Неприятная глава
Через неделю Светка окончательно встала на ноги. Написала объявления от руки и расклеила по району. На следующий день гордо объявила, что нашла работу. Вчера у Дворца культуры к ней подошел импозантный молодой человек – он спускался по ступеням, как вдруг наткнулся на Светлану. Познакомились. Оказалось, он руководитель тех самых городских курсов иностранных языков и как раз нуждался в хороших преподавателях.
На следующий день Светлана приоделась и понесла свой диплом показывать неожиданному работодателю. Накануне они с Зиной заранее отрепетировали, что говорить на собеседовании, придумали, как им показалось, убедительную историю переезда из Новосибирска. Зина договорилась со своей знакомой, чтобы та подтвердила, будто Светлана временно проживает у неё, мол, они с её матерью подруги.
Собеседование прошло «на ура», и вечером того же дня Светка провела свой первый урок.
Степан по-прежнему ходил на работу, каждый день в газете просматривал объявления о вакансиях. Последние события только укрепили его в уверенности, что в жизни необходимо всё менять. И менять кардинально. В тридцать два года пора подумать и о создании семьи, о детях. Оставаться в Н-ске Степан не хотел. В надежде найти работу в другом городе он составил резюме. Но отправлять в рекрутинговые агентства пока не стал, ведь он не мог указать ни адрес своего проживания, ни номер домашнего телефона. Это давило, это сильно раздражало. Конечно, если его пригласят на собеседование, сразу поймут, что с местом жительства есть проблемы. Степан понимал, что найти работу так быстро не удастся. Пока в запасе было несколько месяцев, чтобы скопив денег, найти новое жильё и потом спокойно приступить к поиску работы. «А пока надо просто выжить», – размышлял Степан. Он внимательно наблюдал, как почти каждый вечер Захар с важным видом при всех открывал железный ящик, считал и пересчитывал деньги, сверял суммы со списком. Делал он это, сидя в кресле у самой стены. А на стене висел огромный плакат. Захарка пришпилил его на второй же день. Великий трубач Диззи Гиллеспи, раздув до неимоверных размеров похожие на большие яблоки, лоснящиеся щеки, выдувал пронзительно-медный звук. Вместо звука трубы, конечно, слышался лишь шелест купюр и шорох полиэтилена. Захарка в очередной раз демонстрировал, как быстро он умеет пересчитывать деньги. Этому необходимому навыку он научился в «обменном пункте», куда по протекции своего приятеля попал пару недель назад. Правда, Захару всё никак не удавалось показать «высший класс», поскольку денег в семейном ящике было маловато. Постепенно нарастающая скорость пересчёта резко обрывалась, купюры заканчивались почти сразу. Из общего пакета деньги выдавались на покупки продуктов, из личных – на персональные траты. Потом ящик закрывался, деда Петя относил его и прятал, как ему казалось, «в надёжном месте».
В один из таких вечеров Захарка деловито объявил:
– Есть вариант подзаработать. И не-пло-хо!
Светка откликнулась первой:
– Смотри, не опростоволосься с вариантами.
– А что сразу в штыки? – протянул Захар. – Дело надёжное, но не хитрое, в своём же обменнике. Сегодня вложили тыщу, через неделю забираем две сотни сверху.
Деда Петя и Степан не сговариваясь подошли к Захару. Степан присел рядом и сразу задал главный вопрос:
– Ты, Захар, что конкретно предлагаешь?
– Меня Геша Козловский – парень, который устроил в обменник, научил, как можно там подзаработать. Он вроде уже год или два так работает. Тачку купил. Так вот, мы с ним посменно выходим. Гешка такое сто раз проворачивал – на разнице курса, с постоянными клиентами. В течение дня курс валют меняется. Хозяин же выставляет курс с утра и потом днём звонит, но не всегда. Короче – я даже сам ничего делать не буду. Отдаю ему деньгу в четверг, а он ровно через неделю возвращает с наваром. Штуку двести. Геша говорит, что это минимум, а может и больше выйти, если перед праздниками. Только минимум надо отдать пятнадцать тысяч деревянных… Вот посмотрите, тут на бумажке он мне табличку набросал – сколько вкладываем, какую сумму забираем.
– Я пас, – сразу заявил дед. – Мне это не нравится. Я тебе так скажу – кинут тебя, Фидель Кастро. А то и на перо за это посадят.
