Верховный жрец, не готовый к подобному повороту, совершенно растерявшись, не нашелся что ответить. Он понимал, что с падением Уруинимгины, как служитель бога падет и он. Решив грозными словами приструнить заносчивого царя, он сам загнал себя в угол.

На счастье, лугаль сам показал, что не зря занял свое место:

– Вы хотите настоящего наказания?! Хорошо, пусть будет, по-вашему. Вы все помните о законах наших отцов и о том, что многие из них давно не исполняются?

– Помним. – Не подозревая подвоха, согласились жрецы.

– А помнят ли святейшие, о том, что многие, в том числе уважаемые люди нашего города продолжают жить во грехе, вопреки запрету отцов? Что многие, продолжают брать мзду и обворовывать общее ради личного? А ведь от этого страдают слабые: вдовы и сироты. И вы святейшие, до сих пор допускали это, да и сами не гнушались взимать с людей сверхдолжного, хотя богами призваны блюсти их порядок. Вы не страшитесь их гнева? Боги да судят вас, я вам не судья, но вельмож, не обличенных священным саном, судить я еще могу. Вы требовали смертного наказания за богохульство и безнравственность: а что может быть богохульней и безнравственней, жизни наших лучших людей, забывших о праве слабого? Завтра на совете.....

– Да твой совет, сборище голодранцев!!!

– Завтра на совете! – Громче повторил Уруинимгина, давая понять, что окрики ничего не изменят. – Я оглашу приговоры для преступлений, и для преступлений забытых вами тоже. А чтобы никто не говорил, что новый лугаль, как и прежние, творит беззаконный произвол: отныне к каждой казни будут начертаны скрижали о злодеяниях, за которые преступник осужден.

«Сильный, да не обидит слабого». – Вот к чему призывает право отцов, и я стараниями своими тщусь исполнить эти заветы, предписанные нам сверху, пусть вам это и не нравится.

Уруинимгина рывком поднялся с места и твердой решительной поступью покинул заседание, оставив священный совет недосказанностью речи, в недоумении и тревожных догадках.

***

Чтоб как-то загладить свою вину перед Уринимгиной, Кикуд не захотел покидать столицы, не представ перед людским и божьим судом вместе с неподсудными, о котором во всеуслышание объявили глашатаи и вдавливали на столбцах писцы. Накинув на голову широкий сатуш, чтобы скрыть лицо от нежелательных взглядов, он стоял тут же среди всех этих убийц и мздоимцев.

Бродяги в силу своего обитания вблизи городских сует, тоже были здесь среди толпы. Узнав в осанистом преступнике молодого кингаля, Мул пробиралась к нему, чтобы поддержать в тяжкий час за заступничество: бессмысленное, безрассудное, но благородное и такое нужное для юной бродяжки. Сама Нин, не зная причины порыва подруги, ринулась за ней.

Шум стоявший над заскучавшей толпой, улегся, когда на лобное место поднялся Уруинимгина. Люди приоткрыв рты, ожидали от него речей, воодушевлявших их на свершения, но во взгляде их са-каля не было уже той искры, того огня, той веры, что вела их на неприступную крепость зарвавшегося Лугальанды, заставившей стражей склонить перед ними горделивые головы, а воинов встать в их ряды. Теперь в его глазах лишь громы чувства долга перед богом справедливости Нингирсу, которому он должен следовать.

– Свободные жители славного Лагаша! – Прокричал он, обращаясь в толпу, и смотрел в нее, словно ожидая поддержки в своем непростом решении, которое он собирался сейчас им объявить. – Наши святейшие старцы, в своей мудрости явили мне мысль о том, что боги хотят видеть в нас своих верных последователей, которые творя добро, однако не забывали и про зло, что еще окружает нас! Что каждый должен блюсти, чистоту нравов и установленный богами порядок, а преступивший их, должен понести заслуженное наказание! А этому, по законам древних, наказание – Смерть! – Пронеслось по площади леденящим приговором, это страшное слово.

Люди замерли, ожидая, что скажет их вождь.

