Сновидец. Трилогия

Сон 14. Вечный солдат

Писателя привел в чувство сильнейший грохот. От испуга он попытался встать, но человек в военной форме ему не позволил, грубо уложив на пол машины. Военный УАЗик мчался по разбитой дороге. Прямо над головой Писателя стрекотал пулемет, установленный на станине. Пулеметчик навалился на оружие всем телом, стараясь прицелиться, но машину болтало слишком сильно. После каждой очереди слышалось недовольство, выражаемое в крайне нецензурной форме.

Всего в машине находилось пять человек, не считая Писателя.

– Сивый, твою дивизию! Ровней держи! – закричал пулеметчик.

– Садись и рули, раз такой умный! Эти черти всю дорогу разворотили! – отозвался водитель.

– А ты не ругай его, Кран. Мы же все равно не успеем, – встрял в разговор солдат, сидящий рядом с пулеметчиком.

– Цыц, Малой! Нам до перевала дотянуть, а там свои прикроют!

– Не дотянем… – солдат отстегнул рожок автомата. Тот был пуст, – у Слона такая же история, – парень, сидевший напротив Малого, печально кивнул.

Мотор ревел изо всех сил. Время от времени рядом с машиной что-то взрывалось, накрывая сидящих в ней людей землей и камнями.

– Кран! Кажись, с Лютым беда, – крикнул водитель, и машину здорово тряхнуло. Писатель понял, что он на войне. И вроде даже среди своих, но против кого война и как он оказался в этой машине, было неизвестно.

– Так и есть! Готов, Лютый! – парень по кличке Слон придерживал уже безжизненное тело, сидящее на переднем сидении.

– Аа-а, твою то ма-а-ать… – закричал водитель, и машину накрыло взрывной волной. Мощный хлопок оглушил Писателя, заставив его зажмуриться. На несколько секунд он перестал ощущать под собой холодный металл автомобиля. Горячее облако пыли окутало его, словно одеяло, не давая вдохнуть. Писатель не слышал грохота кувыркающегося УАЗа. Не слышал, как кричит раненый Слон. Впрочем, в тот момент Слон и сам себя не слышал. Он еще не знал, что лишился правой ноги. Ощущение ожога постепенно превращалось в нестерпимую острую боль. Пыль начала рассеиваться. Писатель обнаружил себя лежащим на боку. В ребра упирались острые камни, сверху лежала помятая дверь автомобиля. Он все видел и почти различал крик солдата, но не мог пошевелиться. Сколько не пытался, тело отказывалось подчиняться.

Метрах в двадцати догорал перевернутый УАЗик, скрывая под собой раздавленное тело Сивого. Прижавшись спиной к огромному камню, сидел истекающий кровью Слон, держа в бледнеющих руках автомат с пустым рожком. Чуть левее ворочался Кран. Его конечности были на месте, но при взрыве он ударился о пулемет, сильно разбив лицо. Рядом с ним находилось тело Лютого. Краем глаза Писатель заметил движение. Почти рядом с ним, за камнем, лицом вниз лежал Малой. Можно было подумать, что он мертв, если бы не периодические вздрагивания. Спустя несколько минут появились два джипа. Люди в масках осматривали место происшествия. Слона убили почти сразу, выстрелом в голову. На всякий случай выстрелили в Крана, затем в Лютого. Писатель ждал, что сейчас и он получит свою пулю, но солдаты его не видели. И только Малой дрожал все сильнее. На расстоянии вытянутой руки слева на земле покоился пулемет. Совсем неповрежденный взрывом, он был единственным оружием против палачей. Малой поднял заплаканное лицо. Взглянул на пулемет и на солдат, и слезы градом потекли по разодранным щекам. Встретившись взглядом с Писателем, Малой что-то прошептал распухшими губами, но тот ничего не понял. Он уже сам был готов подняться, подбежать к оружию, а там – будь что будет. Но тело. Тело отказывалось двигаться. Солдаты сделали несколько снимков и уехали, оставив после себя облако пыли. И, о чудо! Писатель почувствовал, что снова может двигаться. Скинув с себя искореженную дверь, он первым делом направился к Малому.

– Почему? Почему ты не стрелял? – он тряс Малого за грудки.