– Погоди, дед Петь, что так уж сразу? – заинтересованно заметил Степан. – Гм, – глянув в табличку, он прищурил один глаз и почти моментально выдал: – если так делать не неделю, а целый год, то набежит больше десяти тысяч процентов! Но чудес не бывает. Чушь это и обман, Захар. Родной, это же дело совсем левое. Приятель твой жучит по полной своего шефа. Бабки левые крутит? Так? На сумму, что ты назвал…
– Может, и жучит, – перебил Захар, – но не мы же… Я ему в долг как бы могу дать. А как он отдаст, не моё дело. Главное, чтобы отдал. Да и не надо весь год. Пару-тройку раз. Нам хватит. Вернём вложенные за месяц-два и заберём из оборота свои. Рисковать будем заработанными. А?
Бабзин заинтересованно спросила:
– А откуда ты знаешь, пионэр, что он отдаст?
– Он уже отдавал. На позапрошлой неделе трое из нашего техникума ему одалживали. На прошлой ещё один мажор приезжал из области. Тот вообще занёс много. Геша всё честно вернул, с наваром. Точняк. Я видел в пересменку, как он рассчитывался. Тихо и спокойно. Так пацаны ему ещё сдали денег, больше прежнего. Не забывайте, что я сам в обменнике, хоть и через день. Он мне обещает рассказать, как он деньги крутит. Он не трепло: видишь, обещал меня устроить на работу – устроил. Мне ещё надо знать все прихваты, чтобы, когда у самого обменник будет, меня персонал не обманывал. Вот так…
– А давай попробуем, – отозвалась Светка – я в деле. Только могу дать пока немного.
– Я, пожалуй, тоже попробую. Сынок, ну-ка доставай из кулька моего, – азартно махнула рукой Бабзин. – Как говорится: «один раз – не педераст». Только у меня все мелкие. Дед, понятно, – старый совэтский жулик, потому не будет. Ему эти шахер-махеры непонятны. А ты, Стёп?
– А я не хочу.
Захарка пересчитал наличку, скривился:
– Никак не набираем пятнадцать кусков. Ну, я спрошу его.
На следующий вечер Захар вернулся домой довольный. Степан и дед играли в нарды, Светка с Бабзиной чистили картошку – стряпали ужин. Местная радиостанция крутила «Московские старости» «Эха Москвы».
С порога Захар объявил:
– Деньгу возьмёт. На неделю отдаём пока, но только под десять процентов. Сумма у нас не набралась. Я сейчас и понесу. Если что надо купить на «Ваньке», Зин, Свет, говорите. Хлеб есть, или что надо нам ещё? До семи палатки работают.
Степан уточнил:
– Так ты уверен, что не кинет?
– А что, Стёпа, ты тоже надумал? – радостно откликнулась Бабзина.
– Я не надумал, в халяву не верю. И у тебя, Бабзина, похоже, память короткая…
– Так, ты, хлебозаводчанин, народ не баламуть, – оборвал его Захар. – Я уж договорился. Поздняк метаться.
Аккуратно пересчитал деньги, сложил в прозрачный файл и засунул за пазуху. Пообещал вернуться к жареной картошечке, пожелал хорошего дня и убежал на «Ваньку».
Через несколько минут после его ухода с улицы донесся приглушенный крик. Кто-то орал, матерился. Раздался сильный стук в дверь. Все вскочили со своих мест. У самого порога Зина наткнулась на Захарку. Его лицо было разбито, из носа текла кровь, левая рука висела плетью.
Захар затараторил:
– Тетя Зина, ты? Меня ограбили! По голове чем-то тяжёлым саданул меня сучок какой-то. И по руке. Там он, у подъезда. Я его тоже достал по морде кулаком. Деньги разлетелись около фонаря. Далеко не убежал… Найдите деньги!
Светка осталась с Захаром, остальные выбежали на улицу. За углом дома они увидели высокого мужчину в чёрной куртке с капюшоном на голове. Он, часто приседая, собирал с земли купюры.
