Глава 7
Когда Гриша с Титом прибыли к дороге, Спиридон лежал уже на спине, а левую половину его лица обезобразила огромная свежая гематома. Один из надзирателей, хихикая, повторял:
– Видал, как я пробил? Видал?
– Да я еще лучше могу, – отмахнулся второй. – Так, – обратился он к прибывшим холопам, – вы, двое. Взяли этого за ноги и тащите за мной.
Тит тут же исполнил приказ – наклонился, хватил ногу Спиридона, и приготовился волочь мужика по земле. Гриша, несмотря на все безразличие к судьбе очередного тупицы, все же не смог равнодушно пережить очередное столкновение с бесчеловечностью.
– Подождите, мы что, так его, волоком, и попрем? – спросил он.
– Да, так и попрете, – ответил надзиратель.
– Ему же плохо. Его в больничку надо.
– Куда его надо? – не понял надзиратель.
– Ну, к ветеринару, или как это у вас называется.
Надзиратели переглянулись и дружно заржали.
– Этому уже ветеринар не нужен, – ответил один из них, и легонько стукнул Гришу палкой по голове, чтобы не задавал слишком много вопросов. – Ему еще в позапрошлом году Фома яйца секатором отрезал.
– За что? – рискнул спросить Гриша, потирая ушибленную голову. Спросил не праздного любопытства ради, а на всякий случай, чтобы знать, за что тут могут секатором стерилизовать, и никогда такого не делать.
– Да просто так. Бражки перепил, вот и потянуло порезвиться. Все, хватит болтать, скоты грязные. Взяли этого, и потащили.
Делать нечего. Гриша впрягся во вторую ногу Спиридона, и они с Титом поволокли мужика прямо по полю, по всем кочкам и ухабам, в противоположную от имения сторону. Надзиратели шли впереди и вели немудреную беседу. Гриша навострил уши, и тут же понял, что разговор идет о бабах. В отличие от простых холопов, надзиратели имели открытый доступ на женскую территорию и активно пользовались этой своей привилегией.
Крепостные бабы, как позднее выяснил Гриша, мало чем отличались от крепостных мужиков. Все отличия заключались исключительно в анатомическом строении тела, не более. Во всем остальном образ жизни и те и другие вели схожий: пахали, как проклятые, по двадцать часов в день и питались отбросами. Как и мужики, не все бабы допускались к спариванию – отбирали наиболее покладистых и тупых. Впрочем, симпатичные молодые девки, приглянувшиеся надзирателям, все же имели определенные привилегии. Их никогда не ставили на тяжелые работы, давали вволю спать, сносно кормили и всегда, перед визитом в казармы надзирателей, водили в баню. Своим любимицам надзиратели даже дарили кое-что из одежды, приносили немыслимое для холопов лакомство – заплесневелый хлеб, и вообще всячески баловали. Впрочем, надзирателям разрешалось баловать только с теми бабами, что не были отобраны на роль производительниц потомства. Если же подружка надзирателя залетала от него, то после родов надзиратель забирал у нее ребенка и закапывал его в поле – дабы удобрение не пропадало. Что же касалось дурнушек, не приглянувшихся надзирателям и не пошедшим на племя, то им о сексе не приходилось и мечтать. Как вскоре выяснил Гриша, подобная ситуация вовсе не способствовала эпидемии гомосексуализма среди холопов – страх перед божьей карой за непотребные деяния был слишком силен. Холопы, с которыми Гриша делил барак, были всерьез убеждены, что стоит им заняться рукоблудием, как явится Илья пророк и испепелит молниями их окаянные отростки. Гриша, выслушав эту басню, пришел к выводу, что по мозгам крепостных Илья пророк уже прошелся электрической дугой изрядной мощности, так что сжег все нейроны до последнего.
У каждого надзирателя была своя любимица, что, впрочем, не мешало им драть и других холопок. Судя по всему, каждый вечер в казарме устраивались настоящие оргии. Об одном из таких мероприятий надзиратели, бредущие впереди, и завели беседу. Гриша слушал и завидовал – описывались вещи приятные и заманчивые, близкие его сердцу. А когда прозвучало волшебное слово «групповуха» Гриша даже пустил слезу – ему до тесноты в штанах хотелось пробраться в казармы и тоже поучаствовать. Украдкой он покосился на Тита, но тупоумный мужик слушал заманчивые рассказы с пугающим равнодушием.
