Семейная история

ИСТОРИЯ РОДА ЗУБОВЫХ – МОИСЕЕВЫХ

…Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном…

М. В. Ломоносов

Сибирь. Огромная и до сих пор малонаселённая территория. Суровые условия и огромные природные богатства. Край безграничного простора и вековое место ссылки. Какие ещё образы возникают в сознании человека, произносящего это короткое, но завораживающее слово – Сибирь? Тем, чья жизнь непосредственно с ней не связана, скорее всего, мало что ещё придёт в голову, кроме этих стереотипных представлений. Столетиями они являлись знаковыми для Европейской России в обозначении той части страны, которая находилась от её столиц дальше, чем чужие земли западного мира. Но что ответят на это сибиряки? Те, у кого на действительно бескрайних сибирских просторах есть то единственное место, с которого для всех начинается жизнь, – их малая родина? Дом в деревне или городе, из которого тебя провожала в школу мать. Семейный стол, за которым по праздникам собирались гости. Погост, на котором могилы предков. Это не абстрактная точка на карте. Это семейная история, без которой не было бы никого из нас, и без знания которой мы обеднеем духовно. И стоит только ею заняться, как далёкие места становятся ближе, а забытые пращуры из глубины веков сами рассказывают о своей жизни, такой же значимой когда-то, как и наша собственная сейчас.

История освоения Сибири началась задолго до прихода туда казачьих отрядов и стрелецких полков Русского царства. Академик А. П. Окладников вообще считал Сибирь одним из центров антропогенеза, то есть формирования человека разумного. Приблизительно за 12000 лет до нашей эры на месте небольшой деревни Черноозерье в нынешнем Саргатском районе уже существовали стоянки людей позднего палеолита. В её окрестностях находится 17 археологических памятников, могильных курганов^[171]. Именно в них были обнаружены уникальные находки, предметы искусства – пока единственные для палеолита Западной Сибири. Это остатки двух костяных диадем с зашлифованной лицевой поверхностью. В них просверлены сквозные отверстия для крепления к головному убору. По краям диадемы орнаментированы зигзагообразной линией. Великолепным образцом косторезного искусства является кинжал. Символы его древних костяных узоров, по мнению учёных, служили для охотников календарём. Этот древнейший календарь Сибири в три раза старше египетских пирамид. По нему древние люди могли определять наступление праздников и сезонов охоты, высчитывать даты рождения детей. Принадлежал он, по-видимому, вождю или колдуну и служил атрибутом власти^[172]. Много веков прошло с тех пор.

Русские люди, первопроходцы и первопоселенцы российской Сибири, попадали в неё разными путями. В общероссийском масштабе этот процесс начался более четырёхсот лет назад, когда казачьи отряды Ермака и вслед за ними царские стрелецкие сотни покоряли этот край, даже тогда совсем не такой безлюдный, как кажется. В 1555 году правитель Сибирского ханства Едигер признал зависимость от Русского царства, однако обещанную дань платить в полном объёме не торопился. А вскоре потомок Чингиз-хана Кучум захватил власть, казнил Едигера и не только прекратил платить ясак^[173], но и посылал своих воинов в походы вплоть до Перми, где они не на шутку потревожили владения купцов Строгановых. Те не замедлили отреагировать на угрозу себе и государству в целом и пригласили на защиту казачьи отряды под руководством выходца то ли с Волги, то ли с Дона, то ли с реки Чусовой^[174] Ермака Тимофеевича с сотоварищами Иваном Кольцо, Никитой Паном, Богданом Брязгой. Ермак не ограничился укреплением русских поселений, но сам с дружиной из 500–800 человек в 1581 году отправился за Урал, во владения Кучума. Такие набеги были в обычае казаков – обычно они и не ставили никого об этом в известность, действуя по собственной инициативе. Так было и сейчас. Но именно с этого похода принято начинать историю освоения русскими Сибири. После нескольких сражений Кучум, вероятно, горько пожалел, что отправил лучших своих воинов в набег на Пермь – он был разбит, и Ермак занял «столицу» его ханства, Кашлык. Только после этого казаки известили о своих подвигах царя Ивана Грозного.