Степан, не говоря ни слова, набросился на вора, стараясь заломить ему руки за спину. Купюры снова разлетелись, а вор, промямлив что-то неразборчиво-злобное, начал активно сопротивляться. Он оттолкнул Степана, достал из-за пазухи то ли фомку, то ли просто изогнутый металлический прут и стал им размахивать, норовя ударить Степана по голове. Дело принимало серьёзный оборот. От деда с бабкой толку было мало. Степан два раза еле увернулся от опасной железки, забежал за фонарный столб. В этот момент вор замахнулся в очередной раз, но поскользнулся, выронил собранные деньги. Деда Петя, воспользовавшись моментом, стал собирать купюры, спешно засовывать их за горловину свитера. Зина заорала во все горло:
– На помо-ощь, убиваю-у-ут!
Вор не кричал, не угрожал и не ругался, только громко сопел и очень неловко, не обращая внимания на стариков, явно с большим трудом делал замах за замахом, охотясь именно на Степана. Движения его были неточными, заторможенными. Степану показалось, что вор пьян, и потому он не терял надежды «схватить негодяя». Вор угодил прутом по фонарному столбу. Железка, выскользнув из его рук, подлетела вверх, задела металлический колпак фонаря. Свет погас, зажёгся, стал часто-часто мигать. Степан, улучив момент, сильно ударил наугад. От удара вор попятился назад, споткнулся о сугроб, кубарем полетел через лавку, ударился о припаркованную машину и остался лежать у колеса автомобиля. Вяло скребя руками истоптанный снег, он ссыпал его на лицо. Автомобиль мерзко и прерывисто завыл, замигал фарами. Степан принялся заламывать руки бандита, тот уже и не сопротивлялся. Бабзин подскочила, скинула капюшон с его головы. Молодое, красивое лицо, не алкаш и явно не бомж… В мерцании фонаря Степан увидел глаза. «Так вот оно что, он нарик. Явно под кайфом».
Бабзин приложила ледышку к голове парня.
– Мамаша, мам… Спасибо, – несвязно лепетал поверженный воришка.
Зина вдруг всхлипнула, спешно запричитала:
– Стёпа, бежим отсюда. Менты появятся – проблем не оберёмся. Вон из окон народ пялится. С этим ещё разбираться в ментовке. Он в порядке, обкололся просто или укурился. Самих и обвинят… Успеем собрать деньги?
Деда Петя уже спешил к подвалу, прижимая шапку к груди.
Подобрав ещё несколько купюр, Степан и Бабзина покинули поле боя. Как раз вовремя: в тёмном дворе появились синие отсветы медленно въезжавшей милицейской машины.
Выбор
Говорил милиционер странно: вроде как бодро, но с кислым, неуверенным выражением лица. Он уже несколько раз задал один и тот же вопрос, но, не получив внятного ответа, решил сменить тактику:
– Что, старый, рассказывать будем, что там произошло у подъезда? Кто кому по башке жахнул? Видал я таких, – и милиционер нарочито подозрительно посмотрел на старика, – божие одуваны, а так припечатают, что сразу в морг… Недосуг мне с тобой тут возиться, сейчас заявление пострадавший напишет, и тю-тю. В тюрьму потом…
Дед, крутя пальцем бороду, с улыбкой ответил:
– Мне тоже не до сук. Я человек пожилой – мне ничего не будет. А деньги эти мои, – кивнул на разложенные на столе купюры. – Наркошу я пальцем не трогал. Просто шёл за хлебом, вижу – драка. Тут ваши подъехали. Этот лежит-сопит. А я никого не видел, просто мимо шёл.
– Ага, Поляков Пётр Мчи… Мчисла-вович, – не без труда выговорил милиционер, – двадцатого года рождения, ты шёл за хлебом в одном свитере. Закалялся. На все четыре тыщи без малого хлеба собрался покупать. Вот ты старый, а врёшь, как подросток.
– Сынок, а что вы мне тыкаете?
На секунду милиционер опешил. Резко встал из-за стола, развернулся на каблуках, протиснулся в проход между огромным несгораемым шкафом и тумбочкой, зачем-то достал с полки потрепанную пухлую бумажную папку «Дело»:
– Рассусоливать с каждым… Ща оформлю «Вас», – он затряс в воздухе этой папкой, – посидите, дедушка, на деревянной лавочке и попердите, Пётр Мч…Мчиславыч. Двадцать четыре часа вам вполне хватит для начала, тут у нас за решёточкой с вшивотой разной. Потом ещё выясним что-то интересное… Теперь вежливо обращаюсь, устраивает?
