Да пошло все, вспылил он. Я один! Я пойду против всего мира! Ни бог, ни сатана мне не указ, внушал он себе. Но почему-то легче не становилось. Поборовшись таким образом пару часов, лежа на диване, он все-таки уснул. Но сон, и тот не стал избавлением. В нем он нашел себя в квартире своих гостеприимных однокурсников, как будто это был и не сон вовсе. Он бродил из комнаты в комнату просто так, бесцельно, и ничего ценного его взору не встречалось.
Вдруг в голову пришла идея взглянуть на пейзажи, лежавшие за окном. Тем более квартирка находилась довольно высоко, и это еще больше возбудило его интерес. Он подошел к частично приоткрытому окну, распахнул его настежь и какое-то время глядел вдаль. Перекресток, от которого шли прямые как линейка дороги, низенькие старенькие дома с острыми крышами и нелепыми трубами, все серо-бурое, навевавшее скуку.
С самого детства у Марка была привычка отмечать высоту, на которой он когда-либо побывал, и новая планка давала очередной повод для гордости. Интереса ради он решил заглянуть на дорогу, лежавшую под окном, и вот уже стал перегибаться над широким подоконником, как вдруг почувствовал, что какая-то сила тянет его в оконный проем наружу.
«Да какого черта происходит опять? – не на шутку испугался он. – Эй, кто там что делает? Черт возьми, отвалите!» Он уперся руками в раму окна и со всей силы пытался вырвать себя, втащить обратно внутрь помещения с твердыми полами, к безопасности. Но невидимая сила медленно и уверенно тянула его в противоположном направлении и в то же время не позволяла разогнуться. Любое послабление она тут же использовала выгодно для себя и глубже затягивала жертву в оконный проем.
Секунда за секундой все шло так, как меньше всего этого хотелось Марку. И вот голова и грудь свисают над каменной мостовой, а руки тщетно пытаются зацепиться за раму открытых створок окон. Уже снаружи, а не изнутри комнаты. Расцепилась одна рука, затем медленно, будто кто-то растягивал удовольствие, освободилась другая. Резкий рывок – и стопы ног вместе с изогнутыми пальцами зацепились за подоконник, как за последний рубеж перед падением. Теперь бесполезные руки уперлись в кирпичную кладку стены со стороны улицы.
Все усилия казались напрасными, и пощадой здесь даже не пахло. Сердце бешено билось – а когда оно вообще так билось, успел подумать Марк. Лицо залито потом, и леденящий холод в глубине грудной клетки. Марк в ужасе наблюдал, да черт возьми, чувствовал, как сначала одна, потом вторая стопа против его воли, против его жизни вытягивалась в прямую линию. А значит, для него, видимо, все скоро закончится. Ни одной мысли, что это сон и все это нереально, ему не приходило.
Грубый победный рывок – и он видит, как каменная мостовая, холодная и твердая, приближается к его голове. Он слышит поющий в ушах ветер, чувствует режущий глаза воздух, наблюдает, как руки и ноги беспомощно болтаются в пустоте, пытаясь хоть чем-то помочь, выровнять тело в выгодную позицию для падения. И вот страшный удар. Удар, почему-то прочувствованный зубами, с каким-то странным лязгом, отчего Марк очнулся, подскочил в своей постели, в квартирке людей, приютивших его сегодняшним утром.
Твою мать, подумал Марк, в жизни таких снов не снилось, все больше убеждаясь, что это был именно он. Сердце бешено билось как безумная канарейка, там же поселилась какая-то боль. Но вот почему-то страшно зудела левая сторона верхней челюсти, что было вообще необычно. Нащупав языком злополучное место, он выскочил из кровати и подбежал к зеркалу в ванной комнате. Было немалым удивлением обнаружить, что верхний левый клык стоит неестественно, не на своем месте, а вызывающе выпирает из ряда зубов. Марку и раньше приходилось слышать о таком явлении, как бруксизм. На сотню коек в одном помещении детского дома обязательно находилась пара любителей скрипеть и стучать среди ночи зубами. Но за собой он такого раньше не замечал. А тем более, чтобы так дело пошло!
Именно потому такая странность заставила задуматься и связать это явление с ночной историей. Но позже, разумеется, все благополучно забылось, и первоначальная завязь событий показалась ему смехотворной. Зуб он, в конце концов, потерял. Да и плевать на тебя, подумал он, все равно умру молодым.
