382. Геракл у фракиянки за столом и на ложе восстанавливает силы
После бани фракиянка приказала служанке перед гостем поставить большой кувшин из серебра с золотой чеканкой тонкой работы с рукомойной водою в глубоком тазе тоже серебряном. После сама расставила стол она огромный и гладкий, на который тут же много разного хлеба, сыра, орехов и фруктов положила почтенная ключница, взяв их щедро из хозяйских запасов. А потом много кушаний разных из печеной рыбы и жареного на углях мяса сама хозяйка обильно прибавила, как только они были готовы.
Изголодавшийся герой, похудевший живот досыта наполнял пищей прекрасной и дух укреплял себе лучшим красным вином, привезенном в огромных амфорах фракиянке на быстрых судах знакомыми купцами со знаменитого своими темными искрометными винами с ароматом розовых лепестков, острова Хиос. Хозяйка села за стол рядом с гостем и вместе с ним усердно пищу вкушала, хоть до этого и не голодала. Служанка к ним подходила то и дело, вина подливая обоим в двуручные кубки златые.
Яркое солнце, между тем, уж давно опустилось в прекрасный залив, отделяющий остров Кос от полуострова Малая Азия. Покинул Гелиос тёмно-медное небо, чтоб свет свой до утра на тучную землю больше не лить ни для бессмертных богов, ни для людей, порожденных для смерти. Златотронная Эос сонно потягивала над засыпающим миром свои последние в этот вечер розовые персты.
После того как желанье питья и еды радушная хозяйка и гость незваный вполне утолили, новым желаньем зажглись их радостные сердца, но захотелось им совсем не музыки, песен и плясок – услад восхитительных всякого пышного пира. Захотелось герою и красавице фракиянке на прекрасное ложе возлечь, но совсем не затем, чтобы дарами сладкими сна насладиться. Они вместе возлегли на огромную, как небольшая площадка для танцев, постель, желая насладиться любовью и лаской.
Ситонка, восхищенная мужской доблестью Геракла, во время кратких перерывов между пылкими объятьями и страстными поцелуями, всю ночь без устали разные вопросы ему задавала, лукаво сверкая карими озорными глазами:
– Теперь, когда телом ты чистый и в новое платье одет, дай мне, прошу я, ответы правдивые, чтобы доподлинно знать мне: что ты за странник, скажи, такой большой и красивый? Кто ты такой? Родители кто? Из какого ты города родом? Ко мне прибыл откуда? Зачем бурей морской ты на наш маленький остров занесен из чужедальних краев? Не будешь ли ты теперь мне милым супругом?
Как только красивый рот ее с ровными белыми зубами и блудливые красные губы освобождались от пламенных поцелуев, довольная фракиянка опять задавать начинала вопросы:
– Ты, хоть теперь, когда уже овладел мною дважды, мне скажи откровенно, ничего от меня, не скрывая: что за человек ты так странно одетый – в толстую львиную шкуру? На варвара ты не похож. Смертных, подобных тебе, не видала до сих пор никогда я. Или же ты бог, владелец блаженный нетленного жилья на холмистом Олимпе? Телом могучим и всем своим видом походишь ты не на смертнорожденных людей, – на бессмертного бога. В образе странников всяких нередко и вечные боги по городам и островам нашим гуляют, различнейший вид, принимая с целями самыми разными. Ты ж ко мне нарочно с праздничного неба спустился, чтоб обладать мною вечно?
Насытившемуся Гераклу было не до пустых разговоров – его интересовали только любовные ласки, и, конечно же – сладостный сон. Сон на берегу был тягостным и беспокойным, а людям, смерти подвластным, долго оставаться без здорового сна невозможно. Ночью беспокойной герой лишь урывками спал по известным причинам, но под утро сон могучий, разрешающий скорбь у людей, до конца расслабляющий члены, безраздельно им овладел. Про все отпрыск Зевса забыл – и про печаль, и про радость, и про безмерную свою усталость, лишь Морфей глаза ему мягко, но крепко покрыл, словно крепчайшей маковой настойкой друг к другу ресницы и веки приклеил. Однако не всякий сон разрешал скорбь у людей и расслаблял им напряженные члены, некоторые сны превращались в ужасные ночные кошмары. Под утро Гераклу приснился могучий пастух Антагор, который всюду его преследовал и в борьбе, словно мальчика, легко побеждал.