– Потому, что это сон! – ответил рыдающий парень. Писатель ослабил хватку. – Уже десять лет, в годовщину случившегося, мне снится один и тот же сон. И я ничего не могу изменить. Это сон – в реальности все было страшнее. Я взял этот чертов пулемет, но он не выстрелил. Меня схватили и взяли в плен. Целый год я терпел боль и унижения. Дважды пытался бежать, но меня снова ловили, и все повторялось. Даже самая извращенная фантазия не может нарисовать то, что со мной происходило. Больше всего на свете я жалею о том, что не умер вместе с ними. Однажды, уже во сне, я все-таки взял этот пулемет. Осечка. Палец нажимал на курок вновь и вновь, но выстрелов не было. Это был самый страшный сон. Пережив ужас дважды, я поклялся никогда больше не брать этот пулемет.

Белая полоса ракеты расчертила небо. За перевалом раздался взрыв. Два вертолета, свистя лопастями, пронеслись над головами Писателя и солдата.

– Наши, – грустно произнес Малой.

– Вовремя, – отозвался Писатель.

Сделав несколько заходов, вертолеты скрылись за горизонтом, оставив после себя черную полосу дыма. Он плыл над горными хребтами, развеваясь на ветру, словно пиратский флаг.

Стоя в окружении заснеженных вершин, Писатель пытался не восхищаться их красотой. А они были красивы. Даже эта черная полоса, теперь напоминавшая траурную ленту, не портила красоты. Он знал, что там, за спиной, лежат четыре человека, которые в самом деле, мертвы. И это не совсем сон. Это воспоминание. Красота и мощь, граничащая с болью и страхом.

– А иногда мне снится другой сон. Меня не берут в плен. Я везу тела ребят домой. Груз «двести». Самолет набирает высоту, но его сбивают. Борт разлетается на куски, но я еще жив. Я падаю вниз вместе с горящими обломками. Мимо пролетает гроб, а из него выпадают то Слон, то Кран или Сивый. Только Лютый не снился. Наверное, мы с ним мало общались.

– Не боись, Малой! Это не больно! – они говорят эту фразу, исчезая на сером фоне гор. Я должен был умереть. Должен был. Вся моя жизнь – сплошные воспоминания. Лучше смерть. Я готов молиться всем богам, чтобы они меня забрали, но, кажется, у них другие планы. Я… – Малой замолчал. Писатель заметил на груди мокрое пятно. Солдат медленно прикоснулся к нему, и пальцы окрасились алым цветом.

– Такое мне еще не снилось, – прошептал Малой и рухнул на землю. Не было сомнений в том, что стрелял снайпер. Горы уже не были столь привлекательны. Теперь они выглядели угрожающе. Писатель чувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно повернувшись, он тихо пошел прочь, но не успел сделать и десяти шагов. Боль пронзила грудь, оставив на футболке темное пятно крови. Пуля. Чем жарче становилось в груди, тем иллюзорнее становился мир. Он таял, превращаясь в легкую дымку, унося с собой заложника чужих снов.

Сон 15. Тату

Загони! Заколи!

Разведи на теле ад!

Без наркоза

Прошивай меня иглой!

Черну жженку запали,

Наколи-ка мне партак!

Давай, наколи!

Пока молодой!

(с) Гробовая доска – Партаки

Он брел по пустынной улице. Ветер играл с мусорными пакетами, гоняя их по причудливой траектории. Дома хоть и были исписаны яркими граффити, казались пустыми, безжизненными.

Тощий пес выпрыгнул из мусорного бака, держа в зубах большую белую кость. Животное скрылось во дворе одного из домов, чтобы без помех насладиться добычей или спрятать до лучших времен.

Писатель разглядывал трущобы, и что-то знакомое всплывало в его душе. Нет, он определенно не был здесь. Но место было похожее. Амнезия стерла имена и даты, но места и лица появлялись в голове друг за другом.

Вспомнилась одна юношеская драка. Ребята с окраины не любили чужаков. В то время их никто не любил. Писатель не помнил, как оказался на чужой территории, и что ему было нужно. Он помнил только холодный осенний день. Мелкий дождь моросил с самого утра. Его кеды давно промокли, но он даже не пытался скрыться. У него была цель. Писатель (а тогда он им еще не был) точно знал, куда и зачем идет. Но это было тогда. Сейчас он вообще не имел понятия, где находится и куда направляется.

