Вам не понять – вы же офицер

Вооружаюсь в лазарете бутылью перекиси водорода – простейшего средства, подсказывающего, является ли кровью похожий на кровь след.

Получаю в штабе базы копии схем, приложенных к табелям постам гарнизонных караулов. Это такие предусмотренные Уставом гарнизонной и караульной служб документы, в которых указывается: что подлежит охране и обороне на каждом посту; особые обязанности часового, в которых определяется порядок несения службы на посту с учетом конкретных условий несения службы; сроки доклада по средствам связи и установленные сигналы экстренной связи с начальником караула; время, в течение которого часовому разрешается нести службу, находясь на наблюдательной вышке; расстояния, ближе которых часовому запрещается допускать к посту посторонних лиц (запретные границы поста); действия часового при нападении на пост, на соседние посты и при пожаре на посту; случаи, в которых часовому разрешается применять оружие; опасные направления ведения огня; порядок несения службы при усилении охраны объектов, при вскрытии хранилища (склада, зоны парка) и оставлении часового на посту.

Коль скоро предполагается, что под южный забор автопарка АЭР завернутый в одеяло труп откуда-то приволокли за воротник, то вместе с Уточкиным пытаемся присмотреться к объектам, примыкающим к границам постов, и представить, где бедолага Парне-ев мог поймать свои две пули. Хотим найти и сами пули, и следы от них на стенах, потолках, заборах, и гильзы стреляные, и что-нибудь похожее на следы крови, для чего и запаслись пергидролем (по-русски – перекисью водорода).

Следы эти надеемся найти в помещениях потому, что если Парнеева убивали где-то под открытым небом, то автоматную очередь из двух выстрелов могли даже сквозь вой метели услышать некоторые из пяти или шести часовых на постах гарнизонных караулов в радиусе до километра от места обнаружения трупа.

Сговориться о том, чтобы умолчать – скрыть тот факт, что они слышали стрельбу, – часовые, конечно, могли.

Но кроме банального страха, у тех, кто мог договариваться, что якобы не слышал выстрелов и не знал об убийстве, должно совпадать огромное количество разнообразных интересов.

Преодоление лжесвидетельства в условиях такой круговой поруки – дело относительно несложное, если знать, где стреляли в Парнеева.

Когда место станет известно, то тех, кто находился в зоне слышимости выстрела, установят, – например, по документации о несении службы в нарядах и караулах.

В гарнизонах не бывает объектов, которые не контролируются тем или иным служивым изнутри (дежурный или дневальный по объекту – котельной, бане, лаборатории, узлу связи, столовой) или снаружи (часовой, дежурный по стоянке, патрульный).

Всех этих служивых допросят отдельно друг от друга, показания проанализируют, выявленные детали, противоречия, умолчания сопоставят с фактами очевидными и общеизвестными, о которых умалчивать бесполезно, и так далее.

Разобщенные увольнением в запас, неизжитыми обидами друг на друга, наивным страхом наказания за вранье или молчание, недавние друзья-сослуживцы, не имея контакта друг с другом, начнут плести что ни попадя, лишь бы не проявить реальную осведомленность. А в итоге быстро сломаются при напоминании им о том, чего не знать они не могли.

Вскоре, завравшись окончательно, брехуны начнут понимать, что запутались, и ничего им не останется, как облегчить себе жизнь и начать говорить правду.

А Уточкину в Хорышево уже скучно. Работу следственной группы он организовал.

Подгоняемые Гармониным и Глушаковым, дознаватели ежедневно выполняют установленный «оброк» – каждый вечер в склеп поступает до полусотни протоколов допросов. После ужина я их перечитываю, систематизирую по времени составления и по воинским частям, раскладываю по папкам, вычеркиваю допрошенных в списках личного состава, указывая напротив фамилий дату и время допроса, место хранения протокола – номер папки, содержимое которой потом будет сшито в том уголовного дела.

Ежедневно Уточкин докладывает по телефону Шефу. Утром – об отсутствии происшествий за ночь. Вечером – о результатах работы за день, то есть об отсутствии реальных подвижек к раскрытию убийства.