Глава 20
Как обычно это рано или поздно происходит, учеба для Марка оказалась в прошлом. И вот он видит себя в списках студентов с зачтенной дипломной работой, а через день пожимает руку главного ректора учебного заведения. Теперь он счастливый обладатель диплома инженера – плод огромных усилий и нервов. Сколько было ожиданий вокруг него, какие планы только ни строились, когда пальчики крепко сожмут вожделенный приз.
Однако в душе витало совсем другое чувство, отнюдь не то, что он хотел испытать. Какого черта со мной происходит – думал Марк. Неужели это разочарование? И почему мне показалось, что я стою на краю отчаяния? Попытки размыслить свое состояние привели его к неутешительному выводу. Та жизнь, к которой он так привык, теперь навсегда осталась позади. Все его друзья и подруги, с кем он делил веселье и радость общения, флиртовал и бесновался, теперь разъедутся раз и навсегда, и больше он никогда о них не услышит.
Все будет ровно также, как было с приютом после освобождения от опеки. Кого из своих старых знакомых он после того видел? А моя работа, ее тоже придется бросить? Забота государства вскоре официально прекратится, а тех денег, что он зарабатывал в автомастерской, будет недостаточно для полноценной взрослой жизни.
Но самое главное, его пытал один любопытный вопрос, ставивший ребром его собственную жизнь. А куда собрался податься Курт и как поступить ему, если их пути начнут расходиться? Прежде, когда Марк спрашивал его о планах на будущее, тот раздраженно отвечал, что и сам не знает. Но скорее всего Британия будет путеводной звездой. Британия так Британия, думал Марк. А может, мне все-таки податься в Америку, нельзя же отказываться от мечты. Но кто меня там, черт возьми, ждет?
***
Однажды оказавшись в цепких лапах длинной очереди к кассе продовольственного магазина, Марк услышал за спиной, что кто-то произносит его имя. Он обернулся и увидел знакомое лицо старушки, его бывшей учительницы по математике. Эта была редкая по своим добродетелям женщина, всегда спокойная и улыбчивая. Как учитель она разительно отличалась от всех прочих. За все время, что Марк был под опекой приюта, она ни разу не повышала голос, а оценки выставляла в соответствии со своим особым видением мира. Впрочем, я уже упоминал про нее.
Как бы то ни было, у многих из нас именно такие преподаватели часто определяли дальнейший ход нашей судьбы, выбор профессии и образ мышления. Во многом потому, что привносимые ими знания в облаке обаяния носителя становились для нашей души чем-то теплым, понятным и приятным. В ту же секунду и Марк осознал ее вклад в выборе своей специальности. С тех времен, когда он видел ее последний раз, она существенно постарела, уменьшилась росточком, хотя и без того всегда была низенькой. Пальцы рук все также венчали изуродованные грибком ногти.
– О боже, здравствуйте, так приятно вас видеть! – начал Марк. – Вы не представляете себе, как я рад, что встретил вас, – искренне добавил он.
– И я рада видеть своего лучшего ученика, – тепло ответила его любимая учительница, хотя она всем так отвечала. – Ты сам-то как здесь оказался?
– Случайно! Я живу в другом конце города на самом деле. Кстати, я только что окончил университет, – похвалился Марк, подавая выбранные товары кассиру. – Сейчас немного работаю, но скоро буду искать что-нибудь посерьезнее. А вы-то как, расскажите?
– Ну, я ушла на пенсию, – задумчиво произнесла она. – Сам знаешь, быть учителем, конечно, здорово, но мне пришлось вернуться в отчий дом, в Берлин. Мать захворала и вот с тех пор живу здесь.
– А знаете что, – очнулся Марк, оценив тяжесть ее покупок, – я вам помогу донести ваши сумки.
– Спасибо большое, если, конечно, ты не занят. А так, я не откажусь от помощи. Заодно и поболтаем, – обрадовалась старушка.
– Ничего страшного. Работа у меня сейчас не самая серьезная. Могу и позже прийти.
– А ты не мог бы мне помочь прикрутить поручень в ванной комнате? – неожиданно спросила она. – Очень трудно бывает мать вытянуть без посторонней помощи.
– Мм… конечно, – ответил Марк, – с радостью! Я рад, что вы меня спросили, – добавил он.
– И тебе придется со мной выпить чашку чая. Мать не любит чужаков, боится, что ее ограбят. Вот и приходится уговаривать посидеть за светской беседой всех сантехников и грузчиков, выдавая их за своих бывших учеников.
