– Так хорошо же, что крокодил тебя не съел! Меня съест, похоже, – сказал Захар.
– Да это я, Захар, только проснувшись, понял, что легко ещё отделался, – улыбнулся деда Петя.
– Ты рассказывать небылицы горазд, старик! – заметил Захарка.
Он подошёл к окну, поглядел в приямок:
– Ну, где, сказочник, перья те?
Через секунду втянул голову в шею, отпрянул от окна.
– Да мало ли откуда там перья, – уже не так уверенно протянул Захар.
– Ага. Вот теперь иди, студент, погуляй.
Степан всё так же сидел на топчане. Деда Петя, не торопясь, встал, потянулся и зевнул. Он подошёл к столу и налил себе в чашку заварки:
– А я тебе говорю, Степан, – это не только бытовая техника. На складе они ещё и дурь хранят. Наркотики. В моё время марафетом звали это дело. Только не говори, что ведать не ведаешь, о чём речь. Сейчас каждый школьник в курсе вопроса…
– К чему ты это?
– Только не знаю какие, – не обращая внимания на заданный вопрос, продолжал дед. – Барыги они или просто складируют – неважно. Я тебе показал на восемнадцатом стеллаже коробку… Ты же сам видел, что из неё чуток просыпалось. Так она, родимая, и лежит на полке. И чёрт теперь знает, что у них в других коробках хранится. Понял теперь, что зарплаты у нас такие серьёзные? Дураки им нужны и бомжи, чтобы вопросов лишних не задавали. Пришёл-отметил-ушёл. Если что не так – журнал в печку, а нас с тобой и искать не станут. Это я вчера понял.
– А нам-то, что, дедуль, я всё в толк не возьму. Наше дело просто дежурить по ночам, ставить подписи в журнале, принимать жетоны. Да ещё кактус поливать. За это получаем зарплату, копим деньги и уезжаем подальше.
– То-то и оно, Стёпа, никуда мы не уезжаем, но и не остаёмся. Не будет никакой жизни вовсе. Мы двести тыщ с процентами отдавать всю жизнь будем. Нас «на счётчик» поставят скоро. Судя по тому, что я от Захара услышал, там ребята тёртые. Чалились, скорее всего. Захару ноги повыдёргивают через пару недель и за нас примутся. Ты этого хочешь?
Деда Петя рассказал Степану, как в пересыльном лагере году, кажется, в семьдесят пятом один паренёк из «первоходок» проиграл в «буру» пачку сигарет и не смог отдать.
– Спортивный такой, мускулистый, уверенный в себе был тот паренёк. Но через месяц он в «конях» ходил. Рабом, значит. Страшное дело. Это ещё повезло, что рабом стал, а не в «петухах» оказался. Знаешь, Степан, кто это такие? И то только потому избежал он худшей участи, что палец себе на кухне сам тесаком оттяпал и в счёт долга принёс братве. Так и Захар наш попал… Не решить проблему сразу – хуже будет. Только пальцем тут не обойтись, сумма не та.
– И что ты предлагаешь, деда Петя? Наркоту стырить, чтобы нас потом искать некому было? И что с ней делать? Глупости всё это, Пётр Мчиславович, несерьёзно. Я собираюсь сам поговорить с этими мясниками. Там и решим, как долг отдавать, – отчеканил Степан. – Милицию ещё никто не отменял.