Если верить воспоминаниям, он пролез под товарным составом, когда его встретили шестеро местных. Они не задавали вопросов. В тот день он так и не достиг своей цели. Сколько его били, Писатель не помнил, так как потерял сознание почти сразу, на втором ударе. Пришел в себя от дикой боли в груди. Как позже выяснилось, ему сломали два ребра. Что-то холодное и жесткое упиралось в шею. Писатель с ужасом осознал, что лежит на рельсах. Должно быть, обидчики надеялись, что состав тронется раньше, чем очнется их жертва. На теле не было живого места. Собравшись с силами, он отполз от состава, раздирая локти и колени острым щебнем. Когда сознание вновь вернулось, он лежал в больничной палате.

Сейчас все было немного иначе. Его тело уже в больнице, а душа бродит по чужому городу, который к тому же еще кому-то снится.

Чуть вдалеке, справа, хлопнула железная дверь. Подойдя поближе, Писатель увидел вход в подвал. Крутые ступени вели в сырую темноту. Где-то там, внизу, слышались голоса. Открыв деревянную дверь, Писатель оказался в большом просторном помещении. Стены украшены причудливыми рисунками. Кошки, змеи, волки, абстракции, изображения святых и прочее, прочее. Глаза разбегались от изобилия. То, что это эскизы татуировок, Писатель понял, когда на одной из стен увидел ряд плакатов, изображающих мужчин и женщин, демонстрирующих свое расписанное тело.

– Наколи, а? Я тебя прошу, ну пожалуйста! – умолял почти плачущий мужской голос.

– Слушай, отстань, а? Я тебе сказал, что негде! Посмотри на себя, ни одного пятна свободного.

Писатель не сразу заметил дверь в стене, увешанной черно-белыми снимками. Она открылась, и в комнату вошел высокий худощавый парень. Его руки, как плети, свисали из кожаной безрукавки. Синие джинсы обтягивали тощие ноги. Его огромные тяжелые ботинки смотрелись смешно и неуместно, но, кажется, он считал свой внешний вид пиком моды. Резким движением руки молодой человек откинул с лица косую челку, и, узрев гостя, замер.

– А ты еще кто? – дистрофик угрожающе покрутил правым запястьем, украшенным браслетом с шипами.

– Я… – Писатель не закончил фразу. Позади дистрофика появилось нечто. Он сразу и не понял, что это человек. Тело имело сине-зеленый цвет с красными пятнами. Сначала Писатель подумал, что это костюм, потом – просто рисунок. Но когда человек вылил на голову (она была абсолютно лысая и покрытая причудливыми узорами) бутылку воды, сомнения отпали. Это были татуировки. Человек улыбнулся. Улыбка, была единственным белым пятном в этом темном море красок.

– Чего молчишь-то? Кто такой, спрашиваю?

– Простите, я, кажется, ошибся дверью, – Писатель развернулся в сторону выхода, но человек с синей кожей остановил его.

– Погоди, погоди. Брат, у нас тут спор вышел. Он говорит, что на мне места нет, а показываю, вот, мол, и вот. Коли, не хочу, а он в отказ. Ты сам посмотри, – мужчина завернул правую штанину до колена, обнажив паутину наколок. На щиколотке виднелось еле заметное пятно, не тронутое чернилами.

– Ну что ты хочешь от меня? – худой развел свои руки – плети.

– Нарисуй Джокера, а? Малюсенького! Ну, пожалуйста!

– Я тебе что, ювелир? За такую мелочь даже браться не буду!

– Желание клиента – закон!

– Иди ты к черту! Здесь я закон! Сказал «нет» – значит нет!

– Ну ты же художник! Лучший из всех, кого я знал! Тебе это дело пяти минут, а мне приятно на всю жизнь. У меня в шестнадцать уже партак был. Кореш делал. Так что ж теперь: тормозить. Коли!

– Я потому лучший, что на ерунду всякую талант не трачу. Мне масштаб нужен, а ты – холст уже исписанный, так что извини. И корешок твой в земле давно, своими картинками червей радует. От рака кожи загнулся, если я не ошибаюсь, вот и тебе туда дорога, если не тормознешься.

