Проходя мимо ночной палатки, Степан замедлил шаг. «Если так пойдёт, завтра с ребятами в спортзале волейбол не сыграю. Да и – хрен с ним. Может, вовсе не буду ходить туда больше…» – раздражённо размышлял Грачёв. Почти без сомнений постучал в закрытое окошко.
– Родные, мне баночку томатов и бутылку «Распутина». У вас не «палёная»?
Суббота началась далеко за полдень. Проснулся поздно, недовольный собой, раздражение росло от очень острого осознания поражения, подлой слабости, так неожиданно легко взявшей над ним верх. Без малого полбутылки «Распутина», приговорённой в остаток ночи, в полном одиночестве, ожидаемо ничего не изменили. В отличие от прошлых лет водка не принесла временного облегчения, ни на минуту не раскрасила действительность зыбкой, иллюзорной радостью. С пришедшей хмурой тяжестью только усилилось болезненное ощущение окружающей несправедливости и полного жизненного тупика; безумный взгляд лубочного персонажа с водочной этикетки подмигивал и словно злорадно вопрошал: «Ну, Стёпка, и чья взяла?» По НТВ астрологи вещали об окончании эпохи Рыб и переходе в замечательную эпоху Водолея, сулящую стране годы процветания, справедливости и безусловного торжества гуманизма. Всё это казалось Степану издевательской, но справедливой насмешкой над его вчерашним падением. Он решительно выключил телевизор, не обращая внимания на головную боль, надел спортивный костюм, кроссовки и вышел на улицу. Минут тридцать он бегал трусцой по микрорайону, приближая торжество гуманизма светлой эпохи Водолея. Однако вчерашний загул и каждодневные полпачки сигарет скоро вернули борца за гуманизм к собственному подъезду. Хотя ноги гудели, а спина раскалывалась, но голова болеть перестала, муторное настроение понемногу улетучивалось.
В воскресенье же всё окончательно наладилось, и день пролетел в домашних делах, чтении, установке программы на самостоятельно собранный компьютер и вечернем просмотре очередных серий «Последнего героя». Уборкой заниматься Степан не любил, обычно ему было лень, и он всячески искал повод, чтобы избежать этого самого тупого, как он считал, занятия. Оставлять квартиру без уборки третью неделю было нельзя. Стирка и глажка заняли ещё больше времени. Пока он занимался домашними делами, думал, что до начала нового года уже не успеть, но сразу после праздников он займётся поисками другой работы. И дело, конечно, не столько в том, что зарплата скромная и большая её часть приходится на гипотетические проценты с продаж. Степану хотелось заниматься именно социологией, – тем, что он считал перспективным и важным, тем, что может принести реальную пользу. Думалось ему, что было бы интереснее работать не в бизнесе, а в государственных структурах. Столько же вокруг обездоленных людей, и даже не только тех, кто живёт на улице. Ему казалось, что необъяснимое возвращение в Н-ск – часть какого-то сложного, ещё непостижимого плана. Для прикладной социологии здесь не просто раздолье – неизведанная планета.
Неизведанная планета
Зелёно-жёлто-фиолетовое сияние нервными всполохами захватывало ночное небо до самого горизонта. Чужой и страшный ночной лес вскрикивал на разные голоса, пугал и манил одновременно. Шуос поёжился, пошевелил веткой угли затухающего костра, подбросил хвороста. Глядя на ожившие пляшущие огоньки, негромко заговорил:
– Что же, сын вождя, впереди долгая ночь. Нам снова выпал жребий сторожить пещеру. Помнишь, в первый раз мы были уверены, что поймаем вора?
Эос молча кивнул.
Шуос плотнее запахнулся в мохнатую шкуру:
– Наступили холода, а вор так и не пойман. Охотники приходят почти без добычи, запасы подошли к концу. Многие голодают. Как пережить эту зиму? Смотри, у большого камня много маленьких камней, значит, скоро родится младший сын Великого вождя – твой брат.