Стычки и сражения с местным татарским населением продолжались с переменным успехом. Товарищи Ермака погибали в них один за другим, а в 1585 году и его самого настиг трагический конец. Но присоединение Сибири уже ничто не могло остановить – на помощь оставшимся там казакам были посланы и другие «служилые люди», то есть войска Русского царства: стрельцы, казаки пешие и конные, казаки Литовского списка^[175] и Черкасской сотни^[176], позже – драгуны и рейтары^[177].

Вслед за казаками и стрельцами потянулись крестьяне, кто добровольно, уповая на обилие земли, кто – по воле помещика или суда. Православная Церковь приложила немало усилий, чтобы поддержать неуклонное продвижение на Восток крещением местных народов. По трактам, по берегам рек возникали укреплённые поселения, от них тянулись новые нити – к деревням-станам (станцам). Не была исключением и огромная территория Западной Сибири. Плодородные земли нынешнего Саргатского района Омской области долго оставались «дикими», то есть свободными от хозяйственного освоения людьми, будь то коренное население или «пришлые». Хотя стоит заметить, что в XV веке в русских летописях местоположение «Сибирской земли» довольно чётко характеризуется именно районом по нижнему течению Тобола и среднему течению Иртыша. Изумительная природа этого края с её ковыльными равнинами, рощами вековых берёз, островками хвойного бора, множеством озёр, обширными лугами, конечно же, будила надежды у крестьян, желающих поселиться на новых землях и обрести наконец-то крепкое хозяйство. Но вечная красота таила и постоянную опасность. Прежде всего, сохранялась угроза нападения кочевых народов, особенно тех, кто ещё формально не признал владычества России. После основания Тобольска (1587) под его административную власть попали земли вверх по Иртышу, населённые в том числе аялынскими^[178] татарами, чьи немногочисленные юрты располагались по реке Таре. Они приходили к озёрам и урочищам края на охоту и рыбную ловлю. Оседлых татарских селений в ту пору в нынешнем Саргатском районе практически не было, пашен тоже, и непосредственного вытеснения русскими коренного населения не произошло – невозделанной земли в Западной Сибири было достаточно.

Одними из самых первых, а по сибирским представлениям, древних тарских казачьих родов являются Зубовы, Красноусовы, Урлаповы – предки С. А. и Е. А. Никифоровых по материнской линии. Начать стоит с рода Красноусовых, поскольку с наибольшей вероятностью именно его представители пришли в Сибирь с отрядами Ермака или сразу после них, то есть были в рядах самых первых русских воинов и землепашцев этого края. Фамилия Красноусов явно образована от прозвища Красноус, то есть «красный ус». Можно предположить, что Красноусом прозвали человека с рыжими усами. Однако на Руси у слова «красный» было ещё значение «красивый». Красным могли прозвать и румяного человека. Существовало ещё одно, диалектное значение этого слова – «беспечный». Таким образом, прозвище, в состав которого входило слово «красный», могло указывать как на внешность, так и на характер человека. Красноус со временем получил фамилию Красноусов. По устным преданиям, все сибирские Красноусовы – из так называемых челдонов^[179]. Их предки пришли «в челнах с Дона», то есть в отрядах Ермака. Но эта версия оспаривается исследователями^[180] и принимается за народную легенду, хотя если сам Ермак происходил с Дона, оттуда же должны были быть и большинство его товарищей.

Представители сибирского рода Красноусовых встречаются в архивных документах с 1613 года – года утверждения династии Романовых на российском престоле, со времени, когда всего 18 лет прошло после основания князем-рюриковичем^[181] Андреем Васильевичем Елецким города Тары.

Герб г. Тары

Герб г. Омска 1782 г.