– Тит, – негромко спросил Гриша, – у тебя в штанах все на месте?
– А как же! – громко, на все поле, ответил великий конспиратор, с которым только в разведку ходить. – Все на месте. Обе ноги.
– А то, что промеж ними?
– Пупок? – озадаченно спросил Тит.
– Ой, блин, ну куда я попал, а? – в отчаянии простонал Гриша.
Влачимый за ноги Спиридон, успевший собрать копчиком, хребтом и затылком все неровности русского поля, чуть слышно простонал:
– Други, мочи нету. Дайте дух перевесть. Кончаюсь.
– Что там эта падаль бормочет? – спросил, обернувшись, один из надзирателей.
– Говорит, что кончает, – честно ответил Гриша.
– Други, шибко невмоготу, – слезно бормотал Спиридон. – Чуточку бы полежать.
– Терпи, касатик, терпи, – наставительно посоветовал Тит. – Господь терпел и нам велел.
Прямо по курсу замаячил зеленый забор, огораживающий небольшой участок поля. Но задолго до того, как они приблизились к нему, Гриша ощутил усиливающийся с каждым шагом смрад гниющей плоти. Вскоре зловоние стало настолько нестерпимым, что парня начало тошнить. Ему казалось, что при каждом вдохе он проглатывает какую-то отвратительную мерзкую слизь, пропитавшую воздух. Надзиратели остановились, зажимая пальцами носы. Один из них указал на Спиридона и приказал:
– Бросьте его.
Ноги мужика шлепнулись на землю. Спиридон лежал смирно и смотрел ясными очами в голубое небо, раскинувшееся над ним от края до края горизонта. Казалось, что он видит в этой синеве мелькающие образы ангелов, святых угодников, праведников, вошедших в рай раньше него. Один из надзирателей подошел к нему и снял с плеча дубину. Сделал замах, и с силой опустил оружие на голову холопа. Раздался глухой удар, Спиридон конвульсивно задергал руками и ногами, из расколотого черепа наружу полезла розовая масса, похожая на желе. На сочную зеленую траву брызнула кровь.
– Все, тащите его на заслуженный отдых! – приказал надзиратель, помахивая дубиной, мастерство владения которой он только что продемонстрировал.
Тит, ни секунды не медля, исполнил приказание – схватил еще дергающееся тело Спиридона за ногу и один поволок к зеленому забору. А Гриша все никак не мог выйти из оцепенения. Он много раз видел, как людей убивали в кино, но в кино все всегда выглядело иначе. Там это подавали красиво, иной раз даже сексуально, а тут, на его глазах, произошло что-то запредельно страшное. Настолько страшное, что Гриша никак не мог это переварить. Впрочем, голос одного из надзирателей, в котором сквозила вполне определенная угроза, существенно улучшил его пищеварение.
– Эй ты, скотина? – рявкнул он. – Ты что, уснул? Тоже на заслуженный отдых захотелось?
Как ни велико было Гришино потрясение от пережитой им сцены, но отправиться вслед за Спиридоном в царствие небесное он не хотел. Тит, надрываясь, тупо волок еще дергающийся труп, Гриша подбежал к нему и, боря тошноту, впрягся во вторую ногу.
Возле забора смрад стоял такой, что Гришу вывернуло дважды, и даже непробиваемый Тит стал морщиться и что-то бормотать. Он спиной толкнул калитку, и они втащили притихшее тело внутрь огороженной территории. И вот тут-то Гриша увидел своими глазами, каковы они – врата в рай.
Огромная яма, вырытая то ли экскаватором, то ли, что более верно, руками крепостных, была завалена человеческими останками. Стоило людям проникнуть внутрь, как над ямой поднялась целая туча воронья, и над всей округой разнеслось возмущенное карканье. Трупы громоздились один на другом, все на разной стадии разложения. Некоторые, еще свежие, покраснели, будто вареные раки, и страшно вздулись, от других остались обтянутые высохшей кожей кости. На самом краю ямы, широко разбросав руки, валялась молодая девка, умершая, судя по ее состоянию, дней пять назад. Вороны славно попировали на ней – от лица ничего не осталось, только жалкие клочки протухшего мяса, прилипшие к черепу. В голом животе зияла дыра, черная и страшная. Гриша, глянув на эту дыру, проковырянную клювами пернатых, в третий раз сложился пополам в приступе рвоты. Блевать было нечем и в первый раз, так что Гриша похрипел и погавкал вхолостую.
