Правило правой руки (сборник)

– Кто птичку? – не понял Колян.

– Санитары, – сказал Генерал. – В сводном графике.

– В чём?!

– Проехали, дальше, – сказал Генерал. И усмехнулся.

Колян смотрел на него и молчал. Потом сказал:

– Но ладно эти роберты. Чего нам до них? Железо! А вот Петрович! Зачем он им про меня раскололся?

Генерал на это только усмехнулся и сказал:

– А почему ты думаешь, что так оно и было, как они рассказывали? Может, они Петровича в глаза не видели, правильнее, в фотоэлементы не считывали, а это им давно с другого места доложили.

– Так если с другого, – с жаром воскликнул Колян, – и если давно, то чего они нас тогда же, в те давно, не повязали?

– Я же говорил уже: больших потерь боятся! – так же с жаром ответил Генерал. – Да и, может, это им пока не нужно, план на нас ещё не подписали. Очередь не подошла. А подойдёт, налетят вертихвосты и разбомбят здесь всё к едреней матери, как у нас было тогда в Америке.

Колян помолчал, подумал, а потом сказал:

– Что-то ты загадками заговорил.

– А что, – улыбаясь, сказал Генерал, – ты меня в чём-то подозреваешь?

– Нет!

– Ладно, ладно, знаю я, о чём вы у меня за спиной шушукаетесь, – всё так же с улыбкой продолжал Генерал. – Что у меня тут радио спрятано и что я по нему Город слушаю, и их команды исполняю.

Колян смотрел на Генерал и молчал.

– Вот! – сказал Генерал. – И возразить на это нечего! Потому что так оно и есть: болтаете! Квазимоду из меня хотите сделать?! А вот убери шинель! Там дальше ящик достань! Сейчас будем вместе смотреть, какой я Квазимода! И какой предатель, слушать! Ну! Чего сидишь! Не посадили, а уже сидишь! Давай действуй, кому сказано! Пока не пристрелил!

Тут Генерал и в самом деле полез в карман за пистолетом. Колян не на шутку испугался и наклонился к шинели, откинул её, сунул руку за сундук, сундук был пластмассовый, тёплый, нащупал там ещё один такой же сундучок, тоже тёплый и пластмассовый, и вытащил его наружу. Ящичек был чёрный с белыми полосками, на нём сбоку были кнопки и колёсики. Это и было радио. Колян видел его раньше раза три, а в руках ни разу не держал.

– Дай сюда! – строго велел Генерал.

Колян отдал ему радио. Генерал взял его в руки, стал очень серьёзный на вид, нахмурил брови и негромким голосом сказал:

– Люди у нас дураки. Ох, дураки! Все как один!

И нажал пальцем на одну из кнопочек. Радио чуть слышно зашипело. Генерал начал крутить колёсико. Радио шипело то громче, то тише. Генерал положил радио на стол. Радио продолжало шипеть. А раньше, подумал Колян, из радио играла музыка.

– Вот! – гневно сказал Генерал. – Слышишь? Шипит! А не должно шипеть.

– А что должно? – спросил Колян.

– На этом месте, – сказал Генерал, – должны передаваться позывные. Или говорить открытым текстом: так, мол, и так, свободные защитники, время пришло, все как один встаём… Ну, и так далее. Или ещё что-нибудь другое, я не знаю. Или хотя бы просто кто-то подал голос, сказал бы, что у них там всё в порядке, идут подготовительные работы, завозят оружие, обговаривают позывные, разрабатывают диспозицию… А так только один шип! Капитулировали суки, вот что, и, может, мы на всём нашем шарике одни остались. На пятьдесят парсеков во все стороны, чтоб им подохнуть. А вы: предатель, предатель. Да перестрелять вас всех пора!

Тут он вдруг и в самом деле выхватил пистолет, вскочил за столом, навёл ствол на Коляна и крикнул:

– Молись, скотина! Сейчас застрелю!

Колян отрыл рот и молчал.

– Молись!

Колян облизал губы и сказал:

– Как это?

А зубы у него так и стучали. Он смотрел на пистолетный ствол и думал, что как теперь Милка одна без него зимой управится, ведь не управится же, не родит как следует, дура такая, не родит, и никто ей не поможет, люди, они же…

– Тьфу! – гневно сказал Генерал. – До чего народ дошёл! Они уже даже молиться не умеют!