Дед, глядя в сторону, пробурчал:
– Не имеете права.
– А и не надо мне иметь. Обхожусь и на своём месте… пока. Так, где, Поляков, проживаете? Хотя – да, без определенного места жительства «Вы». Мы знаем, что в подвале двенадцатого дома. В ДЕЗе сказали, что «Вы» отвечаете за инвентарь. Допустим. Итак, меня интересует, кто избил этого парня. «Вы» всё видели. Или «Вы» и избили? – и он резко через стол наклонился к деду.
Неожиданно замолчал. Сменил тональность:
– Ну ладно, ладно. Что мы так оба. Какой же пустяк – просто объяснить, как всё было. Расскажите и можете быть свободны. Этот нарик молчит, ничего толком пока не объясняет. А мне на жалобу жильцов реагировать надо, у нас свои тут планы и установки. Понимаете?
– Я тогда всё объясняю, деньги забираю со стола и иду себе. Ага?
Милиционер не ответил, только вытянул в трубочку губы, неопределённо покачал головой, как бы показывая: «всё возможно».
Дед привстал со стула:
– Это мой знакомый был. Степан Грачёв. Живёт со мной. На него напал этот наркоман. Мы шли за хлебом в соседний дом. Степан защищался, вот и всё.
Дед протянул руки к купюрам, но ладонь офицера, как бы невзначай, опустилась на тысячную.
– Идите. Даже довезём. Я лично поеду с вами. Грачёв этот, надеюсь, уже в ваших апартаментах? Вот и проверим, поговорим с ним. Посидите, подождите в коридоре.
В скрипучем, холодном коридоре деда Петя сидел уже почти час и терпеливо ждал. Он совсем замёрз, пытаясь согреться, попросился в аквариум к дежурным. Они пустили старика. В аквариуме алела электрическая плитка, было жарко натоплено, и оттого клонило в сон. Между тем вокруг происходило много интересного.
Два служивых вполголоса обсуждали, как на «Ваньке» два закадычных другана, бывшие бакинцы Гурген и Мамед, играя в нарды, вчера доигрались до того, что поставили на кон семьсот гвоздик против обещания бесплатно отремонтировать двести пар обуви. Когда хозяин крохотной обувной мастерской Гурген проиграл, то возникла большая проблема. Лейтенант Шилкин, «курирующий» доходы Гургена, серьёзно поругался с неким Галочкиным, чьим протеже, очевидно, являлся цветочник Мамед. Услышав о Галочкине, дед чуть подался вперёд, навострил уши. Милиционеры подозрительно покосились на деда.
– Замёрз, деда? – спросил тот, что был помоложе.
– Да уж у вас тут тепло, не то что в коридоре. В дрёму тянет. Есть только охота, – простодушно заметил дед и прислонился к стене.
Деда Петя не услышал окончание истории, он так и не узнал, что Мамед простил другу долг, хотя из-за случившегося между крышующими конфликт разгорался всё сильнее. Дед крепко спал, и снился ему странный сон.
Красивые Синие горы. В долине у водопада собралось племя дикарей; они спорят и жестоко дерутся. Высоко в небе над ними парят огромные птицы, их громкий клёкот многократно отражается от пяти высоких скал, окружающих заснеженную долину. Приглядевшись, дед увидел, что птицы эти – и не птицы вовсе, а люди без лиц, но с перламутровыми крыльями. Люди высоко парят над водопадом и долиной, смотрят на дикарей и громко смеются, но дикари не замечают их, а слышат лишь громкий клёкот, продолжают о чём-то спорить и отчаянно драться. Дед видит, что стоит он один посередине бурной реки и не может сделать даже шаг. Ни назад, ни вперёд. Просит о помощи, но никого вокруг нет. Он один на всем белом свете.
Проснулся Пётр Мчиславович от шороха. В окошко аквариума кто-то просовывал полиэтиленовый пакет. В аквариуме стоял милиционер, которому дед рассказал о Степане. В протянутый пакет он положил одну за другой две пятисотенные бумажки. Увидев деда, помахал ему рукой.
– Проснулись, Пётр Мчи… Поляков? Ну так ехать пора за вашим Степаном.
