– Откуда ты этого набрался??? Кто тебя научил высокому слогу?? Уж не наш ли служитель Инанны?? – Но тут же вернулась в напускное высокомерие, сдерживая радость. – Побереги красные слова на будущее, а то не останется. Нам с тобой еще долго ехать.

И только сейчас Кикуд заметил среди готовых к отправке кунгов, стоявших чуть в стороне от обоза, раздобревших и разленившихся на хорошем овсе ослов Пузура. Так уж случилось, что Мул не могла оставить их спасителя одного в своем наказании, и решилась сопроводить его, чтобы хоть немного скрасить одиночество и поднять дух. Юная бродяжка, беспокоясь, что стражи не захотят посадить Мул в свою колесницу, не осталась безучастной и уговорила ехать Пузура, который узнав, что стражи будут сопровождать торговый обоз, согласился, сочтя разумным возвращаться на родину вместе с торговцами, под охраной вооруженных людей. Был тут и Аш, чье возвращение было не безопасным, но встревоженный, что учитель до сих пор не приехал, как обещал, и даже не дал о себе весточку, юноша был тверд в намерении вернуться, чтобы узнать о судьбе старика. Напрасны были уговоры Пузура и друзей; напрасны уверения Уруинимгины, что он самолично приказал разузнать о своем друге. Ничто не могло удержать любящего сердца, совестившегося недавними обидами на учителя. Нин, не находившая себе места от мысли о расставании, несмотря на грозившую в Нибиру Ашу опасность, заметно повеселела, как только услышала, что он их не оставит и снова отправится с ними в путь, хоть и корила себя за радость, когда у кого-то на душе тревога. Поняв решимость молодого эштарота, мудрый лугаль не стал сдерживать юношеского порыва, распорядившись слугам, помогая со сборами в дорогу, снабдить его и его друзей всем необходимым. Прощаясь с гостями, Уруинимгина напутствовал их словами благодарности и пожелания доброго пути, а потом, как будто извиняясь за что-то, с какой-то еле уловимой грустью заключил:

– Не все готовы понять нас. Не все готовы смириться с тем, что где-то живут люди по законам справедливости, а не по разумению высших. Вельможным властителям в чужих краях, не смириться, не понять, что где-то появилась власть для людей, а не для мошен. Ведь у нас и рабы, живут лучше, чем их общинники; да и рабство у нас не вечно. Они боятся. Боятся, что и их простолюдины и голодранцы, захотят жить по правде, а не по указанию высших, и избавятся от них. Нас поливают грязью, нас осыпают проклятиями, обвиняя нас в самых страшных деяниях, надеясь так, отвратить от нас людей и настроить против. Что говорить: порой это приносит плоды. Вот и сейчас, они всполошатся и обвинят нас в жестокости и звериной лютости, бесчеловечности. И не оттого просто, что мы казнили кого-то, но от того, что эти кто-то, не безвестное простолюдье, что во множестве умирает у них каждый день, и чьи жизни их не заботят, но люди знатные и именитые, связанные узами и с ними. И узы эти, сильней для них любых уз: сильней уз брака, сильнее уз любви, даже сильней уз злата; уж, что-что, а манящий звон им дороже жизни, но и он не дороже им тех уз, что связывают их. Эти узы всех господ связывают меж собою, господ всех земель и городов, и одним богам известно, что это за узы. Ваш лугаль и его окружение торгуют с нами, поддерживают нас, пока во вражде с Уммой. Но боюсь, как только они повергнут Загесси, и они отвернутся от нас, а то и хуже. Так сильны те узы. Но только и это, не заставят нас отступить. Слишком тяжело далась нам наша правда, чтоб мы так легко могли отступиться от нее.

Прощайте же, и не судите строго. Мира вам!