383. Геракл убивает Еврипила и сочетается с Халкиопой
На следующее утро, когда розоперстая Эос в платье шафранном широко распростерлась над морем, окрасив его в нежно розовый цвет, Геракл еще спал. Он проснулся, как обычно бодрый и сильный, только тогда, когда Эос уже уступила на небе место Титану. Лучистая краса небес, податель света благостный, без отдыха эфирное пространство объезжающий, уж приближался к середине неба – нетленного владения бессмертных.
Восстановив силы обильной едой и продолжительным сном на общем ложе с фракиянкой, Геракл почувствовал, что усталость, наконец-то, ушла, и тело ожило, прежняя непобедимая сила вернулась, опять хотелось жить, бороться и побеждать.
Герой, вновь почувствовав, что могучестью он всех людей превосходит, вступил в беспощадный бой с жителями острова Коса потому, что в его жизнь опять вмешалась Гера – она явилась к сонному царю острова Кос Еврипилу и сказала:
– Море широкое переплыв, к вам на остров пираты явились, а их главарь Гераклом себя называет. Много вреда они вам принесут, если ты не воздвигнешь на решительный бой всех меропов и не прогонишь разбойников, которые, рыская всюду по беспокойному морю неисчислимые беды несут любящим мир и свободу жителям местным.
Меропов кровожадный Apec на сражение возбуждал, а также ничем ненасытная Распря-Эрида, его непременный спутник в жарком бою. В рваной кровавой одежде своей, ликуя, Распря всюду блуждала, следом за ней безумная Энио, исступленный рев издавая, с бичом кровавым носилась. Стала Эрида во весь рост на высокой скале, чтоб голос ее отовсюду на Косе был слышен и закричала так сильно и страшно, что у каждого меропа в груди возникло страстное желание доблестно, не зная усталости, биться с врагами. Потом Эрида, в толпы воинов замешавшись, неистовой злобой тех и других распаляла, чтоб только воинов тяжкие стоны умножить.
Геракла же с горсткой товарищей милых, говорят, поддерживала богиня войны справедливой могучая и мудрая Паллада-Афина. Амфитрионид, став опять самым сильным из смертных, многих тяжко ранил дубиной, еще больших из лука убил, а остальных обратил в позорное бегство.
Сражаясь, Геракл, обуреваемый сначала демоном мести Аластором, а потом богиней безумной ярости Лиссой, буйно свирепствовал, ни во что не ставил ни мужей, ни богов. Обладая бешенством страшным, все время он дико кричал, вызывая Антагора на новый поединок:
– Где ты мерзкий пастух Антагор?! Подлый трус, заячья душа, лишь с ослабевшими от бури и голода ты можешь бороться, собака! Слушайте меропы меня! Снова я вызываю вашего Антагора на поединок, ибо вчерашняя схватка не честной была. Я требую справедливости! Вчера мое тело было сильно измучено бурей на рокочущем море и многодневным голодом обессилено. Члены все ослабляют жажда и голод. Сегодня после того, как я силы свои укрепил сном, вином и едой, весь день напролет я готов с вами сражаться. И, хоть сегодня я еще не обрел прежнюю силу, все же гордое сердце и дух мой отважный к новому поединку с Антагором меня побуждают. Почему Антагор вчера жаждал со мною бороться, а сегодня я его нигде найти не могу?! Если не выдадите пастуха Антагора, меропы, то головами своими заплатите мне за его гнусность и трусость.
