Правдивые байки воинов ПВО

Но жизнь порой вносит свои коррективы в самые радужные планы…

Сдав два госэкзамена на «отлично», перед последним «госом» Хиль прибыл к нам на самоподготовку.

«Ну, хлопцы, завтра последний экзамен», – радостно поведал он. Мы выразили уверенность в хилевских силах и знаниях.

«Да и не в этом дело», – продолжил Хиль. «Экзамен-то будет принимать мой друг, я его со своего училища знаю. Он мне „пятёрку“ вообще ни за что поставил бы! Иду сейчас на встречу с ним!» – хитро подмигнул нам

Хиль и убыл готовиться к последнему «госу».

Мы позавидовали его умению жить и «решать вопросы».

Госэкзамены – закончились, а Хиль вдруг пропал, не похваставшись нам своей последней «пятеркой». Вместо него неделю батареей командовал взводный Витя Скр. Ни на какие вопросы о судьбе Хиля он не отвечал.

Постепенно, окольными путями, мы уточнили картину произошедшего.

Хиль пришел на госэкзамен и начал бодро отвечать своему другу. Все бы было по плану, но на его беду, Хиля (как без пяти минут медалиста) решили поддержать Делегат с Председателем госкомиссии и припёрлись на экзамен.

Друг, при виде двух генералов, дал слабину и захотел показать себя высоко подготовленным преподавателем, начав задавать Хилю многочисленные дополнительные вопросы. Тут уж занервничал и «поплыл» Хиль, став путаться в ответах. Генералы захотели ему помочь (не зря же пришли!) и назадавали еще вопросов, окончательно запутав бедного Хиля.

Перепуганный друг вкатил Хилю «тройку» сразу в ведомость и в зачетку…

Хиль с горя на неделю запил.

Он появился опухший и мрачный. Никто про его фиаско не спрашивал: «в доме повешенного о веревке не говорят»…

Спустя еще неделю Хиль пришел к нам на самоподготовку.

«Ну, что хлопцы… Что самое главное для офицера?!» – начал он обычную беседу. «Цвет диплома никакой роли не играет. На него и смотреть-то никто не будет. Главное – это опыт, умение работать с людьми, решать вопросы. А дипломы и медали никому не нужны!!!»

Мы поняли, что Хиль сумел оправиться от удара судьбы. (И, действительно, он впоследствии заочно окончил академию тыла и транспорта, стал комдивом, и зампотылу училища).

Во взводе Хиля учился курсант Самашный, с которым было связано несколько забавных происшествий.

На первом курсе нас как-то взбудоражило происшествие: чем-то отравился Самашный. Его ночью отнесли в лазарет на носилках, в бессознательном состоянии.

«Несло его со всех щелей, как волка», – прокомментировал обстановку дежурный по батарее, чьи дневальные убирали следы ночного кошмара. Мы не знали, что и думать, опасаясь эпидемии чуть ли не чумы.

Хиль, прибыв на службу и узнав про «ЧП», сохранил олимпийское спокойствие. Не побрезговав заглянуть под заблеванную кровать Самашного, он дал команду построить батарею.

Затем, толкнув речь про «дружбу и войсковое товарищество» и против жлобства и скупердяйства, он продемонстрировал нам обглоданный скелет курицы. Оказывается, накануне Самашному пришла посылка, которую он и сожрал после отбоя в темноте и одиночестве под одеялом. Курица, видимо, протухла, и он ей «траванулся». «Жадность фраера сгубила!» – закончил Хиль свою речь точной блатной присказкой.

В другой раз Самашный отличился в увольнении. Он пошел в баню около Балтийского вокзала, и у него там спёрли черные армейские ботинки!!! Сконфуженный необычным происшествием банщик выдал Самашному свои белые тапочки в качестве компенсации ущерба. До электрички в училище было рукой подать, но Самашный решил купить форменные ботинки в военторге на Невском проспекте.

Стояла морозная зима, и комендантский патруль был немало поражен видом курсанта, следовавшего по главной улице города в шинели, шапке, полной парадной форме и … белых банных тапочках.

«Доставать» Самашного с легендарной ленинградской гауптвахты на Садовой улице отправился Хиль. Выполнив задачу, он привез Самашного в батарею, вывел его перед нашим строем и минут 15 «разорялся» на тему того, что большего дурака в подчинении у него не было.

Но самую знаменитую историю про себя Самашный рассказывал сам.

Он долго ухаживал за какой-то девушкой и, наконец, решил на ней жениться (дело шло к выпуску, и у нас многие тогда срочно женились).