– Хорошо, что мы вместе сторожим, – медленно заговорил Эос, – Помнишь, когда в первый раз мой отец указал на нас, какие мы были гордые? Наверное, многие воины до сих пор грызут от зависти свои копья…
Эос заёрзал на земле, вдруг вскочил, вскинул копьё в сторону костра:
– Может, вор не найден из-за огня? Костёр всегда согревает нас, но мы ничего не видим в ночи. Зато нас видно от самих великих скал!
– Ты прав, давай потушим костёр. Но выдержим ли без огня всю ночь? В пещере ещё холоднее, лучше побудем здесь. Сколько сможем. Как думаешь – это широконосые крадут мясо? А что, если это кто-то из наших? Ты думал об этом?
Эос снова сел на землю.
– Наши? А широконосые сильные и злые, но очень глупые. Не думаю, что они смогли бы так много украсть и не попасться… Видишь – уже падает белая пыль. Посидим без огня. Если и не поймаем вора, то утром увидим его следы.
Эос замолчал. Он думал, может ли быть вором кто-то из племени, но говорить об этом не хотел. Эос считал, что сын вождя должен говорить мало. Даже со своим близким другом.
Друзья затушили костёр. Они сидели спиной к спине, под двумя шкурами бизонов, прислушивались и терпеливо ждали.
– А что, придёт же день, когда твой отец – Великий вождь уйдет во вторую жизнь. Ты станешь вождём. Кого ты возьмешь в жёны?
– Я ещё не думал.
Шуос рассмеялся, толкнул друга локтем.
– Э, нет, друг Эос, ты как хитрый лис – хвост по ветру. Не хочешь говорить, но я заметил, как ты смотришь на светловолосую дочь охотника Оуга. Того – у которого самый большой лук!
– Всё может быть. Но она ещё мала.
– Так и твой отец, желаю ему многих дней и ночей, ещё не ушел во вторую жизнь. Девчонка успеет вырасти. А?
И Шуос опять задорно подтолкнул друга.
– Может быть.
Шуос услышал, как урчит в животе у друга.
– Да ну тебя… Вот, возьми, поешь. – Он протянул другу кусочек вяленого мяса – Я-то сегодня уже ел. Скоро твоя мать – добрая Эо приведёт в первую жизнь твоего брата. Все готовятся к его рождению. Женщины плетут украшения, мужчины почти построили новую хижину. Будет праздник.
– Да.
Они спали по очереди. Чутко, как всегда, готовые к схватке с врагом или зверем. Вдалеке часто ухала глазастая птица, где-то хрустнула ветка. Несколько раз было слышно, как со склона осыпались камни. Руки нащупывали копья. Это вышли на ночную охоту лисы и дикие собаки. Ночной лес жил своей обычной жизнью. Дважды друзья подходили к пещере прислушивались. Не найдя ничего подозрительного возвращались на место. Под утро в кустах закопошилась, затрещала «жирная птичка», но… сразу же улетела. Наконец рассвело; подслеповатое солнышко не грело, но по привычке будило осенний лес. И лес медленно просыпался, удивлённо оглядывал накрывшее его за ночь белое, почти прозрачное покрывало. Сторожа заметили следы. Они вели по откосу холма, мимо водопада, вниз и… привели к хижине вождя.
Шуос почтительно пропустил друга вперёд, а сам остался у входа. Внутри большой хижины Эос увидел отца. Великий вождь сидел у небольшого очага. За его спиной с ноги на ногу переминались несколько охотников. Напротив Вождя, закутанные в волчьи шкуры, сидели двое. Оба маленького роста, крепкие, похожие друг на друга, как братья; их лица напоминали Эосу морды каких-то животных. Глядя на скошенные назад лбы, Эос подумал, что «они слишком темнокожие. Должно быть, издалека». Вспомнил, что однажды видел людей их племени в дальнем лесу.
Но всё оказалось иначе. Гости оказались новыми соседями, и они пришли с вестью. Темнокожие рассказали, что Широконосые хотят напасть на их небольшое племя, и они оба – посланники – пришли заключить союз. Темнокожие говорили, что широконосые ничего не знают о духах, о камнях, что живут как дикие животные; жаловались на широконосых, на их постоянные набеги. Оба гостя жадно смотрели на ожерелье вождя, оба подбивали к войне.