И опустил ствол вниз, и выстрелил мимо стола. Грохнуло так сильно, что аж уши заложило. И ещё крепко запахло гарью. Генерал сунул пистолет в карман и сел обратно к столу. Радио опять стало шипеть. Генерал сказал:

– Налей помалу, – а сам сунул руку к радио и выключил его.

Колян налил, они выпили. Колян взял консерву и начал закусывать. Говорить ни о чём не хотелось. Вдруг Генерал сказал:

– А я вот думаю: если шипит, то, значит, там всё же кто-то есть. Иначе даже не шипело бы. Значит, когда-нибудь начнётся. Только бы не прозевать! Поэтому я каждый день его включаю. А то и по два раза на день.

Колян отставил консерву и посмотрел на Генерала. Генерал невесело усмехнулся и сказал:

– Я бы тебя застрелил. Но я тебе верю. Пока что. А другим и пока что не верю. Кругом все предатели! И Петрович тоже, получается, предатель. Роберты правду сказали. А что! А почему бы нет? Вот Байщик точно предатель! Я его на прошлой неделе вычислил. И знаешь как? Идём мы с ним тут совсем недалеко, возле тройной берёзы, и вдруг вертихвост! Завис и не стреляет. А должен стрелять! А почему не стреляет? Потому что он противника не чует! Так?

Колян подумал и сказал:

– Ну, так. Но и тебя же он тоже не чуял, а не одного только Байщика.

Генерал изменился в лице и сказал:

– Меня они хотят живым взять. У них такая задача: генерала взять живым! Желательно вместе со знаменем. А вас всех перестрелять! Вот в тебя они всегда стреляют? Стреляют же?!

– Ну, да, – нехотя ответил Колян.

А Генерал не унимался, продолжал:

– Вот когда ты сегодня ко мне шёл, вертихвост тебя засёк?

– Засёк.

– А чего ты вдруг краснеешь? Что ли, не засёк? Или ещё что было, а?!

– Да ничего там не было! – очень громко ответил Колян. – Гонял он меня по лесу! Я вон какой крюк нарезал! До самых малин!

– Вот видишь! – сказал Генерал. – Вот как они тебя пасут! А Байщик им как свой, я это сам видел. И вот, думаю, может, даже на этой неделе, вызвать его к себе и расстрелять. За предательство.

Колян молчал. Генерал вдруг спросил:

– А куда вы своих робертов девали?

– Снесли в сарай. Думаем, может, кому на запчасти сгодятся.

– Ну, это к Шофёру, – сказал Генерал. – Может, его радистка чего в этом понимает. А, может, и она засланная. Но пока что у нас есть хоть один шанс, надо сражаться! За это и выпьем.

Колян налил, они выпили. Колян утёрся. Генерал сказал:

– Да ты закусывай. Консерва жирная, как из Америки. Давай!

– Да я не за этим же пришёл, – сказал Колян. – Что консервы! А вот что нам с Милкой теперь делать? Робертов мы грохнули. Двоих, сегодня. А завтра за ними придут. Место наше им теперь точно известно. Вот и придут ещё раз! Уже санитары! А Милке нельзя волноваться.

– Чего, чего?! – удивлённо спросил Генерал.

– Да зимой ей в деревню идти! Зимой ей срок, вот что.

Генерал подумал и сказал:

– Срок это хорошо. Нас больше станет. А про робертов ты не беспокойся. Если бы тебя хотели за них застрелить, так уже застрелил бы. Ты когда сюда шёл, вертихвост тебя засёк?

– Засёк.

– И стрелял, но не попал?

Колян кивнул.

– Вот и ответ! Не попал! Потому что не нужно было попадать. А нужно было бы попасть, попали бы как пить дать. Про теплоприцелы слыхал? Вот то-то же. И ты бежишь, туда-сюда петляешь, а они летят сверху и по тебе постреливают. Но пока не попадают, потому что пока что не надо. Потому что у тебя в твоей учётной карточке эту птичку ещё не поставили. А как только поставят, так сразу застрелят. Понятно?

– Понятно, – ответил Колян. И тут же спросил: – А что такое учётная карточка?