Степан резко встал, передвинул торшер к окну, отвернулся и вдруг скривился, ему был не по душе этот странный разговор с откровенным уголовным налётом. Он чувствовал себя абсолютно опустошённым. Нет, не сказать, чтобы несчастным. Степан никогда не считал себя неудачником или пострадавшим. Не хотел даже об этом думать. Недавно он занимался важным проектом, сидел за столом переговоров вместе с мэром города, писал отчеты и социологические исследования, строил планы на будущее, задумывался об очень серьёзных изменениях в своей жизни… А теперь он не пойми кто… Вернее, понятно кто. Теперь он бомж и вынужден обсуждать банальную кражу наркотиков у каких-то барыг, и выбора у него практически нет. Хотя насчёт выбора он сомневался и спорил сам с собой. Но в этот спор вмешался дед:
– Слушай, идеалист Грачёв, – дед внезапно назвал Степана по фамилии, – не стырить я предлагаю, а слегка размешать. Вероятность, что нас застукают, – пять целых и семьдесят шесть сотых процентов, не больше. Это как ты говоришь. Если коробку ещё не увезли, на что я надеюсь, то брать надо. Там белый порошок. Ещё бы знать, что это такое… Эта штука, наверное, дорогая. Героин, а может, даже и ко-ка-ин, или что ещё подороже бывает? Нам совсем немного нужно взять. Можно и муки чуток добавить… Потом сами и поднимем кипеш, что на коробке нашли повреждение. На то там и сидим, Стёпа. Это если Валерьяныч не заметил, что произошло с коробкой и просыпалось после погрузки. Сырой тряпкой размажу по полу чуток. Мол, убирался. Ветошью прикинемся. Позже придумаем, как на деньги обменять гадость эту. Но делать надо что-то, а не ждать, пока Захару в его черный жирный зад кол заколотят эти мясники, а долг на нас переедет. Понятно? Молчишь? – волновался дед, – Как нам двести с лишним косых ещё найти, а? Кредит под нашу недвижимость брать? – и он громко захохотал, довольный своей шуткой. – Степан, Степан, хороший ты человек, но… я опытнее, – и дед продекламировал стихи:
О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг…
– Помнишь такое стихотворение в «Очевидном – невероятном»? Но там ещё у Пушкина строка была, о ней в советское время на телевидении вдруг забыли:
И случай, бог изобретатель…
– Да к чему вы это? То сны рассказываешь, то Пушкина декламируешь… Странный вы, Пётр Мчиславович, человек.
– Да ни при чём. Просто не всё привычное есть правильное. Мы так дело обернём, что не подкопаешься. Вроде возьмём, а не докажешь, что мы. Нет, и всё! Вроде как и не было той строчки тоже. Извини, если пример неудачный привёл.
Степан понимал, что по большому счёту дед прав. «И дело не только в Захаре. Не решим проблему с его долгом – все остальные планы коту под хвост. Оставаться ли, уезжать…Что-то надо предпринимать. Но не грабить же, не воровать! Правда, договориться с мясником или ждать помощи от милиции – нереально. Отдавать долг с процентами? Но денег взять неоткуда». И Степан вспомнил, как в детстве в мясном отделе рынка останавливался и смотрел, как лысый, жилистый мясник в ржавом, некогда белом фартуке деловито рубит кость. Мощный удар из-за спины, потом ещё короткий, резкий удар. Туп-туп, и на деревянной колоде две половинки. Смахнул лезвием в щербатый таз на пустой, коричневой плахе, местами пористо-изъеденной ударами топора, лишь мелкие осколки костей, по краям – остатки белых жил. Ему казалось, что эта сырая поверхность – дерево вперемешку с мясом – сочится мёртвой болью тысяч разрубленных на ней голяшек и суставов. Степан не мог понять, к чему это вспомнилось? Но тут он представил Захара, его тёмную спину и заломленные за неё руки, мелко-курчавую голову на точно такой же сырой плахе. И… мясник-кредитор.
Степан понял, что выход есть:
– Нет, нет и ещё раз нет, деда Петя! – и сурово добавил: – Понимаешь меня, старик? Ящик не трогаем. Сегодня на моём дежурстве я посмотрю, что там с коробкой, и сообщу Валерьянычу о её повреждении. Вопрос с деньгами будем решать по-другому! – и он снова перешел на «вы». – Меня сменять будете, Пётр Мчиславович, – не натворите глупостей, ничего там не трогайте. Забудьте о ящике!
Эники-беники ели вареники
Степан обратил внимание, что с прошлого дежурства в ангаре ничего не изменилось. Журнал лежал на том же самом месте, в углу стола. Раскрыв его, Степан увидел, что ни одной записи не прибавилось. Последняя – слепая, старчески сползающая со строки подпись – деда Пети. Всё так же дёргано мерцала одна из дневных ламп над кактусом. Если бы Валерьяныч не пропустил дежурство, то непременно бы её заменил. Значит, вчера никто в ангаре не появлялся, и никакого движения товара не было. Это показалось странным. Степан достал из ящика стола рацию, вызвал Валерьяныча. Ответа не последовало. Потом он вызвал центральную проходную.