Тит вытянулся, как столбик, и принялся осенять себя крестными знамениями. При этом он громко и распевно произносил какую-то самопальную молитву, что-то о царстве небесном, где каждый холоп получит возможность жить вечно, никогда не работать и кушать восхитительные отруби. Гриша схватил Спиридона за руки, и прохрипел:
– Давай в яму этого сбросим, да валим отсюда!
Тит взял Спиридона за ноги, они раскачали мужика и послали его на заслуженный отдых. Запущенный в полет Спиридон перелетел девку с выклеванным лицом, затем немного прокатился вниз по крутому склону, и нашел себе последнее пристанище в самой гуще гниющего мяса. Тит размашисто перекрестился, а Гриша в это время уже ломился наружу через калитку. Он бегом добежал до поджидающих их надзирателей, и только здесь позволил себе вдоволь надышаться воздухом. Вскоре приковылял и Тит.
Процесс отправки холопа на заслуженный отдых так сильно потряс Гришу, что он всю обратную дорогу был молчалив и невнимателен, даже не прислушивался к разговорам надзирателей. Даже новость о том, что они теперь отправятся не на работы, а в свой хлев для просмотра какого-то сериала, Гриша воспринял равнодушно. Перед его глазами до сих пор стояла жуткая картина: огромная яма, заваленная отработанным человеческим материалом. По сути своей эта свалка биологических отходов мало отличалась от любого цивилизованного кладбища, но на кладбище хоть как-то удавалось прикрыть смерть вуалью траурной торжественности. Здесь же все было просто и страшно, без всяких лицемерных излишеств и красивостей. Ни высокохудожественных памятников, ни гранитных надгробий, ни фотографий усопших, ни глупых стихотворений, что модно писать на черных плитах, ни пожеланий всего наилучшего на венках. В этой яме смерть показалась в обнаженном виде, такой, какой она бывает без красивых нарядов, обычаев и суеверий. И Гриша, посмотрев на все прелести этой красотки, в очередной раз понял, что продешевил – весь этот кошмар никак не стоил двух миллионов.
Всех холопов согнали в барак – как оказалось, сегодня по телевизору показывали очередную серию мыльной оперы с красноречивым названием «Слуга покорный». Это была единственная телепередача, которую позволялось смотреть холопам, не считая утреннего информационного шоу с сексапильной Парашей.
То ли из-за недавнего визита на холопомогильник, то ли из-за хронической усталости, недоедания и отбитого хозяйства, но фильм Грише не понравился. Шла уже восемьсот пятьдесят третья серия эпопеи, рассказывающей о жизни и судьбе крепостного Кондрата. Жизнь у Кондрата была дерьмовая, а судьба и того хуже. За неполных двадцать три года жизни Кондрат успел испытать на своей холопской шкуре все, что можно и нельзя, и всякий раз злоключения, происходившие с ним, случались не по его вине, а чисто по ошибке. Кондрат, без вины виноватый, дважды побывал в исправительном центре для непокорных холопов, был дважды кастрирован, один раз частично, второй раз начисто, каждый день подвергался издевательствам и сносил зверские побои. Выглядел Кондрат так, как живые обычно не выглядят. Во рту у него давно уже не осталось ни одного зуба, руки и ноги были многократно переломаны, и кости срослись как попало. Кондрату через день помещали в зад раскаленную кочергу, морили голодом, один раз облили спину керосином и подожгли. И при всем при этом Кондрат оставался глубоко верующим человеком, свято убежденным, что всякая власть от бога, а барина он любил больше, чем турнепс, который попробовал лишь однажды в жизни.