Великий вождь выслушал, но ничего не ответил. Велел накормить. Гостей увели, и Вождь обратился к сыну:
– Вот уже много ночей мы сторожим Священную пещеру, но наши припасы тают. Вор не найден. Теперь пришли эти двое и говорят о войне с широконосыми. Я не стал звать мудрого Шуо. Он и так смущает своими речами всё племя. Я хочу услышать тебя, сын мой.
– Великий вождь, я думаю, что у нас своя война. Зима ещё только началась, а у нас уже не хватает еды. Лучше пошли всех мужчин на большую охоту. А там посмотрим.
– Но если мы одолеем широконосых, у нас будет много еды.
– А если они одолеют нас, отец? Мы не знаем, кто эти двое. Может, их мысли недобрые.
Вождь опустил голову и чуть махнул сыну рукой. Эос понял, что разговор окончен, и вышел из хижины.
***
Вечером вождь снова собрал всё племя. Перед ним лежало два чёрных камешка. Племя слушало темнокожих посланников. Они опять рассказывали «о злобных широконосых врагах», о том, что если избавиться от них, то можно будет разделить земли – вплоть до Синей горы. А там уже, говорят, тёплые края, вдоволь мелкого зверья и нет страшных больших кошек с зубами, как наконечник копья. И вообще, за Синей горой всегда жили те, кто будет рад приходу темнокожих и их друзей. И что они не просят слепо довериться им, но лишь разделить добычу с их племенем, которой будет много, победи они широконосых. Для этого надо ударить первыми.
Племя слушало внимательно, но скоро некоторые стали перебивать послов. Кто-то стал спрашивать о том, хватит ли мяса до конца зимы. Один молодой охотник выступил вперёд и громко спросил:
– Великий вождь, зачем нам эта война, если широконосые не крадут наши припасы и редко заходят в наши края.
Кто-то сильно толкнул его сзади, охотник в ответ, не глядя, наотмашь ударил дубиной по ногам обидчика. Тот упал, завязалась жестокая драка. Дети и женщины заверещали, бросились в разные стороны.
Великий вождь встал и заревел, как огромный зверь; из-за его спины в толпу бросились два воина, по пути раздавая тумаки направо и налево. Драка тут же прекратилась.
Вождь простёр ладони в сторону чужаков и спокойно сказал:
– Сейчас вы уйдёте… – вождь поднял обе руки с растопыренными пальцами. – Столько пройдет огненных кругов, и вы вернётесь за ответом.
Вождь сел и подбросил перед собой два белых камешка.
Белые камешки
В понедельник в шесть утра Степан сидел на кухне и слушал «Маяк», нетерпеливо поглядывая за чайником. Шипела газовая конфорка, чайник шумел утробным рокотом, но, как всегда в таком случае, никак не хотел закипать. «Надо перестать обращать на него внимание», – и Грачёв отвернулся к окну. Задумчиво поводил пальцем по замёрзшему стеклу; нарисовал дом, вместо крыши нацарапал к нему купол и крестик, потом добавил детское солнышко. Истеричный свист чайника почти слился со звонком в дверь. На пороге стояла плачущая Бабзин.
– Ох, Степан. Здравствуй. Прости, что к тебе припёрлась без приглашения, да ещё с самого утра. На сотовом телефоне денег нет неделю уже. Наш дед как в воду глядел, Светка захворала сильно.
– Проходи, проходи, Бабзин. На кухню, – Стёпа поспешно отступил в сторону, давая ей пройти. – Да ты что… Я сейчас, секунду. Свитер накину.