В коридоре, перед выходом, он торжественно вручил деду пакет:
– Держите. Мы тут отделением собрали «детишкам на молочишко». Курево, печенье, всего понемногу, ну и деньжат немного. Ты, дед… Вы уж не злитесь на меня. Мы редко так собираем. Свои понятия… Пожилой вы человек… Кхе…
Долгий ужин
На следующее утро Степан был в отделении милиции. Он раз десять рассказал о нападении, но вместо Захарки упоминал себя. Никаких письменных жалоб от жильцов не поступило; получалось, что Степан, возвращаясь с работы, лишь отбился от нападения неизвестного. Писать заявление об ограблении не стал. На работу не пошёл, позвонил и, сказавшись больным, взял два отгула «за свой счёт». Он поймал себя на мысли, что стал называть подвал «домом». От осознания этого факта Степана передёрнуло. «Поскорее скопить деньжат, найти жильё и уходить, иначе засосёт это всё».
В подвал вернулся ближе к вечеру. Сели ужинать. Светланы не было, Захарка сообщил, что у неё первая зарплата сегодня. Стали осторожно расспрашивать Степана, «как там, в ментовке?» «Вопрос закрыт, претензий ни к кому нет, – ответил он. – Ничего запрещённого при наркоше не нашли, и его выпнули из отделения». Степан ждал объяснений от деда Пети, но тот не пытался оправдываться. Упрекать старика в том, что тот привел с собой мента, Степан не хотел.
Он наблюдал, как Бабзин раскладывала по тарелкам еду, когда на пороге, отряхиваясь от снега и стуча каблуками по половику, появилась Светлана.
– Вот гад, подлец! – крикнула она прямо от двери. – Но своё я забрала у этого пижона!
Увидев, что Степан дома, она сбавила обороты:
– Привет, Стёпа, ты как? Отпустили?
– Без проблем. У тебя-то что стряслось?
– Представляете, что захотел работодатель? Держит денюжку за спиной, а сам тянется ко мне. Ну, вы поняли.
– А ты? – Зина шлёпнула пюре на очередную тарелку.
– А что я… Я ему по тестикулам острой артикулатио генусом. Простите, мальчики, за подробности!
– Что такое? Чем и по чему? – вскричала Зина.
– Коленкой по бейцам! Я угадал? – и деда Петя захохотал во все горло. – Только латынь откуда знаешь?
– Нифига я не знаю. Это ещё в юности с подружкой выучили, по приколу было пацанов дразнить. Короче, закончилась моя работа, – Светка подошла к трубе отопления, стала греть руки. – Вот, Захарка, две четыреста с копейками. Пересчитывай, записывай да клади в сейф от меня две тысячи сто на житие-бытие нашей первобытной общины. Триста беру на личные расходы. Завтра пойду объявления расклеивать. У тебя в группе желающие язык изучать были? – Светлана положила на стол перед Захаром заработанное.
– Кстати, Захар. Я тут шла домой и думала – помирись с братом. Мой тебе совет. Плохо так жить! Какой он ни есть, а брат твой. Хоть и не сможешь претендовать на квартиру, но помирись. Вдруг это он подстроил на тебя нападение? Хорошо, что ты почти не пострадал и удалось всё вернуть. А если повторится?
– Здра-асте, Света, я ваша тётя! Сама же говорила «воюй за квартиру», – Захар даже остановил пересчёт денег. – Степан, ты бы как поступил?
Степан на мгновение задумался, неуверенно протянул:
– Трудно сказать. Думаю, попробовал бы помириться.
– Ага, я тоже думаю одно, а получается другое. Сколько всего на нас свалилось в последнее время.
Зина положила порцию пюре и на свою тарелку. Села рядом со Степаном:
– Так это, Захарка, хочется верить, что не в порядке вещей. Жизнь мудрёно устроена. Сплошное карабканье, но надеяться всегда надо на лучшее, что не для того человек создан, чтобы только страдать. Не всё в руках его…
– Ой, тёть Зин, знаю-знаю, к чему ты клонишь. Только не надо мне тут про потустороннее, религиозное, – отрезал Захар. – Вот Степан – живой пример. Себе хозяин. Сам принимает решения и сам за них расплачивается. Цена как, Степан? Устраивает? И никто ему с неба не помогает. Спят там летаргическим сном и в ус не дуют по поводу наших проблем и поступков. А, Стёпа, или я не прав? Я бы отсюда вообще свалил. Ничего тут не изменится, мы все по уши в…, – он запнулся, – Наверное, упоминание о говне перед ужином вам не понравится. Ну тогда мы по уши в столярном клею. И клей этот наши тела сковывает, двигаться не даёт. А всё ждем чудес.