Купив цветочки и торт, он прибыл домой к любимой. Та (видимо, догадываясь о грядущей торжественной минуте) спровадила куда-то родителей и хлопотала на кухне. Самашный, вручив ей торт и цветы, отправился пока что в комнату, где был накрыт роскошный стол.

И тут – «случилось страшное»…

«Захотелось мне в этот момент со страшной силой пёрнуть», – рассказывал Самашный. «Но где? Хрущевка, сортир рядом с кухней, если в нем – звук будет слышен на кухне, неудобно же!». Он мгновенно нашел выход. Из комнаты вела еще одна дверь, в смежную комнату. От кухни она была уже далеко…

Заглянув в комнату и увидев, что в ней темно, Самашный от души пёрнул несколько раз. Потом, сняв китель, помахал им в разные стороны, чтобы развеять полученный запах и вернулся в первую комнату к столу, с чувством выполненного долга.

Невеста, закончив накрывать на стол, села рядом. Стол был накрыт на четыре персоны. «Родителей ждем!» – догадался Самашный.

«Что-то ребят долго нет», – сказала невеста. «Таня, Вова, идите к нам!» – позвала она.

К ужасу Самашного, из смежной комнаты вышла подруга невесты со своим «бойфрендом», сгибавшиеся от приступов хохота. (Они, видимо целовались в темноте, не ожидая столь оригинального знакомства с перспективным женихом.)

«Я схватил фуражку и ботинки подмышку и убежал…» – печально заканчивал свой рассказ Самашный.

Поразительно то, что он несколько раз рассказывал эту историю нам, ища сочувствия и приговаривая: «Вот невезуха-то!» К невесте он больше не ездил. После выпуска Самашный загремел на Балхаш, и следы его затерялись.

Много лет спустя, уже учась в академии, я рассказывал эту историю товарищам на самоподготовке. Только все отсмеялись, как дверь аудитории открылась, и в комнату заглянул… сам Самашный, которого я не видел десять лет!!! (Как впоследствии выяснилось, он поступил в академию на заочное отделение и искал «своих».)

Вот и не верь после этого в случайные совпадения…

Комдивка

Наш командир дивизиона был тезкой Жукова – тоже Георгий Константинович. Он закончил Оренбургское зенитно-артиллерийское училище, и обещание «Будете у меня пушку чистить!!!» наши разгильдяи слышали регулярно, когда Комдивка был в хорошем настроении. Когда в плохом – он выражался проще: «Кому не нравится – пишите рапорт!» или «Отправлю служить, туда, где будете петь «Дальневосточная – опора прочная».

День его рождения совпадал с днем Октябрьской революции – 7 ноября. Это запомнилось по легендарной «общеполковой вечерней поверке».

7 ноября 1977 года было знаменательным днем: 60 лет Советской власти.

Кроме того, в этот день парадный расчет нашего дивизиона участвовал в параде на Дворцовой площади Ленинграда, в честь этого юбилея. Нас готовили целых два месяца к этому очень интенсивно. По решению руководства страны, С. Михалков подредактировал свой старый Гимн, и вся Армия должна была его впервые исполнить на «общеполковых вечерних поверках». К этому нас тоже готовили и по вечерам мы дружно завывали в строю «Слаааавьсяяяя Отееечество…».

И в этот же день Комдивке исполнилось 40 лет. Нам он тогда казался едва ли не стариком… (Молодость жестока в оценках, но она быстро проходит…)

После успешного прохождения на параде нас привезли обратно в Горелово, в училище, где долго фотографировали и строили, изрядно испортив настроение рвущимся в обещанное увольнение «парадникам».

Отпустили уже часа в три и, мы рванули в Пушкин, домой к Юре Юшину из 1-й батареи. Нас набралось человек пять. В Пушкине с большим трудом нам удалось купить водки для празднования, и веселье закипело.

Все шло прекрасно. К Юре прибыл друг из училища им. Макарова, только что пришедший из загранплавания. Он привез джин «Гордон клуб», который никто из нас никогда не пил. На пробу «Гордон» показался нам чистым одеколоном и, отложив заморский напиток в сторону, мы принялись за родимую водочку.

В разгар праздника нас стали донимать звонками ухажеры младшей Юриной сестры – десятиклассницы. Самой ее дома, разумеется, не было, но юные ухажеры «доставали» нас своими вопросами. Ситуацию обострило то обстоятельство, что какой-то молодой Ромео, представившись Слоном, очень непочтительно поговорил с Юрой и даже «послал» его в конце беседы.