Сюжет сериала заключался в том, что Кондрата постоянно наказывали ни за что, а он, продолжая любить барина, верой и правдой служил ему, всякий раз демонстрируя готовность пожертвовать собой ради спокойствия и благополучия хозяина. В просмотренной Гришей серии Кондрат самоотверженно спас носки барина, случайно выпавшие во дворе из тазика прачки. Эти носки попытался умыкнуть смутьян Прокофий (тот исполнял роль отрицательного героя, постоянно подставлял Кондрата и делал барину разные пакости), но Кондрат не позволил мерзавцу похитить носки благодетеля. Он первым подбежал к ним, и, дабы более крепкий Прокофий не отнял их, проглотил сокровище, не жуя. Холопы, застывшие перед телевизором, одобрительно загудели, каждый стал высказываться в том духе, что ради спасения носков любимого барина еще бы и не то сделал. Гриша, глядя на них, вдруг испытал жгучее чувство стыда за то, что он тоже человек. Прежде ему казалось, что существует какая-то грань, ниже которой никто не способен упасть, этакое дно, в которое неизбежно упрешься, откуда ни рухни. Но теперь, глядя на окружающих его холопов, Гриша понял – пропасть бездонна, и падать в нее можно бесконечно долго. Всю жизнь. Пока не разобьют голову дубиной, и не отправят на заслуженный отдых.
После киносеанса все вернулись к работе. В паре с Гришей поставили Тита. Тот, как и покойный Спиридон, хватал самые здоровые камни, и, пачкая штаны, пер их к дороге. Гриша тоже не ленился, хотя и не надрывал себе пуп, как зловонный работяга. При Тите Гриша бездельничать побаивался – тот мог нажаловаться, и тогда вновь придется идти в воспитательный сарай, получать заслуженную награду. Вместо политики агрессии, Гриша избрал иную стратегию – стал беседовать с Титом так, будто планировал вскоре стать его лучшим другом. Но разговор не клеился. Точнее, в голове у Тита перегорели последние три синапса, и он окончательно утратил связь с внешним миром.
– Тит, кочергой по жопе бит, ты своих родителей знал? – спросил Гриша. – Тит, тормоз лютый, ты маму и папу знаешь?
Вместо ответа Тит распевно протянул:
– Пуще отца с матерью надлежит любить господина своего. Так святой старец Маврикий поучал.
– Тит, а лет тебе сколько?
– Не знамо.
– У тебя секс был?
– Ась?
– Секс, говорю, был? Задул какой-нибудь Матрене, а?
– Куды задул? Кто?
– Ты, тупость ходячая! Я спрашиваю, было у тебя с бабами что-нибудь, или нет.
– Что было?
– Вот же связался с идиотом… Ну что у мужика с бабой бывает?
– Что?
– Ты не в курсе? Ну а какие-нибудь варианты есть?
– Кто?
– Тит в пальто. Остолоп хренов, я тебя спрашиваю, ты с бабой когда-нибудь сношался, или нет?
– С бабой… Нет! Что ты! Бог с тобой! С бабами грех. Господь не велит. Святой старец Маврикий молвил, что о бабах думать не можно, иначе в царствии небесное не примут.
Гриша уже понял, что доводами типа «сам дурак» и «сам придурок» тут ничего не добьешься. Он решил логически доказать Титу, что тот неправ.
– Тит, покури минуту, давай поговорим, – сказал он, когда зловонный мужик, гадя на ходу от натуги, волок мимо него огромный валун.
– Что ты! – испуганно перекрестился Тит, установив на место свою ношу. – Курить не можно. Курево – барская забава. Святой старец Маврикий учил, что ежели холоп курево отведает, то у него уши ослиные вырастут, и он помрет в муках.
– У тебя уже мозги ослиные, чего там из-за каких-то ушей беспокоиться? – пожал плечами Гриша. – Да ты не парься, я просто так сказал. Курить не будем, просто посидим, поговорим. Надо ведь и отдыхать иногда. Недаром русская народная поговорка гласит: терпение и труд любого перетрут.
Тит нехотя присел на землю рядом с Гришей. Тот тут же начал рассуждать.
– Вот, Тит, смотри, – медленно и с расстановкой, чтобы дошло до самых-самых тупых, начал Гриша, – ты говоришь, что с бабами сношаться грех, так?