Герб Тобольской губернии

С большой степенью вероятности можно утверждать, что Красноусовы (Фёдор Красноус [1810] и др.) пришли в Сибирь в конце XVI в. если не с Ермаком, то вместе с князем Елецким в числе московских, казанских стрельцов и польских казаков и построили город Тару. При воеводе Андрее Воейкове 20 августа 1598 года в Ирменском сражении^[182] Красноусовы в рядах 400 казаков окончательно разгромили войска Кучума, взяли в плен его сыновей, жён и дочерей^[183]. Сам Кучум опять сумел убежать, но вскоре погиб. Эта победа имела масштабные последствия: на верность русскому царю присягнули все без исключения западносибирские кочевые и оседлые племена. Сибирское ханство перестало существовать де-факто и де-юре, а через несколько лет, после смерти последнего сына Кучума – и номинально.

В росписи жалования за царскую службу тарским служивым людям государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руси значится конный казак Петрушка Фёдоров Красноус [1809], которому дают 2 рубля за то, что «…он бился явственно, убил мужика, да двух мужиков ранил, под мужиком коня убил»^[184]. Помимо Петрушки, в именной книге 1626 года «о раздаче жалования всякого звания служилым людям города Тарска» обнаруживаются ещё Ивашка и Козел Красноусовы^[185]. Холостой Кирюшка Петров (возможно, сын Петрушки и внук Фёдора?) Красноусов[1808] в 1640 году зачисляется стрельцом на казачью службу в сотню Харламова на место бежавшего неизвестно куда Ямщикова Васьки^[186]. С этого момента линия Красноусовых – прямых предков С. А. Никифорова – подтверждается документально. Согласно тарской Дозорной книге 1701 года, в деревне Усть-Ошинской^[187], где в то время была Ильинская часовня, уже крепко хозяйствовал сын Кирилла Яков[1807] с семьёй: «…казачей сын Якушко Кирилов сын Красноусов сказался, родом де он, Якушко, тарчанин, казачей сын. У него дети Матюшка осми лет, Ивашко шти лет, Матюшка полугоду. Скота две лошади да корова. А пашни у него паханые, полторы десятины в поле, а в дву по тому ж. Да непаханой земли и пустоши девять десятин. В межах та ево пашня подле Оши реки, от Агалачю, от мысу, от чернова куста вверх по реке Оше, вкруг через валтов до баяраку Коюрлыбаш вышло ис-под бугра Алагача, по тот бугор вкруг валтов. Владеет по закладной Коурдацкой волости ясашного татарина Атуманая Буранчиева з 205-го году. И с той пахоты платит в казну великого Государя выдельной хлеб – пятой сноп. Сенных у него покосов около поль на сто копен. И по указу великого Государя платить ему, Якушку з детьми, за пахоту ево вместо выделу в казну великого Государя отсыпным хлебом: четь с полуосьминою ржи, овса то ж»^[188].

Самый первый из известных предков рода Зубовых – тарский конный казак Иван Зубов^[189][1802], предположительно родившийся в середине XVII в., а его сын Матвей[1801] в самом конце XVII в. уже проживал в деревне Свидерской (она же Зубова), которая была расположена над речкой Ошей^[190]. Необходимо отметить, что по мере уменьшения военной опасности и сопротивления местных сибирских племён всё больше служивых людей, казаков оседали на земле, получали надел и постепенно становились по роду деятельности такими же крестьянами, как и другие поселенцы.

Фамилия Зубов относится к очень распространённому типу образованных от мирских имён-прозвищ или некалендарных имён. Традиция давать человеку индивидуальное прозвище в дополнение к имени, полученному при крещении, существовала у славян издревле. Эту роль часто выполняли древние наименования, образованные в соответствии с языческой традицией иносказательного обращения к людям. Так, человека могли звать по части его тела – Лоб, Губа, Голова. В ряду подобных имён бытовали в старину и прозвища, образованные при помощи различных суффиксов от слова «зуб». Вероятно, ими награждали когда-то людей с крепкими, болышими зубами, но могли так на звать и насмешливого спорщика, которому «на голодный зуб не попадайся». Так и родоначальник фамилии Зубовых мог получить мирское имя Зуб за внешность, силу и крепкое здоровье или за какие-то черты своего характера.