Был срочно разработан замысел ответного удара, и при следующем звонке Юра сообщил ухажерам, что сестра дома и предложил заходить, но только обязательно со Слоном.

Минут через пять раздался звонок, и Юра с Дядюшкой БАМом (оба ростом под «метр девяносто») пошли встречать гостей. Прибыло человек шесть ухажеров. Процедура была незатейлива: БАМ каждому протягивал руку и втягивал в квартиру. Юшин тут же строил «новобранцев» по ранжиру.

«Вы нам весь праздник обосрали!» – с болью в голосе начал он приветственную речь. Дальше Юшин кратко изложил свои представления о правилах вежливости и ответственности за их грубое нарушение.

«Кто из вас Слон?!» – грозно вопросил Юра. Притихшие ухажеры наперебой стали доказывать, что Слона среди них нет, он остался на улице, а они сами его готовы привести, как только мы их отпустим.

Картину усугублял БАМ, расхаживавший перед импровизированным строем с грозным видом и повторявший: «Кулачок-то маленький, а „йоднуть“ — хочется!» При этом он размахивал перед их носами пудовым кулачищем.

Чтобы разрядить ситуацию, я вспомнил про «Гордона» и предложил ухажерам выпить с нами «мировую». Они с радостью согласились и приняли по фужеру этой гадости.

Юшин, смиривший гнев на милость, инструктировал гостей: «Как увидишь курсанта – так переходи на другую сторону улицы! Как увидишь кого вот с такой курсовкой (и показывал три пальца) – так БЕГИ! Понял?» Все были понятливые, и мы расстались мирно, под их обязательство немедленно привести на расправу Слона. Ухажеры, конечно же, бесследно испарились.

Увлекшись праздником, мы поздновато вспомнили, что из-за дурацкой «общеполковой поверки» из увольнения надо прибыть на полчаса раньше. На электричках с пересадками – уже не успевали, пришлось ехать на перекладных. До Пушкина – на ментовском «уазике» (трое из нас при этом сидели в «собачнике»), потом – на каком-то автобусе. Настроение, несмотря на опасность опоздать, было великолепное, и для поднятия духа мы исполняли парадную присказку. Юшин, пародируя голос Хиля, командовал: «Старший сержант Анциферов кричит РАЗ!!! А все остальные…» – «НОГУ!!!» дружно орали мы в форточки «Икаруса».

В училище лезли уже через забор, и с небольшим опозданием влетели в казарму. По помещению метался разъяренный Хиль и гнал всех на плац, крича: «Вакханалия! Понажирались, совсем совести ни у кого нет!».

Обнаружив, что на общем фоне выглядим неплохо, мы приободрились и двинули на плац, на пресловутую поверку.

Действительно, то ли из-за пережитого стресса, то ли из-за позднего отбытия в увольнение, но в тот день поднабрались почти все «парадники» дивизиона. В строю мы чувствовали себя весело, обмениваясь впечатлениями и «остроумными» репликами. Бедный Хиль с трудом удерживал публику в рамках приличия.

Пока шла перекличка, меня терзало любопытство, кто же вместо Комдивки будет докладывать Делегату.

Наконец раздался знакомый голос замполита: «СмирнО! РОвнение на средину!», и он неуклюже затопал к трибуне.

По рассказам очевидцев, в наступившей тишине я выставил руку из строя в его сторону и во весь голос радостно сообщил окружающим: «О! Изюминка попиздюхала!», после чего первым задорно заржал.

Здоровый смех был поддержан всем коллективом дивизиона. Назад Изюминка возвращался под общий хохот, а Гиббон с трибуны отметил, что «видно праздничное настроение парадного расчета».

Еще удачнее мы исполнили обновленный гимн. Настроение позволило его петь не только громче всех остальных дивизионов вместе взятых, но и быстрее на целый куплет…

Наутро слегка разочаровал Хиль. Он всегда отличался хорошим знанием практической психологии людей и цепкой хохлятской хваткой в бытовых вопросах. А тут выдал перед строем совершенно идиотское предложение: «Тем, кто вчера был выпившим, добровольно отказаться от сегодняшнего увольнения».

«Выпившими» были практически все, но дураков – не нашлось. Хиль с досады наорал на Жиркова, который накануне был почти трезвым, и успокоился.

Комдивка запомнился нестандартным подходом к людям еще в самый первый день (точнее, поздний вечер) официального поступления в училище.

