько получают, как и он, удовольствие от борьбы.

До сих пор основным занятием его знакомых было распространение слухов и сплетен, да устройство уличных представлений. Поначалу, плохо владея языком, Скоморох работал на подхвате. Затем ему стали доверять более серьёзные поручения. Пару раз он передавал какие-то свёртки нужным людям, а в лицедействах стал изображать то продажного чиновника, то иностранца.

Греческий язык новгородец понемногу освоил. Пара месяцев всего минуло, а он говорил так шустро, словно в Царьграде родился. Хотя в полной мере задействовать свои способности не получилось – сочинять на греческом он не мог. На русском же придумывал всякие дразнилки, вроде «Каллист в ухе глист», песенки похабные. Но что с того толку – кто здесь поймёт русскую речь. Пара новых приятелей – сумконош только и смеялись над его творчеством.

В бане они отдыхали долго. Плату здесь взимали только за вход, а потому посетители не спешили покидать заведение. Скоморох запросто проторчал бы до самого вечера, но Трифон напомнил о деле.

Он вытащил из сумки свёрток и протянул спутнику.

– Надень вот это.

В свёртке оказалась новая рубаха и украшенная дорогим шитьём накидка. В такое мог одеваться и богатый горожанин и средней руки чиновник.

– Зачем? – удивился новгородец. – Я доволен своей одеждой.

– Мы отправимся туда, где лохмотья могут помешать.

– Во дворец? – Скоморох скривил рожу.

– Вроде того, – ухмыльнулся товарищ.

Распаренное тело приятно обдувало ветерком. Мало-помалу на чистую кожу осядет пыль и ощущение свежести исчезнет. А пока идти никуда не хотелось, хотелось лечь в тенёчке и поспать пару часов. Но Трифон безжалостно протащил Скомороха через весь знойный город.

Неподалёку от старой стены Константина они свернули в переулок. Тот выглядел разорённым и покинутым, словно сюда никто не заглядывал с тех пор, как отбили город у латинян. Дома явно нуждались в починке. Стены были испещрены следами от стрел и клинков, покрыты длинными языками копоти былых пожаров, а кое-где камни и вовсе вывалились из кладки. Крошка и битый кирпич усыпали проезд, покрывая серым налётом остатки выброшенной из домов утвари, брёвен от перекрытий и крыш.

Из множества разрушенных домиков сумконоша по каким-то неясным признакам отыскал нужный. Открыв дверь без стука, он втащил Скомороха внутрь. Здесь царило такое же запустение, как и снаружи. Прихожая была пуста, лишь в углу на груде тряпья сидела нищая старуха, бормоча что-то под нос.

Трифон прошёл дом насквозь и открыл следующую дверь, которая выводила на задний двор. Скоморох последовал за ним. Они прошли какими-то тёмными межстенками, миновали зловонную выгребную яму, возле которой свежесть бани улетучилась окончательно, и оказались вдруг в роскошном ухоженном саду.

Среди кипарисов и платанов, рукотворных холмиков и прудов, раскинулись лужайки. Их соединяли кривые, посыпанные мелким камнем, дорожки, по которым расхаживали диковинные птицы с разноцветными перьями. Птицы помельче сидели на ветвях, а иные украшали пруды.

Каменные горки, фонтаны и изваяния, палисад из колючих кустов, цветники, оплетённые вьюном и виноградом решётки, делили каждую лужайку на множество укромных уголков. Беседки, шатры и открытые навесы предназначались для гостей. Они возлежали на подиумах, угощаясь вином из позолоченных чаш и плодами с серебряных блюд.

Некоторые лужайки были пусты, на других перед богатыми горожанами выступали танцовщицы. Юные девы в крохотных лоскутах одежды выводили на флейтах какой-то тягучий напев. Перенять его скоморох вряд ли сумел бы, слишком тонок казался он для гудка или рожка.

Трифон потянул товарища в сторону, где заросли кустов скрыли их от чужих взоров.

– Лучше не мозолить глаза здешним посетителям, – пояснил он. – Мы пробрались сюда с чёрного хода.

– Что это за место? – шёпотом спросил Скоморох. Хотя по шелесту платьев, журчанию вина, смеху и притворным стонам, доносившимся из шатров и навесов, он догадался, куда именно привёл его Трифон.

– Нимфей, – ответил тот.

– Что?

– Место, где юные прелестницы превращают государственных мужей в податливых и глупых ослов. Нимфы вытягивают из вельмож деньги, а когда нужно – и тайны.

Чуть пригибаясь, Трифон шёл вдоль дорожек без раздумий. Судя по уверенному шагу, он неоднократно бывал здесь, по крайней мере легко находил верный путь среди зелёного лабиринта.

Выглянув из-за куста, он осмотрелся, а затем потащил спутника под один из навесов.

– Быстрее!

Дух захватило у новгородца. Колыхаемые слабым ветерком полотно и кроны деревьев создавали под навесом дикое мельтешение света и тени. Золотая и серебряная посуда, стоящая на приземистом столике, добавляла к игре пятна отражений.

На укрытом ковром подиуме лежала молодая девушка в лёгкой тунике. Положив подбородок на шелковую подушечку, она разглядывала что-то через просвет трепыхающейся ткани. При этом беззаботно болтала ногами. Левая сандалия валялась на земле, а правая покачивалась вместе с ногой, зацепившись ремешком за палец.