– Вы знаете, что я не приемлю напрасного насилия, но правосудие должно вершиться и кто-то должен его вершить! Нингирсу! Он один может решать дела правосудия! И наши святейшие жрецы дали мне знать, что он дает нам право судить смертью преступников! Мы вынесли приговоры по самым злостным деяниям, но во избежание произвола, один я, не могу взять на себя эту ношу, а судьям нет веры у вас! Потому, я хочу, чтоб вы послушали и сами решили, правильно ли мы поступили, осудив тех преступников. Может кого-то мы осудили несправедливо, а кто-то достоин вашего снисхождения, судить вам! Только одно скажу вам: если вы чисты душой, каждый неправый приговор, ляжет на вас тяжким бременем, и будет гнетом давить на вас, всю вашу жизнь! Посему призываю вас, не выносите скороспелых решений, подумайте крепко, прежде чем помиловать кого-то или лишить жизни!

С этими словами он скромно отошел, дав возможность оглашать приговоры, вся остальная часть, уже ложилась на плечи собравшегося люда. По взмаху распорядителя выводили преступников, и глашатай называл их вину и полагающееся за это наказание, и уже народ должен был судить, как с ними поступить. Люд Лагаша, в отличие от толп Киша или Унука, научился мыслить имея голос в решении своей жизни, а не безропотно подчиняться решению высших, и потому к каждому обвинению старался подходить по совести, будто это их судьба там решается. Обсуждение обходилось без драк и лишнего шума, каждая сторона приводила свой довод, а другая или соглашалась с ним или приводила свой, пока обсуждение не приходило к единому мнению, устраивавшему всех или казавшемуся наиболее бесспорным. Так под общее одобрение, был помилован общинник, взятый по поклепу богатого соседа. Затем последовал насильник, божившийся в раскаянии и уверявший, что совершал деяния под давлением госпожи. Его недолго думая, отправили искупать свое преступление, раскапывая отводы вод для общего блага. В конце концов, дошла очередь и до тех, для кого и был устроен этот народный суд.

Как только на помост вывели перепуганных сановников, поднялся шум, кто-то ликовал от радости, что наконец-то принялись и за ненавистных богачей, но кто-то и плевался на вельмож, из-за недовольства, что им кидают этих двух зарвавшихся чинуш и проворовавшуюся прелюбодейку, как бросают кость собаке, чтоб она не зарилась на мясо. После небольшого волнения, люди собравшись с духом, усиленно начали вспоминать все их грехи, начиная со времен Энтемены, но вышедший вперед верховный судья, обратился к людям с призывом, чтобы они не судили за прошлое, но судили бы за преступления нынешние, совершенные подсудными уже прощенными за грехи старые, если это только не убийство. Вызвав недовольство, это все же облегчило работу народным судьям, и они пришли к соглашению, что один из обвиняемых, все же достоин послабления участи. И писцами был вытиснен приговор об отправке его на работы для нужд города, до той поры пока он честным трудом не отработает все, что у него украл. Эта милость, была немногим лучше той, что ожидала приговоренных к смерти: чтоб возместить нанесенный ущерб честным трудом, этому мздоимцу и вору бы пришлось протрудиться не одну жизнь, и взвывший от горя или радости, он был удален стражами. Оставшийся сановник, воодушевленный предыдущими помилованиями, дико озираясь и отыскивая бегающими глазками среди своих неожиданных судей самых жалостливых, попытался также искать милости, введя толпу в замешательство. Но тут, откуда-то из глубины ее, послышался возмущенный женский окрик:

– Лююдии!!! Да что же вы слушаете этого насильника?!! Неужели забыли, сколько зла он причинил вам со своей потаскухой?!! Или он перестал вас обворовывать?!

Там, где раздался окрик, толпа расступилась перед женщиной средних лет с перекошенным от страдания лицом. Это освежило людям память, и они начали вспоминать все, то зло, что этот человек успел совершить, уже после ухода Лугальанды.

– Он обобрал меня до нитки!

– А меня оставил без жилья, и теперь я с семьей вынужден ютиться по углам, чтоб не оказаться за забором!

– Этот червь, домогался моей жены!

– Моей тоже!

– Он угрозами заставил быть с ним мою сестру, а муж обвинил ее в измене и выгнал из дому, и теперь ей грозит суд! – Плакала молодая женщина.