Фрагмент карты 1780 года с местоположением деревни Зубова

Первые фамилии поначалу обозначали отчество, принадлежность к роду, что передавалось при помощи определённых суффиксов. При образовании фамилии Зубов использовался русский суффикс – ов, поэтому первые носители фамилии были просто детьми некоего Зуба. Оформляться такие фамилии начали уже с XVI в. в поземельных переписных книгах («писцовых книгах») податного населения, где, согласно царским указам, требовалось учитывать лиц мужского пола по именам, с именем или прозвищем отца. В исторических документах упоминается несколько дворянских и графских родов Зубовых, известных приблизительно с XV века. Так, род Зубовых записан в родословных книгах Вологодской (там была Зубова волость, откуда по преданию и пришли первые Зубовы в Сибирь)^[191], Нижегородской, Санкт-Петербургской и Ковенской губерний. «С известной долей осторожности, можно предположить, что фамилии с основой «зуб» были достаточно широко распространены на территории Русского Севера. В пользу этого предположения говорят наименования населённых пунктов, упоминание фамилии Зубовых в переписных книгах и документах XVII века, в частности, в Вологодской области. <…> Первый сибирский предок нашего рода Зубовых переселился из-под Великого Устюга в Сибирь и «встал в пашню» во владениях Тобольского архиерейского дома после 1637 года»^[192]. Крестьяне Зубовы могли быть переведены перед переселением в Сибирь в казаки и присланы на рубеже XVI–XVII вв. в Сибирь в составе первых воинских отрядов. Но это прозвище было чрезвычайно распространено и среди исконных казаков, поэтому первые Зубовы могли прийти в Сибирь и с Волги, Дона или Урала.

Жил Матвей Иванов Зубов [1801] в 1701 году в Свидерской-Зубовой вместе с двухлетним сыном Дмитрием[1752] (Митькой), пашни и сенных покосов у него не было, в отличие от остальных трёх семей Зубовых в этой деревне, но все они, вероятно, были друг с другом в какой-то степени родства. Рыбу, как и другие жители деревни, ловил Матвей на озере Каюрлинском^[193]. В 1747 году семья уже почти 50-летнего Дмитрия Матвеева Зубова по-прежнему проживает в той же деревне Зубова Ложникова погоста вместе с семьёй родного брата Степана[1751]. За это время у Дмитрия и его жены Арины Семёновой [1753] (дочери некоего Семёна[1803]) родились сыновья: Яков[1646], Борис[1649], Степан[1653] и Михаил[1651]. У брата Дмитрия Степана тоже появились дети: Осип [1639] и Ларион^[194][1641]. Глава семьи Дмитрий умер в 1759 году, ещё раньше ушёл в мир иной его брат Степан. А средний сын Дмитрия Степан Зубов[1653] к 1762 году уже женат на 25-летней Параскеве Матвеевой [1654] (дочери некоего Матвея [1754]). Именно им было суждено покинуть родную деревню первопоселенцев Зубовых, Свидерских, Телятниковых и др. и переехать на новое место, в село Карасукское – вероятно, с целью обзавестись более крепким крестьянским хозяйством, пашней и покосами.

Запись о братьях Зубовых и их детях в ревизской сказке 1762 года^[195]

В 1701 году основную часть всё ещё немногочисленного русского населения в Сибири по-прежнему составляли служилые люди. Крестьян было мало, и проживали они в основном в Аевской, Бергамакской и Такмыкской слободах Тарского уезда. По-настоящему осваивать этот край стали после 1716 года, с начала постройки основного рубежа российского присутствия в Западной Сибири – Омской крепости. Для её сухопутной связи с Тарой, первым русским поселением в современной Омской области (1594), которое располагалось почти на 300 вёрст севернее, стали прокладывать дороги, и основной тракт проходил по восточному берегу Иртыша. Там и возник ряд укреплённых деревень: Бе(и?)теинская, Крутиха, Серебренная, Пустынная и другие. Многие названия-топонимы говорят сами за себя. Тарский уезд поставлял тогда в Центральную Россию в виде дани-ясака в основном пушнину, особенно ценился мех бобра и соболя. Но русские переселенцы приносили с собой в эти края главное – хлебопашество, сельскохозяйственную обработку земли, оседлый образ жизни.