***

Нин, покачиваясь в возке, словно в люльке, нежно убаюкивала нового любимца – маленькую песчанку, преподнесенную ей на прощание от детворы Нгирсу маленькой непоседой, невольно послужившей причиной толчка стольких событий для стольких людей, для судеб Лагаша и всего Калама. Сколько слез было пролито при расставании ею и ее маленькими шаловливыми подопечными, столько добрых слов сказано на прощание, принято назиданий, без непонимания и обид, были прощальные объятия и поцелуи, были клятвы никогда не забывать. У Нин до сих пор щемило сердце, хотя она и понимала, что это далеко не первое и не последнее расставание, что жизнь преподнесет еще много испытаний и далеко не все они закончатся благополучно. Сейчас же, ей остались одни лишь теплые воспоминания и этот пушистый дружок, нежно тыкающийся своей мохнатой мордочкой, который не даст ей скучать, даже тогда, когда нужному ей человеку не до нее.

Молодые воины были крайне удивлены и возмущены, узнав, что их любимый и уважаемый ими са-каль, не кингаль им больше, и даже не кингаль десятка, а такой же рядовой воин, как какой-нибудь новобранец. А узнав, что послужило тому причиной, возмутились настолько, что возмущению их не было предела, так, что и прибывшие стражи обоза и кингали не в силах были бы успокоить волнение, если бы не вмешательство самого Кикуда, увещеванием добившегося тишины. Глядя на то, с каким уважением все прислушиваются к молодому еще, но уже успевшему завоевать доверие стольких людей, воину, Мул испытала неожиданную гордость за чужого ей человека. Приняв доводы са-каля, о недопустимости разброда у ворот родного дома, дружинники отметили, что каково бы ни было его положение теперь, для них, он всегда будет впередиидущим. Поблагодарив собратьев за доверие, Кикуд не без сожаления, признался, что поддался чувствам и подвел лугаля, державшегося хрупкого мира с вельможами:

– Вы знаете, что лугаль никогда бы не поступил несправедливо, и он вопреки воле жрецов, поступил со мной слишком милосердно. Я знаю, я за свою несдержанность заслуживаю наказания даже большего, но не за содеянное, а за то, что вступившись за меня, лугалю пришлось делать выбор между нами и ними. И он его сделал. И боги знают, чем для него это обернется. И для нас.

– Не вини себя. – Успокоил его пожилой смотритель, извещенный уже о новостях из столицы. – Может оно и к лучшему, что виновные понесли заслуженное наказание, люди давно этого ждали. Да и Нингирсу, пусть видит сверху, что дела его претворяются нами. А разве жрецы, посмеют пойти против воли господа?

***

Когда последний сторожевой сменился товарищем на забороле, моргнув сумерками, небо над крепостью накрыло непроглядной тенью, и день тут же сменился ночью. Мул, вглядываясь в темноту, тщетно старалась разглядеть в ней хоть что-то; светильники ночных стражей слепили и не давали привычки тесноте глаз, позволяя видеть лишь окрестности. Только отойдя в сторону, она смогла, наконец, разглядеть мглистую дорогу, едва освещаемую редеющим месяцем и холодом звезд, исходящим куда-то в такую же холодную и пугающую пустоту.

– Тебя она тоже манит? – Спросила она Кикуда, когда он нашел ее.

– Кто? – Настороженно спросил Кикуд, готовясь все опровергнуть, думая, что она спрашивает про маленькую бродяжку.

– Пустота неба.

– Аа. Но почему, ты говоришь пустота? Вон сколько звезд.

– Да, звезды. Вот древний охотник, разгоняет диких древних зверей по небесному своду. Как далеко убежала небесная медведица, со своим дитем. Смотри, как медведица прикрывает медвежонка, чтобы не дать охотнику дотянуться до него. А там, семь сестер прижались друг к дружке, словно ища спасения. А кто-то говорит, что это сам бог-воитель бьется со злобной праматерью, защищая наш мир, от ее всепоглощающей тьмы. Глупость. Если Тиамат всепоглощающая тьма, как она может еще и звездами сверкать? Звезды всего лишь звезды. Гляди-гляди, сияющая упала… В детстве, нам так хотелось узнать, где же падает такая сияющая звезда. Однажды, я даже пошла вслед за ней.

– Вслед за звездой?

– Мне так думалось. – Мул улыбнулась своей детской дремучести.

– И ты нашла свою сияющую?

– Неет. – Засмеялась Мул. – Только сияния на свои сиденья.

– Зато я теперь знаю, почему тебя так зовут – Йар-Мул. – Улыбнувшись, подхватил шутку Кикуд.

– Дааа, хахаха.