Так хотелось Гераклу смыть кровью противника свой вчерашний позор. Ведь низринуться великому герою в прах с большой высоты много больней и страшней, чем обыкновенному мужу упасть, на земле обитая. Однако ни среди меропов, оставшихся в живых, ни среди убитых в бою не было Антагора. Оказалось, что могучий пастух ушел ранним утром, к работе зовущем, со своими овцами и баранами на новое пастбище в горы.
Некоторые говорят, что Геракл захватил остров, убив при этом царя Эврипила, сына Посейдона и Астипалеи, дочери Феникса, основателя финикийского царства. При этом он тяжко был ранен копьем в левый бок сыном Еврипила и Клитии Халкодонтом. Геракл продолжал мужественно сражаться, в то время как из раны его горячая кровь вытекала. После того же, как рана подсохла и кровь унялась, острая боль все тело Алкида пронзила. Как роженицу терзают жесточайшие боли при схватках, – столь же острая боль проникла в тело Геракла.
Зевс, справедливости главный охранник, взял подаренные Мойрой весы золотые, и на нетленные чашки бросил два жребия смерти, несущей страдания людям, – Халкодонта жребий один, а другой – своего смертного сына Геракла. Когда поднял он за середину весы, то увидел, что Халкодонтов жребий поникнул, – вниз устремился, к Аиду. Только после этого Зевс позволил милому сыну живым покинуть сраженье. Вестник Зевса Гермес, по приказу родителя, окутав смертного брата непроницаемым облаком, вынес с поля сражения…
Говорят, осилив меропов и очистившись от убийств, отпрыск Зевеса, вновь непобедимо могучий, оставил приютившую его ночью безымянную красавицу – фракиянку и взял деву в косах прекрасно сплетенных – еврипилову дочь Халкиопу в жены. На свадебном обряде он был одет в пестрое женское платье с поясом пышным на бедрах, полученное от фракиянки с телом мощнопрекрасным. Потому-то, согласно преданию, с тех самых пор жрец совершает обряд на том месте, где пылало сражение, а женихи принимают своих невест, наряженные в пестрые женские платья.
Над Гераклом совершили обряд очищения от пролитой накануне крови, и через 9 месяцев после свадьбы Халкиопа родила ему сына Фессала. О самом Фессале известно немного, в отличие от его сыновей. Антиф и Федипп, сыновья Фессала и внуки Геракла привели под Трою с Нисира 20 кораблей равнобоких. Антиф после падения Трои захватил землю пеласгов и назвал ее по имени отца Фессалией. Федипп же при возвращении из-под Трои попал в бурю, и его вместе с другими жителями Коса прибило к Кипру, где он поселился и, состарившись, умер.
384. Проснувшийся Зевс ругает и пугает Геру
Между тем, Зевс-Промыслитель, над бессмертными всеми мощно царящий, проспав ночь и день, наконец, проснулся и сразу понял своим разумом мощным, что Гипнос его усыпил против воли и не без участия злокозненной Геры. То, что сделала супруга ужасно ревнивая показалось Крониду верхом несправедливости, а он был главным охранником Правды.
Бог всесильный, как стихия, не властный лишь в себе самом, так рассердился, что в могучей груди его справедливое сердце ужаснейшей наполнилось злобой, и яростно очи мстительными загорелись огнями. Бог чернотучий, живущий в горнем эфире, опять хотел Гипноса низвергнуть с высоких небес в подземное царство Эреба, но мать его Нюкта опять заступилась за милого сына, спрятав его, как всегда, под своими черными крылами-одеждами. Зевс древнюю Ахлиду – Тьму бездонную, беспроглядную, по-прежнему злить не решался, ведь жгучих молний черная Ночь не боится, и живет она постоянно и так в сумрачном Тартаре, не имеющем дна.