– А я смерти не боюсь! Она всегда со мной! – парень хлопнул себя по груди. На почетном месте красовалось изображение смерти. Она стояла в черном плаще, держа в костлявых руках острую, как бритва, косу. Казалось, ее пустые глазницы смотрели прямо на Писателя, отчего он ощутил неприятный холодок.

– Значит, не наколешь?

– Нет!

Взгляд просящего потух. Плечи осунулись, и сам он как-то сгорбился. Собравшись было уходить, мужчина остановился

– Масштаб, говоришь, тебе нужен! Холст чистый? – его голос дрожал, и казалось, что он вот – вот расплачется. – Будет тебе холст! – закричав, мужчина вонзил ногти себе в грудь. Сначала он просто царапал себя до крови, раздирая свою плоть снова и снова. В очередной раз впившись ногтями в тело, он сорвал небольшой кусок кожи. И полетели нарисованные черти и голые женщины. Мужчина кричал, заливая кровью пол и стены, продолжая рвать кожу. И вот, одним движением сорвав лицо, словно маску, он упал, захлебываясь собственной кровью.

От увиденного Писателю сделалось дурно. В глазах помутнело. Крови становилось все больше.

В то время как Писатель едва не терял сознание, татуировщик спокойно наблюдал за происходящим.

– Черт! Двадцать четвертый каталог, рисунок номер сорок восемь. Десятый год. Самая удачная работа. – Мужчина держал обрывок кожи, любуясь изображенным на ней рисунком. И ни чувства сострадания или отвращения не было и в помине. Наоборот, он наслаждался.

Писатель сел на журнальный столик, стараясь не смотреть на истерзанное тело.

– А это церковь в огне. Символ безверия и отчаяния. Торжество зла. Помню, когда я ее набил, за городом сгорел храм. Конечно, случайность, ничего более, но заставило задуматься. Впрочем, я всего лишь исполнитель. Я бы колол ангелов и святых, но людям этого не надо. Редко, очень редко, но такие еще встречаются.

Был у меня один клиент, так он, наоборот, принципиально колол только светлое и положительное. Обрастая святыми, он был подобен иконостасу. Искренне верил, что иконы и храмы защитят его. Бедняга. Наверное, он очень расстроился, когда рак кожи сказал ему привет.

Все его святые сгнили еще до того, как он лег в гроб. Пытались даже обвинить меня, но все оказалось чисто. Репутация стоит того.

Один пытался приблизить себя к раю, другой бредил адом. А что в итоге? Оба остались без кожи. Но, думаю, у первого смерть была лучше. Хотя, если учесть разочарование… Не знаю. Порой душевная боль сильнее плотской.

И не надо говорить, что это все из-за чернил. У меня таких разрисованных десятка два. И ничего. Живут и здравствуют, потому что на теле красота – в голове порядок, – Мастер ходил вокруг окровавленного тела, поднимая и разглядывая фрагменты кожи.

Писатель сидел молча. Его воротило от сладко-соленого запаха крови. Мысль о том, что надо покинуть этот зловещий подвал, пыталась пробиться сквозь оболочку безразличия и усталости. Его клонило в сон, а, может, он снова терял сознание. Он был готов. Декорации менялись, как в театре. Вот только чем закончится его пьеса, Писатель не знал. Рука нащупала потрепанную тетрадь. Половина. Ровно половина была исписана.

Наверное, очень глупо было сидеть в этом подвале, в двух шагах от трупа, и пялиться в грязные страницы. Хозяин тату-салона продолжал что-то бормотать себе под нос. Писатель поднялся, отчего закружилась голова. На ватных ногах он медленно направился к выходу. Его качало из стороны в сторону. С большим усилием передвигаясь по крутым ступеням, он всем телом опирался на блестящий поручень, прибитый к холодной шершавой стене.

На поверхности дышалось легче. Пейзаж уже не выглядел таким мрачным. Писателю хотелось закричать. Рассказать о случившемся внизу, но слова комом встали в горле.

Он огляделся, в надежде найти помощь. Никого. Ветер разгонял мусор, гремя оторванным куском железа. За спиной послышался шум. Обернувшись, Писатель увидел худого облезшего пса. Животное смотрело на человека, не отводя своих карих глаз.