– Разумеется, все, что вам угодно. Это самое малое, что я могу сделать в благодарность вам за…
– Как хорошо, что мы встретились, – чуть ли не в слезах запричитала старушка. – По правде говоря, не так давно думала о тебе и еще об одной ученице. Не помню, как ее звали… неважно, наверное.
***
Дом, где жила его учительница, испугал бы своим внешним видом даже самых неуспешных в жизни людей, но внутри впечатлил бы и богачей, и музейных работников. Унылое многоэтажное здание с обсыпавшейся штукатуркой скрывало огромную шестикомнатную квартиру в раннем викторианском стиле. Оказавшись в гостях, невольно пытаешься представить, какой славой и богатством были увенчаны ее хозяева. Хотя, судя по кричащей за себя обветшалости, было это лет так пятьдесят назад. Поднявшись на третий этаж по избитым временем ступеням и пройдя в двустворчатые дубовые двери, отделанные бронзовыми украшениями, Марк открыл для себя мир богачей из романов Джейн Остин.
Колонны, искусные бронзовые статуэтки, китайские вазы, старинная винтажная мебель под высоченными потолками, огромная библиотека, занимавшая целую комнату, дорогие картины в толстенных резных рамах среди огромных пространств напыщенных комнат. Но все-таки чего-то не хватает, подумал Марк.
– Увы, но слуг в ливреях мы больше позволить себе не можем, – внесла ясность старушка. – Тебе придется посидеть минут сорок, я должна привести в порядок мать, а затем мы выпьем чаю.
– Хорошо, я с удовольствием подожду, – ответил ей Марк, еще не придя в себя от увиденного.
***
Ждать пришлось в гостевой чуть более часа. Огромные, в деревянном корпусе часы с тяжелым маятником дважды дали бой. Гостевая оказалась не менее помпезна, чем вся остальная квартира, но была единственным местом, где кроме всего прочего шика выпячивался огромный камин, а над его полкой крест-накрест были скреплены кремневые ружья. С других стен глазели на посетителя чучела голов хищных животных, что чаще всего привозят с Африканского континента богатые мужья. Также не обошлось без старинных картин, с портретами дам и мужчин давно ушедших эпох, и грамот с золочеными гербами и широкими росчерками.
Наконец появилась старушка и на подносе принесла три чашки чая на блюдечках, какие-то скляночки и большой заварник. Затем она снова исчезла. Еще пару минут спустя она выкатила инвалидную коляску, в которой восседала ее мать.
Холодное жесткое лицо, идеально ухоженные, хоть и седые волосы, дорогие украшения с крупными камнями, ярко сверкавшие гранями, – вот что сразу бросилось в глаза Марку. Кроме того, выглядела она будто бы моложе своей собственной дочери. И однозначно крупнее, я бы сказал, статнее. Такое довольно часто происходит в людском мире, когда одна всю жизнь раздавала свою душу, не требуя ничего взамен, а другая, образно говоря, пила всем кровь.
Марк привстал ожидая, пока его учительница и ее мать не устроятся за столом, затем уже сел. С первых секунд на него свалился тяжелый недоверчивый взгляд, продолжившийся возмутительным блиц-допросом.
– Где вы учились, молодой человек? – спросила мамаша властным тоном.
– Я учился там-то и там-то, – ответил ей Марк.
– Какой предмет преподавала вам моя дочь?
– Она преподавала математику.
– В какой день она родилась?
– Маменька, пожалуйста, перестань, достаточно вопросов, – вмешалась учительница.
– В какую дату у нее день рождения? – повторила она еще более властным голосом, что даже стекло отозвалось звоном в старинном трельяже.
– В день Святого Мартина, то есть 11 ноября, – ответил ей Марк. – Я помню, как ваша дочь в этот день покупала печенье и конфеты, затем устраивала чаепитие после уроков, и мы непринужденно болтали на темы, совсем далекие от школы. Перед этим мы полночи клеили из цветной бумаги нелепый коллаж, разрисовывали его и дополняли теплыми словами. Мы видели ее слезы, когда дарили его ей и совершенно не понимали, почему она плачет.
Я хорошо помню ее огромного персидского кота Мякиша, которого она тайком неделю проносила в школу, когда разорвало от сильных заморозков отопительные трубы в ее доме. Кот бедный чуть не помер от наших ласк. Я бесконечно благодарен ей за то, что только с ее помощью мы могли покидать до смерти скучные стены приюта и ходили в кино, музеи и театры в выходные дни. Да даже за простые прогулки в парке, где мы искали самые большие и красивые листья, опавшие с деревьев. Редкий преподаватель, кроме нее, соглашался нас куда-то вывести. Ни одна учительница не была с нами так добра, как ваша дочь. Для детей без родителей она стала лучиком света, образцом настоящего человека с несгибаемым добродушием и нежностью, которой, с самой искренностью заявляю, было больше чем достаточно для каждого из нас.
