Михаил Глинка. Его жизнь и музыкальная деятельность

Глава VII. Опера «Руслан и Людмила»

Музыкальные работы 1840 года. – Отъезд из Петербурга. – «Князь Холмский». – Бракоразводный процесс. – Постановка на сцене оперы «Руслан и Людмила». – Знакомство с Листом. – Первое представление оперы «Руслан и Людмила». – Отъезд Глинки за границу

М. И. Глинка в период сочинения «Руслан и Людмила» 1887. Портрет работы И. Е. Репина

1840—1842 годы отмечены многими выдающимися произведениями Глинки. Так, в начале 1840 года он написал знаменитый свой романс «Я помню чудное мгновенье» (на слова Пушкина), вальс B-dur для Е. К., отношения с которой оставались по-прежнему самыми теплыми и искренними. В мае того же 1840 года написана была мелодия знаменитого Болеро «О, дева чудная моя», из которой вслед за тем была сделана целая пьеса для фортепиано. В то же лето написаны двенадцать романсов под общим названием «Прощание с Петербургом». Это название дано по следующему поводу.

С весны 1840 года здоровье Е. К. стало заметно расстраиваться. Доктора объявили, что ей угрожает чахотка и настоятельно советовали уехать из Петербурга на юг.

Это известие чрезвычайно огорчило Глинку, который решил, с одной стороны, во что бы то ни стало доставить Е. К. средства для такого путешествия, а с другой, – предполагал проводить ее в этой поездке и сам. Поэтому написанные в 1840 году двенадцать романсов и были изданы под вышеприведенным названием «Прощание с Петербургом». Остальные же предположения Глинки осуществились следующим образом.

Собрав с большим трудом до семи тысяч рублей, Глинка обеспечил путешествие Е.К. Когда же он начинал думать о собственном своем отъезде, то им овладевали какие-то тревожные, неопределенно-мрачные мысли, и, улавливая себя на них, он замечал, что уезжать ему не хотелось. Но дорожная коляска была уже готова, день отъезда назначен, и передумать или изменить свое решение казалось невозможным. Настоящая причина этих неожиданных колебаний была в то время неясна для самого Глинки. На самом же деле причиною было то, что он стал охладевать к Е. К.; в скором времени он и сам осознал эту горькую истину. Но как могло случиться, что чувства, вначале столь горячие, остыли так скоро? Ответ, который дает на этот вопрос Глинка, надо сознаться, слишком недостаточен…

Как бы то ни было, отъезд состоялся в назначенный день, именно 11 августа 1840 года. Как было условлено, Глинка проводил Е. К. до Катежны, откуда она поехала на Витебск, а он на Смоленск. Приехав из Смоленска в Новоспасское, Глинка стал обдумывать свое положение и отношения к Е. К., и ему стало ясно, что прежнего чувства к ней у него уже нет. Тогда явилась необходимость хоть чем-нибудь оправдаться перед самим собою, и вот появляется такое оправдание: «За несколько дней до отъезда из Петербурга, – говорит Глинка в своей автобиографии, – Е. К. в припадке ревности жестоко огорчила меня незаслуженными, продолжительными упреками». Больше ничего не удалось придумать. Но странное дело! Сами размышления об этих столь печальных вещах все-таки принесли Глинке некоторое облегчение. Может быть потому, что всегда полезно отдать себе ясный отчет в собственных ощущениях. Так или иначе, раз осознав, что к Е. К. он охладел, Глинка значительно успокоился и помирился с совершившимся фактом. Что делать, Глинка был человек, и ничто человеческое ему не было чуждо.

Вслед за тем мысли композитора приняли новое направление. Он вспомнил, что у него есть иные, великие задачи в жизни, и ближайшею из них оказалась начатая, но давно прерванная работа, а именно «Руслан». Вдохновение музыканта опять пробудилось, полузабытые фантастические образы великолепной сказки Пушкина опять выплыли в его воображении, и он прилежно принялся за работу. В три дня готова была интродукция «Руслана». Вскоре после этого он отправился в Петербург и по дороге туда придумал финал оперы, который потом послужил главным основанием для увертюры к «Руслану». Так быстро умел работать Глинка.