– Хороший песик! Не подскажешь, где тут люди? – Писатель улыбался, но голос его дрожал, выдавая нервное напряжение.

Пес зарычал, шумно вдыхая воздух. За углом послышалось цоканье. Это прибежало еще пятеро уличных псов. Разные по внешнему виду и возрасту, они были одинаково голодны. Писатель не сразу понял, что от него пахнет кровью. Это и привлекло животных. Ему совсем не хотелось становиться чьим-то обедом. Глядя прямо в глаза первому псу, Писатель медленно попятился назад, одновременно стараясь зайти за спину животных. Он понимал, что его единственным укрытием является подвал. Собаки зарычали, перейдя в наступление. Медленно и слаженно они двигались за своей жертвой. Должно быть, вожак догадался о планах жертвы и бросился вперед. Писатель уже повернулся к нему спиной, готовясь бежать. Острые клыки впились ему в левое плечо. От неожиданной боли Писатель дернулся и, резко наклонившись вниз, скинул озлобленное животное. Теперь пес был прямо перед ним. Писатель собирался пнуть его, когда почувствовал боль в правой ноге. Другой пес атаковал его сзади, вцепившись в икроножную мышцу. Теплая кровь струилась по спине, смешиваясь с холодным потом. Звери окружали его, скалясь и рыча. Путь в подвал был отрезан. Псы уже рвали куртку, когда под ногами что-то звякнуло. Среди собачьих лап жертва узрела бутылку из-под шампанского. Превозмогая боль, Писатель наклонился, и в тот же миг огромный пес запрыгнул ему на спину.

Челюсти грызли голову, стараясь снять скальп. Кровь попала в глаза, и Писатель не видел, куда бьет. Он размахивал бутылкой, как булавой, стараясь скинуть с себя разъяренного зверя. Какое-то время он промахивался, но, понимая, что жить ему осталось всего несколько секунд, Писатель зарычал, подобно одичавшей собаке, и в очередной раз, ударив наотмашь, попал в цель. Пес, стоявший перед ним, взвизгнул и отпрыгнул в сторону. Теперь, когда на несколько секунд дорога открылась, Писатель рванул вперед, оставляя в зубах заднего пса кусок плоти и одежды. Он просто рухнул в темноту подвала спиной вперед. Кости пса хрустнули, и животное издало жалобный вой. Сам Писатель во время падения почти не пострадал. Пес хрипел, испуская дух, а жертва, не теряя времени скрылась, за железной дверью. Писатель слышал, как скребут когти по металлу, слышал голодное ворчание. И понимал, что собаки не уйдут. Они будут ждать его.

– Эй! Мне нужна помощь! Слышите! – закричал он дрожащим голосом, морщась от боли. Было неприятно сидеть, прижавшись мокрой спиной к холодной двери. Но еще неприятней было видеть разорванную ногу. Крови становилось все больше. До той лужи, в которой лежало тело, было еще далеко, но если так пойдет и дальше, в подвале будет два покойника.

– Эй! Кому снится этот чертов сон? – боль накатывала волной, поднимаясь от ноги к плечу, и, словно электрический ток, ударяла в голову, отчего сознание проваливалось в черную бездну. Скрежет когтей становился невыносимым. Дверь второй комнаты открылась, и в проеме возник хозяин, облаченный в черный брезентовый фартук, резиновые перчатки синего цвета и защитные пластиковые очки.

– Че надо? – буркнул парень, убирая с лица длинные спутанные волосы. Не дожидаясь ответа, он нырнул обратно в комнату и появился снова, держа в руке ножовку по металлу. – Электрической нет. Придется пилить вручную – парень шагнул в лужу крови и опустился на одно колено. Он начал с головы. Жилы, мышцы, хрящи и кости неохотно поддавались тонкому полотну.

– Что ты делаешь?

– А то не видно? Животные, на что уж глупые создания, и те все поняли! – Пилу закусило, и полотно лопнуло. Выругавшись, парень стал вставлять новое.

– Помоги мне! Я умираю! Прошу тебя! Пожалуйста! – Писатель плакал. Ему казалось, что когти уже сточили металл настолько, что еще чуть-чуть, и собаки ворвутся в подвал. Быть заживо съеденным совсем не хотелось.