Сделав короткую передышку, Марк посмотрел на свою учительницу. Та в свою очередь не знала куда себя деть, чтобы не разрыдаться, но встала и вышла из комнаты, извинившись прежде за свое исчезновение.
Несколько минут Марк и ледяная женщина сидели молча, и все попытки начать какой-либо дельный разговор заведомо выглядели провальными. Такой неловкости я, наверное, за всю жизнь не испытывал, успел подумать Марк.
– У нее никогда не было своих детей, она не могла их иметь, – начала ее мать уже более мягким тоном. – В свою очередь, от единственной своей дочери я не могла заполучить внуков. Я так долго злилась на нее за это, издевалась, пока доктор не прояснил всю картину. С тех пор я не могу себя простить. В довесок ко всему плохому, что сделала ей, я еще больше ненавижу себя за свою хворь, за то, что оторвала ее от ее… от ее детей. Мне и раньше было не по себе, времени для самоистязания будь здоров, но вы еще раз напомнили мне об этом. Нет-нет, я вас не виню, я до последней капли заслуживаю любое снисхождение.
И вы уж простите меня за грубую встречу. Когда видишь этот мир, ограниченный своим положением, начинаешь его искренне презирать, притом все и всех без исключения. Даже богов, даже подлое текучее время, прошлое, настоящее и будущее. И без того ясно, чего я стою, но почему же все так мучительно продолжается? И я прекрасно понимаю, чем дольше это тянется, тем больше я забираю у своей дочери. Какая подлая несправедливость, какая все-таки гадость эта жизнь. Как горестно, что несмотря на возможность изменить себя, я этого не делаю.
Когда она покинула меня, встав на путь просвещения, я ей совсем не помогала, хотя удобных случаев для этого у меня было предостаточно. Глупые обиды, глупая гордыня. Тогда я посчитала, что это она покинула меня, сейчас же думаю по-другому: это я прогнала ее. Но теперь она здесь и ухаживает за жалкой сварливой старухой. Почему она расплачивается за мои прегрешения, почему выход из этой ловушки видится только один?
Вошла учительница, и они продолжили пить чай, но уже не произнеся ни слова. Лишь часы давили ударами своего маятника, и иногда, словно ради разнообразия, звенели чайные пары.
– Прости меня, доченька, – мягко произнесла мать, не поднимая глаз от чашки.
– Ничего, мам, все хорошо, – ответила дочь.
***
Когда битый час в ванной комнате Марк силился прикрепить поручень, вошла его старая учительница и предложила выпить чаю в благодарность за работу.
– Мать решила, что не будет присутствовать, слишком устала, – добавила она.
Марк поначалу пытался отказаться, но такая уж у него добрая учительница. Пришлось подчиниться.
– Ты помнишь Ангелу, ну, ту девчушку беленькую совсем, – уже сидя за столом, спросила учительница.
– Конечно, помню, а что? – вдруг встрепенулся Марк.
– Ты сегодня много чего наговорил, спасибо, конечно, было очень приятно услышать. Но ты вдруг заставил вспомнить и про нее. Кстати, она очень интересовалась тобой, как ты и где ты живешь. Я вот пыталась найти ее письмо, но куда-то его все-таки задевала. Оно пришло приблизительно год назад, и я даже успела перечитать его несколько раз. Пусть и небольшое, но в каждом слове чувствовалась свойственная ей теплота. Если хочешь, я могу пересказать его, насколько полно это позволит сделать моя старческая память.
Марк словно голодный пес уставился на свою учительницу, и в его выражении лица все было ясно и без слов.
– Пожалуйста, я готов вас слушать с величайшим вниманием. Только очень вас прошу, не торопитесь. Вспомните все, что там было.
– Конечно, Марк, – ответила она, – я постараюсь. Ну, значит, в письме она поблагодарила меня за доброту, спросила, как поживает мой кот, и немножко рассказала о жизни своей и ее новых родителей. Она раньше обычного окончила консерваторию и стала неплохой пианисткой. Хотя, я думаю, она поскромничала, ведь какое-то время, с ее слов, она давала небольшие концерты по стране. Сейчас занимается репетиторством. Было еще что-то, я в точности не припомню, но ближе к концу она спрашивала о тебе и просила дать хоть какие-нибудь сведения о твоем местонахождении. Кроме этого, выразила надежду когда-нибудь встретиться со мной и с тобой прежде. Даже намеревалась приехать сама.