– Он снасильничал мою дочь! Кто теперь возьмет ее в жены?! – Тоже чуть не плача, причитал несчастный отец.

"Ничего-ничего – успокаивали люди вокруг, – мы не дадим вас в обиду."; "Мы не позволим тронуть твою сестру, в том нет ее вины."; "Твоя дочь, не останется без мужа, она невинна."

– При Лугальанде, он отдал управление прелюбодейке, и она творила все, что ей вздумается! Она запустила руку в казну Лагаша, и воины недосчиталось жалования!

– Но ее судили!!

– Судили, пока она пела песни и любовалась цветами! А потом и вовсе забыли наказать!

– Где она?!! Ее тоже нужно судить!!

– Это прошлое! Судья сказал, чтобы судили за нынешнее!

– А вы думаете она стала лучше, не получив по заслугам?! Или воины перестали гибнуть, от того, что войска по ее милости оставались в нужде?! А, не она ли обворовав нас, нам же и сейчас смеется в лицо, видя наше бессилие найти на нее управу?! Не она ли домогалась наших сыновей, когда ей наскучило лобызаться со своими полюбовниками?! Тьфу!

Под одобрительные выкрики, вперед вытолкнули пышнотелую бабу, натворившую столько бед, сейчас же, стоявшую перед ними дрожащей и кутавшейся в покрывало.

– Где мои сыновья?!!! – Закричала женщина с перекошенным лицом. – Что вы изверги с ними сделали?!! – И бросилась к помосту. Но не выдерживая душевных мук, не сумев совладать с собой повалилась на землю.

– Все ее сыновья сгинули на войне, когда по приказу Лугальанды были отправлены на войну с Уммой, не имея даже острого оружия, чтоб биться, и крепких щитов, чтоб оборониться. – Шептались знающие люди. – Как же, ведь звонкие ги для покупки оружия, перетекли под подол к этой двоемужнице.

Это еще больше, придало людям уверенности в порывах к справедливому возмездию для преступницы.

– Она также повинна, как и ее полюбовник!!

– Пусть ответит, перед теми кого осиротила и обидела!! Нет ей прощенья!!

– Пусть у погубленных ей ищет милости, а мы – не прощаем!!

«И пусть ответит!!! Пусть ответит!!!» – Разнеслось по площади.

Распорядитель склонил голову приняв волю народа и подозвал глашатая для зачитания приговора.

Наконец, дошел черед и до Кикуда. Увидев кто скрываетсся под сатушем, народ ахнул.

– Кто там? – Посыпались вопросы, людей далеких от помоста.

И им тут же отвечали:

– Это храбый Кикуд. Кингаль молодых агаушей, что стерегут наши рубежи от уммских вторжений.

– Мы все знаем Кикуда, как честного и благородного юношу. Не может быть, чтоб он кого-то ограбил, обидел или снасильничал. Это ложь.

– Да, верно. Он готов всегда помочь, когда бывает здесь. И родители его были людьми благородными и справедливыми и всегда стояли за правду и простой люд, за что и попали в опалу к Лугальанде. И он такой же.

– Это все жрецы воду мутят.

– Не ври. Жрецы освободили нас от ига Лугальанды.

– Жрец жрецу рознь. Одни освободили, другие хотят снова ярмо надеть.

– "Что здесь делает молодой кингаль?!" "В чем он провинился?!" Отпустите его немедля! – Послышались из толпы возмущенные возгласы, очнувшихся от оторопи лагашцев. – "Лугаль нас предал и продался богатеям!"

Будто задетый обвинением, вперед выступил сам лугаль, вздев руку, чтоб быть услышанным; и его громогласный крик, отзвуками отдался по площади:

– Этот молодец был схвачен храмовой стражей, и обвинен ими в богохульстве и осквернении храма! Это обвинение, которое не отбросить в сторону как пустое! По законам отцов, за такое злодеяние наказание неминуче! И от вас только зависит, насколько тяжелым оно будет для него!

Ошарашенные столь страшным обвинением, люди на миг потеряли дар речи, пока наступившее молчание не прервал недоверчивый глас:

– А как же он это сделал?! Храм поджег?!