Хозяин салона ничего ему не ответил. Писатель понимал, что умирает от потери крови, но мысли путались, а тело сковала слабость. Усни он в тот момент, и пробуждение вряд ли наступило.

Голова была отпилена. Мастер вытер пот с лица, измазав его кровью жертвы. Писатель только сейчас заметил, что у самого татуировщика нет на теле рисунков. По крайней мере, на видимых участках. В его представлении люди такой профессии должны и выглядеть соответствующе.

Зашевелился один из кусков кожи.

– Ну, вот и все. Предсмертная агония.

– Что? – переспросил мастер.

– Кусок. Шевелится, – во рту все пересохло, от чего слова звучали чуть слышно. Но парень услышал его. Вскочив, он поскользнулся и снова оказался в луже крови. Кожа и правда двигалась. Это был тот самый фрагмент с изображением черта. Именно им совсем недавно восхищался мастер.

Изображение вытянулось и стало выпуклым. Рогатое существо пыталось покинуть поверхность кожи. Рыча и брызгая слюной, он скалил кривые желтые зубы, стуча когтями по бетонному полу. Вслед за ним возникли черепа и змеи. Обнаженная женщина с трезубцем в руках восседала на разъяренном волке. Кольцо из пламени окружило мастера. Монстры продолжали появляться, все больше обступая своего создателя. Собаки за дверью завыли, перестав царапать дверь.

– Ты! Ты создал нас! Зачем ты позволил так обращаться с нами? Зачем? – женщина шипела, как змея. Глаза ее налились кровью, губы сложились в зловещий оскал, обнажая острые клыки.

– Зачем? Зачем? – вторил черт, прыгая вокруг мастера. Взлетев до потолка, он приземлился на голову парню, укусив его за ухо. Мастер вскрикнул, швырнув нечистого об стену. Черт обиженно заверещал, но второй раз нападать не решился.

– Этого не может быть! Вы всего лишь картинки! Вы не живые! – вопил парень, вжимаясь в угол. Кровь текла из прокусанного уха, отчего черт довольно облизнулся.

– Разве? А он считал иначе! – женщина ткнула трезубец в мертвое тело. – Мы сходили с его тела каждую ночь, и он был счастлив. Он не боялся ада. Он любил его. Но ты убил его. Джокер был последним из нашей компании, но ты отказался его рисовать. Почему? Почему? Знай, наступит день, когда все черти мира сойдут с людской плоти, и на земле воцарится ад. А пока этого не произошло, мы поживем на тебе. Мы будем оживать каждую ночь, и ты будешь молить о пощаде. Ты даже умереть не сможешь, пока мы тебе не позволим.

Смерть, стоявашя в углу словно тень, медленно двинулась в центр полукруга. Приклонив колено, она прикоснулась к человеку без кожи, и его тело выгнулось и тут же вернулось в обычное положение.

Монстры двинулись к мастеру, и пламя вспыхнуло еще сильнее, заглушая его крик.

Когда огонь потух, не было уже ни чертей, ни мертвеца. Только хозяин салона лежал на полу, широко раскинув руки. Писателю показалось, что еще слышит гадкий голос черта. Холод окутал тело. Потеря крови дала о себе знать. Стены подвала дрогнули, унося Писателя в черную воронку.

Сон 16. Гробовщик

На поклон под косой!

Смерть выходит на покос!

Вот и все! Вызывай меня и мой

Черный гробовоз!

(с) Гробовая доска – Гробовоз

Они все твари

Твари у твоих белых ног,

А ты святая,

Ты святая, видит Бог!

А они не знают,

Они не достойны тебя!

А ты святая…

Ты святая…

Ты святая…

(с) Гробовая доска – Святая

Писатель чувствовал приятный запах цветов. Он знал, что как только откроет глаза, начнется новый сон. Да и лежалось ему удобно, смущало только то, что лежал он в позе мертвеца. Руки, скрещенные на груди, положение ног, если лечь именно так и какое-то время не двигаться, мышцы начнут уставать, а судя по ощущениям, он лежал достаточно долго.