В остальное время, пока светло, можем себе позволить прогулки по гарнизону. Прогулки не праздные – рассматриваем снаружи и изнутри разные здания, сооружения, объекты, оцениваем вероятность совершения убийства в их помещениях или на прилегающей территории.

Прогуливаемся обычно налегке. В кармане Уточкина пачка папирос. У меня в портфеле картонная папка с бумагой и бланками протоколов, фотоаппарат, рулетка, бутылка пергидроля.

Предположив, что в военный городок, где расположены штабы, казармы, столовые, человек, вооруженный автоматом, для убийства Парнеева не припрется даже метельной ночью, однажды решаем прогуляться в окрестностях автопарка АЭР.

Понимаем, что обмундированный по-зимнему пятипудовый труп под забор автопарка притащить легче с территории, примыкающей непосредственно к автопарку.

В голове у каждого сидит, что вряд ли Парнеева расстреляли непосредственно в автопарке. Известно же, что оружия в АЭР не было. Выстрелы у АКМ такие громкие, что наряд по автопарку услышал бы, а сигналов о недостаче стволов пока не поступало. Поэтому пытаемся обойти автопарк снаружи от юго-восточного угла забора против часовой стрелки, но в оттаявшем мерзлотном грунте едва не лишаемся форменных башмаков. Зимой болотце тут подмерзает, но что найдешь весной без сапог и металлоискателя?.. Да и тот будет звенеть непрерывно – из луж торчит разнообразный металлолом.

С северо-западной стороны, двигаясь от здания КТП по часовой стрелке, опять попадаем в болотце, правда, дренированное – через вышедшую из оттаявших берегов канаву проложена узенькая, не шире метра гать из досок, настеленных поверх обломков бетонных плит. Гать упирается в барак, что примостился за кустами тальника на краю рулежной дорожки. Барак известен по гарнизонным схемам как штаб отдельной смешанной авиаэскадрильи.

Между этим самым штабом и западной стороной автопарка в болотце вклиниваются земляные валы, за которыми две самолетные стоянки. Именно эти валы, по словам капитана Латышева, помешали ему полностью огородить забором автопарк его роты.

Просачиваемся вдоль забора мимо кочегарки автопарка, минуем вязкую луговину и с вершины обваловки видим распластанный до горизонта аэродром, хвосты многочисленных ракетоносцев Ту-95, торчащие из-за земляных валов, что ограждают стоянки.

Непосредственно за валом, на котором стоим, на большой «не по росту» площадке расположился дряхлый Ан-2. На соседней, тоже ему великоватой, – Ан-26. Это авиационная техника, из-за которой отдельная авиаэскадрилья официально называется смешанной, а в обиходе «смешной».

От местных военных известно, что на Ан-26 в командировки летает комдив, а старичок Ан-2 применяется для парашютной подготовки летного состава дивизии.

Третий самолет смешной эскадрильи, Ан-12, уже почти год откомандирован с экипажем в чье-то «распоряжение» и оказывает за южными рубежами державы интернациональную помощь братскому народу в составе ограниченного контингента советских войск, а попросту – воюет.

Возле Ан-26 устало расхаживает солдатик с автоматом. Он явно не из караула, так как штык к автомату не примкнут. Это тот самый дежурный по стоянке самолетов эскадрильи.

Единодушно приходим к выводу, что этому бойцу Парнеева пристрелить было удобнее всего. Особенно метельной ночью, когда и снегопад, и юго-восточный ветер относили бы звуки выстрелов в сторону от военного городка.

– Как будешь проверять причастность дежурного по этой стоянке к убийству? – спрашивает Уточкин.

– Кроме получения всяких справок и допросов организую силами офицеров и прапорщиков физический поиск элементов выстрела на этой территории – примерно от штаба эскадрильи до забора автопарка, на стоянках тоже. Может быть, пару гильз и найду. Пули – вряд ли. Если они даже застряли в обваловке, то очень глубоко. Не срывать же их для просеивания или промывки. А если пули в забор попали, то после рикошета в болоте их тоже не найти.

– Для наших надзирающих прокуроров из прокуратуры округа и выше мероприятие ты придумал классное, но результатов от него не жди. И знаешь почему?