Через минуту Бабзин рассказывала историю:
– Светка в пятницу поздно вечером три сумки с гуманитаркой принесла. Выбила на нас троих! Еле приволокла. Зуб на зуб не попадал у неё от холода. А ночью температура высоченная поднялась, думаю, за сорок. В «скорую» позвонила утром от соседа – парень, над нами живёт. Захарка. А «скорая» – собака такая, не едет в подвал. Говорят: идите в поликлинику или вызывайте из платной клиники. Потом трубку часа два не брали. Мы Светку перенесли к Захарке, «скорую» вызвали уже к нему на дом. Они приехали, глянули на Светку, паспорт посмотрели, что прописки нет… Мордами крутить стали. Мы сунули им денег, сколько было. Они послушали её, сделали укол, сказали, что рентген нужен, потому что не исключают воспаление лёгких, и сразу уехали. «Бомжиху» в больничку везти отказались. Не имели же права не брать! Всё за деньги. Скоты. Нелюди.
Бабзин тихо заплакала.
– А сейчас-то что? – спросил Степан.
– А сейчас, – она достала платочек из рукава и вытерла глаза, – сейчас уже сутки прошли. Плохо. Брат Захаркин сводный, как назло, приехал вчера к вечеру. Захарка-то негр наполовину, ты слышал? А брат его по матери, тот блондин-блондин, и на фашиста похож. Бритый, в чёрных ботах ходит. Захарку ненавидит просто. Разорался: «Что ты, чёрный, шваль всякую в дом водишь. Бомжатину, дебил, развёл!» – Короче, сразу выгнал нас с матюгами, чуть не пинками. А Захарку поколотил потом, нам-то снизу слышно всё… Еле с дедом Светку в подвал перенесли. В общем, думаю, надо скорую вызывать как-то, чтобы её в больницу везли. Плохо ей.
– Рентген точно нужен, – согласился Степан, – Если лёгкие, тут и думать нечего. Так?
– Так-то оно так. Только дед старый, сам с трудом ходит. Захар затаился, брат его замордовал совсем. Помог бы ты? Давай позвоним, может, ты сможешь договориться со скорой?
– Звонить не буду. Бесполезно. – Степан мотнул головой и добавил решительно, – Сначала привезем её сюда. Сосед у меня таксует, будет недорого. Потом позвоню и скажу, что сестра приехала из другого города и заболела. А как скорая приедет, вы с дедом не светитесь. Я сам всё улажу. Потом, сколько надо, пусть здесь побудет, ты за ней присмотришь.
– Да куда ж я деда дену-то, Стёпа? Ему ж сто лет в обед. Восемьдесят два, или сколько там стукнуло. Так что…
– А так что и деда забирай, – перебил Степан, – как ещё быть? Вы со Светкой в комнате, я с дедом на кухне. Поместимся пока.
– А оно тебе надо, Стёпа? Ты что?!
– Оно мне не надо, Бабзин. Честно говорю, но я же знаю, что по-другому сейчас не решить вопрос. Да и должок за мной имеется. Потом расскажу. Так что – не спорь. Светка ваша выздоровеет, и съедете. А то меня самого вышвырнут хозяева хаты. Хорошо они вчера только за оплатой приходили, убедились, что всё в порядке. Теперь ждать визита через месяц.
***
С час назад «скорая» уехала; больная спала беспокойным сном в комнате, на разложенном диване. Степан стоял у холодильника. Напротив, на табуретке, не прислоняясь к стене, сидел деда Петя. Из-за всклокоченной бороды, густых стариковских бровей и серой, видавшей виды безрукавки, он был похож на нахохлившегося воробья. Дед тряс в ладонях и изредка швырял на стол два маленьких, белых кубика. У самого окна, не смея поднять глаза на хозяина, примостилась Бабзина. Все молчали. Ровно в десять утра неожиданно ожил трёхпрограммный приемник, и точно в эту секунду на плите взахлёб засвистел чайник. Степан раздражённо выключил газ. Вентиль остался в ладони.
– Твою ж… гадина какая, – еле сдержавшись, бросил в сердцах Степан. Да хватит тебе, дед, швырять камни, как ребёнок малой, ей-богу! – он нагнулся, пытаясь приладить вентиль на место.