Генерал молчал. Долго молчал! Смотрел на Коляна, думал. Потом вдруг сказал:

– Дай руку! Правую!

Он дал.

– Расстегни рукав!

Он расстегнул. Тогда Генерал положил его руку на стол так, как обычно в больничке кладут, и так же, как в больничке медсестра, потёр пальцами по коже. Кожа сразу покраснела. Только в одном месте она так и осталась белая.

– Видишь? – сказал Генерал, показывая на эту белую кожу. Потом осторожно надавил на неё пальцем и спросил: – Чувствуешь?

– Что чувствую?

– Что там что-то лежит! Так это сдатчик! – с азартом сказал Генерал. – Это такое маленькое радио, вот такусенькое, сволочь, оно всё время включено и всё про тебя санитарам докладывает. Ведёт, так сказать, передачу, считывает историю болезни: что ты сказал, что подумал, что почуял. Вот прямо сейчас у них сигнал: номер такой-то и такой-то сидит за столом и глаза таращит. А раньше был такой сигнал: вот он горючку неразбавленную пьёт. А ещё раньше: вот он роберта прикончил, и это хорошо, потому что роберт свой моторесурс уже выработал, мы направили его на утилизацию – и этот номер такой-то и такой-то своими средствами его утилизировал, нам экономия, выдать ему компоту с сухофруктами!

Колян молчал, смотрел на свою руку. А Генерал свою с неё уже убрал. Колян ещё подумал и спросил:

– Говоришь, сдатчик?

– Сдатчик, – кивнул Генерал. – Они его тебе в больничке вставили. Да они всем вставляют.

– И тебе тоже вставили?

Генерал вместо ответа закатал рукав и показал то своё место. Там тоже был виден белый след, только большой, не то что у Коляна.

– А чего у тебя такой здоровенный? – спросил Колян.

– Потому что я высший командный состав, – строго ответил Генерал. – А ты вообще не присягал!

Колян ещё подумал и спросил:

– И что, у всех такие, что ли?

– У всех. Вот придёшь домой, у Милки посмотри.

Колян посмотрел на Генерала, помолчал, после сказал:

– Что-то ты не договариваешь.

– А ты чего-то не додумываешь, – насмешливо ответил Генерал. – Думай, Коляша, думай!

Колян опять задумался. После сказал:

– Голова разболелась.

– Ну, конечно, – сказал Генерал. – Столько думать! С непривычки!

Колян покраснел от злости и опять спросил:

– У всех у всех?

– У всех, кого я видел, – сказал Генерал.

– И никто не знает?

– Так это же им под наркозом делают.

– Так! – громко сказал Колян. – Получается, эти козлы, ну, санитары эти, про нас всё знают. И не убивают же!

– Ну, почему это не убивают, – сказал Генерал. – Убивают понемногу. Но по системе. Проводят, так сказать, селекцию. Самых буйных отстреливают, а остальных размножают.

– Как нас с Милкой, что ли? – очень недобрым голосом спросил Колян.

– Так вы же не буйные.

– Я никого не предавал!

– А я про «предавал» ничего не говорил, – сказал Генерал. – Предавать – это не обязательное требование, а это уже как дополнительный паёк. Да и, потом, им разные нужны. Они как бы весь спектр исследуют, то есть им широкий фронт требуется: и такие, и такие, и такие. Всякой сволочи по паре, как я где-то слышал. И вот тогда у них отчёт принимают на отлично, и им всем за это идёт прибавка к жалованию. То есть тоже где-то дополнительный паёк. Они же как бы вроде нас, хорошего санитара к нам сюда не присылают же, а только всякую дрянь провинившуюся. Вот они после отсюда и рвутся, как могут, тусуются туда-сюда на вертихвостах и план выполняют. Даже, бывает, лишнего застрелят: вот, к примеру, ты из кожи лезешь вон, выслуживаешься, товарищей сдаёшь, у тебя сдатчик всё время плюсы выставляет, может целый год плюсить, а потом какой-то отморозок шарах по гашетке, дал очередь – и ты того. Понятно?

Колян молчал.

– Думай, Коляша, думай! – сказал Генерал.

– Да я что, – сказал Колян. – А вот как Милка? Ей зимой рожать. А если меня того, тогда ей как?