– Знаю! У Парнеева слева на лбу ссадины, которые от удара о снег вряд ли бы образовались, только о жесткую поверхность. Такая поверхность – скорее всего, бетон. Но весь бетон в ту ночь покрывал рыхлый или укатанный снег. Значит, боец этой эскадрильи не наш клиент.

– Верно, – с довольным видом буркнул Уточкин. – Но физический поиск ты один хрен организуй. Кто знает, что тут в этом болотце отыщется, может, еще какой труп. Вот тогда будет коррида, – добавляет, ехидно хихикая.

Выбираемся на гарнизонную бетонку.

– Ну что, нагулялись? – спрашивает Владислав Андреевич.

– Можно еще прошвырнуться. До обеда часа полтора. Смысла нет сидеть в нашем склепе. Предлагаю пройтись вдоль ветки железнодорожной. Смотрите, она куда-то далеко уходит. На картах местных там ничего нет, кроме склада ГСМ. Может быть, там что-нибудь полезное увидим. Для общего надзора, например?..

– Дело говоришь. Идем.

Железнодорожная ветка пересекает военный городок с востока на запад. На востоке, поблизости от вокзала районного центра Хорышево, она примыкает к Транссибирской магистрали. Туда бегает «мотовоз» – гарнизонный поезд из трех вагонов, который перевозит личный состав на ночлег или, наоборот, на службу. По этой же ветке на аэродром подаются цистерны с топливом, вагоны с углем и прочие грузы. Вдоль нее же до поселка Хорышево проходит между озерками и болотами Страны дураков проселочная дорога. На запад от аэродрома ветка уходит в неведомом направлении. Кроме емкостей старого склада ГСМ, что виден примерно в километре от автопарка АЭР, ничего на протяжении ветки не наблюдается, разве что невнятные, покрытые нерастаявшим снегом неровности справа и слева от железнодорожной насыпи.

Отправились прямо по шпалам. Это самое сухое место.

Миновали крайнее в западном направлении сооружение военного городка. На двери одноэтажного флигелька табличка: «МО СССР. Войсковая часть…».

– По схеме это особый отдел дивизии. Зайдем на обратном пути, а то Шеф с утра спрашивал, помогают ли раскрывать убийство подчиненные его кóреша.

– Зайдем, если они на обед не разбегутся.

Слева от путей покрытые чернеющим талым снегом невысокие холмы мусорной свалки, простирающейся почти до горизонта.

– Вот где труп надо было прятать-то, век бы не нашли. Числился бы сейчас дезертир Гриня Парнеев во всесоюзном розыске, а мы бы его мамке письма писали, что с ног сбились в поисках ее сына.

– Так это означает всего лишь, что мы не в ту сторону идем место убийства искать. Но до конца ветки дойти надо. Лучше будем гарнизон представлять и протокол осмотра подробнее допишем – обозначим, что везде искали.

– Ну да!

Поравнялись с заброшенным складом ГСМ.

На площади около двух гектаров высятся полдюжины цилиндрических емкостей, метров по десяти-пятнадцати в диаметре каждая, такой же примерно высоты. Между резервуарами на полуметровых подпорках проложены металлические трубопроводы. Трубы по диаметру вполне вписались бы срезом в повреждения черепа на голове Парнеева.

Но это трубы так называемого полевого магистрального трубопровода. Их диаметр сто пятьдесят миллиметров, длина шесть метров, стенки толщиной около трех миллиметров. Слишком они длинны и массивны – не размахнешься. Резать эти трубы никогда и нигде не спешат. В войска они поступают комплектами, и за сохранностью каждого служба горючего воздушной армии следит ревностно, чего явно нельзя сказать о службе горючего дивизии.

– Вот еще повод для реагирования в порядке общего надзора, – Уточкин показывает на трубопроводе следы невинных шалостей часовых. – Ты линеечку с собой не взял?

– А тут и без линеечки видно, что диаметр отверстий на трубах соответствует калибру АКМ – семь целых и шестьдесят две сотых миллиметра, и дырок таких не счесть.

Масштабную линеечку и фотоаппарат из портфеля все же достаю.

– А на резервуарах, посмотри – те же дырки?