– Ага, – кивнул Тит. – Ужель не грех? Святой старец Маврикий говорил....
– Да погоди ты со своим старцем, запарил им уже! – перебил Тита Гриша. – Я тебе о бабах, а ты о каких-то старцах. Тит, ну смотри сам – если трахаться грех....
– Что делать? – не понял зловонный холоп.
– Сношаться, спариваться, – что тебе больше нравится? Ты понял теперь?
– Ага, – протянул Тит.
– Так вот, если сношаться грешно, и все, кто этим занимаются, в рай не попадут, то все, кто производит потомство пойдут в ад. А если никто не будет сношаться, то род людской прервется, и человечество вымрет. Хочешь сказать, бог желает, чтобы человечество исчезло?
Гриша старался изо всех сил, так умно и складно он отродясь не разговаривал. У него даже заболела голова в районе лба – похоже, перегрелся участок мозга, отвечающий за красноречие. Но от Тита все Гришины старания отскочили со свистом, не сумев пробить трехметровую броню тупости.
– Неисповедимы пути господни, – набожно пропел он, и, поднявшись, отправился за очередным камнем.
– Чтоб тебя пронесло жидко и с посвистом! – с ненавистью глядя ему вслед, пожелал доведенный до отчаяния Гриша.
Тит наклонился за камнем, начал поднимать его, и тут Гришино желание исполнилось: и пронесло, и жидко, и посвист присутствовал.
– Да никакие два миллиона этого не стоят, – пробормотал Гриша, обхватив голову руками. – Пять – не меньше. И незабываемая ночь с Ярославной. Иначе откажусь, и хрен меня кто заставит этим идиотизмом заниматься.
Глава 8
Заскрипели выдираемые из досок гвозди, крышка гроба медленно откинулась, и Гриша, щурясь на свет, осторожно выбрался из своего оригинального ложемента. В аппаратной находились Ярославна и один из гоблинов. Лев Толстой отсутствовал.
– Все хорошо? – спросила девушка. – Вижу, ты уже немного обвыкся.
– Да, уже почти удовольствие получаю. Дай пожрать. Я весь день камни таскал, а чем нас там кормили, о том лучше не спрашивай.
Ярославна заглушила установку и повела Гришу в его апартаменты. Идя чуть впереди, она спросила:
– Есть какие-нибудь успехи?
– А то! – самоуверенно заявил Гриша, не сводя глаз с виляющей прямо перед ним девичьей попки.
– Правда? – резко повернувшись к нему лицом, спросила Ярославна. – То есть, ты уже что-то узнал о жезле?
– До хрена и больше я о нем узнал. То есть, еще пока не узнал. Но есть один чувак, вот он точно что-то знает. Я сейчас как раз с ним работаю. Много он чего знает, но молчит, скотина грязная. Трудно такого расколоть. Я весь день сегодня пытался, и так, и этак. Морально весь выдохся. Мне бы эмоциональное состояние подлечить. Говорят, женская ласка хорошо способствует.
– Я передам Галине твои пожелания, – пообещала Ярославна. – А кто этот надежный информатор? Ты что, уже вышел на дворню?
Гриша уже знал, что дворней в имении называли холопов, живущих не в общих бараках, а непосредственно в особняке барина, за высоким забором. В число дворовых людей отбирали только самых преданных крепостных, готовых жизнь отдать не то что за самого барина, но даже за его плевок.
– Я там уже много на кого вышел, – нагло соврал Гриша. – Но дворня, это ерунда. Вот Тит – это реальный информатор. Я просто нутром чую, что он все о жезле Перуна знает. У него прямо на лбу написано, что знает все. Только тяжело его разговорить. Я пытался, пытался, весь перенервничал. Мне бы сейчас оральный массаж с частичным заглотом, для снятия стрессового состояния. Не для пустого баловства, не подумай. Исключительно в медицинских целях. Слушай, а можно тебе вопрос задать?
– Да, разумеется, – как-то даже обрадовалась Ярославна. – Давно уже пора. Ведь тебе, наверное, хочется больше узнать о том мире, в котором тебе придется жить какое-то время.
– Да в жопу мир. Ты лучше скажи – у тебя кто-нибудь есть?
