Он не надеялся, что этим малым, хоть немного отплатит, за все то добро, которое получил от них, что смягчит все то, что пришлось претерпеть им из-за него. Хотел просто, уходя хоть чем-то поддержать разоренных бродяг, отдавших последниие слитки за тело несчастной скоморошки. Только это, он мог оставить им.
Прощаясь, они заверяли друг друга, встретиться когда-нибудь, буде пути их сойдутся вновь на пыльных дорогах Калама. Тут же на зов гальнара подошли попрощаться и остальные, и Эги совсем не строгая приобняла его и глупый Хувава расплакался как ребенок, и их новые товарищи кивнули, желая доброй дороги. И, провожая молодого товарища, расчувствовавшийся Пузур обнял юношу, не стесняясь побежавших по вспотевшим щекам слез. Старый скоморох понимал пустоту своих слов, и, что вряд ли когда-либо он увидит еще этого доброго и прямодушного чужака, ставшего для них уже родным, а он, так же как и его старый друг абгал, успел прикипеть к нему как к сыну. Но также понимал, что ни они, ни он, не смогут оставаться как раньше: слишком горьких случилось потерь, не избегнуть взаимных упреков, не посмеют ни взгляда поднять в глаза друг другу, да и пути их расходятся надолго. Те же мысли гложили Аша, когда щемя сердце, он оставлял этих веселых людей, но старался не подавать виду, полагаясь своей судьбой предначертанной высшими богами.
– Так должно быть. – Горделиво выпрямив спину, сухо отчитала всплакнувшего мужа Эги, когда взглядами провожали они одиноко бредущего в неизвестность путника.
2. Откровение.
Войска противников, готовились основательно к предстоящей осаде. Для обороны Киша стянулись полки со всех окраин севера, а со стороны юга веяло грозными ветрами союза южных городов и Нима, и осада обещала быть кровавой и затяжной. Оценив возможности обороняющихся, Аш со знанием заправского полководца, прикинул сколько еще простого люда вокруг поляжет, для спасения душ и богатства и утешений самолюбия лучших людей. Только чудо могло ускорить конец этой бессмысленной войны, и это чудо должен был совершить он. Самому ему было все равно, сколько положат друг друга убийцы его народа, но главный виновник всего сидел в Кише.. А с ним засели и те, кто убил его учителя, кто так жестоко поступил с Нин; а чуда от него ожидали их враги. И они его получат.
Не успев даже подойти к передовой унукского войска, он был тут же остановлен сторожевыми отрядами, несмотря на то, что старался быть неприметным и старательно изображал из себя богомолицу. Столь сильная предусмотрительность разительно отличала руководство союзного войска, от разброда и растерянности кингалей кишского воинства, не додумавшихся отправить обходом вдоль границ отряды ополченцев. Поняв, что бесполезно, что-либо объяснять рядовым ополченцам не толкующих в тайнописи, Аш смиренно последовал за ними, благодаря богов за невесть откуда появившуюся законопослушность у унукцев, до сей поры не чурающихся убийствами странствующих богомольцев. Видно иноземцы крепко взялись за порядок в войске своих подопечных союзников после разгрома в Нибиру.
Воины из полков, мимо которых проходили ополченцы со своим пленником, озираяясь, вытягивали в их сторону шеи, стараясь разглядеть, кого тем удалось изловить. Но то ли от лени, то ли из-за приказа не вступать в разговоры со сторожевыми, не поднимали задницу с насиженных мест у костра; а может пленник в виде старухи, мало привлекал их внимание.
Подведя к шатру своего кингаля старуху, десятник не очень надеялся на благосклонность начальника за поимку какой-то бродяжки, и поэтому от греха не стал заводить ее с собой. К своему ужасу, в шатре он застал военачальника всего их войска. Запинаясь, бывалый вояка начал отчаячнно перебирать в памяти как следует приветствовать и обращаться к столь высокой особе.
Терпеливо выслушав вступительное приветствие с обязательным упоминанием своего еще непривычного, но ласкающего слух чина, новый лушар Унука, заменивший бесславно сгинувшего в поверженном Нибиру военачальника, милостиво позволил кингалю отчитать своего подчиненного. Тот принялся расспрашивать десятника, со столь же яростным нетерпеньем, с каким спокойствием выслушивал перечесление своих званий лушар.
– Нуу, что стоишь?! Рассказывай, с чем пожаловал. Лазутчика изловил, или наступление услышал? – Спросил кингаль, раздраженный поведением подчиненного, срамящего его перед начальством своей бестолковостью и отрывая их от важного обсуждения.
– Оо, высокочтимый лушар Унука; о, досточтимые кингали; да будет милостив благородный совет. – Прежде чем отчитаться, распростерся напуганный десятник, поняв свою оплошность. – Досточтимый кингаль, с той стороны не заметно никаких волнений,
– Ага, как высокочтимый лушар и предполагал, все силы сосредоточены у Киша. – Не преминул воспользоваться лестью кингаль шести сотен, теша самолюбивый нрав военачальника.