Всех поступивших (человек 400) построили на плацу. Надо было разбить нас на 3 батареи. Комдивка скомандовал: «Кто учил английский – три шага, немецкий – два шага, французский – шаг вперёд шагом МАРШ!!!» Все шагнули, а Комдивка шел и считал нас в каждой шеренге: «Первая, вторая, третья батарея!»

Самым последним стоял Ефрейтор Юрьев, не сделавший ни одного шага. Озадаченный Комдивка поинтересовался у него, почему.

«А я никакого языка не изучал!» – печально сообщил Ефрейтор.

Такого в советское время представить было невозможно.

«Почему?! – взвился Комдивка. – Хоть турецкий, да должен был изучать!»

Юрьев сообщил, что учился в сельской украинской школе, в которой все время менялись учителя иностранного, вследствие чего он пару лет учил немецкий, потом три года – английский, потом по году французский и опять – немецкий.

«И ни одного языка не знаю!» – гордо закончил доклад Ефрейтор.

Другой бы задумался, но Комдивка разобрался в запутанном вопросе Юрьевского языкознания – «на раз».

«А в аттестате у тебя какой язык записан?» – спросил он Ефрейтора.

«Немецкий».

«Значит, и тут будешь учить немецкий!» Так Ефрейтор Юрьев оказался в нашей батарее. О том, КАК он в результате учил и сдавал немецкий – своя история…

Другой фишкой Комдивки была любовь к личному участию в различных построениях. Через день он лично провожал нас на занятия:

«Строевым!!!» – орал Комдивка через весь плац.

«И с песней, с песней!!!» – трубил рядышком Изюминка.

Мы привыкли к этому, и кто-нибудь всегда передразнивал реплики дуэта, веселя курсантский строй.

Оценивал исполнение песни Комдивка всегда по одному критерию: «Хорошо поют… Громко!!!»

Однажды Комдивка «наехал» за какое-то прегрешение на курсанта Мулдафина из первой батареи, пообещав ему, что тот «будет чистить пушку». А Мулдафин был «из блатных» курсантов и, по смутным слухам, приходился чуть ли не дальним родственником члена Политбюро Кунаева Д. А.

«Ну, ничего, встретимся с тобой в степи!» – ошарашил Мулдафин Комдивку какой-то казахской поговоркой.

«Ну-ну», – только и пробормотал Комдивка и свернул «дискуссию».

Этот же казах любил проделывать еще один прикол.

Когда первая батарея следовала на занятия, в одной из строевых песен пелись слова:

«Солдат страны Советов о Родине поёт…» – и тут Мулдафин вставлял своим козлетоном: «Мой Казахстааааан!», что всегда вызывало оживление слушателей.

(Кстати, после училища Мулдафин, по слухам, в первых рядах попал в Афган, хорошо там воевал, был тяжело ранен и получил орден.)

В другой раз отличились курсанты с третьей батареи. После обеда у них был химтренаж, и кто-то, в порыве веселья, выкинул в открытое окно противогазовую коробку, с третьего этажа. Коробка чуть не угодила в Комдивку, стоявшего на плацу, который, конечно же, начал орать и требовать, чтобы виновный немедленно выглянул в окно. В результате из окна высунулась чья-то морда… в противогазе!!!

Увидев, кто орет, морда навсегда скрылась в толпе таких же «слоников».

Наибольший вред приносит вмешательство высокого руководства в повседневную жизнь. Мы готовились сдавать какой-то спецкурс, и наутро, по традиции, надели парадную форму. («Экзамен для меня — всегда праздник, профессор!», как говорил персонаж «Операции Ы»).

Совсем было собрались мы на завтрак, и оттуда сразу же – на экзамен, как в казарму пришел Комдивка.

Он был отчего-то не в духе и, увидев нашу группу в парадной форме, принялся проверять прически. Это обещало почти катастрофу.

Комдивка признавал образцовой только одну прическу – модный ныне полубандитский «полубокс». В описываемое время так постригали только ярых нарушителей дисциплины на гауптвахте.

Мы же старались, по моде, иметь чуть более приличную стрижку.

Комдивка с легким сердцем забраковал прически почти половины группы, приказав немедленно постричься. Стенания нашего замкомвзвода Шуры Керогаза, что нам пора на экзамен, еще больше его распалили. Он приказал вывести «нестриженных» из строя и переписать, сообщив, что лично проверит еще раз их внешний вид перед экзаменом. В число «штрафников» попал и я.