Через несколько секунд после хрипа и шипения он услышал незнакомый голос:
– Приём. Грачёв, что там у вас на пятом? Приём.
– Приём. Заступил. Вопрос по дежурству. Новых записей в журнале нет. Валерьяныч не дежурил? От него есть указания? Приём.
– Приём. Валерьяныч будет завтра. Он – раздалось шипение – немного. Работайте. Валерьяныч – снова возникли помехи – кактус. Не перелейте. Как поняли? Приём.
– Приём. Катус полить. Понял. Конец связи.
Степан не спеша прошёлся по периметру ангара. Потом взял швабру. Лениво елозя шваброй по полу, двинулся вдоль стеллажей. Остановился у семнадцатого. На полу у нижней полки заметил белый след. Продолжая возить тряпкой по полу, Степан миновал восемнадцатый стеллаж. Нужная коробка располагалась на прежнем месте. Степан добрался до угла, свернул и только теперь поднял голову. Одно ребро коробки было смято, внизу виднелся небольшой разрыв. На полу и на рамке конструкции оставались следы белого порошка. Степан, делая вид, что протирает под стеллажом, с силой стукнул по основанию металлической стойки, из коробки просыпалась тонкая белая струйка.
«Потихоньку высыпалось. Внутренняя упаковка повреждена. Отлично. А нам много и не надо», – отметил Грачёв.
Вернувшись к дивану, он прислонил швабру к стене, уселся, взял книгу, раскрыл её на загнутой в уголке странице и стал думать:
«Итак, вопросов несколько. Первый – что это за порошок? Героин, кокс, а может, вообще и не наркотик, а что-то специальное. Да хоть порошок стиральный или иная безобидная химия. Ну, допустим, как только откроется, что коробка повреждена и часть содержимого высыпалась, это можно будет понять по реакции Валерьяныча. Значит, если это что-то плёвое, то и риска нет никакого. И мы не воры. А если всё же наркотики, то забрать у жуликов – наименьшее из зол в нашем положении. Второй вопрос: каким образом потом превратить это в деньги, чтобы закрыть долг. Предложить мяснику? Найти покупателя? А что будет, если он знаком с Валерьянычем и компанией?»
От таких мыслей Степана передёрнуло. Он достал лейку, но поливать кактус не стал. Сел за стол, отложил книгу в сторону, стал разглядывать большие, тёмно-красные плоды кактуса.
«Если придумаю, как найти покупателя, то можно покумекать, как вынести этот порошок. Стоп. Всё глупости. Или нет? Ведь это решит все денежные проблемы… Ну как я могу вообще об этом думать? Я не вор и не барыга. Как я до такого дошёл?»
Отвечая себе на этот вопрос, Степан опять представил мясной отдел, мясника, колоду и куски жил. В череде этих представлений появился Захар. Избитый, еле живой. Может, даже уже и не живой.
«Это спасёт его. О чём я думаю? Господи ты Боже мой! Времени на это всё нет. Уже завтра Валерьяныч так или иначе узнает, что коробка повреждена, и шанс будет упущен. Значит, как ни странно, но думать надо только о том, как незаметно вынести порошок. Сегодня же и вынести. Термос – нет. Тонкий полиэтиленовый пакетик от бутерброда, пакетик от чая? Да, но не нести же так. Вдруг обыщут. Нет, не всегда, но иногда охрана досматривает сотрудников. Кактус! Нет, не весь. Только плод. Он же съедобный. Парочку оторву, но не самые большие. Вот сяду часов в пять утра, и ложечкой аккуратно выскребу внутри всё, как из киви, и потом незаметно запихну внутрь пакетики с порошком, прикрою кожуркой. А много ли поместится? Допустим, грамм тридцать-сорок в каждый. И сколько это может стоить? А смотря что за порошок. Может, и ничего, а может, и очень дорого. Ещё прихвачу листок побольше, если что – скажу, для посадки. Охрана, если вздумает обыскивать, то на кактус внимания не обратят. Просто посмеются, что насолил Валерьянычу. Кажется, его не любят. Тут все про этот кактус в курсе. Прямо открыто в руках и понесу. Да, Валерьянычу доложат. Это – как пить дать. Валерьяныч – а что он сделает? Ну оштрафует, ну наорёт, что умял я – идиот – пару фруктов. Кактус-то цел. А камеры? Записи просмотрят. И что увидят? Как нагло жру ложкой этот странный плод. И… всё».