– На подступах к нашим рубежам тоже спокойно. Так, одна старуха, да и та полоумная.
– И вы ее пропустили??
– О, нет, как можно? Мы, как положено, доставили ее в наш стан, на суд благородного совета.
– Да что с ней делать? Зачем нам эта обуза? Избавьтесь от нее.
– Тотчас будет исполнено.
– Больше ничего?
– Нет.
– Ладно, иди.
– Погоди! Что это у тебя?! – Чуть ли не закричал, до того бесстрастно наблюдавший за разговором военачальник.
Десятник, струхнувший от внезапного внимания к своей скромной личности главного, невольно задрожал в коленях, тем более его тут же обступили грозные стражи. Военачальник же, забыв про всю свою особенную важность, подскочил к нему словно безусый новобранец.
– Что это у тебя я спрашиваю?
Десятник лишь недоуменно хлопал глазами, не понимая, что от него хочет столь важная особа, пока, наконец, не понял, проследив за его взглядом.
– Аа, это? – Облегченно выдохнул он, и с простоватой искренностью деревенщины, с гордостью разоткровенничался о своем приобретении, с неохотой передавая его начальствующему лицу. – Да это кольцо, как раз той старухи, что мы изловили. Подарок, так сказать. Все мне его совала, да к главным просилась. Чушь несла, мол, ее тут ждут. Сумасшедшая. Кто ее тут ждать будет? А как она раздеваться передо мной начала, я ее побить и велел. Говорю же, совсем из ума выжила старуха. – При мысли о том, какой страсти он мог подвергнуться, десятника передернуло. – Иш, чего удумала.
– Где ты его держишь? – Дико просипел лушар.
– А что, носить наверно буду. – Простодушно ответил ополченец, не замечая вытаращенных белков военачальника, так как не отводил глаз от властных рук, опасаясь, как бы они незаметно не умыкнули его добычу. – Негодное кольцо, не серебряное даж, потяжче да потускнее будет, будто свинцом налито только крепче; не для лучших людей вещичка, но для нашей простоты сойдет. Господам нужны золотые да серебряные украшения, а мы поплоше, нам можно чего и попроще.
– Где пленницу держишь, спрашииваю, дурак?!
– Так там, снаружи осталась.
Военачальник не сказав ни слова, выскочил из шатра как ошпаренный, и кингаль, рявкнув на провинившегося, поспешил за ним.
– А кольцо-то? – Не надеясь быть услышанным, только и смог высказать им вдогонку десятник, искренне недоумевая, за что на него так взъелся военачальник, и внутренне обижаясь на несправедливые нападки и отобранную добычу.
Выглянув за полог, он застал невероятное, ошарашивающее зрелище, как их высокородный военачальник, заискивающе лебезит перед оборванкой приглашая в свои хоромы. Побледневший от страха десятник, боялся даже представить, какую высокую особу они обидели.
***
– Досточтимый А-Аш-Ме-Ди, верно узнал тайнопись своего воспитателя? Ты узнаешь их? – Обхаживая вокруг Аша, радостно приговаривал черный нимиец, в предвкушении разгадать, наконец, мучавшую загадку.
– Да, узнаю. – Вынужден был выдавить из себя юноша.
Конечно, он узнал руку несчастного абгала, выдавливавшего эти закорючки, в надежде, что скрытая в них тайна, поможет сохранить многие жизни. Но не спешил сознаваться, что знает их значение, чтоб выторгавать себе время и свободу действий, понимая, что от него им нужна только разгадка этих записей, а после от него могут и избавиться как от ненужной опасности.
Нимиец в воодушевлении скорого завершения дела, ликующе потирал руки.
– Да, это письмена и чертеж абгала, но я не знаю, что там написано. – Соврал напропалую эштарот.
– Ты же признал письмена.
– Узнал, да, но учитель не доверял мне такие тайны. Но я смогу разгадать их. – Поспешил он заверить переменчивого нравом чужеземца, опасаясь стать ненужным.
– Добро коль так. – Без прежнего воодушевления сказал нимиец. – Тебе пришлют помощников.