– Да, вот еще и фотография, кстати, что была в письме, – вспомнила старушка, подобрав с полки из-за спины небольшую рамку. На фотографии были запечатлены четыре человека, как пояснила старушка, среди них оказались ее приемные родители и их приемный сын. И да, на первом плане была она, белокурая Ангела.
Вот так сдавило все внутри, почувствовал Марк, в ответ на вновь хлынувшие чувства, будто его погрузили в ледяную воду. Он разглядывал улыбающееся лицо своей подруги и пытался вернуть дыхание, которое словно забыло, что оно вообще есть. Нет, не удалось мне ни на миг забыть о ней, стать хоть чуть-чуть равнодушным. Как же все-таки прекрасно, что она еще помнит обо мне, а значит, я обязан правдами и неправдами вновь оказаться с ней рядом.
– У вас есть ее обратный адрес? – спросил Марк.
– Обратный адрес… Ой… Я, похоже, оставила его вместе с письмом. При том, что я все-таки успела написать ей ответ. Но где я его бросила, не могу никак припомнить. Прости меня, пожалуйста, старуху.
– Пожалуйста, мне очень-очень нужно ее увидеть, – взмолился Марк. – Я уверен, вы что-нибудь вспомните.
– Я и вправду все подзабыла, Марк. Да… она что-то упоминала про штат Миссисипи. Прости меня, память все-таки уже не та. И ее новая фамилия также осталась на конверте. Кстати, на обратной стороне фотографии была какая-то подпись. Возможно, она натолкнет тебя на что-то. Разбери рамку, если пожелаешь.
Марк отогнул гвоздики и нашел лишь несколько слов и дату. «Бостонский фестиваль старинной музыки, 1998». Значит, фотография была двухлетней давности. Хотя бы что-то.
– Вы можете дать мне ее на пару дней? – спросил Марк. – Я сделаю копию и верну.
– Конечно, возьми, а я за это время постараюсь все-таки найти ее письмо, – ответила она.
Но злополучный конверт с обратным адресом отыскать так и не удалось.
***
Чуть не пинком вышибая двери, Марк влетел в помещение квартиры, которую он снимал вдвоем с Куртом.
– Ну все, мы едем в Америку! – восторженно провозгласил он.
– Наверное, ты едешь в Америку, – равнодушно ответил Курт.
– Мы вместе едем, как давным-давно об этом мечтали.
– Ты же понимаешь, что времена меняются и детские мечты уходят на второй план. Я как планировал отправиться в Британию, так тому и быть.
– Мм… очень жаль, дружище, но, похоже, нам придется разбежаться, потому как я точно еду в Америку. Еще не знаю, на время или на совсем, но факт остается фактом – это первое, что я сделаю в своей жизни.
– У тебя совсем нет денег, куда ты еще собрался, – промолвил Курт сквозь ленивый зевок.
– Я буду работать как проклятый, вкалывать везде, где только можно, но я соберу нужную сумму денег и…
– Ты нашел Ангелу? – неожиданно спросил Курт.
– Хм… я так и думал, что ты быстро догадаешься, – улыбался Марк. – Нет, не нашел, но она хочет со мной встретиться. И как бы ни было, я обязательно найду ее и больше не упущу.
– Ты хоть созвонись с ней. Перерыв, извини меня, отнюдь не маленький прошел.
– У меня нет ее телефона.
– А что у тебя есть?
– У меня нет ее адреса, телефона, новой фамилии, вообще ничего.
– И с кем я все это время общаюсь? Ты хоть чуешь, что твои шансы весьма не велики в таком случае?
– Фуу… не будь занудой. Слышать от тебя такие мрачные ноты весьма утомительно. Я уже начинаю подозревать кое-что.
– Да перестань! Я просто пытаюсь защитить тебя от разочарования, – вздыхал Курт. – Ты слишком эмоционален и все свое будущее строишь на восторженных чувствах, цена которым ломаный грош. Плюс ко всему, я хочу спасти тебя от провала. Зная тебя как душевно уязвимого человека, я с неумолимой уверенностью тебе говорю, что эта ошибка тебя раздавит, как размазывают комара, напитавшегося кровью.
– Я попытаюсь, я все равно схвачусь за эту возможность, пусть она и выглядит жалкой соломинкой.
– Ну… дело твое, – вновь зевал Курт. – Мысленно, как друг, я тебя всегда поддержу.