В бессильной злобе Зевс нетленными бровями долго вращал, скрежетал зубами и так тряс косматой главой, что все Олимпа заснеженные холмы и ложбины содрогались и кренились, как кроны высоких деревьев под порывами ураганного ветра. Устрашенные повыскакивали из светлых своих жилищ олимпийских бессмертные боги. Очень опасались они, что Зевс свирепствовать будет и похватает многих из них без разбора, не заботясь о том, кто из них прав, кто виновен и схваченных всех низвергнет с Олимпа в Тартар бездонный.
Когда олимпийский Блистатель, наконец, успокоился, то решил примерно для всех наказать зачинщицу новых мучений Геракла – волоокую Геру, свою не в меру ревнивую сестру и супругу. Призвав к себе Геру и олимпийцев, он встал перед всеми во весь рост свой огромный, широко ноги расставил, руки сложил на груди и только потом хмуро взглянул на супругу исподлобья серыми, как камень, глазами и мрачно ей возвестил:
– Неисправима и коварна ты Гера! Молчи, знаю я все! Ведаю, как Гипноса ты упросила, посулив ему в жены Хариту, усыпить меня против воли надолго. Знаю и о том, как с помощью послушных тебе ветров ты наслала на сонно-спокойное море великую бурю. Злоумышляя, пыталась ты потопить моего лучшего смертного сына Геракла, и, не сумев, гнала ты его по крутым хребтам широкодорожного моря, пока, наконец, не загнала к хорошо населенному острову Косу. Там обессиленного морем и голодом, его вчера чуть не убил злой пастух Антагор из кровной мести за сестру родную Менодику и за мужа ее Феодаманта, а сегодня Халкодонт его ранил. Геракл, однако, жив и непоколебимо здоров, и с горсткой юношей победил в битве меропов, несмотря на все твои козни! Может ты себя мнишь настолько могучей, что происками своими намереваешься Рок превзойти? Только не знаю, не первая ль ты от плодов своих козней вкусишь, если я тебя избичую ударами молний! Или ты надеешься, что тебе другие боги помогут или, что меня удержат непреложные Мойры? – Зря уповаешь!
На это, с горечью в голосе и со скупыми слезами на прекрасных щеках, богу-супругу, чьи руки молнии мечут, волоокая Гера так отвечала:
– Что за слова, жесточайший Кронид, ты сейчас ко мне обращаешь? Зачем ты меня перед всеми насельниками Олимпа угрозами унижаешь? И так мало мне чести меж всеми богами из-за того, что постоянно ты мне изменяешь, а ведь как раньше мы любили друг друга!? Теперь еще и молниями мне ты грозишь и пугаешь, словно я тебе кровный враг! А ведь бог я такой же, как ты, одного и того же мы рода, ты, верно, забыл, что я сестра твоя и супруга. Что же мне делать, как с тобой дальше жить? Больше на ложе к тебе не взойду. Буду я с этой поры, как не родная, находиться от тебя в отдаленье меж других божеств и богов.
Знал прекрасно премудрый Кронид, что открыто язвительной не всегда бывает супруга, порой очень изощренной она бывает в словах и на все готова ради могучести и расширения собственной власти.
– Гера, сестра и супруга любезная! В последние годы опять слишком часто ты забываешь, кто из нас главный! Иль совсем ты забыла, как в небе висела, когда затеяла бунт и с другими богами меня оковать попыталась? Я тебя тогда сам оковал. На ноги тебе я две тяжелые наковальни повесил, а руки связал неразрывной веревкой, и ты над облаками в прозрачном эфире висела. Сочувствие к тебе испытали многие милосердные боги на великом Олимпе, но освободить тебя не дерзнули. Знали все, что, если кто и попытался бы тебя отвязать, я, ухватив, с мощных высот олимпийских швырнул бы его вниз, и на твердую землю он, оглушенный, упал бы… Гера! Решенья мои не всегда ты надейся понять, а поступки мои не нуждаются в твоем одобренье! Тяжки, поверь мне, поступки мои тебе будут, хоть ты и жена мне. Если будешь противиться мне и козней коварных своих не закончишь, то тебе ж будет хуже. Запомни ты, и вы боги, запомните: если я так поступаю, то, значит, мне это угодно! Впредь Гера, лучше все молча сноси, и тому, что скажу, безропотно повинуйся. Все божества, сколько есть на Олимпе, и сами непреложные Мойры тебе не помогут, если я, встав, как сейчас, наложу на тебя необорные руки.