На следующий день после окончания дежурства Степан проснулся около двух часов дня. Деда Пети уже не было дома. На кухне хозяйничала Бабзин.
– Стёпка, проснулся? Иди завтракай. Яишенку приготовила. А я тоже дома сегодня целый день. Дел много накопилось.
– Проснулся, проснулся, – пробормотал Степан.
В голове как сон пронеслись воспоминания. Как собрал порошок да как ловко запихнул пакетик в кактусовый красный плод. На проходной никто даже в его сторону и не посмотрел. «Военная дисциплина, старые традиции» – вспоминая хвастливые предупреждения Валерьяныча, Степан усмехнулся: «Хоть всю коробку выноси. Всем и всё по барабану. И зачем огород городил, что-то напридумывал с кактусом».
– Это что за такие фрукты странные красные ты притащил? И не видала никогда. Вона из кармана куртёхи торчком.
И прежде чем Степан успел что-то сказать, Бабзин вытащила из кармана два почти смятых плода.
– Да они гнилые, что ли, или что это в них? Пакетики… Батюшки, Степан, это же порошок какой-то. Ты что, милый? Это что? Не то, что я подумала? У тебя-то откуда…
– Не знаю, что это такое, Бабзин. Может, ерунда, а может, наш билет в Крым. Если это дорого стоит, то с долгами расквитаемся. Ты ведь уже знаешь, сколько наш Патрис Лумумба задолжал? И кому. Выхода не было. Со склада это.
Бабзин открыла пакетик.
– Это, скорее всего, «дядя Костя». Номер первый – кто как зовёт. Слишком уж белый. Герыч он же – Герасим-второй обычно сероватый… Поверь, видала я и то и другое.
– Какой дядя Костя, Герасим-второй? Ты о ком? А! Герыч – это героин, – догадался Степан.
– Слушай меня, Стёпа. Я почти уверена, что это за порошок. Кокаин. И где ты его взял, и отчего зарплаты у вас с дедом серьёзные, теперь понимаю.
– Ты, как дед наш, теперь шутить вздумала? Фильмов насмотрелась? Откуда знаешь, что это такое? – Степан недоверчиво нахмурился. – Я вообще ничего не знал. Только догадываться стал на днях, что там хранят. Если это можно будет продать, то Захара спасём. Иначе – крышка ему. Он же бандитам должен.
– Он – да. А ты хоть понял, что натворил? И дед тоже с тобой, небось, старый дурак. Или сядете, или, скорее, убьют обоих. Ох ты, Господи. Что за жизнь такая, – горестно вздохнула Бабзин.
Она рассказала Степану то, что надеялась не рассказывать никому и никогда. О том, что история с квартирой не совсем такая вышла, какой её услышал Степан в самом начале.
– Сынок мой, – опять вздохнула Бабзина, – сколько с ним намучалась. Ты о нём спрашивал, да я промолчала. Учиться не хотел, хотя голова у него светлая, в прапрадеда… Была. Свой бизнес открыл, всё поначалу хорошо складывалось. Деньжата у него завелись. А в двадцать с хвостиком вредно это. Он тогда со мной ещё жил. Пьянки-гулянки пошли. Сначала травкой баловался, потом – хуже. Но это я поздно узнала. Однажды ко мне пришли незнакомые парни за деньгами, с порога заявили – мол, должок за сыном. Так и сказали: «мамаша, это нам за яд». Я – дура – отдала свои деньги. Думала, что купил яд от тараканов. У нас тогда весь дом от тараканов страдал. И очень странным показалось, что так дорого яд стоит. Подумала, что много, должно быть, купил яда того. Ага, это сейчас смешно, а они так промеж собой – ядом – наркотики называют. Сын вернулся домой, узнал, что деньги отдала. Стал злой как чёрт. Орал, что не в своё дело лезу. Я ничего не поняла, что он взъерепенился так. Через несколько дней попал он в больницу с передозом. Еле его вернули. Ну, тут уж я поняла, что за «яд» такой он купил. Взялась за него крепко. Но лечиться он не хотел. Бизнес его почти зачах, денег не было, а зависимость требовала. Постепенно залез в долги. Ругались мы страшно, он