– А смотрите, этот юнец, который с ними; он еще держится; одна рюмка, и он также покатится по наклону беспамятства, но пока еще держится; и как уважает речистого товарища. Уважает за его пьяность, за авторитетную логику его пьяности, за высокие предметы его пьяного разговора, а главное – за убежденность; смотрите, как он рад, что не ему вопрос ребром поставлен; он себя спрашивает, что бы он ответил.

– Да, он понимает, что можно на Шаляпина положить полтинник, но он не понимает еще, что можно за Шаляпина душу положить.

– А тот продолжает полагать?

– Слов не слыхать, но душу кладет.

– Счастливые…

– А вы разве не бывали?

– Причин к счастью было, конечно, больше, чем у этих бедных, но…

– Самого счастья меньше?

– Ведь счастье измеряется не тем, большое или маленькое, а тем, полное или неполное. Ну а при анализе разве может быть полное счастье?

– Да, анализ… не отдам.

– И я не отдам.

– Ну как же отдать – половину жизни.

– Лучше всю отдать.

– Уж это никогда!

– Верно! Ничего не отдавать! Все в памяти хранить, в настоящее переселять, и насыщать, и пресыщать данную минуту, чтобы прошлое не увядало, чтобы настоящее распухло от прошедшего, а прошлое вбирало бы в себя каждую новую секунду, ею вырастало, ею расцветало; чтоб не было последнего аккорда, а чтобы первый всегда звучал сквозь вереницу!

– И чтоб немолчность вереницы превращала прошлое в настоящее!

– Чтоб настоящее, поглощаемое прошлым, самим собой питаясь, насыщало будущее, предназначенное на съедение!

– А что, кроме Музыки, осуществит это взаимное питание на смерть и взаимное съедение на жизнь?

– Из дел человеческих – только Музыка. Единственное текучее искусство, единственное одного измерения, единственное, которое как точка: все сходится, все расходится.