Скорее услышав, чем увидев гостей, девушка приподнялась на локте и поманила мужчин рукой. Они подошли ближе, и Трифон уселся на краешек ковра. Скоморох же остался стоять, не смея приблизиться.

Гречанка была хороша. Ослепительно хороша. Волшебная обстановка не могла прибавить прелести и лишь подчёркивала то, чем уже наделила её природа.

Девушка взглянула на Скомороха и улыбнулась. Отодвинув уголок занавески, она показала Трифону на молодого человека, что отдыхал шагах в двадцати на лужайке и лениво рассматривал танцовщиц.

– Это новый помощник коноставла, – пояснила гречанка. – Он вхож во дворец, часто бывает у василевса. Думаю, тебе имеет смысл сойтись с ним поближе.

– Но как к нему подступиться? – спросил Трифон.

– Парень был у меня вчера. Мы поговорили о том, о сём. Кажется, он не слишком доволен должностью. Предложи ему больше, и он твой.

Она взяла с блюда персик и надкусила.

– Не похоже, чтобы он пришёл сюда развлекаться, – заметил настороженно Трифон. – Чего он один, кого ждёт?

Девушка улыбнулась. Пальчиком вытерла сок с губы.

– Он ищет меня. С самого утра не позволил присесть рядом с собой ни одной девице. Всё время оглядывается, ждёт. А сюда ему хода нет.

– Ты зацепила его, – хмыкнул сумконоша.

– Я могу выйти к нему и поговорить. Или познакомить с вами.

Она вновь посмотрела на Скомороха. В её взгляде появилась толика любопытства.

– Не стоит, – сказал Трифон. – Мне нужно выманить его подальше отсюда. Здесь много лишних глаз и ушей. Небось, не только мы ищем полезных людей.

Он задумался.

– Вот что. Дай мне какую-нибудь вещицу, по которой он узнал бы, что я пришёл от тебя.

Девушка сняла с туники застёжку и протянула Трифону.

– Вчера он оценил эту фибулу. И хотя хвалил ради разговора, думаю, запомнил.

– Отлично, – сжав в ладони вещицу, сумконоша метнулся к выходу.

Скоморох и рта раскрыть не успел, как тот скрылся за кустами.

– Присядь, – сказала девушка. – Отсюда куда лучше видно.

Он сел, стараясь не касаться девушки и не смотреть на неё. Получилось не очень удобно. Половина тела свешивалась с подиума, и нога сразу заныла от нагрузки. Однако Скоморох отчего-то боялся пошевелиться.

Через просвет в занавеске они увидели, как товарищ подошёл к вельможе и присел рядом с ним на корточки. Молодой человек сперва раздражённо ругнулся, но, увидев в руке гостя знакомую застёжку, поднялся. Что-то спросил. Трифон ответил, неопределённо махнув рукой.

Поговорив немного, оба разом поднялись и быстрым шагом отправились по одной из дорожек.

Девушка поправила занавеску.

– Что теперь? – подумал Скоморох вслух. – Он не сказал, ждать ли мне его здесь или возвращаться одному.

– Трифон встал на след, как охотничий пёс, и теперь не думает ни о чём кроме добычи. Думаю, он не появится до вечера. А, скорее всего, вовсе не вернётся сюда.

– Что же мне делать?

– Куда спешить, – девушка откинулась на спину и, не глядя, взяла кисть винограда из серебряной вазы.

Помотав перед глазами, словно оценивая на просвет качество ягод, осторожно, одними губами сняла нижнюю виноградину.

– Меня зовут Петра, – сообщила она. – Хочешь вина?

Так и не решив как ему поступить, Скоморох рассеяно кивнул. Девушка села, поджав под себя ноги. Ловко смешала воду с вином и подала чашу гостю. Но стоило новгородцу потянуться, как девушка перехватила его руку, а чашу отставила в сторону.

– Ты не отсюда, – сказала она, рассматривая запястье. – Ты с севера. Твоя кожа светлее моей, хотя солнце и потрудилось над загаром.

Неожиданно Петра положила его ладонь себе на грудь. Скоморох вздрогнул. Воля в один миг покинула его. Кровь бросилась в голову, вызывая жар. Удары чужого сердца, принимаемые ладонью, раздавались по всему телу. Девушка улыбнулась и потянула мужчину на себя. Когда их лица разделяло не больше пяди, она приостановила игру.

– Ты не сказал, как зовут тебя.

Скоморох ответил не сразу. Он сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, прежде чем смог произнести хоть что-то достаточно внятно.

– Я не могу открыть имя, – сказал он. – Таков обет. Люди называют меня Скоморохом.

– Я буду звать тебя Кекий. Так называли благодатный северный ветер древние эллины. Так до сих пор зовут его наши поэты. Ветер из далёкой страны очень важен для Византии. От него во многом зависит изобилие наших полей, пастбищ, виноградников и оливковых рощ. Его ждут с нетерпением, молят о нём небеса, изображают богом плодородия в росписях и в камне.

Петра улыбнулась.

– Ты, как и он, пришёл с севера. Такой же грозный, но такой же желанный, – она обрадовалась удачному сравнению. – Верно, и такой же плодородный?