Так произнес Зевс Эгиох и в подкрепление своих слов поднял над головой супруги свои мощные руки. Чтобы руки казались более устрашающими Зевс растопырил все пальцы, хоть в его всегда властных глазах, когда он на миг отвернулся от Геры, мелькало что-то очень лукавое.
В несказанный ужас пришла волоокая Гера, страшно она побледнела и со словами крылатыми так обратилась к Зевесу:
– Пусть мне свидетели будут земля полногрудая и высокое небо, и грозные Стиксовы воды, глубоко под землею текущие, что буду отныне во всем тебе я покорна и всегда той дорогой идти, которую ты мне укажешь.
Отец мужей и богов в косматую бороду чуть усмехнулся довольный и, усмешку от супруги скрывая, кустистыми помавая бровями, примирительно молвил жене:
– Ну, волоокая Гера, владычица горних высей Олимпа! Посмотрим, насколько теперь тебя хватит. Сейчас ты, молча пойдешь в свою прекрасную спальню и будешь там сидеть неотлучно, пока выйти я не позволю.
Зевс не раз уже запирал царицу в своих звездных чертогах, запрещая без разрешения их покидать, и сам в это время спешил на землю, чтобы сочетаться любовью с какой-нибудь новой девой, для смерти рожденной. Однако на этот раз Кронид сошелся с нимфой, а не со смертной, ибо после рождения Геракла, он прекратил свои любовные связи со смертными женщинами. Зевс не надеялся уже произвести на свет кого-либо более достойного, чем сын от Алкмены, а присоединять к лучшим детям худших он не желал.
385. Геракл убивает сына Астидамии Лепрея
Когда Геракл много лет назад очистил скотный двор Авгия, нашелся некто Лепрей, юноша, с кожей, как у девушки нежной, но с грубой душой.
Одни говорят, что из зависти черной к славе Геракла, молвой разносившейся по всем уголкам гордящейся Правдой Эллады, или желая выслужиться перед царем, или просто по отроческой глупости, он посоветовал элидскому царю заковать героя в прочные кандалы, если тот, набравшись наглости, осмелится просить плату за чистку конюшен.
Другие рассказывают, что мать Лепрея Астидамия была любовницей молодого Геракла задолго до очистки конюшен Авгия и даже, согласно свидетельствам Аполлодора и Диодора, имела от него сына Ктесиппа. Юный Лепрей сильно ревновал мать к Гераклу и Ктесиппу и именно поэтому хотел, чтобы Авгий надел на него тяжкие цепи.
Женщин по имени «Астидамия» в жизни Алкида было две, и обе были его любовницами. О дочери Аминтора Астидамии речь пойдет впереди, когда Геракл после свершения всех предначертанных Судьбой подвигов и выполнения основных трудов будет уже женат на Деянире.
Вторая Астидамия известна, как жена Акаста, царя славного города Иолка, знаменитого тем, что оттуда отправились за руном золотым аргонавты во главе с юным героем Ясоном. После того, как молодой Геракл сделал эту Астидамию женщиной и по своему обыкновению на следующий день оставил, она воспылала жгучей страстью к женатому чужеземцу Пелею. Однако тот любил супругу и потому отверг ее, и тогда она коварно оклеветала его. Астидамия утверждала, что Пелей пытался ее изнасиловать, и в доказательство этой лжи она показывала синяки на теле, которые сама же себе и нанесла. Жена Пелея Антигона поверила и повесилась. Пелей возненавидел Астидамию, и она без любви стала жить со слабовольным Кавконом, от которого родила сына Лепрея. Лепрей вырос в семье, где вместо любви правила бездушная ложь и стал дурным человеком.