– "Да, пусть расскажут! Верно, они сами это придумали!"; " Храмовым стражам веры нет!"; "Верно! Еще неизвестно, что это за стражи такие!" – Будто разбуженные нечаянным криком, подхватили и другие.

– Стражи Шулпаэ. – Подсказал кто-то из окружения Уруинимгины.

– Шульпа-а-а-йэ??! Хых, тогда все понятно!

"Как вы могли поверить этим прихвостням Лугальанды, они же только и мечтают, чтоб вернуть его обратно?!"; "Их самих давно пора четвертовать!"; "Их речи лживы, а клятвы кривы! Как вы им поверили?!Позор вам!"; "Позор! Позор!" – Тут же посыпались обвинения со всех сторон.

– Чего мы тут стоим?!! Бей их!! – Крикнули вдруг, откуда-то из толпы.

И несладко пришлось бы служителям храма, несмотря на безмолвных стражей, не будь люди благоразумней. Упреждая мятежное настроение, снова вышел лугаль и обратился к ним:

– Да, это стражи Шульпаэ! Но не должны ли мы исполнять законы отцов, и выслушать даже обвинения лживых, если только хотим вернуться в лоно матери?! Иначе, все это зря! Пусть суд решит, что в их словах правда, что ложь! Суд человечий! Суд божий!

"Ниса дело говорит! Правильно, пусть суд решает!" – Закивали все одобрительно.

Позвали храмовых стражей. Было видно, что смущенные и бледные от волнения, служители Шульпаэ не ожидали подобного для себя оборота. Но на вопросы судей и отрицания своей вины Кикудом, стояли на своем: "Кингаль богохульничал – понося бога и осквернял святой храм."

Хмуры стали люди, воодушевленные было решением нисы; хмур был лугаль; хмуры были судьи, понимая, что придется выносить им смертный приговор несчастному молодцу; пал духом обвиненный кингаль, но еще требовал испытание водой, надеясь хоть отстоять свое честное имя. На что получил отповедь жреца Шульпаэ, что обвиненный многими не может требовать божьего суда.

Предчувствуя ужасный исход, будто на что-то надеясь, верховный жрец Нингирсу настоятельно вопрошал грозя божьим гневом, не желает ли кто-то из обвинителей изменить свое слово пред его очами, но снова получил твердый ответ: "Кингаль богохульничал – понося нашего бога и осквернял святой храм."

– Это неправда. – Почти про себя прошептала Нин, прослышав, наконец, показания храмовых стражей, и неуслышанная вторила громче. Но ее никто не слышал, и лишь подруга поняв, что она хочет сказать, что-то важное, переспросила ее. Тогда Нин почти крикнула, но голос в пересохшей от зноя и волнения гортани, на сей раз подвел ее. И снова она не была услышана людьми, даже не заметивших ее порыва, но тот кто слушал услышал, и схватив бродяжку за руку, почти несясь стремительным шагом, Мул повела ее к лобному месту, громко восклицая:

– Слушайте люди!!! Вот та, кто опровергнет ложь! Послушайте ее!

Расступаясь, люди глядя на нее с надеждой говорили:

– Пропустите, пропустите их, они знают правду.

Пропустив гостий к лобному месту, все с нетерпеньем ожидали, что же такого они знают и расскажут. Но всеобщее ожидание не касалось жрецов и служителей обвиняющих Кикуда, вовсе не горевших желанием опровежения их обвинений.

– Кто эти женщины?! – Вопрошал жрец Шульпаэ, будто впервые их видел. – Ни я, ни мои послушники, не знаем таких женщин среди свободных жителей Лагаша. Может они рабыни? Тогда где их господин, который мог бы подкрепить их показания словом своего честного имени?

– Видно служители пиршествующего Шульпаэ совсем отгородились от мира, в своем служении светоносносцу, что не слышали о приезде веселых игрецов с северных земель Калама. Людей хоть и бродячих, но черноголовых, таких же свободных как и мы, вольных в своем действии. – Выступил сам царь, в защиту своих гостей. – А значит и слово их, имеет столько же веса, как слово всякого свободного са-и. Шульпаэ покровительствует пению и играм, а стало быть и им. Их слово, против слова храмовых стражей.