Зина в сердцах брякнула вилкой о край стола:
– Господи, и чего завёлси-то? Садись за стол, счетовод Вотруба!
Захар опустил голову, начал есть молча. Степан не ответил на его вопрос. Он немало удивился, что Захар, в сущности, ещё юнец, зрит прямо в корень проблемы. «Хотя у мальчишки семь пятниц на неделе. То хочет обменник открыть, то вдруг надумал уезжать. Да, пацан, хотя и зелёный, но мысль высказал здравую».
– Так что молчишь, Степан? – снова заговорил Захарка. – Ты же живой пример. Народ жаждет твоего мнения, – подначивал он, – погляди, на тебя все косятся.
– Думаю о твоих словах, родной. Да кое-что я уже рассказывал. Одно время жил в Нефтеречинске и в Н-ске тоже жил. Многое для себя уяснил. И как с горестями бороться, тоже понял. Точно говорю, Захар, зря ёрничаешь.
– Не ругайся так, Стёп. Чего он? – переспросила Бабзин.
– Это он, правнучка профессора, говорит, чтобы Захар не насмехался, колкостей не допускал, – назидательно уточнила Светлана, – вот как я сейчас.
– Хорошо объяснила. Доступно для бабки, которая к тебе как к дочери… – Бабзин отвернулась, принялась собирать крошки со стола.
Степан не обратил внимания на пикировку, продолжил:
– Ну, раз хотите – расскажу кое-что. Не всё от человека зависит. И я не об удаче говорю, не о слепом случае. Если не верит человек в лучшее, его и не случится. Незачем лучшее тому, кто сильно в нём не нуждается! Вот вы не знаете, а я успел отсидеть в предварительном заключении. Пока разобрались, что я невиновен, столько всего произошло: и с учёбы выперли, и мать пропала, и с личным всё обломалось. Бомжевал тут в Н-ске. Это вы в курсе… Бабзин, небось, рассказала уже, а?
Зина заёрзала на табуретке.
– Да, я тогда уже и спиваться начал. А потом случилось так, что смог вернуться к жизни нормальной, окончил универ. Всё вроде наладилось, потому как я не просто жопой шевелил, но и люди помогали, и главное – верил, что не может в жизни быть так много несправедливости. Вера и помогла. Дальше – больше, попал я в Нефтеречинск. Слышали о таком городе? И поначалу казалось мне, что всё, действительно, только в моих руках, что нет никакого провидения. И как только так начал думать, всё опять полетело к чертям собачьим. Вы ешьте-ешьте, а я потихоньку расскажу часть истории.
***
Встретил я в Н-ске, в самый трудный для меня момент, людей, которые, сами того не предполагая, напомнили мне, что я ещё человек, а не отбросы. Можно сказать, заново убедили в этом. Парни из подвала пятого дома по улице Ленина, что рядом с Ходынским тупиком, по пьяни вздумали меня не пускать на ночёвку. Тот район знаете? Просыпаешься по десять раз за ночь от вагонной сцепки на станции, а потом в пять тридцать утра – от шарканья десятка метёлок с военного плаца, что за колючкой. Зимой, в то же время, как услышишь скрежет лопаты по обледенелой корке старого асфальта, знаешь – пора валить с ночлега. Уговор такой с таджиком-дворником был. Одно светлое пятно – голубятня в самом углу двора, за помойкой. Голуби почти все белые. Красавцы. Только знаете, что видели голуби эти, летая по кругу над нашими дворами? Вечную грязь, бутылки, шприцы, мат и стайки малолеток, которые часто бьют и пинают ради забавы одиноких бомжей! Неистребимая грязь: не то чтобы не убирали – хорошо дворник работал, но почти без толку. Не всю грязь можно метлой убрать. Да, вот и он – молодой мальчишка-таджик, работящий дворник с утра и до позднего вечера мёл, скрёб, красил, а слышал о себе только как о понаехавшей