Успокоившись после веселья, Мул продолжила свои размышления:

– Дааа, звезды. Но ведь, и они где-то кончаются. А что за ними?

– Не знаю. Об этом я никогда не думал.

– А я, все время об этом думаю.

– Это ведь кощунство, говорить так. Там боги.

– Кто их видел? Кто знает, как там у богов?

– Жрецы говорят.

– Жрецы, они много говорят. Кто-то говорит боги на небе, а кто-то на большой горе. Все ли в их словах истина? Ты же сам пострадал от них за правду.

Кикуд не нашелся, что ответить, да и меньше всего, ему хотелось ей противоречить. Тогда она продолжила:

– А там, за ними пустота, бездонная пустота с непреодолимостью разуму? Когда я об этом думаю, мне становится страшно. Жутко, насколько мы и даже боги, перед ней ничтожны и беспомощны. Но мысль эта и манит к ней.

– Удивительно – восхитился Кикуд. – Сколь много дум о мироздании, может скрывать в себе, не жрец, не жрица и даже не прислужница в храме, а простая.....

– Блудница. – Горько усмехнувшись, заключила за него Мул, прежде чем он успел договорить.

– Селянка. – Поправил он, и добавил, что только от очень умных людей доводилось слышать подобные вещи, которые недоступны невеждам.

– Что ж удивительного? Со мной знавались не только грубые вояки, но и святейшие служители храмов, и они не упускали возможности блеснуть своими знаниями и высоконравной духовностью перед деревенской невеждой. Вот мое невежество и заполнилось всякими умными словцами.

– Прости Мул, я не хотел тебя обидеть. Мне жаль, если это тебя задело.

Мысленно благодаря Кикуда за понимание, она слегка вздрогнула веками.

– Ты говорил, что уверен в том, что великая нужда заставила меня встать на такой путь. – Сказала она, и прежде чем он успел что-то ответить, продолжала. – Я расскажу тебе, и ты сам решай.

И она рассказала, запинаясь нахлынивавшими чувствами:

– Все началось с того времени, когда кому-то вздумалось мутить воду, нашей и без того бесспросветной жизни, вытащив откуда-то из грязи сына презренного чародея, снаряженного на потеху, истинным лугалем всего Калама. И отчаянные люди юга, воодушевленные его словами, вылезая из своих болот, поднялись не на своих обидчиков в больших домах, но стали грабить и убивать таких же обездоленных какими были сами. Однажды, горе пришло и в наши дома, когда перед вечерней зарей, в наше поселение ворвались безумцы влекомые призывом уничтожать все, что связывало еще их с ненавистным севером, и начали крошить и грабить. И кому-то из нас, пришлось пасть под их ножами и палицами. И среди тех несчастных, оказались и мои несчастные…, а меня…, убийцы… меня посадили в свою повозку и… возили с собой, пока… натешившись, не вытолкнули голую и посрамленную на пыль дорог.

Шло время, у людей зализывались раны: похороненные поминались в скорби; живым, кому пришлось труднее, помогали всем миром; уведенных оплакивали как мертвых; и только я, оставалась вне этого, и только меня обходили стороной. Меня никто не обвинял в лицо, все всё понимали, но в душе не могли простить, что чьи-то дочери были уведены в полон, а меня оставили у порога. И молодые не подходили ко мне с предложением сердца, не желая связывать свою жизнь с порченной. Только…, только блудливые мужья, тайно стучались по ночам, требуя удовлетворить их похоти, но я не подпускала их и близко, бранью, камнями и палками отгоняя от охоты изменять женам. Ты спрашиваешь, как же случилось тогда это? Нет, не тогда. Ты спрашиваешь, как я выжила? Слушай же дальше.