Астидамия, с умом осторожным и хитрым, как у бездомной собаки, узнав, что могучий Геракл собирается в поход против Авгия настоятельно советовала милому сыну:
– Слушай сын мой, всегда безупречный, что тебе поведаю я! Ты вечно был таким бесхитростным у меня, что потом тебе страдать приходилось за свою простоту. Поступи же сейчас так, как просит тебя мать, которая больше всех тебя любит. Слышала я, что Геракл в поход против Авгия собрался, а ведь ты царю советовал его в кандалы заковать. Если явится к тебе Геракл, ты прими его, как великого героя и пышный пир устрой в его честь. Как бы ты плохо не думал о нем про себя, говори с ним как можно радушнее и проси его о прощении своих необдуманных слов, когда ты предлагал его оковать. Скажи, что был тогда совсем юным и глупым и о великих подвигах его не слыхал. Только не вздумай один на один биться с ним на поединке, ведь с этим мужем нельзя обычному человеку на бой выходить – никто не может сравниться с ним силой! С ним, подвизавшись, ты только верную гибель найдешь, преждевременно спустившись в ужасное жилище Аида, ибо много тебя он сильнее. Не пожалеет тебя убийца злокозненный этот, не постыдится лишить слабого жизни! О, если б, я сама, в печень Алкида, вцепившись зубами, могла ее разгрызть и съесть, ведь сын мой слишком юн и недостаточно послушен, чтобы неясное сердцем принять… Любимый мой Лепрей, мальчик ненаглядный, тебя я умоляю, меня ты пожалей, с Гераклом будь хитрей, чтоб милой жизни не лишиться.
Лепрей сначала делал все, как его милая мать научила. Геракл, услышав его сожаление о том, что он предлагал его заковать в кандалы, приподнял низкие брови и постарался придать лицу простодушное выражение. Так он сделал вид, что простил Лепрея. И тут же, как будто в знак своего расположения, вызвал его на дружеское соревнование в особенном троеборье: метание диска, питье воды двуручными кубками из ведер и поедание целой туши быка.
Прямодушный сын Астидамии, не видя для себя никакой опасности, согласился. Геракл победил в метании диска и питье воды, но нарочно поддался в поедании быка. Он, хоть и съел меньше Кавкона, сделал вид во время соревнованья, что есть больше не может потому, что у него уже совсем переполнен желудок. Геракл нарочно сильно выпятил живот и стал его гладить, при этом он так шепотом себе говорил, чтобы не слышал Лепрей:
– Скоро уже жестоко я тебе отомщу, мерзкий Лепрей. Но теперь я поумнел: я убью тебя так, что люди меня не назовут нечестивцем, убившем хозяина, давшего пищу и кров. И боги сурово меня не накажут болезнями тяжкими, ведь я постараюсь, чтобы ты вызвал на поединок меня и тогда ты сам будешь виноват в своей смерти.
Время не исправило злобного, но простодушного сына Кавкона и Астидамии. Лепрей все так же в душе ненавидел Геракла и горел жгучим желанием его погубить, чтобы, наконец, отомстить за себя и за милую матерь. Он, с помутившимся от вина рассудком, крикнул:
– Я съел больше тебя, и потому я сильнее, ведь в животе у человека вся спрятана сила! Теперь же я вызываю тебя на поединок с оружием. Я буду биться длинным мечом, а ты – чем захочешь.
Геракл выбрал любимую отполированную его ладонями палицу, осененную бледной красою дикой оливы. Схватка была совсем недолгой, да и можно ли это убийство схваткой назвать: Алкид решил не нападать первым и сначала без труда уклонился от неумелого удара Лепрея тяжелым мечом и тут же поразил неугомонного врага насмерть своей дубиной, проломив ему грудь до самого позвоночника.