– Те же. Где перпендикулярно стреляли, там дырки сквозные, а где под углом пульки попадали – там вмятины, а пульки рикошетировали. Стенки-то тут потолще будут, чем у труб.

Безграничная человеческая глупость!

Каким же нужно быть отмороженным придурком, чтобы стрелять по резервуарам и трубам, в которых когда-то хранилось авиационное топливо. Даже в школах преподают про диффузию горючего в металлические стенки сосудов, в которых оно хранится, про обусловленную именно этим физическим явлением опасность танкерного флота и прочего нефтеналивного транспорта.

Помню, как еще в старшей группе детского сада нам читали книжку про подвиг экипажа танкера «Советская нефть», который со своим горючим грузом не испугался, поспешил на помощь горящему капиталистическому кораблю и с большим риском для себя спас буржуинский экипаж.

И без героических примеров любой автолюбитель знает, что полная емкость с топливом безопаснее, чем пустой бензобак или канистра из-под бензина, потому что паровоздушные смеси горючего не огнеопасны, а взрывоопасны, особенно если резервуар стоит под солнышком, нагревается днем и остывает ночью неравномерно, накапливая статическое электричество и т. д. и т. п. (физики и химики рассказали бы лучше).

Привычно фотографирую общий вид склада, емкостей и труб, а также обнаруженные в трубах и резервуарах отверстия, «похожие на следы применения огнестрельного оружия калибром до 8 мм». При попытке их подсчета в поле зрения, на пятом десятке сбиваюсь.

Отправляемся дальше вдоль железнодорожной ветки, благо она неподалеку и обрывается. Вместо тупиковой призмы, обычно завершающей любую железнодорожную колею, обнаруживаем плацкартный вагон. Одна тележка его покоится на рельсах, а другая съехала с колеи прямо в болотистую равнину.

– Еще один пример бережного отношения к бережно сбереженному, – отмечает Уточкин.

– Ага! Щ-щ-щас и убийство, наверное, раскроем, – говорю, карабкаясь по ступенькам в открытую дверь вагона. – Если тут на подступах следы общевойскового боя за склад с горючим, то в вагоне уж не меньше чем опорный пункт должен быть или как минимум место несанкционированного отдыха часовых после отражения нападения на склад ГСМ.

Уточкин на неуклюжую шутку не отвечает, видимо, вполне пресытившись созерцанием армейского идиотизма.

Приглашаю и его заглянуть в вагон.

Удивляет наличие в вагоне абсолютно целых оконных стекол, сантехники и даже зеркал в туалетах. Но уже в первом от тамбура купе вижу знакомого размера дырочку в перегородке, отделяющей первое купе от второго. Дальше, на том же уровне, отверстия в перегородках между каждыми следующими купе. Между третьим и четвертым дырочка приобретает овальные очертания, а следующие перегородки пуля пробивает уже боком, отображая в отверстиях свой профиль. В девятом купе пуля оставила на стене вмятину и откатилась под один из рундуков, где без труда нахожу ее, одолжив у коллеги для подсветки зажигалку. Пол в вагоне на удивление чист.

– Экспериментаторы хреновы! Проверяли, наверное, сколько переборок пуля из АКМ в вагоне пробить может.

– Кинофильмов насмотрелись, уроды! Типа «Адъютант его превосходительства», где бандит в Кольцова из соседнего купе сквозь стену норовил попасть! Первое купе на предмет обнаружения следов крови и мозгов осматривать не будем – там дырка-то всего одна, а в Парнееве – две. Ага?

– Ага! – соглашается Уточкин.

Убеждаемся, что в купе проводников следов стрельбы нет, и выходим на служебную площадку вагона.

Из тамбура открывается еще одно удивительное зрелище.

Шагах в десяти от вагона, в болоте на покосившихся столбах утопает проволочное ограждение аэродрома. В полукилометре справа – кладбище самолетов. Слева поблескивает на равнине озерко, а напротив межвагонного перехода стоит трухлявый, источенный отверстиями столб проволочного ограждения. Удивляет не вертикальное положение столба в болотистом грунте равнины, а то, что на верхушке столба красуется зеленый стальной шлем – элемент пехотной экипировки. Шлем имеет минимум дюжину пулевых отверстий, что после увиденного на складе ГСМ и в вагоне уже не удивляет.