– Сдадим в город, – сказал Генерал. – Хорошая она у тебя баба, ничего что городская. Волноваться ей нельзя… А вот пусть поволнуется. А ну залезь туда ещё, за радио. Там ещё одна коробка есть. Достань!

Колян полез. И нащупал, и достал ещё одну коробку. Эта была уже картонная, блестящая. Генерал велел открыть. Колян открыл…

И аж зажмурился! После опять открыл глаза и опять подумал: красота какая! Дрянь, конечно, никому не нужная, а всё равно красиво. Беленькие туфельки на каблучках. Колян, когда сидел в тюремной больничке, на старшей медсестре точно такие видел. Красота! Колян осторожно дотронулся до одной туфельки и сразу убрал палец.

– Ты чего это? – спросил Генерал.

– Замарать боюсь.

– Милка отмоет.

– Как Милка?!

– А вот так! Это вам от вышестоящего начальства ценный подарок за беспорочную службу! – важным голосом ответил Генерал. – Левая за одного роберта, правая за второго. Будет третий, подарю ещё чего-нибудь. Вопросы есть?

– Нет, – растерянно сказал Колян.

– Тогда свободен, – сказал Генерал. – Приступай к исполнению. Понял?

– Что исполнять?

– Отнеси это Милке. Скажи: ценный подарок. Ну?! Руку к козырьку, сколько можно учить?!

Колян встал, надел шапку и козырнул.

– Вот так лучше, – сказал Генерал. – Иди, служи. И думай, думай! Понял? А то уже зимой рожать, а ты всё думаешь.

Колян взял коробку с туфлями и повернулся к выходу. И пошёл, и вылез на поверхность. Как только вылез, люк за ним сразу закрылся и, было слышно, ещё раз закрылся – и это уже на висячий замок.

4

Колян стоял возле люка и смотрел по сторонам. Вокруг было темно. Но, конечно, не так, как у Генерала в блиндаже, где хоть глаза выкалывай. Здесь же на небе звёзды, и этого уже вполне достаточно, чтобы видеть главное, то есть куда идти, а где наоборот опасность. А вот Милка этого не видит. Она же городская, городские все такие, темноты боятся, им обязательно нужна Луна, тогда они хоть что-то видят. Ну а про санитаров и говорить нечего, они ночью без ночных прицелов вообще слепые как кроты. Но даже и это не всё! Байщик говорит, что если распустить в воздухе мощную электрическую помеху, то у них и ночные прицелы откажут, и вот тогда их кроши как капусту!

Но, тут же подумал Колян, перестав улыбаться, Генерал говорит, что тут Байщик загибает, потому что ночной прицел это оптика, а электричество – физика и к прицелам никакого касательства не имеет. Так оно, наверное, и есть, думал Колян, медленно спускаясь к тропке, Генерал в военном деле разбирается лучше, чем Байщик, да и тут главное другое: что ни городские, ни санитары ночью в лесу ничего видеть не могут, а мы можем, и это наш старший козырь, говорит Генерал, с него и будет заходить, когда дадут сигнал по радио. Ночь, прибавляет Генерал, наш самый верный союзник, и мы этим козлам ещё ввалим. Думая примерно о таких вещах, Колян вышел на тропку и пошёл по ней, держа коробку с туфлями подмышкой. На фига нам эти туфли, думал он, где в них ходить, только каблуки сломаешь. А вот зимой они очень даже пригодятся. Деревенские, они же все жлобы, они же за мешок картошки готовы убить. Да и убивали сколько раз! А тут вдруг туфельки, такие городские, ё-моё, какая деревня против них устоит?! Да они за них… Ого! Подумав так, Колян невольно расплылся в улыбке и прибавил шагу. Представил, как они зимой придут к деревне, Милка останется в кустах, он ей там в снегу окопчик выроет, она в нём, брюхатая, заляжет, а он поползёт дальше, в поле, почти к самым домам, есть там возле околицы, рядом с брошенным колодцем, одно специальное место для переговоров. Он приползёт туда и дёрнет за верёвочку. И вскоре, Генерал говорит, что примерно минут через пять, оттуда, от крайнего дома, с чердака, из окошка, подадут ответ – махнут рукой…

Ну, и так далее. Но это пока что только отвлекает, подумал Колян, это же будет ещё только зимой, а до зимы ещё нужно дожить. А это будет непросто! Они же двух робертов грохнули. К ним завтра за это придут! А то и вообще прилетят. Так, может, тогда так и сделать, как сегодня учил Байщик – выйти, поднять руки и махать? Ага! Ну, да! А кто тогда за робертов ответит? Вот как они, гады, завтра подумают, и сразу шарах по гашетке! И перестрелят пополам, развалят надвое, есть у них одна такая пушечка, которая так перестреливает. И вот они из неё как начнут поливать!..