Приехав в Петербург, он поселился у Кукольника и тотчас же принялся за прерванную работу, начавши было сцену Людмилы из первого акта. Однако через короткое время работу пришлось прервать. Нестор Кукольник написал драму «Князь Холмский», и по просьбе друга Глинка должен был писать музыку для этой драмы. Таким образом были написаны увертюра, антракты, песня «Ходит ветер у ворот» и романс «Сон Рахили». Пьеса Кукольника, однако, оказалась неудачной и выдержала всего три представления.

В ноябре 1840 года Глинка серьезно заболел горячкой, и хотя опасность скоро миновала, силы композитора возвращались очень медленно. Однако едва он оправился настолько, что мог работать, как снова принялся за своего «Руслана» и усердно работал над ним всю зиму. В промежутках Глинка успел написать несколько менее крупных по объему вещей, например превосходный романс «Как сладко с тобою мне быть» (слова Рындина), известную «Тарантеллу» и пр. Но ни эти второстепенные сочинения, ни недуги – ничто не могло оторвать его от работы над «Русланом и Людмилой». Он полюбил свою оперу и писал, не переставая, пока внезапно над ним не разразилась новая гроза. На сцену опять выступила его жена.

На этот раз дело заключалось вот в чем. Весною 1841 года по городу стали распространяться какие-то очень странные слухи. Сообщали за верное, будто жена Глинки вышла замуж за другого. Слух представлялся совершенно нелепым, но собранные Глинкою сведения подтвердили его справедливость; о таком противозаконном поступке кто-то даже уже донес консистории. Словом, кажется, только с одним нашим композитором могли случаться в жизни такие невероятные казусы.

Сначала он был так поражен, что не знал, что и предпринять; но потом, одумавшись, рассудил, что жена уж слишком злоупотребляет его терпением, и подал прошение о расторжении своего брака. Кто не знает характера бракоразводных процессов вообще? Легко поэтому представить себе, чем был такой процесс в дореформенное время 1841 года! Глинка уехал было в деревню, но в июне 1841 года должен был возвратиться в Петербург и здесь совершенно окунулся в омут бракоразводной юриспруденции. Хлопотать ему пришлось очень много, потому что начались всякие явки, допросы, показания, а потом даже и очные ставки. Жена Глинки долго уклонялась от всех этих печальных вещей, действуя через адвокатов, но наконец и ее вытребовали в консисторию для очной ставки с мужем. Супруги явились, и нам трудно сказать, кому из них было тяжелее: жена Глинки плакала, а он, по собственным словам, «скрепил сердце».

В короткое время Глинка до того утомился, до того это несчастное дело опротивело ему, что он уже и не рад был, что начал его. Впоследствии он еще узнал, что жена его прижила со вторым мужем ребенка, и тогда махнул на все рукой, едва найдя силы возвратиться к прерванной работе над «Русланом». Бракоразводный же процесс затянулся на несколько лет…

Всю зиму 1841/42 года Глинка вел тихий и уединенный образ жизни, занимаясь почти исключительно «Русланом», и к весне 1842 года опера была почти закончена, а немногое остающееся нельзя было дописывать без сценических набросков и содействия балетмейстера и декоратора. Поэтому в апреле 1842 года наш композитор понес свою партитуру к директору театров Гедеонову, гадая, как-то тот примет его новую работу, и вспоминая мытарства, пройденные им в 1836 году по поводу оперы «Жизнь за Царя». Но на этот раз все обошлось благополучно, потому что к 1842 году времена успели измениться. Теперь уже и директор театров знал, кто такой Глинка, и новая его опера была принята без всяких возражений. Вопрос о гонораре также решили в двух словах и скоро приступили к постановке оперы на сцене.