Как я сказала, мои сородичи относились ко мне с сочувствием и пониманием. Но одно дело сочувствовать, другое принять. Трудно себя заставить любить, еще труднее забыть. Потому мои соседи сторонились меня. Но, чтобы не бросать в нужде и голоде, оставили мне горсти ячменя, от доли моих бедных родителей, часть которого я посеяла. Я выходила в поле, собирать съедобные травы и коренья, охотясь в поле на мелких грызунов и птиц. Тем и жила. Но я никогда не держала на своих беспокойных соседей, обиды или зла. Напротив, я была им благодарна: за то, что не дали мне умереть с голоду и не выгнали из общины; за то, что чтили память моих родных. И когда пришли северяне, установившие свои порядки и бравшие с общин в двойном размере, не только в наши города и их главному городу, но и на свои погостья, пошла навстречу любящим сердцам. Видя, что поселению грозит неминучая гибель от голодной смерти, старейшины общины тщась спасти людей, задумали отдать одну из дочерей, во славу покровительницы вдов. Но никто из родителей, не в силах заставить себя расстаться с любимыми чадами, и даже бросить жребий об этом, и дошло уже до драк, и тогда… тогда я вышла в погостье… Ну, а остальное ты уже знаешь. Сначала ушли кишцы, напуганные возрастающей силой юга, которая пришла вслед им, а с ней пришли и новые порядки, и не менее тяжкие поборы. Обижаемые кишцами, вскоре мы узнали, какую прелесть приносит и родная власть, когда наемники нанятые ею, с ее попустительства разбойничали на нашей земле, нападая на беззащитные селения и творя насилия. В один из таких тревожных дней, пришел черед и нам, испытать ужас, какой испытывают несчастные поселения взятого врагом на щит. Так я и оказалась в руках этих злодеев. Ну, а потом появился этот мальчик и освободил нас всех, а потом вы спасли нас.

Кикуд, невольно прослушав откровения блудницы, в смятении не знал, что сказать, и оставался нем. Но его взгляд, рассказал Мул больше, чем любые слова, и она не стала теребить его ненужными расспросами.

– А он странный. – Сменяя разговор, чтоб выйти из неловкости молчания, подметила она, вспомнив нрав молодого эштарота.

– Кто? – Пересохшими губами, едва смог прошевелить бывший кингаль.

– Аш.

– Тебя влечет к нему?

– Он кажется мне чудным. Впрочем, каким еще может быть храмовый служка, эштарот, к тому же иноземец. Такой же, презираемый, как и я – уличная девка, пусть и бывшая. Последний нищий, смотрит на нас с презрением.

– Мы – не презираем, мы знаем какая ты, и все в Лагаше уважают тебя. Юному северянину мы обязаны жизнью царевича, а тебя все полюбили, и я… рад, что узнал тебя. Прошлое, это прошлое: в том нет греха, где нет вины.

Мул кивком поблагодарила его в ответ, и продолжила делиться размышленем:

– Нин любит его, а он словно не замечает. А она ведь красива. Бедная девочка, скрывать свои чувства, боясь быть осмеянной.

– Извини, я не должен был. – Покраснев, замялся Кикуд. – Просто мне показалось, что он тебе приглянулся.

– Он же еще слишком молод для меня, да и Нин обидится, если я начну с ним любезничать. – Повеселела Мул.

– Да, я не подумал. – Горя от стыда, Кикуд чувствовал себя рядом с ней, каким-то уж слишком большим и неуклюжим.

– Ты понимаешь знаки мудрости? – Спросила она, после некоторого молчания, глядя на звездное небо.

– Воины должны разбирать письмена, дабы не было трудностей при их получении. А сыны Нингирсу обучаются этому, чтобы и доносить до людей его помыслы.

– Маленькая Нин тоже умеет читать. Ее отец, был каким-то важным воеводой. Как бы и я хотела этому научиться. Говорят в письменах много мудрости, ответов на тайны мироздания.

– Не везде, а только в хранилищах храмов или в пределе писцов можно почерпнуть тех знаний. Да и в них ты не найдешь ответы на все вопросы, их появится еще больше.

– Все равно, я бы хотела там побывать.

***

Ехали на удивление быстро, особенно в сравнении с тем, как они добирались. Впрочем, этому находилось объяснение: теперь они ехали в сопровождении многих воинов, а не тряслись в одиночестве, в стареньком, потрепанном возке, неизвестной дорогой. Теперь им нечего было опасаться случайных встреч; да и брюхо не сводило от голода, когда рядом были торговцы, готовые за веселую песню, расплатиться сытным обедом. А старый возок, лагашские умельцы починили так, что он катился словно с горы, и их глупые ослы обнаружили, что воз который они тянули, стал вдруг отчего-то легче, и, чувствуя себя сильнее, бежали, радостно повиливая изгаженными кисточками. На привалах, скоморохи давали представления, скрашивая путешественникам дорогу и зарабатывая свое у них пропитание. А показывать было что. Недаром ведь Пузур и его друзья исколесили земли Калама: было время набраться разнообразия жизненной мудрости из народа, и глупости тоже.