– Ты о чем? – не поняла Ярославна.
– Я о том типа спрашиваю, что вот ты одна по ночам спишь, или нет?
Ярославна покосилась на Гришу, и спросила:
– С какой целью ты интересуешься моей личной жизнью?
– С целью ее возможного улучшения. Такая девушка не должна спать одна. Вообще никакая девушка не должна. Но такая, как ты, в особенности. Это же преступление. Иметь такие… такие….
Гриша дико уставился на высокую, потрясающей формы, грудь Ярославны, на которой ему даже померещилось клеймо ювелира и номер пробы – твердая волшебная троечка, и все никак не мог подобрать нужных слов. Да и были ли они нужны? За него все сказали затрещавшие нитки на брюках.
– Такие формы! – наконец-то выдохнул он. – При таких формах спать одной никак нельзя. Эгоизм же чистой воды. Тебе все это природа разве одной дала? Тебе это все зачем? Базара нет, можешь и сама себя поласкать в душе, или там перед сном, эротические фантазии порождая, но другим тоже хочется, так и знай. Не будь жадиной.
– Сочту все сказанное комплиментом, – кивнула Ярославна.
– Комплименты любишь? – оживился Гриша.
– А ты на них мастер?
– Ну, не хочу хвастаться, – опустив глаза, скромно признался паренек, – но на районе мне равных не было.
Ярославна прекратила нажимать кнопки на пульте, повернулась к нему и сложила руки на груди.
– Хорошо, давай послушаем, – сказала она.
Гриша понял, что его звездный час пробил. Не зря он тренировался на соседках и одноклассницах, все это была лишь подготовка к главному выступлению в его сольной карьере. Таких девушек, как Ярославна, ему не удавалось даже понюхать. Они обычно проносились мимо в дорогих автомобилях, вместе со щедрыми состоятельными мужчинами за сорок.
– Ну, у тебя, короче, типа жопа такая классная, – виртуозно затянул Гриша, помогая себе активными жестами. – И типа сиськи тоже вообще реальные такие, вообще отпад….
– Ого! – изумленно прервала его Ярославна. – Таких комплиментов мне еще никто никогда не говорил.
– Да погоди, – досадливо бросил Гриша, – я только разогреваюсь. Самое интересное впереди.
– Давай лучше в другой раз, – предложила Ярославна. – Хорошего понемногу. Тем более, ты устал, хочешь есть и спать.
– Есть вашу парашу из лопуховых корней, и спать в гордом одиночестве? – проворчал Гриша. – Ни того ни другого не хочу. Слушай, что мне сделать, чтобы получить гамбургер? Только скажи, я ради гамбургера на все готов. И когда я говорю – на все, я имею в виду – на все. Буквально. Я, конечно, не куннилингусовых дел мастер, но буду стараться изо всех сил.
– Поговори об этом с Галиной, – предложила Ярославна, указывая Грише на дверь. Тот уронил голову и покорно поплелся на выход из операторской.
– С Галиной, как же, – ворчал он на ходу. – С ней поговоришь. Она же глухонемоозабоченная. Купили бы ей вибратор, что ли.
– Покупали, – сказал Ярославна. – Он у нее в первую же ночь перегорел.
– Ну да, понятно. С вещами надо бережно обращаться, а как она с… вибраторами обращается, я уже знаю. Как будто завтра конец света, и он уже никому не пригодится.
Ярославна отвела Гришу в его комнату и сказала:
– Спокойной ночи. Сейчас Галина принесет тебе ужин….
– Подожди! – закричал Гриша. Глаза его расширились, в них застыло выражение неподдельного ужаса. – Не уходи! Побудь со мной, а? Ты ведь хотела мне о чем-то рассказать, вот и расскажи. Я хочу слушать. Только не оставляй меня наедине с Галиной.
Ярославна из вредности сделала вид, что уходит, Гриша зарыдал в голос и упал перед ней на колени.
– Она вчера шпингалет в туалете сорвала, – бормотал он. – Сегодня мне не удержать оборону. Будь человеком! Где твоя христианская доброта?
– Ну, хорошо, – нехотя согласилась Ярославна. – Теперь вижу, что тебе очень хочется узнать больше о том мире, в котором ты проводишь основную часть времени.