искал денег на дозу, то плакал, то орал, то умолял одолжить, то в драку лез. В беседах многочасовых меня убеждал, что не страшно это, что в любой момент можно прекратить. Однажды нашла у него махонький свёрточек. Он пришёл, стали снова ругаться. Я орала как оглашенная, что погубит он себя; взяла, заперлась в туалете. Он дверь ломать начал. Всё в унитаз и спустила, ну… почти всё. Оказалось – денег уйму. Он меня тронуть не посмел, но ушёл из дому. Не смогла я его защитить, от дряни этой нет спасенья. Он вернулся через неделю. Плохой совсем. Ломало страшно, я боялась, что у меня на руках умрёт. Денег вовсе не было. Так в быстром кредите деньги взяла и новую дозу – да, вот сама сыну и принесла! А нет – погиб бы, наверное. Я так и думала. Потом решила квартиру продавать, чтобы деньги на лечение собрать. Но сначала взяла кредит под квартиру. Так и попала на тех жуликов. Не сразу всё это вышло, но… выжили меня они. Я тебе рассказывала. Эта часть истории – правда. Кое-как на время у подруги пристроилась. Главное, что удалось сына на ноги поставить. Я его аж в самый Екатеринбург возила. Представляешь, в даль какую, да? Не знаю, как сдюжила. Там за него крепко взялись. Жёстко очень, но эффективно. И показалось мне, что вытянула я его. Вот откуда я и разбираюсь в гадости этой. Сын бизнес снова наладил, иногда приезжал к подруге моей, навещал меня. Всё обещал квартиру новую купить или прежнюю вернуть. А потом пропал из города. Не могла найти его. Я все глаза выплакала, в милиции чуть ли не ночевала. Нет его. Пропал человек, как в воду канул. Я уже на улице к тому времени оказалась. В один день мимо меня иномарка едет, музыка гремит, окно открыто, а на месте пассажира мой сынок. Явно не в себе. Опять, значит, в яму эту попал. Он меня не узнал даже. Сидит с полузакрытыми глазами, улыбается. Только протянул из окошка старухе-бомжихе сотенную. Он всегда добрый у меня такой был! Я к нему, а машина по газам. Но нашла я его в городке нашем. Только лечить не на что уже. Да и поздно. Как раз на Ленинке он живёт с такими же. Опустился совсем. Раз в неделю наведываюсь. Еду приношу или одежды какой. Я даже денег даю иногда, только бы из-за дури дел не натворил уголовных. К нам не идёт ни в какую, а помощи ждать неоткуда. Никому не нужны мы в нашем крысятнике. Горе моё, когда более-менее соображает, меня видеть не хочет. А как под кайфом, так и не узнаёт толком. Светка не знает ничего, дед, может, и догадывается, но молчит.
Степан слушал и размышлял о том, как в отечестве нашем всё интересно устроено. «Праправнук профессора стал конченым наркоманом. За какие-то три поколения – полное вырождение. От коллежского асессора или, может, даже статского советника3 семья съехала прямиком в преисподнюю». Степан не знал, как реагировать на такие откровения. Он только неуместно пожал плечами, потом промямлил что-то и вовсе дурацкое, вроде «всё образуется».
– Да какое «образуется»… Что ты. Проиграла я эту войну, – заключила Бабзин, – не смогла воспитать сына-безотцовщину, защитить его не смогла. Теперь сокрушаться поздно. Что остаётся? Просто выживать. Но не поеду я ни в какой Крым, Степа. Пока я жива, буду заботиться о сыне.
«Как же мне сегодня повезло, – с улыбкой на лице подумал Степан, – если бы охрана нашла порошок – уже бы встретился с Создателем».
Почему то вспомнилась старая детская считалочка.
Эники-беники ели вареники,
Эники-беники – клёц,
Вышел на палубу жирный матрос.
Из матроса капитан,
Получилось двести грамм.
«Да, повезло, – Степан снова улыбнулся, – далеко не двести грамм и даже не сто, но кое-что получилось. Достаточно, чтобы решить проблему».