– Снайперы, мать их… – срывается с уст заместителя прокурора армии.

Меняю стандартный объектив на длиннофокусный. Не слезая в болото и не приближаясь в форменных туфлях к недосягаемому шлему, фиксирую результаты снайперского огня.

При рассмотрении через длиннофокусный объектив поразившая поначалу «трухлявость» столба тоже оказывается многочисленными пулевыми отверстиями и следами касательных попаданий.

– Идем обедать, – говорит Владислав Андреевич.

Прячу в портфель фотоаппарат и отступаю по шпалам вслед за Уточкиным.

Однако не тут-то было. Если по пути к вагону мы смотрели по сторонам, разглядывая неведомые окрестности, то на обратном пути, притомившись, все чаще смотрим под ноги.

Что-то хрустнуло под ногой. Вижу на железнодорожном полотне беспорядочно рассыпанные мелкие, снабженные площадочками для крепления и электроконтактами, белые продолговатые пластиковые конструкции. Не меньше сотни. Набираю в карман пригоршню – штук двадцать.

– На хрена тебе этот хлам? – спрашивает Уточкин.

– А вы знаете, что это такое?

– Вообще-то нет.

– И я не знаю. Спрошу у технарей. Кстати, мы еще в особый отдел зайти собирались.

– Да вот он! Считай, что уже зашли.

Через пару минут, не услышав ни звука при нажатии на кнопку звонка, барабаним в дверь со стандартной табличкой: «МО СССР. Войсковая часть…».

Открывает сержант с повязкой «Помощник дежурного» на плече. Увидев прокурорские удостоверения, с крыльца внутрь все равно не пропускает, а, закрыв дверь, бежит кому-то докладывать.

Появляется дежурный, который приглашает в кабинет начальника отдела, предлагает присесть рядом с характерно чистым от бумаг и письменных принадлежностей письменным столом. Сам тут же по телефону докладывает хозяину кабинета о прибытии заместителя прокурора и старшего следователя прокуратуры армии. Что-то слушает в ответ на доклад минуту-другую, согласно кивая.

– Мне поручено записать и доложить все ваши вопросы, – сообщает дежурный. – Товарищ подполковник велел передать, что будет в четырнадцать тридцать. Если желаете, можете здесь дожидаться, тогда я прикажу чаю подать и сам с вами попью, если не возражаете. Готов дать пояснения по вашим вопросам, если вас удовлетворит, что их дает не начальник отдела.

– У нас вопрос всего один, – говорит Уточкин. – Думаю, что ответ на наш вопрос вам известен. Нас интересует, имеются ли по линии вашей службы какие-либо сведения, которые могли бы способствовать раскрытию преступления. Важность именно вашей информации, надеюсь, вам понятна.

– Так точно, товарищ подполковник!

– Интересы вашей службы убийством Парнеева затронуты самым непосредственным образом, поскольку он убит из автоматического оружия, которое неизвестно каким образом оказалось в руках убийцы и пока не обнаружено.

– Так точно, товарищ подполковник!

– Насколько мне известно, ваше армейское руководство предельно ясно разъяснило вашему непосредственному начальнику и остальным сотрудникам опасность такой неопределенности для тех интересов, защита которых является целью вашей деятельности.

– Так точно, товарищ подполковник!

Уточкин молчит несколько секунд и продолжает:

– Судя по тому, что вы не спешите уверить в наличии у вас хотя бы каких-то результатов, думаю, что их у вас нет. О посещении вашего отдела прокурор потребовал от меня сегодня ему доложить, – заканчивает он.

– Так точно, товарищ подполковник! Нам здесь все, вами сказанное, предельно ясно. Спасибо, что не упрекаете ни в чем. Ситуация сложная, – без энтузиазма говорит дежурный, – радовать нам вас нечем. Вам известно, что все оружие в дивизии в наличии, а достоверный подсчет боеприпасов практически невозможен, так как стрельба в гарнизоне – явление почти ежедневное.