Только любопытство заставило Писателя открыть глаза. Высокий сводчатый потолок был украшен огромной люстрой, которая источала приятный мягкий свет. Почти под самым потолком по кругу расположены небольшие окна, украшенные мозаикой из стекла. Собранные из разноцветных кусочков лики святых казались усталыми и отрешенными.

– Церковь! – подумал Писатель и поспешил подняться. С ужасом обнаружив, что половина его тела закрыта крышкой гроба, он замер. Цельное дерево, покрытое блестящим черным лаком, позолоченные ручки, внутреннее убранство – все это говорило о солидной стоимости гроба.

Конечно, история знает немало случаев, когда людей хоронили заживо. Но, почему ему не поменяли одежду? Отправляющихся в последний путь, как правило, одевают должным образом. У Писателя было два соображения. Либо гроб предназначался не ему, либо это снова чей-то дурацкий сон. Он почти обрадовался, что его мучения закончились. Очнуться в собственном гробу – удовольствие довольно сомнительное, но скитаться по чужим снам – занятие тоже не из приятных.

Откинув крышку, Писатель сел. Большое просторное помещение было украшено корзинами цветов. Стены и потолки выкрашены в белый цвет. Даже на полу лежал ковролин светлого оттенка. Помимо писательского гроба в зале находились еще три. В дорогом лежал молодой парень с черными, как смоль, волосами. Писателю почему-то подумалось, что этот парень очень нравился девушкам.

Опустив ноги на мягкий пол, Писатель выбрался из гроба. Стоя, он смог разглядеть другие гробы. Обычный, украшенный красной материей и траурной окантовкой по краям, вмещал в себя пожилого мужчину, худого настолько, что на лице практически отсутствовали мышцы. Впалые щеки, ввалившиеся глаза, Писатель никак не мог понять, какое чувство в нем вызывает созерцание этого тела. Пожелтевшая кожа, похожая на пергамент, выглядела тонкой и, казалось, вот-вот лопнет, обнажив белые кости покойного. Третий гроб отличался от предыдущего только цветом. Материя была синей, а внутри лежал мужчина средних лет. Видимо, грим немного подтаял и перестал скрывать синяк под правым глазом и припухлость над верхней губой.

Писатель еще раз оглядел комнату. Маленький журнальный столик сиротливо стоял в дальнем углу. Он был заполнен различного рода косметикой. Писателя осенило, что он, скорее всего, находится в похоронном бюро. А это комната, где умерших готовят к похоронам. Стена позади него пришла в движение. Она плавно уходила вверх, монотонно жужжа подъемным механизмом. С первого взгляда было трудно определить, что это и не стена вовсе, а занавес. Материал был очень плотный и, наверное, тяжелый. Поднимаясь все выше и выше, он обнажал сначала белые ступени, подиум, седовласого мужчину в белом халате, сидящего лицом к длинному ряду блестящих труб. И когда занавес почти поднялся, его тело дрогнуло. Громкие, необычайно чарующие звуки заполнили зал.

Писатель вдруг вспомнил, как однажды в глубоком детстве, побывал на вечере органной музыки. Звуки проходили сквозь него плотными слоями воздуха, вызывая в душе и боль, и радость одновременно. Ему казалось, что еще пара нот, и он воспарит. Оторвавшись от кресла, он будет лететь над заполненным людьми залом. И когда это чувство пришло, ноги уже почти оторвались от пола, сухая костлявая рука пожилой женщины легла ему на плечо. Морщинистое лицо старухи было полно брезгливости и злости.

– Глупый мальчишка! Не можешь сидеть спокойно? Сядь смирно и не прыгай! – ее голос был сухим словно кожа, а слова как морщины легли на юное сердце, полное любви и радости.

С тех пор он не испытывал ничего подобного. До этого момента. Сейчас Писатель уже оторвался от мягкого пола на несколько сантиметров. Медленно, но он поднимался вверх, к яркому свету хрустальной люстры. Ему хотелось дотронуться до белого потолка. Заглянуть в глаза святым, чьи образа были собраны из цветных кусков стекла. Но музыка стихла. Люстра качнулась в глазах Писателя, и он рухнул вниз.

– Не ушиблись? – человек в белом халате засмеялся, склонившись над своим гостем. Это был мужчина лет пятидесяти. Седовласый, широкоплечий, крепкого телосложения. Гладко выбритый, аккуратно подстриженный, он походил на отставного офицера. Под белым халатом виднелся строгий костюм.