черни, которую все терпят. Только уберёт мусор, как обитатели новый оставят. К вечеру голубиная стая опять летает по тому же кругу. Вот новая горка бутылок за лавкой, опрокинутый мусорный бак, испускающий вонь вступившей в рыночные отношения отчизны. Сколько лет прошло? Восемь-девять, больше? Днями проходил там – всё по-прежнему. Мамашки накручивают с колясками круги вдоль дороги. По протоптанной кромке, с остановками да перебежками до булочной, стараются, чтобы проезжающий транспорт не сильно забрызгал. Кто ж это гадил и тогда, и сейчас? Говорю вам: мы все это и делали. «Мы» – те, кто там жил, и неважно – в подвалах или в квартирах. Особо выделялась команда из десятка местных мужиков, возраст от двадцати до шестидесяти. Так же, как и бомжи подвальные, они бухали, не учились и не работали толком, но не потому, что не могли найти работу, а потому, что не хотели. Барыжничали да с утра до ночи шатались по округе. Правда, и культурная программа присутствовала: по праздникам или с пятницы на субботу гармонь во дворе. Егорыч, хоть и выглядел на сорокет с хвостом, а было ему меньше тридцати, играл хорошо. «Музыкалка» же, не просто трень-брень… Как тронет с перехватом, как запоёт под Высоцкого – и до утр-рра. Жильцы домов окрест даже милицию не вызывали. Нравилось, наверное, как пел. Да и боялись. Так вот, я тогда поллитровку проспорил, а взять неоткуда было. Братаны в подвал перестали пускать. Сидел на улице, на морозе, только подохнуть и хотелось. Трезвый был, правда. А тут он, с видеокамерой. Тоже пацан совсем. То да сё, разговорились. Я ему с камерой разобраться помог. Так, представляете, он меня домой отвёл! Накормил гречкой, отогрел. Я два дня у него прожил. Дед его поначалу спровадить меня хотел, но ничего, нашли и с ним общий язык. Это он – святой отец – мне мозги вправил. Говорили про университет и про то, как мне вернуться к жизни нормальной.
– Интересно-интересно, а где он сейчас? – спросил Захар.
– Не знаю. Сам иногда думаю. Немногие смогли бы так; люди мимо бомжа идут, дыхание задерживают. Я за собой следил. Не вонял и не завшивел. А всё одно – было видно, что бомж. Через два дня вернулся я в подвал с поллитровкой. Чтобы пустили жить обратно. Только не пил уже с дружками. Ты, деда Петя, мне недавно рассказал, что Славка Осинский помер от водки. Так я ещё раз вспомнил те дни. Ему бутылёк я и задолжал тогда, он меня на мороз выкинул. А пацан тот и дед его – поп мне даже с простецкой работой посодействовали. Так и выбрался из ямы. К лету уехал в Новосиб, восстановился на курсе. В общем, с божьей помощью, вытянул себя я из болота, как барон Мюнхгаузен.
– Не секрет, что бедные помогут скорее, чем богатые. В бедных, наверное, больше доброты? – задумчиво заметил деда Петя. – Понимания больше, – сам себе и ответил старик.
– Может, и так. Но тоже не факт, – отозвался Степан.
Света передвинула стул поближе к Степану, попросила рассказать, о каком таком странном случае, произошедшем с ним в Нефтеречинске, он упоминал?
Степан нервно передёрнул плечами:
– Может быть, как-нибудь и расскажу подробности. Сейчас не готов. Скажу лишь, что, если забрезжила какая надежда, надо хвататься за представившийся шанс, но… делать это с умом. Иногда от такого неуёмного хватания руку можно и до кости ободрать.
– Мда, едрёна Матрёна, – в сердцах воскликнул деда Петя, – это уж точно так. Но сдаётся мне, Степан, – слова нашего Фиделя Кастро запали тебе в душу. Задумался и ты об отъезде. А?
– Не знаю, деда Петя.
