День 1
Поесть нормально не удалось, за ночь керосинка выжгла все топливо и погасла. Кости ломило от холода и сырости. Я проковылял к пакету с домашней едой, что подготовила жена брата, и наугад вытащил пирожок.
Съесть пирожок не представлялось возможным – на зубах скрипели хрусталики льда.
Трекер настойчиво требовал от меня прием таблеток. Тихо ругаясь сквозь зубы, я потрошил пакеты, пытаясь найти синий контейнер с лекарством.
– Твою мать, – я начал распаляться. – Где ты, падла?!
Мозгом я понимал, что злиться нужно на себя, ведь именно я вчера его куда-то сунул, но злость рвалась наружу.
Я рычал как раненый зверь и швырял ветхие "венские" стулья, что в количестве дюжины, какая ирония, достались мне в наследство вместе с домом.
Вспышка ярости прошла быстро, я начал задыхаться с непривычки и повалился на холодный пол. Не обращая внимания на довольно громкий писк трекера, я уснул.
День 2
А был ли он, первый день? Я уже не понимал ни черта. Я бродил по деревне, ломая заборы на дрова. Я был голоден и замерз. Третий пропуск таблетки – первое предупреждение от клиники, при повторном пропуске – блок пациента, что влечет за собой потерю вложенных в лечение средств.
А сколько их вложено? Миллион? Два? Плевать, родня мне не простит и рубля.
В печке весело запылал огонь, комната заполнилась едким горьким дымом. Блюя под крыльцо я вспомнил, что бабка всегда говорила "печку-то прогреть надо, сначала малый огонь, а как тяпло пойдёть, вали, сколько влезет".
Я рассмеялся от ощущения, что очень живо представил себе бабку, смешно выговаривающую слова.
Бабка, Прасковья Петровна, большая, грузная. Из-под юбки, которой всегда виднелись сползшие чулки, которая в любую погоду ходила в валенках и теплом платке.
Я заплакал от воспоминаний и словно почувствовал ее теплую и большую ладонь на голове.
– Ну, что Пятрусь, – я услышал ее голос, – опять набядокурил, поросёнок?
– Ага, – я шмыгнул носом и вытер его рукавом.
– Ну, что ж ты будешь делать то! – Возмутилась бабка. – Скока раз тебе твердить, не надо рукавом соплю то тереть!
Слезы моментально высохли у меня на лице. Я медленно повернулся.
Бабка стояла в метре от меня, уперев пухлые ладони в бока, скрытые кучей кофт, поверх которых была натянута ее любимая меховая "куцавейка".
– Чаво вылупился?
Я осел в снег, не веря происходящему.
– Ба, ты ж того…, – я покрутил пальцами в воздухе.
– Чаво таво? – Бабка насупилась.
Я шумно сглотнул слюну.
– Померла. Уж как лет десять на погосте лежишь.
– Вот охальник! – Она в сердцах плюнула и, недовольно бурча, потопала по расчищенной от снега дорожке, что вела к хлеву.
– Вот как есть, охальник! – Повторила бабка и скрылась в сарае.
Дрожащими пальцами я достал сигарету и закурил, сидя в снегу. Мой мозг лихорадочно пытался найти рациональное объяснение происходящему, но каждый раз все сводилось к галлюцинациям и алкогольному делирию.
– Ах, ты, едрить-мадрить! Он ишшо и курить начал! – Тихо подкравшаяся бабка огрела меня тряпкой по шее. – Вот уж я мамке то расскажу! От она тебя отлупит!
Я рванул в дом, спасаясь от галлюцинации.
Пока мое тело на автомате металось в дымной комнате, я думал о происходящем.
Когда ноги поднесли меня к порогу распахнутой настежь двери и в глаза ударил солнечный свет, отраженный от ледяного поля, я осознал, что сжимаю в руках отцовскую двустволку.
– Собственно, – мой голос стал хриплым и мне незнакомым, – если это галлюцинации на фоне алкогольного делирия, то оружие ей повредить не может? Нет, не может.
Я осторожно вышел на крыльцо и осмотрел окрестности.
– А если нет? – Я вел с собой разговор, что бы не сойти с ума окончательно. – Бред, это просто "белка". Сколько бухал? Год, два? Почти три. Вот и результат.
Бабка исчезла из двора. Ее не было и в доме и многочисленных сараях. Однако аккуратно почищенные от снега дорожки навевали тоску.
Трекер зло завибрировал, требуя отчета о выпитой таблетке.