Только к огорчению юной бродяжки, не было больше с ними ее дерзкой подруги, с которой и она чувствовала себя такой же сильной и смелой. Это было еще одно тяжелое расставание, и самым трудным за последнее время, вдвойне тяжелей своей неожиданностью. Мул еще вечером не сообщала им о своем решении, и все были уверены, что она поедет с ними, наутро же, когда никто этого и не ожидал, огорошила всех новостью. Это случилось, когда все собрались отправляться и Нин, готовясь к отъезду, суетливо нагружая в возок нехитрый скарб, начала уже по-дружески отчитывать копошуню.

– Ну, где ты ходишь?! Все давно уже собрались! – Торопила она свою подругу.

Но та, не торопилась бежать, чтобы собрать вещи, и не отругивалась шутливо, как бывало обычно, но нежно взяв Нин за руку, глядя на нее и на скоморошью общинку, уже устроившуюся в возок, чтоб ехать, виновато улыбаясь, сказала:

– Нин прости, я не еду с вами.

– Что ты говоришь? Мы же собиралась ехать вместе. – Попыталась вразумить подругу Нин – Вот и место, я для нас приготовила.

– Прости. Но зачем мне чужбина, где я никого не знаю, и меня никто не ждет. Я не привыкла к дорогам, и у меня нет таких дивных умений как у вас. Что я буду делать? Я буду вам только обузой.

– Почему обузой? Ты научишься петь и танцевать или изображать кого-нибудь. Вот увидишь, это совсем не трудно.

– Поверь мне Нин, не все, что кажется тебе легким, дается другим так же легко. Ваше призвание, нести людям свет радости и надежды, ну а мое, наверно, немножко другое.

– Ты сказала, что там для тебя чужбина, но и здесь для тебя чужая земля. Зачем ты, опять обманываешь меня? – Чуть не плача молила бродяжка. – Какое призвание? Ты же больше, не выходишь на улицы.

– Нет. И больше никогда не вернусь к прежней жизни. – Поклялась бывшая блудница. И какая-то злая уверенность в ее выражении, показала твердость ее клятвы. – Я и вправду собиралась ехать с вами, я не обманывала тебя. И здесь для меня тоже чужая земля, но увидев, какую тут люди строят жизнь, узнав помыслы Уруинимгины, я поняла, что именно здесь, на чужбине – мое призвание, и быть может отсюда, правда прорвется и на мою родину, и разольется по землям царство справедливости.

Нин, попытавшись еще переменить решение подруги, поняв бессмысленность уговоров, не стала больше давить, лишь в глазах полных отчаяния, читались упреки осуждения и мольба: «Поедем». Мул говорила, что будет помнить свою маленькую подружку и ее общинку, с которой столько пережилось, с кем спасались от лиходеев и узнали Лагаш. И обещала самолично надавить ей весточку, а Нин, недоумевала, как она это сделает.

– Я обязательно выучусь читать и писать. Кикуд обещал мне в этом помочь. – Словно угадывая ее мысли, сказала Мул; и словно предугадывая. – Для этого нужно иметь доступ к хранилищам знаний, а бродячая жизнь этого не даст. Я чувствую, я смогу быть нужной этим людям. Здесь мне место.

Нин ничего не сказала, на прощание лишь прижавшись к теплой груди. И снова были объятия и слезы расставаний, и снова в сердце щемило от тоски, но все проходит, прошло и это, оставив в душах теплые деньки.

Глава 2. Суд Сатараны.

1. Нибиру. Заклинание проклятых.

– Ну, что там? – Вопрошала громадная женщина долговязого человека вооруженного длинной жердью, взгромоздившегося на обсыпавшуюся крышу глинистого дома.

– Да не видать ничего. – С ленцой отвечал ей человек, прикрывая глаза ладонью от яркости солнца, вглядываясь вдаль.