«В правительственных кругах России в XVIII веке бытовало мнение, что источник силы и богатства государства – в густоте и многочисленности населения. Поскольку жители империи были размещены неравномерно и существовали малонаселённые районы, то, по мысли государственных чиновников, следовало колонизовать эти территории с целью увеличения доходов казны и укрепления обороны окраин. Осуществлять же подобные мероприятия следовало «без лишнего казённого расходования»»^[196]. В 1753 году вышел указ, положивший официальное начало представлениям о Сибири как месте ссылки: ею отныне могла быть заменена смертная казнь^[197]. А в 1760 году появился указ «О приёме в Сибирь на поселение от помещиков, дворцовых, синодальных, монастырских, купеческих и государственных крестьян с зачётом их за рекруты и о платеже из казны за жён и детей обоего пола тех отправляемых крестьян по наречённой в сем указе цене»^[198]. В этом документе было предложено простое решение сразу нескольких задач: и необходимости заселения новых земель, и обеспечения их рабочей силой, и избавления владельца от чем-то неугодных крестьян, да ещё с зачётом их как рекрутов с выплатой компенсации за жён и детей! Ссылка на каторгу или на вечное поселение в Сибирь (после битья кнутом) становится заурядным делом, и наказывали так за самые различные провинности: за «худые слова» в адрес помещика, за мелкое воровство, за плохое поведение и т. п. Крестьянин мог даже ничем не вызвать недовольства, его владелец просто пытался заработать быстрые деньги на его многодетной семье. Часто ссылались люди пожилые, немощные и совершенно непригодные к хлебопашеству или иным работам. Женщин было меньше, чем мужчин.

В 1759 году по всей Тобольской губернии был объявлен указ генерал-губернатора Ф. И. Соймонова о разрешении переселяться в Абацкую степь^[199]. В 1764 году из Омской крепости донесли, что для дальнейшего освоения Абацкой степи «с прошлого 1763 года по указу правительственного Сената от Тюкалинского до Тантуровского станца началось расселение прибывающих в новые деревни посельщиков»^[200]. Больше всего желающих объявилось в Тарском уезде. Группами селяне переезжали на соседние свободные участки, с которыми они были хорошо знакомы. Более смелые отважились отправиться южнее Большой речки. В 1762 году сообщалось, что такмыцкие мужики основывают деревни на реках Ингалы, Карасук и у озера Могильного^[201]. Однако в переписи 1762 года новых деревень в этих местах ещё не зарегистрировано, так как заселение и возведение домов шло медленно^[202]. Потомки тарских казаков очень осмотрительно относились к переселениям. Они переезжали, лишь твёрдо убедившись, что труд на новых землях будет давать более значительные результаты с выгодой для себя и детей. И хотя на это шли наиболее сильные, решительные, инициативные и трудолюбивые люди, но и у них распашка участков, постройка жилищ и переезд на новое место занимали несколько лет. Степан и Прасковья Зубовы поселились в селе Карасукском^[203], а ревизия, проведённая в 1782 году, констатирует, что к этому времени в семье уже росли две дочки (Степанида[1428] и Дарья[1431]) и два сына (Дмитрий[1433] и Пётр[1429])^[204].

Переселение в Сибирь никогда не носило массового характера, но миграция из Европейской России и Урала не прекращалась. Прибывающие зимой размещались по старым деревням, а с весны 1764 года началось освоение земель, отведённых для новых селений. В документах военно-походной канцелярии командующего Сибирскими укреплёнными линиями генерал-майора Х. Х. Киндермана сохранилась опись с детально произведёнными описаниями урочищ, при которых будут образованы новые деревни-станцы. Отмечалось, что от Тюкалинской слободы до деревни Крупянки по Абацкой степи для учреждения почтовой дороги будут поселены присылаемые из Великороссии посельщики во вновь образованные деревни – почтовые и ямские станцы. На каждую семью будут отведены 15 десятин пахотной земли, а сенных покосов по 150 копен^[205]. И по линии почтового тракта были запроектированы для поселения деревни: Баженовская, Нагибинская, Посельско-Саргатская, Крупянская, Нижнеомская, Еланская.