– Ты святотатствуешь, слово бродяги не то же, что слово служителя бога! – Не сдержался жрец Шульпаэ, не оставляя попыток не допустить оправдания оскорбителя их саккаля.

– С каких пор, послушники стали вровень с посвященными служителями?! – Грозно осадил служителя Шульпаэ, верховный жрец Нингирсу. Что заставило того примолкнуть.

– Говорите. – Соизволил говорить бродяжкам, важный судья.

– Говорить будет она. – Уточнила Мул.

Судья кивнул, разрешая говорить Нин, и тут же спросил, что она может сказать в защиту обвиняемого.

Набравшись духа, Нин выпалила:

– Они врут.

– Говори, кто – врет?

– Они все. Стражи, врут про то как это все было; жрец врет, зная, что это все ложь.

– Да эта бродяжка, сама лгунья! – Взъярился жрец. – Лжет, пытаясь оправдать своего возлюбленного!

– Если святейший жрец Шульпаэ не успокоится, он сам будет удален за недостойное поведение. Суд не торговая площадь, чтоб орать здесь подобно торговцам. – Осмелев после осаждения верховным жрецом служителя Шульпаэ, пригрозил судья.

– Откуда тебе известно, что храмовые стражи Шульпаэ лгут? Ты была там? Видела, все как было?

– Да. Была и видела.

– Продолжай. Значит стражи лгут, что молодой нубанда покушался на осквернение храма?

– Да.

– Расскажи как было; а мы будем судить – правда это, или навет. Значит, обвиненный кингаль не кидал камень?

– К-кидал. – По площади пронеслось негодующее придыхание.

– Хм. Он кидал, куда-то в другую сторону? Не в сторону святыни? – Попытался помочь с ответом судья.

– Нет, не в другую сторону.

– Хм. – Нахмурился судья. – Зачем ты вводишь в заблуждение, суд и людей здесь собравшихся? Говори, в чем тогда стражи неправы?!

– В том, что он не осквернял святыни. – Поспешила объяснить Нин, пока суд ее выслушивал. – Он не в храм кидал, и не на бога бранился.

– Что же он, воробьев там отпугивал?! – Торжествующе высмеял юную скоморошку жрец Шульпаэ, чувствуя слабость ее показаний.

– Я, попрошу соблюдать тишину и порядок! – Успокоил судья и его и поднявшееся волнение народа. – Мы еще не выслушали свидетеля и не знаем, что у нее есть сказать в защиту.

– Скажи тогда, в кого он кидал и на кого бранился? – С завидным, но привычным для него терпеньем спрашивал судья.

– Там был старик. Он кричал на нас с Мышкой.

– Какая мышка?

– Девочка, сиротка.

– Ааа. – Улыбнулся судья своей недогадливости. – И она тоже может дать показания?

– Неет, она еще маленькая, она еще даже говорить не умеет.

– Ах, так. – Снова смутился, строгий вершитель судеб. – Ты сказала там был старик, который кричал на вас… с Мышкой. Что это был за старик, ты знаешь?

Нин с облегчением подметив про себя, что строгий председатель смягчился, перешла в наступление:

– Знаю. Кикуд сказал мне, что это старый Лугальанда.

По толпе снова прошелся гул негодования, но на сей раз к старому лугалю. Кто-то уже начал громко возмущаться, призывая служителей к ответу. Но судья дал понять, что не время решать кто прав кто виноват, не выслушав свидетеля до конца. И начавшееся было волнение, тут же улеглось.

– Что же так прогневало ста… Лугальанду? Может вы дразнили его?

– Не-еет! – Возмущенно воскликнула Нин. – Я только нашла там малышку и собиралась увести, как он появился и начал ругаться.

– И что же Кикуд? Он тоже был с вами?

– Нет, его еще не было. Мы убегали, а он проходил рядом. И когда он узнал отчего мы бежим, он хотел вступиться за нас, но старик уже ушел. Вот он сгоряча и кинул камень в его сторону, и призывал к ответу.

– Угу. Призывал к ответу, за то, что он кричал на вас?

– За все. И за это, и за все зло, что он сделал лагашцам, пока правителем был. А они говорят – богов хулил. – Кивнула она в сторону стражей.

"И прааавильно делал, что призывал! К ответу старую крысу!"; "Так мы и думали, что без старого лугаля здесь не обошлось!"; "Пусть ответит за свои злодеяния!" – Заполонили площадь, поддерживающие Кикуда возгласы. – "Зачем ему все спустили с рук! Его миловали, а он еще огрызается!"; "А этих клевретов в воду, чтоб другим неповадно было!".

Испуганные служители храма сбились в кучку, вспомнив о народном гневе. Поняв, что дело может закончиться самосудом, Урунимгина оглядев их с усмешкой, с издевкой протянул:

– Что, испугались? То-то же. Народ не любит несносных шуток.

И тут же обратился к народу с , что пока идет суд, кого-то тронут, только если убьют и его.

– Что предлагает делать досточтимый лугаль? – Вышел вперед, седовласый и седобородый старик. – Как терпеть ту злокознь, с которой они губят лучших из нас; с которой, бепрерывно пытают вернуть времена нашего бездолья? Накажи их лугаль.

– Непосильную ношу, ты хочешь взвалить на меня алга. – Тяжело вздохнул Уруинимгина. – Пойти против законов Ме, против справедливости Нингирсу.

– За правду! За людей!

– Неет, алга, нельзя пойти за правду, нарушая законы справедливости. Нельзя пойти за людей, беря на себя бремя всевластья. Все это рушит остовы мироздания. Раз нарушив, потом уже не соберешь. Не собрать разбитый кувшин, без трещин.

– Так, что же делать тогда? Терпеть их нет мочи.

– Пусть суд решит.

– Суд их отпустит. – Мрачно предрек старик. – И казнит Кикуда. Что им правда, какой-то побродяжки? Они прислужникам храма поверят.

– Этот суд честный, беспристрастный. Он судит по закону, а не по чину. Разберется. Если Кикуд невиновен, отпустят.

– Как разберется? Водой будет их проверять?

– Я готова. – Послышалось робкое, но твердое слово.

– Что – готова? – Несколько побледнел Уруинимгина, осознавая на какую опасность обрекает себя скоморошка.

– Готова пройти испытание.

– Что ты? Какое испытание? Не вздумай даже, это не игрушки. – Попыталась отговорить ее Мул.

Но, обычно покладистая Нин, отстранилась от удерживающей ее руки подруги .

– Не держи меня Мул, я все равно это сделаю. Я не боюсь божьего суда.

– Ты же погибнешь!

– Боги видят, что я не лгу, они не допустят сотвориться неправоте. – С убеждением собственной правоты, гордо сказала Нин.

И выступив вперед, повторила суду во всеуслышание:

– Я готова пройти испытание! Боги не осудят истины!

– Ты твердо это решила? Смотри, обратно слова не оборотить. – Попытался образумить ее судья.

– Да.

– Я тоже пройду испытание! – Выступила Мул, понимая, что бродяжку не остановить, встретив благодарный взгляд Нин.

– Не делайте этого!! Я должен это сделать сам! – Почти кричал от отчаяния Кикуд. – Зачем вы?! Велите им, отказаться от своих решений!

– Ты думаешь, обещания перед божьим судом – суетные речи, чтоб от них отказаться так легко?! – Грозно произнес помрачневший судья.

– Тогда берите его и с меня. Я готов пройти божий суд, чтоб доказать, что все было так как рассказала Нин!

– Быть по сему!

Суд все решил. Слово оставалось еще за кингалем, и он нашел что сказать.

– Что-ж, сторона защищающаяся свое намерение выразила, а готовы ли обвинющие пройти испытание? Суд божий! – Напрямую спросил он обвинителей, совершенно растерявшихся перед решимостью простых бродяг. – Вы готовы заверить свои обвинения, окунувшись в священные воды мудрейшего Энки?!

Стражи стыдливо опустили головы, от ужаса не смея произнести и слова.

– Что же вы молчите?! – Под общее ликование и негодование, взывал их к ответу народный лугаль. – Что же решит правосудие?! Обвинители не хотят отвечать!

– Отвечайте немедля: принимаете ли вызов к суду божьему?! – Не сдержал гнева судья, все же раздраженный затянувшимся действом.

Снова не получив ответа, он уже собрался призвать градских стражей, силой заставить стражей храма Шульпаэ окунуться в священные воды, когда Уруинимгина, не желая понапрасну злить жрецов Гирсу, спас послушников от неминуемой гибели, а суд от нажитых врагов.

– Что же, молчат обвинители? Выходит, не лгут защитники, и кингаль Кикуд не кривит. Что же мы их держим тогда, как разбойников каких-то?! Не стоит-ль извиниться перед нашими гостями, за вовлечение в наши дрязги, за хулу и ругань от старого лугаля; да и перед Кикудом за напрасные подозрения, и отпустить коль он не виновен?! – По площади пронеслись одобрительные крики. – И я, как глава нашего города, глубоко сожалею, что нашим гостям довелось испытать горечь наших давних раздоров, и прошу принять извинения от всего священного Лагаша.

Уруинимгира, приложив ладони к груди, поклонился Нин и Мул, и в сторону стоящих в стороне скоморохов.

– Ну, коли так, то и мы приносим извинения за себя и весь наш город. А что делать с этими тогда? – Прищурясь, спросил судья.

– А этих! Что с них взять?! Они видно ошиблись. С кем не бывает! Ведь это так?

– Да-да, мы ошиблись. – радостно закивали храмовые стражи Шульпаэ, хватаясь словно за соломинку за слова лугаля, и были отпущены с миром.

После этого сошли и девушки, и Кикуд хоть и был наказан высылкой к месту службы с лишением чина, за брошенный камень в сторону храма, под всеобщее ликование был освобожден из-под стражи.

– Да здравствует, мудрый Уруинимгина!!!

– Уруинимгима! Уруинимгима! – Оглушилась площадь громогласьем.

***

Пришло время казни. Сквозь шум и гам ликующих, Нин не расслышала, какая участь уготована приговоренным и обеспокоенно затараторила, то и дело дергая и дрожащим голосом переспрашивая подругу:

– Что он сказал? Что они хотят с ними сделать? Что с ними будет? С ними же ничего не сделают?

Но Мул будто не слыша, упорно не хотела отвечать, сосредоточенно глядя на лобное место и раздраженно отмахиваясь от нее как от назойливой мухи. Кикуд тоже внимательно наблюдал за происходившим, замерев словно хищник перед наскоком, и Нин не решилась тревожить его, отчаянно уповая на то, что ей не доведется быть свидетелем ужасного зрелища. Она была бы рада покинуть это место, но не смея продиреться сквозь непроходимую стену людей, обреченно поглядывая туда куда уставились все.

Вот вывели человека, судя по виду не бедствовавшего, и какие-то люди начали проделывать над ним непонятные штуки. Но в конце концов, она услышала глухой стук и увидела как этот человек поник и, обмякши как тряпка, как будто вырвался из рук своих мучителей. Нин так ничего бы и не поняла, если бы не восторженно-одобряющие и удовлетворенные возгласы вокруг, и она с ужасом осознала, что сейчас на ее глазах произошло. Заколотившись как тысячи колотушек, ее сердце провалилось куда-то в пустоту, а внизу живота потянули неудобные позывы. Мул обратив, наконец, взгляд на подругу, не узнала в бледном перепуганном ребенке с огромными от ужаса глазами, бойкую и жизнерадостную девчушку.

– Что с тобой милая?! – Проорала она ей, чтоб быть услышанной сквозь шум голосов, но та, не отвечала, завороженно уставившись на место казни, куда подвели уже дрожащую как лист двоемужницу.

Нин смотрела, не в силах отвести широко раскрытых глаз. Нет, для нее не была в новинку сама казнь, в землях единодержия частенько кого-нибудь прелюдно лишали живота, но то ли, в силу бродяжей жизни, то ли, из-за мягкости собственного духа, она всегда ловко избегала присутствия на них. И долго еще Ама с Пузуром отыскивали ее, пока не находили в какой-нибудь скирде соломы, как ни в чем не бывало играющейся со щенком. Казнь, всегда была для жителей Калама действом зрелищным и желанным, если только это не касалось кого-то из их друзей или родственников, или не дай бог их самих. Желанным настолько, что не хотелось думать о том, что казнимый, тоже чей-то сват или брат, и по нему тоже может у кого щемить сердце, и кто-то может страдать от горя и льет сейчас по нему слезы. На них всегда собиралось множество люду, собирались со всех концов, кому только хватало места, изголодавшись, чтобы понаблюдать за долгожданным зрелищем, упивая свою страсть к крови. Но здесь, в этом крае добра и справедливости, не хотелось верить, что здесь как и всюду, людей так же приговаривают к смерти и казнят.

Вот приговоренную, под стук бубнов уже не подводят, а подносят к плахе, так как ноги ее от страха и застыли и обмякли, и не хотят ступать. Глашатай снова зачитывает приговор, выдавленный на глиняной дощечке, и передает его исполнителям; дальше произошло то, что заставило юную бродяжку встрепянуться, очнувшись от своего оцепенения.

– Ааа!!! Нееет!! Нееет!! – Закричала она, отводя и закрывая глаза, силясь покинуть это страшное место. – Мул, уйдем отсюда! Мул, пожалуйста уйдеем!

Мул, не ожидавшая такого поворота, как могла успокаивала подругу, и найдя спасение на груди товарки, та успокаивалась, всхлипывая продолжая повторять:

– Уй-де-ем, уй-де-дем, уй-д-ем, уе-дем....

– Тихо-тихо, уйдем-уйдем, конечно, уйдем. – Тихо приговаривала бывшая блудница, утешая подругу. – Ну-ну, успокойся, все же кончилось, смотри.

Так она успокаивала ее, а Нин так же тихо всхлипывая, шептала: «Уедем, уедем»....

3. Возвращение

– Брось! Запрягай! – Собирая в дорогу кунга, кричал своему юному помощнику лагашский ословод, то и дело, награждая его звонкими оплеухами. – Ну, что стоишь?! Держи повод! Да не этот, а тот! Да, что ты, криворукий?! Кто только слепил такого?

Красный от стыда и оплеух, мальчик чуть не плача, суетился, стараясь не упустить ничего из того, на что указывал ему старик, торопясь выполнить это как можно шустрее, чтоб не рассердить строгого наставника, но отчего наоборот, все валилось у него из рук, и он получал очередной подзатыльник и отповедь старика. Кикуду как и всем, было жалко мальчишку и неловко от того, что не он сам взнуздывает вьючных; но так уж вышло, что старый ословод, свою работу никому не доверял, относясь к этому настолько ревностно, что с неохотой подпускал к упряжи даже своего помощника.

Как ни уклонялся бывший кингаль, все же к нему прицепили стражей как к какому-то преступнику. Все его уверения, что после лицезрения народного правосудия, он тут же, как наказано, собирался отправляться на заставу, не имели успеха, и удрученный, он уже был в ожидании унылого пути назад.

– Да какой ж дурак, на холку надевает?! На спину, на спину клади! Не на холку!

Воины долженствующие его доставить, должны были сопровождать торговый обоз, отправлявшийся в Киш, а заодно поручение для смотрителя крепости о переназначении кингала молодых. Воины Кикуду неизвестные, хотя судя по виду побывавшие не в одной передряге, и молодыми назвать их было нельзя. Кикуд подумал, что наверно, то были стражи откуда-то из дальних восточных застав, выслуживших себе право на повышение в место более благоприятное, и как им казалось, более спокойное. Глупцы, знали бы они, чего стоит удерживать долину от алчных притязаний уммийцев. Ему ли привирать, ведь его дружине раз от разу приходилось отбивать вероломные нападения, их, пока еще малочисленных отрядов; неуверенные, разрозненные, но от раза становящиеся все организованнее, многочисленнее и наглее. И это только на его, не самой беспокойной заставе.

– Что пригорюнился вояка? – Услышал он над собой насмешливый и до боли знакомый голос, который уже не чаял слышать.

– О, я рад, что перед прощанием луч сверкающей звезды, коснулся моих очей, мимолетным виденьем осветить недостойную жизнь, серебряным дребезжанием усладить слух. – Вырвалось у развенчанного кингаля, неожиданно для себя, копившееся, но утаиваемое чувство.