Разговоры и не только
Степан и деда Петя сидели на кожаном диване, как в первый свой визит к Валерьянычу. Задумчивый Валерьяныч медленно выхаживал вокруг железного стола. Степан заметил, что на каждом третьем круге, не сбавляя хода, Валерьяныч осторожно дотрагивался до кактуса. Иногда, получив чувствительный укол, шипел что-то неразборчивое, разворачивался и продолжал нарезать круги уже в обратном направлении.
Ворота открылись, и в ангар в сопровождении нескольких мужчин явно бандитского вида вошли понурые водители погрузчиков, Колян среди них. Пробурчав невнятное «здрасте», трое водителей уселись прямо на пол. А Колян подошел к столу и, не глядя на присутствующих, уверенно сел на место Валерьяныча. «Кожаные куртки» встали за его спиной. Колян снял красную бейсболку, бросил на стол и заявил:
– Начинай, Валерьяныч. Времени у меня в обрез.
– Николай Сергеевич, но Кудрявцев ещё не подошёл…
– Начинай, тебе говорю. Кудрявцев больше не работает. Уволен. Вообще нигде не работает и сильно заболел. Не знаю, выживет ли. У бедняги осложнения на почки. Ребятки за спиной заулыбались.
– Я сегодня после собрания как раз его навещаю, – и Колян с улыбкой покосился на охранников. – Исповедоваться, наверное, решил. А у меня и батюшка сильно знакомый есть…
Стало заметно, как Валерьяныч побледнел. Колян достал из кармана рубашки тонкую сигаретку, наклонил голову, из-за спины тут же поднесли зажигалку.
Грачёв, не скрывая удивления, уставился на Коляна. В этот момент он вспомнил, что обещал, но так и не позвонил старому приятелю, они не встретились, не пообщались. Степан вообще ничего не понимал. Он видел перед собой совершенно другого человека, не сопливого мальчишку, трясущегося от восторга обладания видеокамерой, купленной на последние шиши. Грачёв осознал, что перед ним хозяин склада, кажется, всего этого бизнеса. Перед ним сидел тот, кто владел положением, в которое Степан залез совершенно добровольно.
После информации о Кудрявцеве Валерьяныч, блестя покрытой испариной лысиной, сообщил:
– У нас проблемы господа-товарищи. Вчера в свою смену я обнаружил, что один из ящиков повреждён. Восемнадцатый стеллаж, верхняя угловая полка. Мы взвесили содержимое. Пропало достаточное количество продукта. Просмотрели запись с камеры. Алёхин при разгрузке повредил ящик. И скрыл это от сторожа-приёмщика. Так, Алёхин?
Один из грузчиков встал было с пола, собирался что-то сказать, но Колян поднял руку и пальцем указал Алёхину на прежнее место. Алёхин, послушно сел на пол.
Постепенно распаляясь, Валерьяныч продолжал:
– А приёмщик не заметил. Или сделал вид, что не заметил?
Валерьяныч уставился на деда Петю. Деда Петя только удивлённо покачал головой из стороны в сторону.
– Есть ещё умники, – Валерьяныч опять посмотрел в сторону дивана, – которые умудрились размазать часть товара по полу… – И тут Валерьяныч окончательно потерял самообладание:
– Да, сучары, бараны вы все, бля. Да, вы оба. Что уставились, тварины?! Старый мудак, это ты на швабре оставил три с лишком сотни тысяч рублей, или это ты, великовозрастный дебил, наделал делов? Как можно было не понять, что срочно надо было сообщать о порче упаковки, а не убирать мокрой тряпкой пол… И ты, урод, мой кактус оборвал!!
– Я оставил записку… – начал оправдываться Степан.
– Да ты себе записку засунь… Рация на что, мудила питерский!
В этот момент Колян встал из-за стола, Валерьяныч сразу замолчал, втянул голову в жирную, потную шею.
Колян выдержал короткую паузу. За спиной худощавый, стриженый под ноль парень уверенно играл чётками-болтухами, ловко перекидывая их между пальцами. На секунду звук костяшек заполнил помещение.
– Подождите, всё не о том. Вы тут не дети малые, догадываетесь, откуда такая зарплата, осознаёте ответственность. Алёхин, ты же три года работаешь у нас. Так?
Алёхин быстро-быстро утвердительно закивал.