Переселенцы из Курской губернии. К.А. Трутовский. 1864

Осенью 1764 года по первому снегу в район озера Жилого пришла партия высланных из европейской части России крестьян. Среди них находились и предки С. А. Никифорова по материнской линии, и, в отличие от практически «чистокровно» казачьего рода Зубовых-Красноусовых, ими были потомственные крестьяне-землепашцы Моисеевы-Гусевы. То были выходцы из Московской, Новгородской, Белогорской, Казанской, Воронежской и Нижегородской губерний. Как показывает анализ метрических записей Димитриевской церкви села Битеинского с 1764 по 1767 год, у переселенцев были фамилии Тимофеевых, Иваниных, Никоновых, Тисаревых, Трофимовых, Милицыных, Кирилловых, Алексеевых, Гадаловых, Меркуловых, Архиповых, Гусевых, Поскребышевых, Моисеевых, Бахиных и др. Все они поселились во вновь образованной деревне с названием Баженовская (Баженова) и были зачислены в подушный оклад^[206], то есть обложены податью, но только с 7 июля 1768 года. К 1782 году из 15-ти ранее известных по метрикам поселенческих семейств в деревне Баженовой остались только 7, но добавилось много новых. Среди них мы находим и холостого в то время 25-летнего Николая Моисеева[1773] (род. 1739)^[207]. Документы по его родительской семье и пути миграции найти не удалось.

Фрагмент записи о вновь образованной деревне Баженовой на озере Жилом^[208]

По сводке, составленной в марте 1767 года, в селениях, где размещались ссыльные «в счёт рекрутов», находилось^[209]:

Местоположение деревни Баженовой на карте 1784 года

После расставания с «отчиной», длинной и тяжёлой дороги непросто жилось поселенцам и на новом необжитом месте. Деньги, которые отпускала им казна на устройство, разворовывались офицерами-смотрителями. В 1767 году староста деревни Баженовой Дубровин, вконец отчаявшись, подал от имени жителей жалобу на поручика Колмакова, который «чинил им многие обиды и притеснения», и привёл немаленькую сумму, незаконно удержанную с посельщиков – 126 рублей 44 копейки за три года^[210]. Битьё плетьми, всяческие поборы, взяточничество, казнокрадство – такие «методы управления» были в то время со стороны офицеров-смотрителей крестьянских деревень не такой уж редкостью. Всё это ставило поселенцев в крайне тяжёлое положение, подрывало неустроенное хозяйство, губило лошадей и домашний скот – если он, конечно, был… Поселенцы и их жёны обязаны были исполнять всю работу по дому у смотрителя: пахать его огород, ловить рыбу к его столу, прясть, шить, мыть и т. д. Случившийся зимой 1765 года голод ещё больше ухудшил положение первопоселенцев в Баженовой.

Но жизнь шла своим чередом, для её продолжения и для выживания вообще молодёжи надо было создавать семьи. 8 июля 1767 года в церкви села Битеинское (в Баженовой храма ещё не было) первым браком венчается 28-летний Николай Моисеев[1773] с 20-летней девицей Анисьей (имя перепутано дьячком, далее в ревизиях – Агафья) Максимовой Гусевой^[211][1772].

Фрагмент метрической книги Свято- Димитриевской церкви села Битеинское за 1767 год с записью

Родительская семья Агафьи во главе с Максимом Петровым Гусевым [1812] и женой его Дарьей Алексеевой[1813] (в девичестве Алёшиной)^[212] также поселилась в Баженовой. Они прибыли из деревни Бутырки Воронежской (позже – Рязанской) губернии города Решска (современный Ряжск), Дарья вышла замуж из села Ивановского Алёшинского стана. Те земли принадлежали семье помещиков Ознобишиных, в частности, Петру Михайловичу Ознобишину, поручику лейб-гвардии Преображенского полка^[213]. Ознобишины – старинный польско-русский дворянский род, Пётр (род. 1712) представлял его двенадцатое колено, 11 июня 1766 года ему было пожаловано имение в Ряжском уезде, из которого, вероятно, и была отправлена в Сибирь семья Максима Гусева. А к своим владениям в 1775 году Ознобишин прикупил ещё поместье П. Г. Шишкина в Диком Поле, тоже под Ряжском. Впрочем, если бы Гусевы не оказались в Сибири, вряд ли сохранилась бы возможность так точно реконструировать родословное древо семьи Моисеевых – ведь только в Сибири бывших крепостных начали писать с отчествами и «прозвищами», то есть фамилиями. Возможно, что сам Николай Моисеев крепостным и не был, а был монастырским или черносошным (государственным) крестьянином. Таких уже с XVI века пытались записывать с фамилиями и в Европейской России. К сожалению, отчество Николая в архивных записях отсутствует.