– Ты давай, внимательней. От тебя сейчас зависит, жить нам или умереть. Гляди!

– Ничего пока не видно. Я же говорил, что никто сюда не сунется. – Ворчал он, разминая сухопарые конечности. И выпирающие костлявые колени скрипели как колеса старой колымаги.

– Смотри-смотри, если хочешь, видеть еще своих деток живыми и свободными.

В отличие от едва достававших ей до плеча молодцев, стоявших запрокинув головы, ей не требовалось сильно задирать голову.

– Да я смотрю. Но я не могу же тут все время стоять, у меня уже ноги задеревенели! – Жаловался долговязый. – Ну правда, пусть теперь Гной смотрит.

– Ничего-ничего. Сейчас потерпишь, потом это воздастся тебе сторицей. – Подбодрила она, и отошла распорядиться на другом конце.

– И кто захочет соваться в такую убогость? Чем здесь можно поживиться? – Продолжая ворчать, нехотя смотрел по сторонам новоиспеченный сторожевой; когда вдруг его лицо вытянулось от страха. – Виижуу, вижу! Они идут!

Человеческие потоки, растекались по узким улочкам тоненькими ручейками, все ближе приближаясь к самопроизвольному ополчению Нибиру.

Великанша вернувшись на крики, грозно цыкнула, чтоб он не поднимал раньше времени труса, и приказала находящимся рядом пращникам, спрятавшись по крышам быть наготове, остальным собираться встретить врага во всеоружии дреколья и дубья. У кого-то встречались копья и топоры с каменными наконечниками, и это было самое грозное оружие, не считая меднокованных секир и наконечников копий, кого-то из оставшихся воинов.

– Ну, что? Готовы мужички? – Спросила она, оглядев напуганных вояк.

Но старосты, недовольные, что их собрала и пытается ими управлять, какая-то содержательница питейной, начали ворчливо выказывать беспокойство, за оставленных жен, детей, стариков и старейшин.

– Не беспокойтесь за родных. Они будут в безопасности. – Обнадежил их рябой воин, оставленный десятником Ку-Бабе в помощь.

– Но только от нас зависит, быть им живыми и свободными или нет! – Взбадривала захолонувших мужиков женщина, прокричав, как только можно прокричать шепотом. – Чем дольше мы продержимся, тем больше возможностей уберечь их от рабства! Да может и самим спастись.

– Да пусть только сунутся! Они же трусливые как шакалы! – Храбрились самые отчаянные, молодые и глупые.

– Надо уходить пока не поздно! Это наемники пустынь, а они шутить не будут. – Дрожащими голосами блеяли самые трусливые, уже готовые сдаться.

– Да поздно уже, некуда бежать. – Мрачно оборвали им всякую надежду, умудренные жизнью. – Придется биться, или идти в рабство.

– Это наемники – подтвердил Рябой опасения трусливых, – но и они не любят возиться. Нам главное выстоять, надолго их не хватит.

Руководимые неумелыми действиями старост, вопреки советам корчмарки, не отдавшим бразды правления опытным воинам, они напали. Напали внезапно, как могли. Как могли, а потому неумело и не столь неожиданно. Наступавшие, опешившие было и даже потерявшие кого-то из воинов, успели вовремя отбиться от жалкого оружия бедноты и укрыться от беглого града камней; и собравшись, сами перешли в наступление, на превосходящее числом но не умением ополчение. Те же в свою очередь, несмело напав и не сумев воспользоваться неожиданностью, стояли столпившись. И противник пользуясь узостью улочек, не встречая достойного сопротивления, безжалостно месил эту человеческую кучу, не способную даже организоваться, чтоб не навредить себе, но зато посмевшую поднять оружие. Из-за тесноты, задние ряды обороняющихся, не зная, что творится там у передних, мешали соратникам развернуться, невольно становясь виновниками их гибели. И слабо вооруженные против боевого оружия, вынужденные получать смертельные раны от копий, секир и мечей, защитники дрогнули. Пытаясь спасти свои жизни, они толкались, страхом заражая следующих за ними, проклиная тот роковой, мимолетный миг, когда решились встать впереди войска.