А как же генераловы слова, тут же спохватился Колян, он же говорил, что не будут стрелять, что роберты это расходный материал, что их списали…

Да только Генералу что, уже дальше подумал Колян, сказал и сказал. А после ещё подытожит: незадача вышла, потому что кто же мог предположить, что они так ожесточатся, им, видимо, из их центра пришла новая разнарядка. Вот так примерно скажет и закурит. Он всегда, когда волнуется, закуривает. А после даёт докурить. Но тут уже не даст, потому что как Коляну дать, если он будет уже лежать, надвое перестреленный? А положат его возле бани на том же самом столе, за которым он с робертами выпивал…

Тьфу! Вот же навяжется всякая дрянь, сердито подумал Колян, идя дальше по тропке. Не нужно было их обкармливать, кто же это в своём доме грохает, а нужно было с ними согласиться и даже оставить ночевать, но, конечно, не в доме, а снаружи, в сарае, а утром вывести в болото и там или грохать, или топить, это уже как получится – и тогда Милка была бы вне подозрения, рожала бы себе зимой спокойно, Генерал бы ей помог уйти в деревню, Байщик бы поддельный пропуск выправил, он на это золотые руки, а Шофёрова жена тёплых вещичек дала бы в дорогу. Вот как надо было делать, если делать по уму. А так что? Колян тряхнул коробкой, туфли в коробке брякнули. Хотелось пить – просто воды, это после горючки сушило. Колян пошёл медленней, начал прикидывать, где здесь ближайшая криница, и получалось, что…

Вот зараза! Получалось, что недалеко от того места, где он зарыл консервы. А что, подумал Колян, чего он так кочевряжится, консервы полезная вещь, бабам перед этим делом надо много есть, потому что нужно рожать крепких, сильных, а некрепкий здесь не выживет. Колян сам не выжил бы, но мать вовремя заметила, что он слабеет и слабеет, пошла к знахарке, Анжелика её звали, Петровна, Анжелика посмотрела и сказала: не выходить тебе его, неси, отдавай сволочам, это его единственный шанс. И мать так и сделала – отнесла Коляна, а он сам ходить уже не мог, отнесла к блокпосту и положила в приёмное корыто. Так Колян в первый раз попал к санитарам. Вот тогда ему, наверное, сдатчик и вставили.

А могли и только в третий раз, в прошлом году, когда он, уже сам, ходил к тому же самому блокпосту, но ничего не успел подорвать – самого подорвали. А очнулся, была уже ночь. Он пополз обратно, к тому месту, где фугас припрятал… а фугаса уже нет, кто-то уже взял его. Кто, кто! Санитары, конечно. А его почему-то не тронули. Да вот, похоже, всё же тронули – вшили сдатчик, а он и не заметил. Подумав так, Колян остановился, перехватил коробку, закатал рукав и стал рассматривать руку. Шрамчик на руке был маленький, почти незаметный. А фугас тогда пропал! И никто из своих про него не спросил, даже Байщик не додумался. А Колян, конечно же, молчал и никому даже не намекал, что, получается, санитары его тогда выследили, подорвали, а после забрали фугас, а самому дали уйти. Тогда Коляну было непонятно, как это так, почему отпустили, а теперь всё ясно: а чего его было держать, если на нём сдатчик? Иди куда хочешь, мы про тебя и так всё знаем. Сволочи! Колян пощупал руку. Да, правда, там, под кожей, что-то есть. Там сдатчик. Сейчас он с этим сдатчиком придёт домой, выставит на стол консервы, Милка начнёт спрашивать, откуда взял…

И что ей отвечать? Да гори они огнём, эти консервы, и вода огнём гори, не пойдёт он туда, к той кринице и к той консервной хованке, гневно подумал Колян, перебьётся он до дома, там попьёт, и там же Милка ему что-нибудь сварганит, может, опять котлеты. А то как же! Такой праздник! Он же ей туфли принесёт! Деловые туфли, генеральские. Наверное, в прежнее время и в самом деле только генеральши такие носили, может, у Генерала они ещё с тогдашнего остались.

Или, вдруг подумалось, ему их санитары дали вместо доппайка. А что! А почему Колян должен ему верить?! Ведь у Генерала тоже сдатчик вставлен, он такой же как и все. Он даже хуже, потому что знает и не говорит.

Как это не говорит? Сказал же! И ещё прибавил: думай, Коляша, думай! И усмехнулся как-то очень странно, а не грозил расстрелять. Обычно он всегда грозится, если его о чём-нибудь таком не очень для него удобном спрашиваешь. А тут нет! Тут, значит, и вправду нужно как следует подумать, раскинуть мозгами. Хотя, тут же вспомнил Колян, это опять генеральская присказка: сейчас как врежу, так ты у меня быстро мозгами раскинешь! По стенке! Скажет так – и никто не смеётся.

Так же и Колян сейчас не стал смеяться, а остановился, потому что идти дальше было уже небезопасно – вышла Луна и осветила лес. Теперь, подумал Колян, его могут и деревенские самооборонцы заметить, у них же тут неподалёку пост. Значит, пока лучше немного переждать, пусть сперва Луна зайдёт за тучи. Луна поганая! Колян очень не любил Луну. Сколько себя помнил, столько не любил. И как и за что начал не любить, он тоже помнил. Это он тогда спросил у матери, откуда взялись санитары, а она ответила, что прилетели с неба. Как это с неба, не поверил Колян, из пустого воздуха, что ли? Тогда она сказала, что с Луны, но через небо. Вот с той поры, с тех слов, Колян Луну и невзлюбил. После он, конечно, много раз слышал, что санитары прилетели совсем не с Луны, потому что на Луне нет ничего, наши на Луне бывали, летали туда на специальном вертихвосте ещё при прежней жизни и ничего там не нашли, а только один лёд, поэтому Луна такая белая. А санитары, говорили эти знающие люди, прилетели из такого далека, что даже и не представить. Дальше, что ли, чем со звёзд, с насмешкой спрашивал Колян. Дальше, отвечали знающие люди, много дальше, звёзды ещё хоть видно, а это ещё дальше и уже не видно. Колян слушал и не спорил, но не верил. Они там были, что ли, думал он, а то что сами санитары про себя рассказывают, так вы только уши подставляйте, они вам на них всякого дерьма навесят. Уж кто-кто, а Колян это знал, он три раза был в больничке, наслушался он санитаров до изжоги, и насмотрелся на них, и натерпелся тоже. И вот что его больше всего удивляло, так это их санитарская въедливость и донимательность. Ведь же нормальный человек даже собаку просто так мучить не станет, а им это запросто. Посадит тебя перед собой, в тетрадку данные запишет, а после ударит током и смотрит, как у тебя рука задёргалась или как слюна бежит, или как глаз перекосило – и опять в тетрадку чик-чирик пометочку. Сволочи какие! И все наши тоже так считают: сволочи! Один только Байщик говорит, что он здесь ничего удивительного не видит, что люди сами такие же, ничуть не лучше санитаров, просто у нас сейчас нет такой возможности, а когда она была, при прежней жизни, то мы, люди, в своих больничках точно так же донимали крыс: тоже их током били, уколы им делали, заражали всякими диковинными болезнями. Так то же крысы, говорил Колян. А мы, отвечал Байщик, для санитаров те же крысы. Вот какой гад этот Байщик, подумал Колян, глядя на Луну, которая никак не заходила. Вот бы её взорвать, вот был бы шухер, вот санитары бы тогда забегали – и сразу все к вертихвостам, тикать, а тикать им уже некуда! Теперь вы сами, как и мы, крысы бездомные! И вот они бегают туда-сюда, толкутся, часовые все ушли с постов, и тогда бы выбежать на поле, влезть по трапу, сесть в кабину, выжать газ, подняться, когда они там все внизу, и все как крысы…

Да только об этом даже не мечтай, сердито подумал Колян. Даже если бы сел в вертихвост и никто бы тебе не мешал, как бы ты с ним дальше управлялся? Там же, Колян сам видел, сколько всяких ручек, кнопочек, окошек, циферок! Это было очень давно, лет, может, десять тому назад, когда у них вдруг прошёл слух, что за рекой, на Глухарином поле, упал сгоревший вертихвост. Многие тогда туда ходили. Колян сильно просился, и его тоже взяли. Он видел, он даже руками трогал. Очень его это впечатлило! Ох, как он после мечтал научиться водить вертихвост! Это вам не дрезину водить, Генерал тоже нашёл чем выхваляться, что он дрезину водит, дрезину и роберты могут, а вот вертихвост! Это же летишь по небу, смотришь…

А, только махнул рукой Колян, ерунда это, он же земляк, как санитары выражаются, а земляку ничего не положено, даже читать и считать. Колян хорошо помнит, как у него в палате был один, который просил, чтобы его научили читать буквы, хотя бы только печатные, и ему вначале обещали, а после пришли и сказали, что его приказано отправить на тестирование, собрали манатки и увели. И с концами, конечно, а как же! Земляку учиться не положено, ему положено только одно – трудовая реабилитация. А это так: в больничке есть отдельный корпус, в нём два отделения, мужское и женское. Про женское Колян судить не станет, он там не был, а про мужское знает очень хорошо. Там так: сидишь за столом, стол называется верстак, и разбираешь гайки, раскладываешь их по трём коробкам – большие в одну, маленькие в другую, а жёлтые в третью, и всё. Норму сделал, получи паёк. Триста норм сделал, получай разряд и выпуск в город уже на постоянное жительство. Колян сделал двадцать восемь норм за двести смен – и сбежал. Через вентиляцию. Долго они его ловили, сволочи, стреляли вверх, потом на поражение, кричали «крыса, крыса!», но так и не поймали. Вернулись ни с чем, сволочи. А Колян вернулся к Генералу.

Луна спряталась за тучи. Колян вышел из-за дерева и пошёл дальше. А его Милка, вспомнил он, так ходить не может, она городская. Но и она тоже читать не умеет, их там тоже не учили. И ещё: Милка гайки не раскладывала, не женское это дело, а у них были ускоренные курсы по кройке и клейке конвертов. Милка заклеила неправильно, и её выгнали. Потому что она нарочно так сделала! Милкина мать молчала, а отец страшно кричал: дура поганая, зачем ты нас позоришь, ты что, хочешь, чтобы меня с работы выгнали, а как мне семью кормить?! И Милка, чтобы их не подставлять, сбежала из дому, отец подал в розыск, с него сняли пятно, так это у них называется, и он остался на своей работе. А работа у него непыльная: он должен ровно два раза в минуту, когда мигнёт лампочка, переложить один лист бумаги с одного края стола на другой. И так целый день. И всё! Лафа какая! И ему за это полагается двойной паёк и льготы третьей средней категории. Колян удивлялся, спрашивал, зачем это нужно санитарам, какая им от этих бумажек польза, на что Милка отвечала, что санитарам ничего этого, конечно, не нужно, ни отцовых бумажек, ни Коляновых гаек, а они только пытаются приучить нас к своему порядку. Мы что, спросил тогда Колян, у них вроде больничных крыс, так, что ли? Примерно так, сказала Милка, но что делать? А ты что сделала, спросил Колян. Я дура, ответила Милка. И вот теперь он ей за это, что ли, несёт генеральшины туфельки?!

И вдруг подумалось: а донесёт ли он? А что! На нём же сдатчик, значит, санитары про него всё знают. Но санитарам эти туфли не нужны, у них в городе этого добра навалом, а вот деревенским, этим да, этим хотелось бы такие заиметь, и ещё как. Бабы у них очень завидущие и на городское падкое, санитары это знают. И они, смеху ради, сейчас по говорилке скажут: эй, пост четыре-бэ, как слышно, мимо вас земляк идёт, а с ним товар фартовый, бабьи туфельки, с вас три банки молока – и туфли ваши. Эти, конечно, сразу согласятся, а те поднимут вертихвост, начнут чесать над лесом взад-вперёд, смотреть по тепловизору, засекут и выдадут координаты, где искать. Но это вряд ли, подумал Колян, не станут они ради одних туфелек вертихвост поднимать. Да и зачем это им столько шуму? Вон, Байщик говорит, что они уже давно везде, где им нужно, расставили, скрытно, конечно, такие хитрые штуковины, которые смотрят, где, кто и зачем по лесу ходит. То есть, как теперь понятно, тоже что-то вроде сдатчиков.