К 1782 году семья Николая и Агафьи Моисеевых уже насчитывала трёх детей: двух старших девочек и сына Евдокима [1684] (род. 31.07.1776)^[214]. Ещё двое детей, Иван[1679] и Федосья[1680], умерли в младенчестве^[215], что было по тем временам скорее обыденностью, чем исключением. В это время, по ревизии 1782 года, в Баженовой проживало 404 мужских и 386 женских «душ».

Само название деревни, по легенде, произошло от фамилии некоего охотника-рыбака Баженова, поселившегося в этих местах давным-давно. Старожилы рассказывали, будто этот Баженов промышлял рыбной ловлей, жил в землянке, вырытой на крутом склоне Галкиной горы^[216]. По другим источникам, первого жителя этих мест звали Прокопий Баженов, который некогда на высоком южном берегу озера построил добротное охотничье зимовье. Так это или нет, но, по мнению исследовательницы демографических процессов в Сибири Н. В. Кабаковой, среди жителей Баженовой изначально преобладали ссыльные крестьяне^[217], что подтверждает история рода Моисеевых. В прилегающих к озеру лесах водились лоси, косули, зайцы, лисы, волки, барсуки, из пернатых – тетерева, куропатки, рябчики и др. В озере было полно рыбы – жёлтого карася. Вскоре на берегу, услышав про охотничье и рыбное изобилие, обосновались и другие люди, но уже на постоянное проживание. И через два года было зарегистрировано селение с названием Баженово (Баженова), а озеро стало именоваться Жилым^[218]. Рыболовством баженовцы активно занимались и дальше. Воду для питья тоже поначалу брали из озёр Жилого и Истюшкина.

За прошедшие до 1782 года 18 лет с начала истории деревни Баженовой произошли большие изменения как в Западной Сибири в целом, так и на территории нынешнего Саргатского района. Почти одновременно с образованием Баженовой недалеко от неё возникли ещё 2 поселения: Нагибино и Посельско-Сар гатское. Затем появились деревни Аксеново, Интенис, Карманово, Индеры и другие. В 1817 году в районе было уже 22 селения, а в них 2910 душ^[219]. Ссыльные посельщики, «старожильные» крестьяне-переселенцы, переехавшие из других деревень и сёл, немало потрудились, чтобы освоить и распахать некогда дикие места, потеснить лес и раскорчевать участки пашен. Надо сказать, основатели деревень выбирали хорошие места для поселения, строили крепкие жилища, укрывающие от суровых зим, поднимали хозяйство и даже находили время для украшения своих домов. Среди таких трудолюбивых баженовских крестьян была и большая семья Николая Моисеева. Особо зажиточными Моисеевы, пожалуй, никогда не стали – уж очень много в каждом поколении рождалось детей, но все они неустанно занимались крестьянским делом, плели свою семейную историю и историю своего рода.

В описаниях хлебопашества в Тарском уезде 1790 и 1803 годов землемер Василий Филимонов не только дал подробное описание повседневных забот поселенцев, но не скрыл и своего восхищения крестьянками: «Пашут землю сохами на лошадях по два раза, а боронят боронами с железными и деревянными зубьями. Пашут на три поля, которые называются озимое, яровое и паровое, <…> Пашут некоторые семьи от 5-ти, а другие и до 25-ти десятин, <…> Лошадей имеют от 5-ти и до 30 и более, рогатого скота от 5 до 25, овец от 5 до 40, свиней от 5 до 15. Женщины так же недурны, упражняются в летнее время вообще с мужчинами на жатве хлеба и в уборке оного с поля, а также и сено приготовляют, упражняются в сажании и собрании огородных овощей»^[220].