– Ты даже не представляешь, как мне хочется, – быстро закивал Гриша, с опаской косясь на дверь. – Мне так хочется, что ноги сводит. Ты вот тут садись, на кроватку, тут мягко, хорошо. И рассказывай.
Ярославна присела на кровать, Гриша устроился рядом, но не слишком близко.
– Итак, – спросила девушка, – что ты хотел узнать?
– Все! – решительно сказал Гриша.
– Нет, так не пойдет. Я же не могу тебе пересказывать всю историю Руси со дня ее основания.
– Историю Руси я в школе учил, – сказал Гриша. – Там ничего интересного. Зато училка у нас была такая, что все пацаны только сидя отвечали, потому что когда кто-то вставал, сразу было видно, как ему предмет нравится. Ты лучше мне расскажи о том, как Тит дошел до такой жизни.
– Кто?
– Тит. Мой новый лучший друг. Я бы даже сказал – брат, но как представлю, что мы с ним могли выйти из одной… кхе-кхе… бухты, так сразу рвотные спазмы накатывают.
– Тит, это один из холопов? – попыталась внести ясность Ярославна.
– Да.
– А что именно тебе в нем не нравится?
– Мне в нем ничего не нравится, мужики вообще не в моем вкусе. Мне нравятся стройные высокие девушки с буферами третьего размера. Где-то я недавно одну такую видел…. Ладно, ладно, закончили с комплиментами. Так вот, про Тита. Тит, как человек, для меня загадка. Для меня загадка – человек ли он? По всем внешним признакам, он не человек, а скотина немытая, только я никак не пойму, какая. В деревне бывал, в зоопарке бывал. Всяких животных видел. Тит ни на одно не похож. Даже свиньи, по сравнению с ним, чистоплотные и хорошо пахнут.
– Неужели все так плохо? – усомнилась Ярославна.
– Плохо? – невесело усмехнулся Гриша. – Да вообще ни в звезду! Представь себе большую, нет, огромную кучу свежих фекалий, лежащую на солнце, в летнюю жару, над ней воздух колышется от смрадных испарений, мухи летают….
– Не перебарщивай с натурализмом, – убедительно попросила Ярославна. – Я сегодня еще не ужинала.
– Ладно. Ну, ты представила? А рядом представь Тита. Так вот лучше в эту кучу щучкой занырнуть, чем с Титом по-братски обняться.
Ярославна засмеялась, Гриша, нахмурившись, понял, что ему не верят.
– Если бы тебе предложили на выбор, поцеловаться с Титом или смертная казнь, ты бы что выбрала?
– Даже не знаю, – продолжая улыбаться, пожала плечами Ярославна. – Наверное, поцелуй.
– А вот и неправильно! – злорадно воскликнул Гриша. – Потому что если бы ты к Титу на расстояние поцелуя приблизилась и понюхала, тебя или паралич бы разбил, или синдром Дауна накрыл. Если Тита бросить в реку, всплывут даже водоросли. Если Тита зарыть в поле, то на этом поле ничего не вырастет. И никогда. Но это еще половина трагедии. Самое страшное в том, что у него клапан не держит. То ли сорвали ему его, то ли уродился с бракованным, но поп-музыка вообще не прекращается. Там, блин, у всех с этим проблема. И так они громко выдают, что даже вздрагиваешь и на небо смотришь – не сверкнет ли молния.
– Возможно, это обусловлено особенностями холопского питания, – предположила Ярославна.
– Питание там тоже не дай бог! – пожаловался Гриша. – Вообще удивляюсь, как эти бедолаги еще живы. Если бы меня так с детства кормили, я бы до своих лет не дотянул.
– Насколько нам известно, среди холопов очень высокая смертность, в особенности детская, – сообщила Ярославна. – Три младенца из четырех не доживают до месячного возраста. Из оставшихся половина умирает до года. Выживают лишь самые крепкие и выносливые. Но высокая смертность компенсируется обильным приплодом. Женщины, отобранные на племя, начиная с двенадцати лет, постоянно находятся в состоянии беременности.