– А я знаю, что задумался ты. Я из не таких передряг вылезал. Я отсидел, знаете сколько? Только не вскакивайте из-за стола и не убегайте все сразу. В общей сложности почти четыре года. Что глаза у всех на лоб полезли? Не боись, своих не обворую… Давно другой человек перед вами. Да и не смогу уже – ловкость в руках не та… – деда Петя, как обычно, загоготал во всё горло. Чуть успокоился, продолжил:
– А за что сидел, не расскажу. Дело прошлое. Когда был «на химии», знаете, что удумал? Смотрел на календарь отрывной, мечтал о воле и пытался запомнить, как прошёл день. Знаете для чего? Задумывался, в какой день умру, какого числа. Например, взять двенадцатое мая. Я раз его, и запоминаю во всех деталях. Какой он был, что происходило в нём хорошего? Солнышко на дворе. Вкусный ужин. Птичка-пичужка порадовала, попрыгала у окошка. Первую травинку увидал или листок на берёзке. Хотелось мне в последнюю мою секунду помнить, что было ровно год назад в точно тот же день…
Захарка обнял деда за плечи:
– Да ладно тебе, дед. Ты такой лирик? Не верю. Вы, я смотрю, брутальные, бывалые, мужики, но такие же нежные да ожидающие чуда чудесного! С утра стараетесь запомнить, что будет, и думаете о смерти потом. Аж слеза навернулась на глаза. А у меня все просто. Свои приметы. Главное – всё в руках самого человека, как человек захочет, так и будет. И не надо там верить во всякое: в провидения, бога, чёрта, Будду и прочее. С утра я встаю, и какое слово пришло на ум – такой и будет день. Например, почти никогда не говорю и не отвечаю «доброе утро». У меня буква «д» означает дурацкий день. Говорю так, только если болею и знаю, что весь день проведу в кровати и ничего особо произойти не может. Могу ответить: «хорошего дня!» Так день и будет хорошим. Но нельзя всегда использовать это, чтобы не выбрать лимит хорошего.
Зина вдруг засмеялась:
– Ты, Захарка, помнится, перед тем, как по башке получил – уходя, нам «хорошего дня» пожелал. Видать, и до этого с головой-то не дружил. Чего удумал. Твои приметы дурдомом за версту несут.
– Думай что хочешь, Зина. А я говорю – значит, выбрал я в тот день лимит хорошего. С этим главное – не переусердствовать. Чего там бояться руку ободрать, если и так висишь над пропастью. Степан, не знаю, какая там история у тебя вышла, но я лично думаю, что человек должен на себя надеяться, а не на всякие там мечты и веру в помощь с небес. Я вот и предлагаю уехать всем нам отсюда к чёр-ртовой матери… Вы тут будете копаться в говне и по помойкам всю жизнь?
– Предлагаешь копаться по помойкам где-нибудь в Герма-ании или в Аме-ерике? – издевательски-романтично произнёс деда Петя.
– Нет, не дальняя заграница. Просто куда-то подальше от этой вечной зимы. Между прочим, жизнь не заканчивается на Н-ске и даже на Новосибе.
– Между дрочим – извините, дамы за мой французский – а мы и не знали! – ругнулся деда Петя. – Что ты умничаешь, шкет? Куда поеду в моём возрасте? От России не убежишь, уж поверь мне. Я многое повидал на своём веку. Мне бы жизнь дожить в тепле и покое… А вы меня бросить собрались.
– Я и не предлагаю уезжать далеко. Хоть бы и в Крым! Украина, но тепло и море, можно землицы прикупить чуток. Туризмом заняться. Перспективы!
– О да. На крымских помойках мы найдём много фруктов! – в сердцах воскликнула Зина. – Чем тебе в России плохо, Захар? Товарищи демагоги, так ничего и не съели. Вообще остыло всё. Греть не буду из принципа.
– Вопрос глупый, извини, тётя Зин, – парировал Захар. – Будет здесь только хуже… Тухло всё. Нам уехать за границу даже легче, чем в столицы. Вот в Москве уж точно все помойки и перекрёстки давно поделены. Бизнес это там – я по телеку видел. А на Украину вообще можно и с обычным паспортом. Чем не вариант? Ну, я-то ладно – недавно с вами живу, но знаю, что вы никогда подаяния не просили, работаете как можете, пенсии есть. Просто жили в подвале. Отличный вариант, между прочим. Многие – вона, на улице попрошайничают. Степан рассказывал о районе Ленинки. Да, там и сейчас ничего не изменилось. А как из подвала всех выпрут – рано или поздно так и случится – что делать станете? Вот и подумайте, прав я или нет.