Комдивкина команда рушила все: схему «захода» на экзамен и наше настроение. Да и единственная парикмахерская открывалась только в 9 часов, и пока бы нас всех постригли…

Комдивка, еще раз наорав на Керогаза, закрылся в своем кабинете.

Дежурный Юра Тикицын приступил было к «переписи».

Нельзя терять было ни секунды. Человек 8 смельчаков, из «нестриженной» группы, бегом ринулись из второго этажа нашей казармы вниз по лестнице, стремясь затеряться в толпе своих товарищей и избегнуть экзекуции с подстрижкой и докладом Комдивке.

Но в дверном проеме первого этажа, спиной к нам, стоит Хиль, видевший комдивкину проверку. Он кого-то «воспитывал» на выходе, и мимо него было незамеченными не прорваться. Наверх – тоже пути нет. Оставалась одна дорога – через окно умывальника Первой батареи – на волю, смешаться с толпой, пока еще не все построились.

С топотом мы пронеслись мимо остолбеневшего дневального и влетели в умывальник Первой батареи. Как на грех, в канцелярии сидел, при отрытой двери, Паштет, комбат-1. Он был подслеповат, но очки носить стеснялся (у первобатарейцев даже песня была на эту тему «Паштанов шарит осторожно по прическе…»).

Услышав топот, и не разобрав сослепу, кто это вбежал в казарму, Паштет стал выкрикивать из канцелярии: «Быстренько все сюда! Быстренько!!!», полагая, что его подчиненные не посмеют ослушаться. Но мы уже прошли «точку возврата» и, зная, что нас ждет в случае поимки, лихорадочно рвали перекошенные рамы окон.

Паштет, продолжая орать все более грозно: «Я кому сказал, быстренько все сюда!», направился в умывальник, понимая, что происходит что-то невероятное. В это время окно открылось – и человека 4 успели спрыгнуть с подоконника вниз. Ворвавшийся Паштет поймал Мишу Федотикова в момент прыжка буквально за штаны и задержал тех, кто не успел выпрыгнуть.

Хиль, привлечённый шумом и криками, тоже ушёл из двери внутрь помещения, а мы, обежав казарму, незамеченными растворились в толпе, из которой наш старшина Зуб стал формировать строй батареи.

Задержанных потащили наверх стричь, а мы готовились отправиться завтракать и следовать потом на сдачу экзамена.

Но история на этом не закончилась.

Сначала на плац выскочил раздосадованный всем этим происшествием Паштет. Его Первая батарея строилась неподалёку от нашей.

Паштет набросился на Зуба и потребовал назвать тех, кто только что вбежал в строй нашей батареи. Надо отдать должное Зубу, он не дрогнул и не выдал нас.

Тогда Паштет переключился на своих охламонов и сделал замечание курсанту Быкову («Быне») за «разговорчики в строю». Быня неожиданно огрызнулся. Паштет разозлился уже не на шутку, вывел Быню из строя и начал «драть» его всерьёз. Дело пахло пятью нарядами вне очереди, если не арестом.

Надо отметить, что Быня был суворовцем («кадетом» в просторечии).

В нашей группе учился Серёга Полев (партийная кличка «ОбурЭл»), тоже «кадет», заканчивавший одну «кадетку» с Быней.

В Обурэле, видимо, взыграло кадетское братство, и он решил поддержать своего товарища: «Быня, пошли его на хер!» – посоветовал он из нашего строя.

Хотя эта фраза была сказана Обурэлом вполголоса, но слух у подслеповатого Паштета оказался отменным.

«Кто сказал: „Быня, пошли его на хер!“? КТО???» – обратился он к нашему строю звенящим от гнева голосом. Обурэл благоразумно молчал. Паштет ещё пару раз повторил свой сакраментальный вопрос, взывая к смелости заявителя, но безуспешно.

«Заяц!!! Трусливый заяц!!!» – выдал Паштет своё резюме. Потом он вернулся к своему стою, «ввалил» Быне пять нарядов на службу и повёл батарею на завтрак.

Зуб ядовито поинтересовался, глядя на Обурэла: «Все высказались? Ещё есть желающие выступить?!» – и тоже повёл нас на завтрак…

Из казармы вслед нам доносились вопли Хиля: «Вакханалия!!! Папуасы!!!» – это он драл наших, пойманных Паштетом, «не стриженых» товарищей.

Благодаря Комдивке всем им сделали вместо причёски – отменные«шайбы», накануне отпуска. Когда они, проверенные лично Комдивкой, прибыли, в конце концов, на экзамен, мы не смогли удержаться от смеха и дружеских подначек.