Обустраивались крестьяне основательно и надолго. Поколениями жили в одном селе, роднясь друг с другом. Свой дом, своё хозяйство, достаток – таков был простой и ясный идеал, к которому стремились все. «Первоначально строили небольшие курные избушки, потом возводили вошедшие в обычай двух- или трёхкамерные дома. На другой стороне уличной линии – амбар. Между домом и амбаром ворота и заплоты. В глубине усадьбы – сараи, хлева, завозня, пригоны для содержания скота, сенник и другие подсобные помещения»^[221]. В избе особое место занимала глинобитная русская печь-кормилица.

Дом семьи Мамонтовых – один из старейших в Сибири. В похожих избах жили первые известные предки Зубовых, Моисеевых, Красноусовых, Неждановых…

Усадьба зажиточного крестьянина XVIII в.

Одежда строго делилась на повседневную и нарядную, у большинства крестьян была неброской, но удобной и тёплой. Хотя, конечно, были и в их среде доморощенные щёголи и щеголихи, подчёркивавшие так свой достаток: «Которые побогаче, те носят в праздник зипуны из иностранных сукон, а скудные из серого и чёрного сукна домотканных, а в будни все вообще сермяжные из ниток и шерсти домотканные. Зимой носят овчинные шубы такова ж покроя, праздничные крытые лаковыми ж сукнами и опушены бобром сибирским или выдрою, а в будни вообще ходят в овчинных нагольных шубах, подпоясываются в праздники зажиточные шёлковыми разноцветными кушаками, а в будни все вообще домотканными шерстяными пёстрыми кушаками. <…> Женщины, кои побогаче, носят сарафаны гранитуровые и тафтяные, с шёлковыми на переде кружевами и до подолу пуговицами серебряными и маржанными, а которые помоложе, носят ис тех же материй шушуны и юбки, а скудные в китайчатых кумачовых и вахтовых. В будни же вообще в сарафанах холщовых, крашенных дубом и сандалом…»^[222] Учитывая, что почти весь такой гардероб изготавливался «на дому», у крестьянских женщин и девушек явно не было времени сидеть без дела, да и у мужчин-обувщиков работы хватало.

Моисеевы, Зубовы и сотни других семей заботились о продолжении своего рода. Уникальная сохранность церковных метрических книг в Сибири даёт возможность проследить генеалогию крестьян до мелочей, учитывая, что жён и мужей они обычно находили в пределах своего села и – хотя редко – в соседних. Так, женой Дмитрия Стефанова Зубова^[223][1433] становится жительница деревни Черноозёрной Анна Иванова Калашникова^[224][1434], дочь Ивана Петрова Калашникова^[225][1655], семья которого также в числе первых поселенцев приехала в деревню Чередовую Знаменского погоста, самому Ивану было тогда 20 лет. Потом он осел в деревне Черноозёрной, возможно, после женитьбы на некой Анастасии Ивановой [1656] (дочери некоего Ивана[1756])^[226]. Этот род происходил от служилых людей, а фамилия Калашников образовалась от прозвища Калашник, то есть пекарь, продавец калачей. Она ведёт свою историю из центральных областей русского государства и тоже входит в число старинных русских фамилий, образованных от мирского имени родоначальника. Надо сказать, что державшие лавки в калашных рядах были всегда довольно состоятельной прослойкой городского общества. Уже в XVII веке эта фамилия бытовала и в среде урало-сибирского казачества: «Служилые люди Калашниковы на Верхотурье были калачниками и пряничниками; на Таре Калашниковы больше проявили себя на военно-дипломатическом поприще. Один из них, конный казак Влас, не раз ездил к калмыцким тайшам с предложением мирной торговли. Деятельность его была, по всей вероятности, успешной, если дослужился он в 1626 году уже до звания атамана»^[227].