Но это, тут же подумал Колян, Байщик, может, даже специально для распускания паники рассказывает, а они ему за это консервы сбрасывают, доппаёк, вот как оно на самом деле. А что! Байщик гнилой человек, сколько раз Колян к нему подкатывался, просил научить читать, а Байщик смеялся, отвечал: тебе нельзя, ты ещё злее станешь и сотворишь такое, что нас за это всех перестреляют, нет, Колян, таким, как ты, лучше не учиться грамоте, так оно будет спокойней. Сволочь! И Генерал такая же сволочь! Вон какой у него шрам! Там, может, такой же здоровенный сдатчик! Потому что Генералу есть кого сдавать, ему обычного сдатчика мало. Он же так и говорил: Колян…

И тут Колян остановился. И задумался. Нет, здесь что-то не так, сердито думал он, Генерал не сволочь, Генерал это что-то другое, просто Колян его не понимает. А Генерал это чует и поэтому и говорит: думай, Коляша, думай! Колян осмотрелся, отступил на шаг, сел на бугор, поставил на землю коробку. Вдруг опять вышла Луна, стало светло, даже очень, а тут же где-то совсем рядом деревенский караульный пост, будут идти мимо со смены и увидят.

Ну, это уже как у них получится, сердито подумал Колян, значит, такая у него судьба – и поднял правую руку, закатал на ней рукав и стал рассматривать шрам. Шрам был маленький, едва заметный. А у Генерала здоровенный, опять вспомнилось Коляну. Ну, это легко исправить, тут же подумал он, достал заточку и примерился, а после сжал кулак, напряг мышцы, ткнул заточкой в шрам и начал резать – осторожно. Но кровищи оказалось много. Ничего, пускай пока течёт, сердито думал Колян, ковыряясь заточкой всё глубже и глубже. Так он ковырял, ковырял… И зацепил-таки! И начал доставать!

И вот достал. Это была небольшая фиговина, непонятно из чего сделанная, но довольно крепкая, такую в мягкой земле не раздавишь. Поэтому Колян не стал топтать её ногой, а сперва её малость оттёр, после сунул в рот, на коренные зубы, они широкие, удобные, сжал челюсти, потом ещё раз, ещё, а потом ударил снизу кулаком – и сдатчик хрустнул и лопнул, и раздавился на части. Колян сдвинул части языком и выплюнул. Вот теперь хрен вам, а не сдатчик, сволочи, теперь ищите меня, заищитесь, злорадно подумал Колян и даже негромко засмеялся, но быстро опомнился и посмотрел на руку. Рука была в крови, кровь продолжала течь. Здоровенный будет шрам, с гордостью подумал Колян, не меньше, чем у Генерала. И сжал рану левой рукой, немного подождал, потом наклонился, сорвал с земли лист пошире, рассмотрел его, прилепил к ране, застегнул рукав, взял коробку и пошёл. Шёл и улыбался – просто улыбался, был собой доволен, шёл домой, нёс Милке туфельки, Милка будет очень рада, вот и всё, о чём он тогда думал.

А потом он и об этом думать перестал, а просто шёл себе по лесу, просто спешил домой, и всё. Так он прошёл уже больше половины дороги, уже миновал то место, где утром встретил Байщика, а после и то, где на него налетел вертихвост. После прошёл ещё шагов немало…

И вдруг подумал: дома его ждут. Дома засада. Убить его хотят, вот что! И засада там давно, а Милка ничего не знает, она легла спать, а запереться забыла. Да это, впрочем, и неважно, она им не нужна, они же за ним пришли, они его убьют, у них такая команда: убить! И убьют. Поэтому надо тикать, пока не поздно, разворачиваться и тикать куда попало! Он же чует: там засада!

Но это он так только думал, а сам по-прежнему шёл прямо к дому. Ему было очень страшно, он понимал, нужно тикать, Милка – городская дура, их там, этих Милок, столько, что не сосчитать, надо будет, сходит и возьмёт себе другую, а пока тикать надо немедленно, любой ценой тикать!