Бессильные попытки Ку-Бабы и рябого воина, успокоить и собрать ополчение в боевой порядок и организовать оборону, не привели к успеху. Новоиспеченные вояки, побросав свое незамысловатое оружие, убежали подальше вглубь пределов, оставив своих начальников с горсткой храбрецов, в отличие от большинства настроенных решительно отстаивать собственное достоинство и свободу и жизни своих близких. Невольно отступив вместе со всеми и взбежав на возвышенность, они встали наизготовку, готовясь встретить врага.

– Ничего-ничего. – Успокаивала оставшихся с ними бойцов, грозная великанша. – Пусть бегут. Мы и без них справимся. Не так ли, Рябинушка?!

Рябой усмехнулся новому произношению своего прозвища, и, скаля зубы, произнес:

– Верно. Сбежали трусы, а от них в бою толку мало, одна обуза. Зато глянь, какие урса здесь собрались! Таких испугом не возьмешь. А это уже залог успеха. Справимся. Нам бы чуток продержаться, а там и са-каль с ребятами подтянутся.

***

Отпор был ужасен. Ожидавшие легкой наживы, и потому обозленные неожиданным сопротивлением каких-то полурабов, пустынники были особенно свирепы в этот раз. Отложив за бесполезностью в тесных улочках луки, они были уверены, что легко справятся с небольшой кучкой безумцев, решившихся противостоять опытным ловцам удачи. За что, вскоре и поплатились. Храбрецы, хоть и неопытные в боях, были сильны решимостью отстоять свою свободу. Вместо перепуганных насекомых, на выросшем откуда-то крепостном валу, перед ними вдруг предстал отряд боевой стражи.

Перед встречей гостей, осаждаемые по совету Рябого, позаботились разобрать дома, подвергаясь сыпавшимися на них проклятьями неразумных хозяев, и навалить груды посреди узких проходов. И теперь, на один из таких валов и домов вокруг, успели взобраться.

На миг опешив, воины пустынь бросились на приступ с остервенением обманутых надежд на легкую наживу. Их злило само то, что какое-то голопузье смеет противостоять им. Ведь сам лугаль воров, которого опасались даже нибирские стражи, приполз к ним на коленях моля о пощаде, и с челобитьем просился со своим сбродом в младшие дружины. С его благословления и помощью, они и решили поживиться за счет простых общинников и ремесленников, и бесправных государевых закупов. Но не тут-то было. Хоть большинство защитников сбежало после первой же стычки, самые храбрые иги-ну-ду, встретили их так, что стоили целой дружины. Попытавшиеся было, взять приступом выросшую вдруг стену, полетели с проломленными черепами, не успев на нее даже взобраться. Больше никто, бессмысленно подвергать себя опасности не решался. Да и Магару, не хотел понапрасну терять воинов. Вождь, конечно, будет сильно недоволен этой волокитой, но рассвирепеет, узнав о потерях людей своего племени, из-за непродуманных действий.

Подозвав лугаля воров, он велел тому продолжать осаждать своих прежних подопечных, раз не может уговорить их сдаться на милость. А сам, крикнув пустынникам, что-то на своем языке, свернул за угол. По-своему поняв, в силу воровской привычки, смысл приказа, резаный лугаль хитростью и угрозами пытался склонить осаждаемых к сдаче, начав вести с ними беседы. Меж тем Магару со своими людьми, решил обойти неразумных пустобрюхов, чтоб ударить со спины. Поплутав по пустынным улицам, они, наконец, вышли к тому месту, за которым по их прикидкам, должны были прятаться женщины и дети. С недовольством прикрикнув на замешковшихся подчиненных, Магару приказал им взбираться по склону. В следующее мгновение, случилось то, о чем воины пустынь, вспоминали потом с содроганием. Едва передовой отряд вступил на возвышенность, как из ниоткуда, выросло нечто громадное – схожее с человеком, и, размахивая неимоверно огромным дубьем, снесло сразу всех.

– Что это??? – Только и смогло вырваться из уст предводителя пустынников, озвучивая их мысли. И волосы зашевелились на его голове.

***

Заметив, что основная часть осаждающих, ушла за поворот, Ку-Баба победно выдохнула, но разумный Рябой укоризненно покачал головой:

– Эх, Ку-Баба, на твоем месте я бы не стал ликовать раньше времени. Мы не знаем, куда они двинулись.