В начале того же 1842 года в петербургском музыкальном мире произошло событие, взволновавшее все столичное общество и отразившееся отчасти и на Глинке. Мы говорим о приезде в Петербург знаменитого Листа. Слава великого артиста была уже так значительна, что не только настоящие музыканты, но все петербургские дилетанты до последнего, все модные дамы большого света – словом, решительно все считали своим долгом восторгаться Листом и ухаживать за ним. Поэтому представляется замечательным среди всех этих восторгов, часто неосмысленных, иногда преувеличенных и даже просто рабски угодливых, – замечательным, говорим мы, представляется отзыв о Листе Глинки. Этот отзыв, чрезвычайно самостоятельный, независимый, кроме глубокого понимания личности Листа обнаруживает в авторе удивительную проницательность не без примеси свойственной ему тонкой иронии. Повторяем, этот отзыв весьма интересен, и только за недостатком места мы не приводим его, отсылая читателя к автобиографии, где он излагается.

Глинка часто встречался с Листом во многих домах высшего петербургского общества. Великий иностранный артист очень интересовался музыкой и личностью нашего композитора, всегда упрашивал его играть или петь и сам иногда играл его произведения. Так, например, у князя Одоевского он исполнил à livre ouvert^[14] некоторые номера «Руслана» с собственноручной партитуры Глинки, тогда еще никому не известной, причем удивил Глинку, сохранив в исполнении решительно все ноты партитуры. Бывали наши музыканты и у графов Виельгорских, и у гр. Ростопчиной – словом, во всех «лучших» домах петербургского общества, и Глинка, который со времени разрыва с женой совсем было отказался от света, вынужден был возобновить многие из прежних своих знакомств. «Меня снова вытащили на люди», – замечает он не без горечи, и забытому почти всеми русскому композитору пришлось снова являться в салонах нашей столицы по рекомендации знаменитого иностранного артиста.

Вскоре Лист уехал из Петербурга, и Глинка снова принялся за хлопоты по постановке на сцене «Руслана». А хлопот предстояло еще много. Так, устроив дело с директором Гедеоновым, он должен был поладить со многими второстепенными деятелями театра. Известно, например, какое важное место в опере «Руслан и Людмила» занимают танцы. От удачной организации балета зависел, между прочим, успех самой оперы. Балетмейстером же в то время был некто Титюс, совершенно глупый, смешной, однако упрямый француз. Как было втолковать ему какую-нибудь лезгинку, как было объяснить глупому человеку необходимость в опере этого непонятного для француза восточного танца? Глинка сообразил, что единственное к тому средство – дать Титюсу хороший обед, ибо француз, между прочим, любил покушать. Затем в числе гостей Глинка пригласил к обеду некоего Каменского, большого мастера плясать лезгинку; кроме того, амфитрион^[15] позаботился также о винах. И дело кончилось тем, что хотя лезгинка и не особенно понравилась французу, но вино взяло верх над всеми соображениями, и разногласия были улажены.

Немало огорчений доставил нашему композитору и декоратор Роллер, а декорации в «Руслане» также имеют очень важное значение. Одним словом, эта опера стоила Глинке много хлопот и много огорчений.

Больше же всего встревожило и поразило композитора то обстоятельство, что все, кому удавалось слышать отрывки «Руслана» на репетициях, уходили с каким-то смутным, странным впечатлением. Не объявляя прямо, что новая музыка Глинки не нравится, слушатели обнаруживали какое-то недоумение. О восторгах, какими приветствовали в свое время появление оперы «Жизнь за Царя», теперь не было и помину. Глинка удивлялся и тревожился все более и более. Да и в самом деле, откуда могла происходить такая холодность? Ведь это была опера, в которую он вложил всю душу свою, всю полноту своих творческих сил, все средства своего таланта. Ведь эта опера была гораздо совершеннее «Жизни за Царя»! И при всем том даже люди очевидно понимающие находили оперу неудачною. Так, например, однажды граф М. Ю. Виельгорский, прослушав первую половину пятого акта и обращаясь к Глинке, заметил ему самым искренним образом: «Mon cher, c'est mauvais!»^[16]. Глинка возмутился. «Retirez vos paroles, M-r le comte, – отвечал он, – il est possible que cela ne fasse pas de l'effet, mais pour mauvais, certes, que ma musique ne l'est pas»^[17]. Но граф только пожимал плечами и всякий раз, когда заходила речь о «Руслане», повторял: «C'est un opéra manqué».^[18]