– Гробовщик! – мужчина протянул Писателю огромную шершавую на ощупь ладонь. Короткое рукопожатие вызвало хруст суставов и неприятное болезненное ощущение.

– А я…

– Мне известно: кто вы! И признаться, Вы первый Писатель, которого я вижу, так сказать, вживую. Конечно, я похоронил немало деятелей культуры, но Писателей среди них не было.

– О чем вы?

– Нет, нет, не беспокойтесь! Вы живы! По крайней мере, пока. Простите меня, я не удержался. Это я положил вас в гроб, пока вы были без сознания. И, заметьте, выбрал самый дорогой! Каково это: проснуться в гробу? М-м?

– Это страшно… – Писатель покосился на усыпанный цветами деревянный ящик, и по коже пробежал озноб.

– Разве? Странно, мне всегда казалось это забавным. Меня так разыграл отец, когда мне было семь лет. Он положил меня спящего, в маленький гробик. В то время умер сын судьи, утонул в местном пруду. Так вот, он положил мое тело в гроб, а когда я очнулся, он сделал вид, что не видит и не слышит меня. И я поверил, что мертв. Знаете, что было дальше?

– Нет.

– Я выбежал из мастерской и первым делом направился к дому Черной Вдовы. Противная злая тетка. Сейчас ее дом в запустении, а раньше это был самый дорогой особняк в городе. Она была трижды замужем и пережила всех своих мужей, каждый из которых умирал таинственной и загадочной смертью. Все были уверены, что она их и убила. Но сказать боялись. Богатая и злая, она обладала страшным даром проклятия. Я застал похороны ее третьего мужа.

Мы пришли к ней с отцом обговорить детали похорон, и я случайно задел столик, на котором стояли какие-то уродливые фигурки. Одна из них разбилась. Как оказалось, они были редкими и стоили огромных денег. Вдова поставила отцу условие. Либо он меня высечет при ней, да так, чтобы я лишился сознания, либо отдаст ей свой бизнес и дом. Это только плата за фигурку. Моральный ущерб в эту стоимость не входил. Конечно, отец выбрал меня. Он не виноват. Будь я на его месте, сделал бы то же самое. Отец порол меня своим широким кожаным ремнем, а Вдова наблюдала за происходящим, медленно раскачиваясь в кресле-качалке. Ее лицо скрывала черная вуаль, но я чувствовал ее взгляд. При каждом ее глаза протыкали меня, словно сотня гвоздей. Не знаю, что вызвало обморок, ремень или этот взгляд.

Потом, двумя годами позже, когда отец пошутил надо мной, я вернулся, чтобы отомстить. Мне хотелось разломать все в ее доме. Уничтожить все ценности. Превратить в мусор. И никто бы меня не наказал. Потому что я был мертв. Так я думал.

Две китайские вазы, набор хрусталя и те проклятые фигурки, – это все, что удалось разбить, пока в комнату не вошла Вдова.

– Вы ничего мне не сделаете! Потому, что я мертв! Я умер, слышите! – я кричал, а под ногами хрустели остатки фигурок.

– Мертв? Да что ты знаешь о смерти, глупый мальчишка? – она подняла вуаль, обнажая бледное лицо. Кожа покрылась паутиной тонких трещин, из которых начала сочиться слизь. Кровь хлынула из глаз, носа и рта. В комнате стало холодно, как в источнике под Лысой горой. Тени обступили меня, наполняя воздух удушливым запахом гнили. Картины падали со стен и разбивались. Лопались стекла, разлетаясь брызгами осколков. Вдова протянула руку, и я отшатнулся. Она плыла над полом, хрипя и завывая. От страха, я зажмурил глаза. Мне казалось, что ее холодные пальцы вот-вот сомкнутся на моем горле. Я уже не был уверен, что мертв. Когда глаза открылись, тени исчезли, а тело Вдовы раскачивалось на веревке. Она повесилась. Ведьма сдалась. Когда я рассказал все отцу, он решил вбить ей в грудь осиновый кол. Предрассудки, но так было спокойней. Хоронили Вдову в закрытом гробу, сославшись на ее обезображенную внешность. Она действительно, провисела там довольно долго.