– Что же, ты бы сделал? – Зашевелив челюстями, недовольно пробурчала великанша, расстроенная словами своего плюгавого советника.

– Я бы проследил за тем, куда они направились. Похоже на то, что наши местные охотники за удачей, не торопятся подставлять свои головы под дубины нищебродов. – Ответил Рябой, видя, что как только пустынники отошли, резаный разбойник завел лукавые речи, не решаясь на приступ.

– Так проследи. Что зря разговоры разговариваешь? – Упрекнула его великанша.

– Хорошо. Дай мне дружину.

– Набери охотников. – Ответила Ку-Баба, и обратилась к защитникам. – Эй! Кто-нибудь желает, поджарить хвосты воронам?!

Таковых набралось более чем нужно, и великанша, отобрав два десятка самых выносливых, большую часть оставила оборонять рубежи.

С удовлетворением оглядев молодцев, закинув копье на плечо Рябой выдохнул:

– Поспешим ребята!

– Погоди. И я с вами. – Берясь за комель дубины хорошего дерева, говорила корчмарка.

– А кто же, здесь останется?

– Ну, думаю, Эпир прекрасно уболтает того резанного петуха. Правда ведь, Эпир?!

– Не беспокойся хозяйка, все будет как в этой кружке! – Икнув, пообещал вечно пьяный балагур, допивая бражку.

Оставив старшиной надежного ополченца, корчмарка с рябым воином, в сопровождении молодцев хорошо знавших родные пределы, незаметно крались, следя за движением черного войска. Наперед зная, куда ведет та или иная улочка, они не шли напропалую за опытными следопытами пустынь, но завидя издали их длинные одежды, предугадывали, где те окажутся через время. Рассчитывая каждый их шаг, общинники оценили хитрость вражеского кингаля в попытке обойти их оборону, и выйдя к удобным для обороны препятствиям, уже были готовы к встрече.

Выжидая пока поднимутся первопроходцы, защитники были тихи как мыши, чтоб не обнаруживать своего присутствия. И вот, когда те уже подбирались к вершине, Ку-Баба вставая в полный рост и встряхнув своим первородным оружьем, убивая несчастного подвернувшегося ей, дала знать остальным, и те также вскакивая нападали на других, в мгновенье ока уложив весь отряд. Все произошло так быстро, что внизу соратникам павших, показалось, что это сам злой дух поглотил их товарищей.

***

Магару сам пораженный увиденным, в первые мгновенья остолбенело глядел на кучу трупов, не в силах сдвинуться, как и его отважные воины застыв на полпути. Придя в себя, он понял, что то, что их так напугало, хоть и уродливая в своих размерах, но всего лишь какая-то женщина; к которым, он как все пустынники, то ли в силу своих старинных обычаев, то ли по примеру предводителя, относился с презрением. Стыдясь мимолетного ужаса, и еще больше злясь из-за этого, подручный Аш-Шу орал на своих трусливых подчиненных, подстегивая их плетью. Но даже это, не заставило их двинуться дальше. Разве, что убей он кого-нибудь на месте, можно было чего-то то от них добиться. Однако это могло не понравиться предводителю, чтившего лишь свое право беспредельным. Несмотря на внушительные размеры женщины, поразить ее издали в толчее и тесноте улиц, а тем более подстрелить кого-нибудь из ее соратников обычного роста, было немыслемо. И потому, сочтя, свой долг исполненным, Магару не стал препятствовать отступлению и требовать немедленного взятия вала. Отозвав головорезов подальше от метких попаданий пращников, он решил тщательно подготовиться, учтя все недочеты и просчитывая бреши в обороне голопузых. Оглядев свое войско, собранное из сброда новобранцев, Магару с ухмылкой подумал, что жалеть такое сборище бродяг и нищих, желающих обогатиться за счет грабежа, ему как подручному божественного вождя, не отличавшегося бережливостью к необученному отребью, не пристало. Только несколько верных и проверенных соратников, были с ним для охраны, в случае непредвиденных обстоятельств, остальное сплошь сброд со всего обитаемого мира. Набравшись духа, хитрый подручник лиса пустынь, обратился к ним с воодушевленной речью, беря пример со своего господина: