Мне представляется, что ситуация относительно проста, лишь когда факт касается чего-то репрезентируемого чувственно, например того же дождя, о котором пишет Б. Рассел. Но если факт касается реальности, которая сама репрезентируется людьми только вербально, ситуация резко усложняется. Существуют ли факты в «реальности в себе» независимо от наших вербальных конструкций, которые ее репрезентируют?
Казалось бы, положительный ответ на него очевиден. Однако следующее высказывание Л. Витгенштейна демонстрирует сложность проблемы: «…поскольку объект нашей мысли не является фактом, он является тенью факта. Для этой тени есть разные имена, например, “пропозиция”, “смысл предложения”. Но это не устранит наших затруднений. Ибо вопрос теперь в следующем: “Как может нечто быть тенью факта, который не существует?”» (2008, с. 63).
Уточню: не существует, потому что сам факт конституируется именно нашей вербальной репрезентацией. Если же мы вспомним о том, что многие наши понятия, из которых мы выстраиваем факты, сами обозначают другие наши же вербальные психические конструкции, то многие факты превратятся для нас в двух-, а то и трехуровневые вербальные конструкции нашего же сознания. Рассматривая даже научные факты, М. Бунге (2003, с. 286) замечает, что они являются всем чем угодно, только не данными, что они производятся и интерпретируются с помощью теорий.
Обсуждая то, что наука понимает под своими «трезвыми эмпирическими основами» и «обоснованием высказываний фактами», К. Хюбнер (1998, с. 256) тоже считает, что большинство научных фактов или по крайней мере важнейшие из них являются продуктом истолкования. По словам автора, для того, чтобы исследователи вообще поняли, что собой представляет конкретный факт, в его основании должны лежать теории. Например, когда говорят о физических измерениях (электрического тока, длины волны, температуры и т. д.), фактически говорят не о том, что непосредственно можно воспринимать, а о том, что прежде всего предполагает наличие гипотез об электромагнитных, оптических, термодинамических и прочих законах.
О том же пишут М. Голдстейн и И. Ф. Голдстейн (2009, с. 618–619), указывая, что большинство научных фактов содержат в себе существующие знания и теории. Авторы доказывают, что факт (или простое утверждение) «Данный камень весит три фунта (1,2 кг)» невозможен без знания и предварительного принятия ряда научных законов и согласованных процедур. Они поясняют процесс конституирования данного факта. Сначала мы испытываем субъективное ощущение тяжести при поднятии предметов. Затем мы узнаем, что тяжесть представляет собой свойство большинства твердых тел, то есть важный научный принцип – сохранение массы. После этого мы устанавливаем критерий равенства «тяжести», замечая, что одинаково «тяжелые» (на основании мышечных ощущений) предметы, если их расположить на одинаковых расстояниях от оси рычага, будут уравновешиваться, вводим понятие рычага и конструируем весы. Потом мы выбираем некоторый объект в качестве единицы измерения и называем его, скажем, один фунт. То, что уравновешивает его на весах, также весит один фунт. Затем мы определяем вес двух фунтов как то, что уравновешивает два объекта по одному фунту весом, помещенные вместе на одну чашу весов, и т. д. В итоге, по словам авторов, получается, что утверждение «Данный камень весит три фунта» уже содержит ряд физических понятий.
То, что камень весит три фунта, является объективным фактом, который легко проверяется любым наблюдателем, способным осуществить процедуры измерения. Однако авторы делают справедливый вывод, что было бы неправильно назвать его фактом природы, так как он – результат мысленных построений человека. Этот факт не существовал до тех пор, пока мы не изобрели его. Поэтому и говорят, что факты «нагружены теорией», а общепринятый взгляд на факты как на жесткие, неизменные и независимые от человека сущности не соответствует реальному положению дел в науке, где эти факты совсем не столь ясные, жестко определенные и независимые от человека. Факты имеют обусловленный культурой компонент и до некоторой степени создаются имеющимися у нас теориями, а поэтому подвержены изменениям, если меняются сами теории.
Так же считает, например В. Л. Лекторский (1998, с. 84), полагающий, что отличие науки Нового времени от науки античности состоит в том, что факты не столько описываются, сколько производятся, конструируются. В. А. Иванников (2010, с. 17) тоже отмечает очевидную зависимость фактов от мировоззрения или веры людей, потому что факт должен быть включен в их общую картину мира. Так, для ученых движение Солнца по небосклону – следствие вращения Земли, для житейского сознания – это прямой факт движения Солнца вокруг Земли. Один и тот же результат исследования превращается в разные научные факты в разных мировоззренческих теориях. Автор вспоминает старую байку об атеисте и верующем, которые, придя домой, застают в собственном кресле кого-то с рогами и хвостом. Убедившись, что это не розыгрыш, каждый из них делает собственный вывод. Верующий полагает, что его посетил сатана, а атеист – что у него галлюцинация и ему надо лечиться.
Я рассматривал пока только формальные основания наличия и отсутствия фактов, но есть и более глубокие – антропогенные основания для сомнений в объективном наличии фактов, в существовании которых убежден наш здравый смысл.
Так что же, фактов нет? Думаю, нам не следует это утверждать. Они есть, но мы должны понимать, что они собой представляют и что они не существуют даже так, как существуют для нас предметы. Факт – это вербальная конструкция, правильно (с нашей сегодняшней точки зрения) моделирующая реальность, уже репрезентированную нами чувственно. И не более того. Вообще, для нас важно здесь лишь то, что факты связаны с конкретной ОПР. И то, что является фактом для нас, например круглая форма Земли или вращение планет вокруг Солнца, не было фактом для европейцев в Средние века или для древних греков, так как у тех и других была иная ОПР.
Э. В. Ильенков (1999, с. 220–222) отмечает, что хочет того человек или нет, но каждое новое определение факта образуется им в свете той или иной системы понятий. И тот, кто полагает, что он выражает факты «абсолютно непредубежденно», без всяких «заранее принятых» понятий, – тот вовсе не свободен от понятий, а, напротив, неизбежно оказывается рабом как раз самых плоских и вздорных из них.
Л. Н. Любинская и С. В. Лепилин (2002, с. 243) отмечают, что в центре внимания дискуссии о фактах находится вопрос о том, куда следует поместить факт – в «сферу Бытия» или в «сферу Мысли»? Авторы вслед за другими исследователями помещают факт «на границе» «локуса Бытия» и «локуса Мысли», так как, по их мнению, невозможно определить, какая «часть» в понятии факт – от объективных данных, а какая – от теории. В этот же локус авторы предлагают поместить понятия событие и ситуация.
Действительно, кроме объектов, свойств, действий и фактов, в ОПР присутствуют и другие сущности[178], например события, состояния, ситуации и т. д. Причем они есть лишь в ОПР. События ОПР обозначаются, например, понятиями вечеринка, собрание, заседание, утренник, бал, выборы, ратификация, присуждение награды или звания, голосование, референдум, опрос и т. д. Состояния человека и окружающей его реальности (физической и социальной) обозначаются, например, понятиями переутомление, бодрость, перемирие, равновесие и т. д.
Одни сущности ОПР можно назвать гипотетическими, другие – даже вымышленными. Подобных конструктов много в науке, в том числе и в психологии. А. Дж. Айер (2010, с. 219), например, обвиняет психологов в неспособности избавиться от метафизики и употреблении неточно определенных слов вроде «интеллект», «эмпатия» или «подсознательное». Автор полагает, что теории психоаналитиков особенно полны метафизическими элементами, которые были бы устранены философским прояснением их терминов.
Некоторые сущности ОПР можно назвать странными или в максимальной степени неопределенными. Они обозначаются, например, понятиями некто, нечто, что-то, это и т. п. Ж. Делез, цитируя К. Леви-Стросса, пишет, что в случае подобных понятий мы имеем дело со значимостью, «лишенной самой по себе смысла и, следовательно, способной принять на себя любой смысл…» (1995, с. 70).
В. В. Морковкин и А. В. Морковкина (1997, с. 50–51) пишут, что сознание человека содержит огромное количество понятий, для которых в окружающем мире нет соответствующих объектов, но без которых сам этот мир становится непроницаемым для человеческого разума. В окружающем мире нет, в частности, объектов, обозначаемых словами «вера» и «неверие», «возвышенное» и «низкое», «прекрасное» и «безобразное», «добро» и «зло», «дух», «свобода» и т. д. По словам авторов, ментальные сущности, именуемые множеством подобных слов, расширяют эмпирическую ограниченность предметного мира и фиксируют связи, выстроенные человеком за тысячелетия умствования. Мир, «населенный» такими сущностями (наряду с чувственно воспринимаемыми вещами), – это качественно другой мир по сравнению с дочеловеческим (или внечеловеческим) окружающим миром. Именно этот другой мир является единственной реальностью для социализированного человека.
Действительно, наша ОПР наполнена множеством сущностей, которых нет нигде, кроме как в ней самой, но нам было бы крайне сложно обходиться без этих сущностей, если бы мы вдруг решили произвести «инвентаризацию» и избавиться от них.
Подобные сущности сразу и целиком невозможно непосредственно воспринять в окружающем мире в конкретный момент времени, как, например, предметы. Они обычно расцениваются людьми как не совсем обычные физические сущности. Сущностями такого рода являются, например, заболевания. Конкретную болезнь нельзя «увидеть» без специальных знаний. Увидеть можно лишь иные сущности, в частности имеющиеся у больного симптомы болезни: побледнение кожи, высыпания на ней, искаженное страданием лицо, вынужденную позу и т. п., но не болезнь.
Для того чтобы поставить диагноз, человек должен научиться не просто наблюдать симптомы, но и «видеть», то есть распознавать известные медицине их специфические сочетания и изменения состояния больного, характерные для разных болезней. Следовательно, в его сознании должны сформироваться смешанные репрезентации доступных и недоступных восприятию проявлений разных болезней на разных этапах их течения. На основе восприятия симптомов человек, владеющий специальными знаниями, способен «обнаружить», точнее, распознать болезнь. Он может заключить, что в организме больного происходят определенные события, которые человечество в прошлом конституировало и гипостазировало в качестве особой сущности – отдельного заболевания.
М. Хант (2009, с. 722–723) пишет, ссылаясь на работу П. Э. Джонсона и его коллег, что, имея очень немного фактов, эксперты ставят верный диагноз. Опытный кардиолог, например, по двум или трем неярко выраженным симптомам может поставить правильный диагноз. В то же время только что закончивший обучение врач в аналогичной ситуации задает больному множество дополнительных вопросов, медленно приближаясь к подходящему диагнозу. Авторы объясняют это наличием у экспертов, в отличие от новичков, упорядоченных знаний, организованных в схемы.
Я сказал бы, что решение многих задач – это достраивание психических конструкций, моделирующих окружающую или экспериментальную ситуацию или даже лишь возможную, а то и вовсе вымышленную реальность. При восприятии больного и симптомов его болезни в сознании врача появляются фрагменты репрезентации имеющегося у пациента заболевания. По этим фрагментам репрезентация соответствующей болезни актуализируется сознанием врача целиком. У опытных специалистов достраивание модели по отдельным фрагментам происходит быстрее благодаря наличию в их сознании детальнейших репрезентаций известных им заболеваний. Поэтому опытный врач порой может поставить диагноз, лишь увидев входящего в дверь пациента.
Тезисы для обсуждения
1. ОПР, как и предметная физическая реальность, имеет свои объекты, которые в ней же действуют, обладают свойствами, попадают в разного рода ситуации, участвуют в ее событиях и т. д. Объекты и другие сущности ОПР различаются степенью своего гипостазирования, или «погружения» в чувственно репрезентированную физическую реальность.
2. Многие сущности, которые мы привыкли считать объектами или явлениями окружающего физического мира, являются объектами ОПР.
3. Важнейшими сущностями ОПР, кроме ее объектов, их свойств и действий, являются факты реальности, формируемые сознанием с помощью вербальных конструкций. Факты связаны с конкретной ОПР.
4. Объекты ОПР могут действовать в ней и менять ее. Однако ОПР меняется, только если общество принимает чью-то вербальную конструкцию в качестве новой достоверной репрезентации реальности.
5. Действия, совершаемые людьми в физической предметной реальности, приобретают в ОПР дополнительный смысл. Психические действия, совершаемые людьми в ОПР, оказывают на предметную физическую реальность сложное опосредованное влияние.
Глава 3.7
Знание и ОПР
3.7.1. Определение знания и соотношение знания с ОПР
М. Шелер (2011, с. 49) пишет, что знание определяется обществом и его структурой. По его словам, великим завоеванием XIX–XX вв. стало понимание того, что знание обусловлено обществом. Многие авторы отмечают неопределенность этого понятия. Например, Л. А. Микешина (2008, с. 20) пишет, что, хотя категория знание исследовалась тысячи лет, она остается феноменом, не имеющим единственного исчерпывающего определения.
Попытаемся все же определить, что такое знание и где оно пребывает.
Б. Рассел (2001а, с. 530–531) рассматривает знание как подкласс истинных верований. Он (2009, с. 108) называет «знанием» то, во что мы твердо верим, если оно истинно, а ошибкой – то, во что мы твердо верим, несмотря на то что оно не является истинным. То, во что мы твердо верим, если оно не является ни знанием, ни ошибкой, а также то, в отношении чего мы колеблемся, он рассматривает как вероятностное мнение. Большую часть из того, что принято считать знанием, автор относит как раз к более или менее вероятностному мнению. По его словам (2009, с. 105), знание не является точным понятием, так как между ним и вероятностным мнением нет четкой границы.
Автор (2001а, с. 406) пишет, что согласно доктрине, пришедшей к нам из древности, все человеческое знание в большей или меньшей степени сомнительно. В современном мире эта доктрина подкрепляется прогрессом науки. В качестве ее подтверждения автор вспоминает слова У. Шекспира, иронизировавшего по поводу крайнего скептицизма: «Сомневаюсь, что звезды – огонь, сомневаюсь, что солнце действительно движется».
По словам Б. Рассела (там же), когда У. Шекспир приводил это в качестве примера нелепости сомнений скептиков в «очевидных вещах», данные «несомненные факты» уже были поставлены наукой под сомнение, а вскоре были вовсе опровергнуты. То есть многое, кажущееся людям безусловно истинным, оказывается в итоге ложным. И ни один разумный ученый сейчас не чувствует той уверенности в истинности любой новой научной теории, какую чувствовали, например, по отношению к теории Птолемея на протяжении многих веков. И все же, по мнению автора, даже учитывая, что любая часть того, что мы рассматриваем как знание, может быть в некоторой степени сомнительной, что-то в знании почти достоверно.
М. Борн (1973, с. 130) отмечает, что сегодня самой наукой разрушена вера в возможность четкого отделения объективного знания от процесса его поисков. Теперь стало невозможным сохранение старого идеала служения знанию ради него самого, идеала, в который верило поколение автора.
У. Куайн (2010, с. 75) констатирует, что вся совокупность нашего так называемого знания или убеждения, начиная от случайных фактов географии и истории до глубочайших законов атомной физики и даже математики, – это сооружение, созданное человеком и только краями соприкасающееся с опытом. Говоря образно, вся совокупность науки подобна силовому полю, пограничными условиями которого является опыт. Конфликт с опытом на периферии ведет к изменениям внутри самого поля.
М. Шелер (2011, с. 56) утверждает, что социологический характер всякого знания не подлежит сомнению. П. Бергер и Т. Лукман (1995, с. 110) тоже определяют знание как совокупность общепринятых истин относительно реальности. Н. Смит (2003, с. 79), ссылаясь на К. Гергена, пишет, что знание целиком и полностью связано с социальным дискурсом. Знание – это то, что считает истинным определенная социальная группа в конкретный момент времени. И за пределами данной группы социально конструируемое знание не может претендовать на истинность. С этой точки зрения закон всемирного тяготения не является универсальным. Это лишь закон, который признала группа ученых, придав ему математическую форму.
В конце 70-х гг. XX в. один из основоположников радикального конструктивизма, направления, которое произвело радикальный пересмотр понятий знание, истина, понимание и др., Э. фон Глазерсфельд (2001, с. 59–81) формулирует основные положения своей концепции: знания не приобретаются пассивно через органы чувств или средства коммуникации, а активно строятся познающим субъектом; знания лишь позволяют субъекту-организовать мир своего опыта, а не предназначены для открытия объективной онтологической реальности; познание выполняет адаптивную функцию в биологическом смысле этого слова, то есть служит приспособлению к миру и поддерживает жизнеспособность организма, обеспечивает его выживание; понятие истинность должно быть заменено понятием жизнеспособность.
Э. фон Глазерсфельд (2000, с. 82) пишет, что понятие знание в конструктивизме больше не соотносится с объективной, онтологической действительностью, а определяется только как устанавливаемый порядок и организация опытного мира, формируемого в процессе жизни. Он полагает (с. 77), что если в традиционной теории познания и в когнитивной психологии соотношение знания и действительности трактуется как в большей или меньшей мере образное (иконическое) соответствие, то радикальный конструктивизм придает ему значение приспособленности в функциональном смысле.
С. А. Цоколов цитирует Э. фон Глазерсфельда: «Его (радикального конструктивизма. – Авт.) базовое положение говорит о том, что знание содержится в головах людей и что мыслящий субъект не может поступать никаким другим образом, как только конструировать то, что он или она знает, опираясь на свой собственный опыт» (2001, с. 40).
Э. фон Глазерсфельд (E. von Glasersfeld, 1996, с. 156) справедливо указывает, что идея соответствия знаний реальности должна быть замещена идеей их пригодности. Знание является хорошим, если оно вписывается в рамки экспериментальной действительности, не вступая с ней в противоречие. Такого рода пригодность должна достигаться не только удерживанием жизнеспособности когнитивной структуры, схемы, теории перед лицом нового опыта или новых экспериментов, но и доказательством.
Другие сторонники конструктивизма, У. Р. Матурана и Ф. Х. Варела (2001, с. 153), понимают под словом «знание» эффективное действие в той области, в которой ожидается ответ. По их словам, мы ожидаем эффективного поведения в контексте, который сами задаем своим вопросом. Таким образом, два наблюдения, произведенные над одним и тем же субъектом в одних и тех же условиях, но при различной постановке вопроса, могут привести к различным когнитивным оценкам его поведения.
Подводя промежуточный итог, можно сказать, что знание представляет собой правильную, то есть адекватную, или соответствующую определенному аспекту «реальности в себе» его репрезентацию, созданную когда-то конкретными людьми и использованную затем обществом для формирования соответствующей части своей ОПР.
Что представляет собой знание феноменологически?
А. Шюц (2006, с. 742) пишет о солидарности всех мыслителей в том, что любое знание о мире, как обыденное, так и научное, включает ментальные конструкты, синтез, обобщения, формализации и идеализации. То есть автор полагает, что знание – это «ментальные конструкты» и совокупность психических процессов.
Г. Риккерт (1997, с. 127) считает всякое знание суждением[179].
Из мнений этих и других авторов следует, что понятие знание обозначает разные сущности. С одной стороны, это некие ментальные феномены. С другой – это языковые конструкции, которые могут существовать в форме фраз, предложений и даже храниться на материальных носителях разного рода. Сущности эти способны как бы переходить из психической формы в материальную и обратно. Главное то, что все они репрезентируют или описывают реальность и представляются обществу правильными.
В литературе не дифференцируют знание, представленное в виде языковых конструкций, и знание, существующее в форме конструкций психических. Нас же здесь интересует только последнее, так как языковыми конструкциями занимаются смежные с психологией науки. В сознании знание может присутствовать в качестве чувственных и вербальных психических конструкций. В связи с ОПР нас интересует главным образом знание, существующее в форме вербальных[180] психических конструкций.
Вербальные репрезентации реальности становятся знанием, лишь подтвердив на практике свою полезность для людей и приобретя в результате этого в их сознании некое новое качество. Данное качество представляет собой субъективную веру людей в истинность определенной репрезентации реальности. Множество вербальных репрезентаций реальности первичны, то есть возникают не на основе чувственных репрезентаций «реальности в себе», так как соответствующая ее часть, например, недоступна восприятию. В этом случае вопрос об обоснованности веры в истинность таких вербальных репрезентаций решается только практикой.
Как знания соотносятся с ОПР?
Знания не совпадают с ОПР, но они участвуют в формировании большей ее части. Есть знания, не связанные с ОПР. К ним относятся, например, знания, приобретаемые индивидуумом в процессе непосредственного восприятия им окружающего мира. Они представлены в его сознании в форме преимущественно чувственных репрезентаций реальности. Чтобы было понятнее, что я имею в виду, проведу аналогию между этими знаниями и знаниями, приобретаемыми в течение жизни высшими животными. Например, собаки или приматы легко узнают друг друга, людей, пищу, другие окружающие объекты, опасные ситуации и т. д. Подобные формы личного знания, формирующегося и у человека преимущественно на чувственном уровне, относятся в основном к практическому знанию. К этой же группе относится так называемое имплицитное знание[181] Оно чрезвычайно важно для выживания субъекта, и его никак нельзя считать несущественным.
Множество чувственных репрезентаций приобретается человеком в качестве личного знания, но в результате наблюдения за действиями окружающих людей. Поведение окружающих я отношу к ОПР, следовательно, такие чувственные репрезентации имеют отношение к ОПР, хотя и не наследуются человеком негенетически.
Человек интериоризирует и накапливает вербальные знания, которые участвуют в формировании окружающей его ОПР. Через них он познает ОПР, в которой живет. Однако в образовании ОПР участвуют не только вербальные знания об окружающем мире. Ее формируют также многочисленные вербальные конструкции, представляющие собой заблуждения, предположения и фантазии людей о том, как устроена «реальность в себе». В формировании ОПР принимают участие и вербальные конструкции, которые вообще нельзя отнести к знанию. Это скорее многочисленные и разнообразные результаты деятельности человеческого разума. Изначально они представляют собой фантазии, которые, однако, порождают в итоге новую антропоморфную реальность.
Последняя включает в себя древнюю мифологию, вымышленные человеком литературные миры, весьма условные исторические реконструкции прошлого, прогнозы будущего, сильно различающиеся в разных странах конвенционально установленные и выстроенные людьми социальные структуры, их правила, требования и порядки (то есть сконструированную людьми социальную реальность), некие универсальные морально-нравственные нормы, изобретенных и принятых людьми и многое другое.
В формировании ОПР участвуют, например, вербальные конструкции, которые изначально не относятся к знанию, так как они лишь создают новые формы реальности, например, социальной или игровой. Нельзя не вспомнить о созданных идеологами коммунизма, социализма, социал-национализма разнообразных теориях, в соответствии с которыми в XX в. были осуществлены глобальные социальные эксперименты по созданию нового общественного устройства. То есть в соответствии со своими вербальными конструкциями люди многократно выстраивали новую социальную реальность.
Сейчас ежемесячно появляются новые онлайн- и настольные игры со своими особыми правилами и своей игровой реальностью. Сконструирована и построена глобальная сеть Интернет со своей виртуальной реальностью. В итоге, конечно, все это превратится со временем в особые формы знания, но лишь для будущих поколений людей.
Важной частью ОПР, связанной со знанием, является поведение членов общества, обусловленное присутствием в их сознании того, что можно считать социальным знанием. Но поведение не является знанием.
Огромная часть окружающего мира дана человеку в форме вербального знания о мире. Здесь мы вновь сталкиваемся с проблемой невозможности разграничения объекта и его образа, хотя и на другом – вербальном уровне. Мы не можем разграничить окружающую реальность и ее репрезентации в собственном сознании, то есть свои знания о ней, так как часто только в форме этих знаний она для нас и существует. Мы сталкиваемся с ОПР в процессе коммуникации с другими людьми, получая от них уже в готовом виде ее вербальные репрезентации и воспринимая их поведение.
В результате вербальные знания об окружающей реальности составляют большую часть объективного психического содержания сознания взрослого человека. Они включают в себя не просто репрезентации «реальности в себе», но и все способы и варианты взаимодействия человека с ней, помогающие его адаптации и выживанию в ней. Все вербальное знание общества участвует в формировании его ОПР и, безусловно, играет в этом процессе определяющую роль.
Хочу акцентировать внимание на том, что лишь малую часть индивидуальных знаний сознание конкретного человека формирует самостоятельно и в основном в виде чувственных репрезентаций окружающего мира. Большую часть индивидуальных знаний, тем более участвующих в формировании ОПР, каждый индивидуум интериоризирует в процессе коммуникации с другими людьми в готовом виде, то есть люди являются лишь потребителями этих уже «готовых» конвенциональных знаний.
С античности и до настоящего времени в научной литературе активно обсуждают так называемое «врожденное» знание. Не вдаваясь в детали этой проблемы, хочу сказать, что наличие ОПР, благодаря которой осуществляется негенетическое наследование знания, как мне кажется, навсегда закрывает вопрос о «врожденном» знании, так как легко объясняет все феномены, которые в литературе связывают с его наличием.