– Я не знала. Вот те крест, Степан, – Бабзин размашисто перекрестилась. – Что она там в бреду шептала…
– А я про эту заразу много читал в газете, не передаётся она так просто, хотя народ чего только не болтает, – начал было дед, но осёкся от взгляда Бабзины и замолчал.
Степан, ничего не говоря, принялся разливать по чашкам чай. Дед сидел всё так же прямо, изредка косясь на тарелку с пряниками. Бабзин заёрзала на стуле, попробовала отхлебнуть кипяток, но передумала. Примерно через минуту она попыталась возобновить разговор:
– Она нам не рассказывала ничего. Теперь-то понятно, отчего она из школы ушла. Значит, женишок её того-этого… наградил, и лыжи-то смазал. Сволочуга. Хорошо ещё, сейчас рассказала, когда врач пришёл и укол делать собрался. Короче, Стёпа, хотя в больницу её под разными предлогами не берут, но через день-два, как температура чуть спадёт, мы и уйдём. Сразу. Ты только не волнуйся. Потерпишь чуток? А дед – он прямо сегодня может обратно. А, Петь, верно же я говорю?
– Ага-ага, – согласно забубнил дед, выудил самый большой пряник, и подлил себе в чашку заварки.
– Да знаю, что такое ВИЧ. Что вы мне тут пытаетесь Америку открыть, – Степан встал и закурил в открытую фортку. – Иди, Бабзин, поскорее в аптеку. Покупай антибиотик. Колоть вашу Свету надо начинать, пока на второе лёгкое воспаление не перешло. Что уж говорить теперь. Хорошо ещё, эти врачи послушали её, даже рентген не понадобился.
Степан машинально потрогал шатающийся газовый вентиль:
– Деда одного отпускать не годится. Оставайтесь пока. Несколько дней ничего не решают.
Дед, наконец, опёрся о стену, бодро цапнул с тарелки очередной пряник и вдруг заявил:
– Вот и я выкинул подряд три пары. Значит, удача. Не прогнал ты нас, Степан.
– Ладно-ладно, я на работу сильно опаздываю. Потом научишь играть. Обустраивайтесь пока. Мы с тобой, деда Петя, на кухне спать будем, стол на ночь выносить придётся ко входной двери. Бабзин, ты по дому сама сообрази, что нужно. Вот тут, в ящичке, деньжат возьми, купи продуктов, чтобы на ужин и на завтра. Только имей в виду, денег, кроме этих, до конца месяца не предвидится. Можете, что нужно, из подвала принести. Овощи не помешают. Матрацы, думаю, тоже, но только если они без сюрпризов! Чтобы мне тут без тараканов и клопов. Ага? Ну всё… Но сначала, Бабзин, беги в аптеку. Только вот уколы… кто делать-то возьмётся?
– Я сама, я умею. Медицинские перчатки ещё куплю, – уверенно ответила Бабзин.
– Ну ладно. Я буду вечером. Поговорим ещё про всё.
Степан ушёл и всю дорогу до работы напряжённо думал. Никак не мог поверить, что пустил к себе в дом почти незнакомых людей, да ещё девчонка эта с ВИЧ оказалась. В одно мгновение мелькнула мысль, что «надо вот сейчас, сразу же вернуться и вежливо, но однозначно и настойчиво попросить их покинуть квартиру. Хотя бы вечером, или в крайнем случае завтра утром». До хлебозавода оставалось пройти через улицу, но проход был закрыт. Прямо посередине дороги рабочие отбойными молотками тупо курочили и без того разбитый асфальт, и Степан решил срезать угол, пройдя вдоль бетонного забора через ближайший двор. Ему на глаза попалась знакомая трансформаторная будка. Он узнал и двор, где девять лет назад познакомился с Коляном. В памяти всплыли те холодные декабрьские дни, безнадёга и абсолютно серая пустота. «И где теперь Колян? Надо бы его разыскать». Степану стало стыдно от мысли, что он собирался вернуться и выгнать несчастных «гостей». Надпись про футбол и Надюху на трансформаторной будке почти стёрлась, но на заборе всё так же жирно чернел большими буквами нерешённый вопрос: «Как жить??». Только кто-то дотошный пририсовал и третий вопросительный знак. Степан немного прищурился и, водя по воздуху пальцем, мысленно добавил между секциями забора две буквы. Получилось: «Как ВЫжить??»?