– Да уж, мы в этом давеча убедились. Старый склад ГСМ только что осмотрели и его окрестности. Кстати, тут Степан Саввич какой-то забавный хлам на железнодорожных путях нашел. Доставайте, коллега.

Выкладываю из кармана на стол начальника особого отдела пригоршню подобранных пластиковых изделий. Глаза контрразведчика слегка округляются.

– Где, говорите вы, эти изделия взяли?

– В ста метрах от вашего учреждения на путях, если идти на запад. А что это за штучки такие?

– Я хоть и бывший авиатор, на Новосибирских курсах^[40]в опера переученный, но точно вам не скажу, потому что я двигателистом был, а это что-то из области авиационной электроники. Но мы попробуем уточнить, тут бывший спец по радиоэлектронной борьбе должен сейчас с обеда возвратиться.

Дежурный выглядывает в коридор, кричит помощнику:

– Первухин появится – пусть сюда немедленно зайдет.

– Есть, – отзывается помощник.

Не проходит и минуты, как из коридора доносится невнятный шорох и в кабинет входит требуемый старший лейтенант Первухин. Здоровается, представляется, спрашивает у своего коллеги, чем обязан.

Дежурный показывает взглядом на пластмассовые изделия.

– Где это добро на наших самолетах применяется?

– У моих коллег по РЭБ^[41], может быть, еще где-то. Эти устройства крепятся к деталям специального электронного оборудования для уничтожения микроэлементов этого оборудования в критической ситуации – с целью недопущения его попадания вероятному противнику при приземлении самолета на его территории.

– Сами по себе, как я понимаю, эти штучки никакой опасности или секретов не содержат? – спросил Уточкин.

– Нет, конечно. Но то, что вы их обнаружили там, где обнаружили, хороший повод предметно проверить наличие того, на чем они должны устанавливаться, и некоторые сопутствующие этому моменты. Радиолюбители народ ушлый. Спасибо вам за наблюдательность и бдительность!

– Служу Советскому Союзу, – зажевывая мундштук очередной папироски, выдавливает Уточкин. – Вы уж по результатам этой проверки не забудьте с ушлыми радиолюбителями за упокой души младшего сержанта Парнеева Григория Григорьевича не чокаясь принять. Не убили бы его – мы бы эту хрень не нашли, а у вас повода «предметную проверку» провести не нашлось, правда?.. Идемте, Степан Саввич! Не хрен нам делать у этих правнуков железного Феликса^[42].

Возвращаюсь в склеп, как мы точно окрестили кабинет начштаба, завариваю кипятильником кофе, в башке завариваются тягостные мысли.

Немощь гарнизонной контрразведки привычна. Куда как больше раздражает и становится с каждым днем все более очевидной масса несуразностей, как будто отдаляющих от раскрытия преступления, но постоянно занимающих голову.

Круг лиц, подозреваемых в совершении убийства Парнеева, почему-то не сужается, территории, на которых эти подозреваемые могли применить оружие по Парнееву, располагаются не то чтобы очень далеко от места обнаружения трупа, но как-то уж очень неудобно. Это сплошные валы и косогоры капониров, между ними заболоченные низины, зимой засыпанные глубоким снегом, а летом заросшие камышом и захламленные отходами авиационно-технического быта.

Для доставки покойника в автопарк с любой близлежащей территории требуются немалое время и недюжинная сила – убитый в зимнем ватно-меховом обмундировании весил от пяти пудов до центнера, и отлучка даже с ближайшего к автопарку аэродромной роты поста в автопарк АЭР с трупом на плечах требует не менее получаса.

Любой, кто нес службу в карауле, знает, что еще и не с каждого поста можно незаметно отлучиться, а уж на полчаса – так только с какого-нибудь слишком отдаленного поста и только сразу после проверки этого поста всеми видами проверяющих: от караульных начальников и командира подразделения охраны до прочих уполномоченных на то дежурных.

И даже при этом риск обнаружения отсутствия часового на посту остается слишком велик.

Но если предположить, что убитого в автопарк доставлял от места убийства не один человек, то это могло бы облегчить раскрытие убийства, ведь, как говорил в известном сериале один душка-гестаповец: «Что знают двое – то знает свинья».