– У нас на складе, кроме бытовой техники, иногда хранится особенный товар. Товар очень дорогой. Не прикидывайтесь, что не понимаете, какой именно. Дело обстоит так, что мы понесли убытки. Безусловно, вина лежит на Алёхине, повредившем упаковку и скрывшем это. Совковая безалаберность. Алёхин, мы определим сумму возврата с тебя лично, плюс проценты. Усёк?
Алёхин снова согласно закивал, попробовал подняться, но Колян остановил:
– Сядь. Значит, так. Будешь выплачивать. И не только в счёт зарплаты, даю ровно тридцать дней. Пятьдесят процентов от потерь плюс десять процентов. Сумму Валерьяныч назовёт. Хочешь – тачку свою продай, под хату кредит бери или жену на панель – мне фиолетово. Хотя, смотри, похороны – они, конечно, дешевле выйдут твоим. Теперь вы, оба, – Колян повернулся к сторожам, смирно сидящим на диване. – Не прикидывайтесь мне тут овцами. Я лично не верю, что в унитаз спустили с половой тряпки весь потерянный объём. Будьте уверены, мы выясним всё у Кудрявцева, что в его смену произошло и сколько товара могло пропасть по тупому недосмотру, но если что вынесли – другая история. В любом случае определим сумму выплат. Если окажется, что товар украден, – вы не просто его вернёте. Отрежем каждому по левой ладони, и вы всё равно будете продолжать здесь работать. До конца ваших дней. Где живёте, мы знаем. Сбежите – найдем. В милицию можете идти хоть завтра – без проблем. Сейчас мы вас собрали для того, чтобы дать шанс. Если кто-то чего-то прикарманил, но признается, обоснует и вернёт сегодня, то вопрос с ладонью снимается. Только штраф. Есть кому и что заявить?
То, что часто отличает человека умного от человека просто бойкого и сообразительного, – умение не только услышать собеседника, просчитать ситуацию, но вовремя понять, в какой момент лучше всего просто промолчать, взять паузу. По крайней мере, именно так всегда считал Степан. В эту минуту он понимал, что необходимо брать именно такую паузу. Не остервенело оправдываться, но нейтрально молчать, хлопать глазами. Максимум – пожимать плечами. Впрочем, он обратил внимание, что и деда Петя ведёт себя точно так же: уверенно, может, даже вызывающе спокойно. «Им не руки и ноги наши нужны, им нужен товар или деньги. И они не уверены, что он украден. Очень сложно понять, сколько товара просто размазали мокрой тряпкой. Это их и бесит. К нам с дедом трудно предъявить счёт, поскольку они понимают, что предъявляй, не предъявляй, – денег у нас нет. Значит, пугают и будут следить… Если не найдут ничего, выставят штраф в счёт зарплаты».
– Значит, нет, – подвел итог Колян, – пусть пока так. С Алёхиным – порешали, а вам обоим Валерьяныч тоже через пару дней сообщит о сумме выплат. Все свободны. Завтра склад закроем на инвентаризацию. – Он кивнул Валерьянычу:
– Выйдите все… кроме Грачёва.
Когда они остались вдвоём, Колян затушил сигарету, прикопал бычок в горшке с кактусом и почти по-дружески обратился к Степану:
– Ещё раз, салам алейкум, Степан Грачёв. Мне вопросы и оправдания от тебя ни к чему выслушивать. Не надо и пробовать. Я тебе ничего не должен. Я тебе всегда только помогал. Я что сказать хотел, Стёпа. Бизнес это мой. Я не за тем десять лет жопу рвал, чтобы лохом выглядеть перед моими людьми. Ты знаешь, чего мне стоило подняться?
Степан натянуто улыбнулся:
– Родной, извини, но что-то выглядит всё больно театрально. Эти твои клоуны в чёрных кожанках, как фашисты…
Колян грубо перебил:
– Ты прямо как мой дед – горазд мораль читать. Мораль мне читает, но пожертвования от меня на храм берёт. Я тоже могу тебя развеселить: ведь «эти клоуны» отнюдь не дурачки, они смотрят и всё секут. Молись, чтобы они не подумали, что ты, Грачёв, – щегол4. – Колян хмыкнул, – Такая у нас игра слов выходит. Потому как если они так решат, то у нас свои правила и понятия, я не могу показать хоть какую-то слабину. А я ведь думал, что на тебя могу полагаться. Перспективы для тебя прикидывал, а теперь вон оно как выходит… «Театрально», говоришь. Клоуны? Да, мы такие, и это круто, и я лично ни о чём не жалею. В этом городишке народец иного не заслуживает, кроме как «Ваньку» да наш склад. Они все живут – «ты мне, я тебе». Все твари, притворщики и лгуны. Народ вообще в стойле держать надо.