– А что, нельзя разве кормить людей по-человечески, ну и лекарства им какие-нибудь давать, если заболеют? – задал Гриша вопрос, который мучил его с первой минуты пребывания в ином мире. – Я типа не о черной икре говорю и не о вырезке, но хотя бы картошку какую-нибудь вареную давали бы, супчик на костях. Компот. Сытые ведь и здоровее, и живут дольше, и болеют меньше. Вот Колька Скунс никогда гриппом не болеет. А почему? Потому что жрет много и охотно. С другой стороны, была у меня подруга одна, которая вечно на каких-то диетах сидела, так, блин, она вообще не выздоравливала. Помню, придешь к ней, а у нее стабильно понос и марлевая повязка на морде. То есть никакого сексуального разнообразия.
– По всей видимости, хозяев мало заботит здоровье холопов и их долголетние, – сделала вывод Ярославна. – Благодаря высокой рождаемости пополняется естественная убыль. А создание для холопов приемлемых жизненных условий неизбежно будет сопряжено с финансовыми затратами.
– Да я, типа, понял, не тупой, – проворчал Гриша. – Это ты меня не поняла. Что бабки каждому жалко, это ясно. Меня тоже жаба душила, когда приходилось Машке подарки покупать. Жаба сильная, часто побеждала. Но там другое. Там нарочно ждут, когда картошка сгниет, и только потом ее, уже гнилую, скармливают холопам. И спят там холопы на земле, точнее, на охапках грязного сена. Сено это, похоже, вообще никогда не меняют, оно уже черное и благоухает так, что глаза режет. А я там, в поле, видел скирд, здоровенный, сука, тоже черный, похоже, сено несколько лет назад заскирдовали и бросили. Почему не взять оттуда сена и не заменить его на лежанках? Оно же все равно там без дела гниет.
– Хм, не знаю, – задумчиво проговорила Ярославна. – Если все так, как ты говоришь….
– Так и есть! – возмущенно крикнул Гриша. – Я тебе не гонщик. За базар конкретно отвечаю.
– В таком случае, не понимаю. Если подумать, то во всем этом должен быть какой-то смысл. Ведь не из простой же вредности они это делают. А вообще ты молодец, что подметил это. Прочие операторы ни о чем таком не сообщали.
Гриша от похвалы весь расцвел, как задница под розгами. Хвалили его в жизни редко, чаще критиковали или просто осыпали оскорблениями. Насытившись грубостью окружающих индивидов, Гриша выработал защитную реакцию – превентивное хамство. Теперь не ждал, пока обидят, первый кидался и не скупился в выражениях. Бабки у подъезда Гришу боялись, как огня – спуску он старым кошелкам не давал. Не успевали они еще рта открыть, чтобы высказать ему за громкую музыку в три часа ночи и оправление естественных потребностей в подъезде, как Гриша первый набрасывался на них, сжав кулаки и вылупив глаза. Бабки в мановение ока оказывались поставлены на место. Гриша или запугивал их громким и свирепым ревом, или сыпал страшными угрозами, обещая навалить на коврики перед их квартирами или талантливо измазать двери фекалиями. А одну вредную старушенцию Гриша однажды так сильно напугал, с криком бросившись на нее из-за угла, что она при его появлении сразу пряталась под лавку.
– Я вообще сообразительный, – приврал Гриша, набивая себе цену. – В школе на хорошем счету был, учителя говорили, что таких талантливых учеников у них еще не было. Когда, после девятого, собрался в ПТУ идти, физик на коленях за мной ползал, умолял остаться. Говорил, что если уйду, то хоть школу закрывай.
– Ты учился в школе для особенных детей? – уточнила Ярославна, пряча улыбку.
– Да! – кивнул Гриша. – Для необычных. Обычных туда не брали.
При этом он вспомнил своего учителя физики, который, узнав о том, что Гриша покидает их после девятого класса, упал на колени прямо во время урока и стал горячо благодарить всевышнего за эту милость. Не то чтобы Гриша вел себя на уроках особенно плохо, но он своими умелыми руками переломал всю аппаратуру, так что проводить опыты стало не на чем. Когда на уроке дали задание собрать электрическую цепь, Гриша включил в эту цепь и сидящую впереди одноклассницу. У всех в конце опыта загорелась лампочка, а у Гриши затряслась девочка.