Вот только где же та свинья или тот «второй», который сдаст «первого»? Да и был ли он? Поэтому версия убийства Парнеева кем-то, кто имел оружие в руках на законных основаниях (часовой, разводящий, начальник караула, дежурный по стоянке), тоже представляется все более невероятной.

Во-первых, такому лицу незачем добивать подстреленного им человека ударами по голове – его задача отразить нападение на охраняемый объект или на самого себя.

Во-вторых, законно вооруженному военному незачем прятать труп на отдаленной от места применения оружия территории автопарка АЭР.

В-третьих, напрягает и тот факт, что стреляли в Парнеева короткой очередью всего из двух патронов – законно владеющий автоматом убийца вряд ли экономил бы боеприпасы и добивал потом по голове чем-то круглым. Да и стрелял бы, скорее всего, одиночными, поскольку законно владеющий оружием воин должен предварительно произвести предупредительный выстрел – одиночный. То есть выстрел, который малотренированный часовой, установив переводчик ведения огня не на «од.», а на «авт.» (такая разметка для обозначения режимов стрельбы имеется на автомате Калашникова модернизированном), произвести вряд ли сможет.

Кроме того, часовые почти никогда, почти нигде, ни хрена по этой части устав не соблюдают – и патрон в патронник на посту досылают, и переводчик огня сразу ставят на автоматическую стрельбу (на «авт.»), и предупредительных выстрелов зачастую не делают, попросту забыв о такой своей обязанности.

Поэтому напрашивается версия, что грохнул Парнеева кто-то из его ближайшего окружения, и не где-нибудь, а непосредственно в автопарке. Но одновременно повисает вопрос: где такой человек смог добыть оружие?

На вопрос этот есть минимум два ответа: либо убийца имел самостоятельный доступ к оружию, причем, может быть, даже на законном основании, либо позаимствовал оружие у кого-то.

Но у кого и как позаимствовал – версия сознательной передачи кем-то своего оружия убийце для расстрела Парнеева не просто невероятна, а вообще ни в какую логику не укладывается! Именно потому, что она предполагает осведомленность «кредитора» (ну, той самой «свиньи») в том, что он кому-то дал оружие и, соответственно, подразумевает его соучастие.

Здравый смысл говорит, что информация о таком соучастии не может со временем не появиться, не просочиться откуда-нибудь, – ну хотя бы потому, что армия не то место, где у личного состава есть тайны друг от друга. Вот и нет никакой возможности последовательно и обоснованно исключить какую бы то ни было версию.

Однако найти убийцу среди тех, у кого был мотив убивать, конечно, можно и нужно.

Это требует выявления и охвата всех связей убитого, то есть проведения колоссальной по объему и вряд ли перспективной работы, и ее результат может оказаться абсолютно пустым, если только человек, заподозренный в убийстве в связи с наличием у него какого-нибудь мотива, спросит следователя, как убит Парнеев.

Поэтому пора сосредоточиться на проверке…

Да хрен его знает, на проверке чего следует сосредоточиться!

Любая версия рассыпается, в том числе: из-за отсутствия сведений о месте убийства, об орудии убийства, о доступе к оружию людей, у которых есть мотив для убийства; из-за отсутствия сведений о лицах, у которых есть какой-либо мотив; из-за отсутствия внятных представлений, какой это может быть мотив – личный, корыстный, служебный, еще какой…

Однако с чего-то надо начинать. Начинать надо с чего-то объективного.

Во-первых, это факт обнаружения в бочке для гербицидов одеяла, на котором (или завернув в которое) труп, по всей видимости, доставили в подзаборный сугроб.

Ближайшее место, где использовались подобные одеяла, – контрольно-технический пункт АЭР, где обнаружено ничем не предусмотренное, никем не разрешенное, организованное самовольно ротным командиром Латышевым и ни от кого не скрываемое спальное помещение на десять коек.

На этом версия об одеяле заходит в тупик – нет в АЭР оружия – «зайцы по кругу…», как говорил один мудрый человек.

Во-вторых, внезапно обнаруживается форменная зимняя шапка Парнеева, отсутствие которой на убитом отметил ротный Латышев, оно зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия и трупа.