Колян хотел ещё что-то добавить, но только отрицательно покрутил головой. Степан демонстративно молчал. Колян встал, опираясь о край стола, наклонился в сторону Степана и вкрадчиво проговорил:
– Я не верю, что ты столько «снега» размазал шваброй, разговоры разговариваю только потому, что не хочу думать, что ты виноват.
Он снова сел в кресло:
– Я ведь знал тебя другим человеком – не дураком и не вором. Я ошибался? Ты или вор или дурак. А может, это дед? Хотел бы я, чтобы доказал ты невиновность свою, Степан. Так что… либо ты, либо дед, либо грузчики с охраной. Даю тебе три дня. Потом решение принимать буду. Предупреждаю – всё равно выясню. Возможности есть. Иди и думай.
***
В третьем ангаре разговор был совсем другой. Захар стоял, пристёгнутый к трубе. Под его ногами третий час густела, постепенно увеличивалась свежими каплями из носа лужица крови. Нос распух, приходилось дышать через рот, периодически накатывала тошнота. Захар не думал, что когда-нибудь будет мечтать только о том, чтобы быть пристёгнутым не к трубе, а к батарее. Так хоть можно было бы упасть, но теперь наручники за спиной выкручивали руки вверх, заставляли держаться на ногах. Резо снова ударил со всей силы. Правой короткий удар по лицу, с левой руки размашистый в живот. Захар не мог согнуться, лишь подогнул колено, его вырвало.
Резо брезгливо отступил:
– Что ти блюешь, толстый сука, чёрный. Дэньги у меня с этим Гешей увёл, да? Отвечай, где бабки, с-ка! И ты взял мой товар на пятом? Это все вместе задумали, да-а?!
– Не убей его, Резо, раньше времени. У нас тоже вопросы есть.
Сквозь заплывший глаз Захар узнал Махно; а за кредитором стоял какой-то незнакомый лысый тип в шерстяной безрукавке. Сквозь кровавые слюни и сломанный зуб Захар с трудом прошепелявил:
– Сам ты щерношопый. Я-то в России родился и по-русски говорю грамотно. Не брал я твои деньги и наркоту не брал. Сам знаешь, что это Геша или как его там… Ты просто сам лоханулся. А должен я не тебе, а ему, – и Захар мотнул головой в сторону кредитора. – Это признаю.
– Дело говорит мальчик, – отозвался Махно. – Не надо, уважаемый, его так уж сильно бить, ему мне ещё долг отдавать. И вообще… замёрз я тут. Дёрнуть бы сейчас. Грамм по пятьдесят, а? В офисе есть, Валерьяныч?
– Ну-тка, батька, погодь. Будет и сто грамм тебе, – лысый уверенно отодвинул в сторону Махно. – Погодите, парни, моя очередь, поскольку Константина Сергеевича сейчас другой вопрос интересует. Слушай, щенок, мне с тобой тут четвёртый час возиться не хочется. Ты понял, что у всех к тебе претензии и никуда тебе не деться. Город у нас небольшой – все друг дружку знают, правила соблюдают. Кроме тебя и дружка твоего. Я уверен, ты знаешь, что он натворил и куда спрятал товар. Вместе придумали?! Дед нам всё рассказал уже…
Захар приподнял голову:
– О чём вы? Я не знаю, кто и что взял.
– Ну, всё, достал! Жди меня, никуда не уходи, щенок. – И лысый почти выбежал из ангара.
Через несколько минут он вернулся, держа руку за спиной. Резо и Махно, развалясь, сидели в креслах, о чём-то перешёптывались. Лысый, всё ещё держа руку за спиной, вплотную подошёл к Захару:
– Тебе есть что мне рассказать?
Захар увидел, как сидевшие в креслах удивленно закачали головами; он быстро-быстро замотал головой, что то замычал, но не успел ничего сказать. Лысый приложил к его лицу что-то обжигающее. Раскалённая волна ужаса прилила к голове вместе с мыслью: «утюг».