Приехал, подхожу к проходной. Ряд вертушек. И все крутятся, как бестормозные. Народ мигрирует, несмотря на только начавшийся рабочий день, как на территорию, так и назад. Вахтёрши, сидящие в кабинках вертушек выдают и принимают пропуска, ни о чём никого не спрашивая, анархия какая-то творится в нашем режимном ящике. Подошёл счастья испытать, номер пропуска называю, мне его бессловно выкидывают в окошко и открывают проход. Вахтёрша знакомая, всё ж уже почти пять лет на заводе и каждый день через эту вертушку хаживаю, тихонько спрашивает: „ну как ты там? „ Там, говорю, нормально и уже готов байку про семейный скандал выложить, а она: „ а у меня стенка пошла, и плачет“. Жила она за заводским забором в шанхайчике, имевшем прозвище „молочка“. Не осознавая до конца свалившегося на людей горя, имея в макушке только отмазку за опоздание, несусь как угорелый в цех.
Пропуск перед рабочим днём надо было сбросить в прорезь ящика, откуда он извлекался цеховой табельщицей для отметки в журнале наличия работника на месте. Дальнейшая оценка трудовой деятельности находилась исключительно в компетенции непосредственного начальника, то бишь производственного мастера. С последним у меня были добрые, как теперь бы сказали, бартерные отношения. Мой производственный шеф начал трудиться на заводе во время войны, 12 -ти летним пацаном. Роста он был большого и сошёл за 15-ти летнего, таких уже брали. Со временем, проявив недюжинные организаторские способности и крутой нрав был назначен мастером. Имея внушительный вид, он был грозой и полным хозяином на группе. У него было только два недостатка: 4-х классное образование и он был заикой. По заводу, для таких как он, „образованных“ , а таких было немало, огранизовали обучение-“Курсы мастеров“. Это было нечто среднее между ЦПШ и техикумом, причём на курс приходской школы был сделан основной упор, но давало диплом техникумовского образца. Шла середина 60-х, и учащийся народ за прошедшие 25 лет изрядно подзабыл „Интегралы“ начальной школы, зато успели обзавестись обширными семьями, детьми а некоторые уже и внуками. Работа занимала, почти все дни недели, домой возвращались усталые, а подчас за полночь. Где там учёба?! Я же, к той поре, учился в институте и слыл, в ближайших кругах производственных сотоварищей, грамотеем. Амбарцумыч, так звался в народе мастер позвал меня и заикаясь говорит: „Ты –ы мне за –а-дачки решаешь, что на курсах задают, я тебе 3 отгула(за прогул) дополнительно к отработанным оформляю. Кроме того, можешь часок в день в свободной сварочной кабине с тетрадками кантоваться. „ Согласился, а про себя думаю: с такой уймой времени, можно не только наш „ликбез“ одолеть но и курсы кройки и шитья параллельно в багаж знаний прихватить. Шутка конечно, но после этого сговора, отношения перетекли из сферы производственных, в сферу коллегиальных.
Прибежал на группу, готовый произнести уже заученную тюльку о превратности супружеской жизни соседей, смотрю из 14 верстаков (мы по двое за верстаком трудились) за тремя движение наблюдается, остальные пусты. Время – 26-ое число, самый разгар заводской штурмовщины, работали мы не ритмично, но ударно по 12-18 часов, а в последние пару дней и вовсе спали в цеху. Была расхожая поговорка, что на самолётах выпущенных в конце месяца нельзя летать без парашюта.
Неправда, можно, сам летал. Но летать надо через раз, чтобы не так часто испытывать судьбу. Правда жизни расставляла всё по местам. Безжалостная статистика утверждает, что аварии происходят как по техническим так и по оккультным причинам, не коррелирующим с временным раскладом выпуска машины. Но, перед посадкой на борт, с шильдиками густо разбросанными по разным узлам машины ознакомиться бы надо, хотя с другой стороны уже поздно-вы летите и опять без парашюта. Так вот. Народ отсутствует. Напарника моего тоже. Смотрю Амбарцумыч выплывает из пескоструйки, утренний мастерский обход по участкам-смежникам. Подходит, спрашивает, а сам голову в сторону отворотил, работать пришёл или так предупредить. Аккуратно интересуюсь, а что можно предупредить и свалить. Можно говорит, но наряды буду закрывать по факту, без поблажки на степень убытка от природного катаклизма. У самого мол, весь дом в трещинах, однако с утра на трудовом посту. Делать нечего, рабочую робу натянул и вперёд, на „мины“. Надо сказать в цехе, кроме разбросанных на верстаке заготовок, практически ничего не напоминало утреннее буйство стихии. Хоть во бремя войны было сотворено строение, но на совесть. Вечером потащился в институт. Разговоры одни: у кого и что в домашнем хозяйстве гавкнулось. Народу мало. Настроение , как у студентов, так и у преподов никакое. Но уже с чьей-то лёгкой руки, вернее языка пущено в оборот расхоже-весёлое выражение „Ну как вам тряслось?“. Долгое время оно служило в обиходе, заменяя привычное-“привет“. Тут же утка: экзамены в летнюю сессию отменяют. Аттестуют по результатам практических работ и по посещению семинаров. Отправляем старосту в деканат, на предмет выяснения радостной новости. Он идти не хочет, так как имеет кучу задолжностей и лишний раз светится перед деканом ему не к чему. Мы наседаем и практически впихиваем в приёмную к декану. Возвращается он через пяток минут, с лицом, на котором отражалась многовековая скорбь еврейского народа, и при этом заявляет,что не только экзамены,те что по плану сдавать будем, но ещё новый предмет на злобу дня введут, причём на всех курсах сразу . Тектоника называется. Звучит вроде весело, но мы помрачнели. Что такое тектоника никто не знал. Да и не всё ли равно что сдавать. И всё потекло по обычному расписанию. Тектонику не ввели и это единственное, что было нам послаблением к учебному процессу. Как выяснилось в ближайшее время, это было Нёмино отмщение за внеочередное посещение им институтского начальства. Наукообразное слово тектоника было им почерпнуто в приёмной декана из разговора двух доцентов. Схватив на лету, общий смысл , он тут же, втюхал его нам.Кстати, о тектонике.