До начала новогодних праздников оставалось меньше недели. В административном корпусе хлебозавода уже нарастало предпраздничное оживление. То тут, то там были слышны взрывы хохота, игривые взвизгивания женщин. Кто-то, крича через весь длиннющий коридор, сообщал сотрудникам кассы что наконец привезли «ножки Буша» и заказы можно будет получить в бухгалтерии сразу после обеда. До полудня народ в отделе активно обсуждал давешнее веселье: кто сколько выпил, кто, что и кому сказал спьяну, а Кузляков – начальник отдела снабжения – «сучок такой», увольняется и уезжает аж в Новосибирск на новую работу. А Левашов всё метит на его место, но совет директоров его точно не утвердит, потому что племянник генерального организует своё предприятие на базе фасовочного цеха; и вообще ходит слух, что скоро сменятся собственники… И так далее, снова и без конца одни и те же разговоры и сплетни. Ещё обсуждалась тема выплат праздничных бонусов и что сотрудники, вышедшие в новогоднюю смену, смогут выбирать в графике отпусков любой летний период.
Промаявшись весь день за составлением отчёта личных продаж, сделав несколько бесполезных звонков, Степан то и дело возвращался к мысли, что вечером дома его ждёт полная неопределённость и невесть откуда взявшиеся неудобства. Нервировало осознание, что он сам всё это придумал и организовал на свою голову, да ещё перед «новогодними». Вспомнилось: «Как встретишь Новый год, так его и проведёшь».
До Нового года остаётся всего несколько дней, но снега нет как нет, а этот день сер и глуп, впрочем, как и вся жизнь вокруг – и раньше, и сейчас, а самое печальное, что и завтра… Из-за этих мыслей Грачёв допустил ошибку в таблице, «экселевский» график не строился, а потому пришлось всё переделывать и сосредоточиться на работе. Как раз вовремя, потому как виновник пятничного торжества – начальник отдела только что пришёл на работу. Он явно пребывал не в лучшем расположении духа, и подозрительные, наспех замазанные следы на его кислом лице напоминали подчиненным, что сегодня легко можно было нарваться на выговор или даже штраф.
В пятом часу вечера зиме надоело притворяться осенью, и наконец повалил снег. В желтоватом свете большого фонаря он плавно и густо опускался большими хлопьями. Через пару часов двор за окном было не узнать. Степану пришла странная мысль: а что, если кто-то там, на небесах, именно сегодня решил уничтожить этот несправедливый мир? Вот таким благородным, гуманным способом. Просто распотрошить огромную снежную подушку и милостиво утопить этот мир в ледяных перьях и пухе. Нужно стереть его до основания, чтобы построить новый, справедливый мир, где не будет горя и одиночества, холода и этой постоянной серости. Было, всё было – наивное желание построить справедливый мир. Ничем хорошим не кончилось. «Какая глупость в голову лезет… Надо отчёт заканчивать, и поскорее домой», – решил Степан.
Он потянулся к телефону на соседнем столе, еле вспомнив, набрал свой домашний номер. Ответили не сразу.
– Да, алло.
– Это ты, Бабзин?
– Ой, Стёпа, а ты где? А я не решилась сразу брать трубку. А потом как почувствовала, что, может, ты…
– Ну как вы там весь день? Купила лекарство? Что с ночевой-то – матрацы принесли?
– Да. Всё в порядке, Стёпа. Не волнуйся. Светка спит, уколы сделала. Уже с дедом и борщ сварили. Тебя ждём. Деньги не брала. Сами обошлись.
– А, Бабзин, ты хлеб, надеюсь, не купила? А то я с работы всегда приношу. Хорошо, я скоро.
И, не дожидаясь ответа, Степан повесил трубку.