Оставшись один Аш выдохнув с облегчением, приступил к изучению плиток. Нимиец с козлобородым, не ошиблись, считая, что учитель мог доверить ему свои сокровенные знания, научив и своей тайнописи, однако, чтоб вникнуть в нацарапанное, требовалось время. Эштарот оценил старания нимийца и унукцев, предоставивших ему укромный шатер и стражей для охраны его спокойствия, а заодно и его самого от нечаяного побега. Разглядывая записи, оставленные абгалом, час за часом разгадывая сокрытое в них, Аш поражался широте знаний и способности своего учителя, на которые к своему стыду он был не способен. Он мог лишь повторить все то, чему научился, мог даже внести кое-какие правки и доработать, но сделать что-то новое что-то необычное, ему было не по силам. У азу алга было много разных задумок для помощи общинам на земле и строителям в возведении зданий, но, как правило приспособлений требующих многих затрат и сил, и потому все только отмахивались от него посмеиваясь над странным мудрецом. И вот, кто-то вспомнил об его изобретениях и решил воспользоваться ими, но использовать это не как задумывал абгал для вспоможения людям, но как оружие, умертвляющее их, крушащее и уничтожающее все на своем пути. Он держал одну из его тайнописей. Способ переброски больших грузов и пробивания заторов на реках при паводках, замысленный когда-то абгалом, но высмеянный, как и большинство его придумок, так бы и остался лишь наброском в тайных начертаниях, если бы о нем не вспомнил хитрый царедворец. Разобравшись с разгадыванием письмен, ему предстояло еще довести до ума скрытые в них задумки, ибо старый мудрец не утруждал себя точными расчетами. От мысли о размере предстоящей работы бросало в жар, но Аш старался удержать свое нетерпенье. Выйдя из-под навеса, чтоб отвлечься и утихомирить клокочущие мысли, он вздрогнул от ужаса негодования, перемешанного с предвкушением предстоящего возмездия, лицом к лицу столкнувшись с тем, кого меньше всего ожидал здесь увидеть. Его ладони невольно сжались в кулаки, а желваки заскрипели от злобы. В ответ ночной гость лишь скалил крепкие зубы.
– Не бойся тезка, – поспешил он успокоить, приняв юношеское волнение за страх, – нынче мы с тобой одну упряжь тащим. А я вижу, ты важный человек здесь.
Видя, что эштарот в растерянности не знает что оветить, гость продолжил:
– Что молчишь? Не веришь, что мы к тебе на помощь присланы? Так вот печатка. Хе-хе, в полной твоей власти. Я как услышал про тебя, ушам не поверил. Да и мало ли тезок, как наш друг Пузур говорит. Хе-хе. Только много ль и таких гала, да чтоб и с бродягами водился? Один ты и есть.
Только, как ты?? Мы ж тебя похоронили! Там в пустыне. Я думал, тебя давно уж Нергал побрал. Разве оттуда возвращаются? Я же твой труп… Старуха еще говорила…. Ох и хитра старая ведьмаа! – Потянул он с восхищением, догадавшись о подлоге. – Жаль что умерла. Так может, тогда и она жива? Кто этих сатаран знает. Да нее, ее труп шакалами был обглодан. Жалко, а что делать? За все ответ держать надо. Тем более и тебе она бежать помогла.
Выходит это ты моих людей?!
– Твое божественное чутье, тебя не подвело в этот раз. – Процедил сквозь зубы Аш, вытягивая краем губ ухмылку.
Пустынник оценил шутку эштарота, натужно рассмеявшись.
– Готовь свое великое оружие, гала – уничижительно обозвал он его в отместку, – мы ждем снарядить его.
Аш только усмехнулся, пообещав начать его сооружение, как только божественное величие со своими подпасками приготовят нужное количество леса и пеньки. Застигнутый врасплох нежданной встречей, он успел взять себя в руки, пока пустынник предавался воспоминаниям. Теперь он знал, как использовать недостаток расчетов, ему подумалось, что и абгал замыслил так нарочно. С нескрываемым злорадством он наблюдал за тем, как божок в беспомощном гневе, пытался что-то возразить, раздувая ноздри, но вынужден был прикусить удила и развернуться исполнять поручение. Новое самовольство ему бы не попустили, хоть он и выможил у лугаля свою долю.
***
Стук топоров и тёсел разносившийся по округе, ознаменовал для обитаемого мира начало чего-то неведомого и ужасного, зарождающегося и нового, объединенного ненавистью и праведным гневом ко всему заскорузлому и темному, увязывающим и утопляющим в своем болоте все светлое и живое. Аш ходил среди возводившихся пороков, следя за тем, чтобы согнанная пустынниками со всей округи чернь, точно выполняла его предписания. Самих подпасков с их пастырем, вызывая оторопь и бессильную злобу у самозванного бога, он тоже не оставил без дела, заставив быть на подхвате. Он осознавал, что недосягаем от мучительной смерти, лишь пока не собраны и не пущены в дело метательные наряды. Догадывался, что именно поэтому, предвкушая скорый конец своим унижениям, Аш-Шу велел самым верным своим Магару и Ус-а-Ме, не спускать с него глаз, хоть нимиец и окружил его грозными стражами, а после, сполна отыграется на подутомившем уже тезке, нанесшем смертельное оскорбление его божественности. Да и унукцы, скорей захотят избавиться от эштарота, или так и будут держать подле себя как пленника.
***
Пока эштарот готовил невиданные величинами пращи, сама война лишь все больше увязывала в бессмысленное кровопролитие. Сыны Калама сходились в жестоких битвах и умирали, оставляя жен и детей вдовами и сиротами, а поле, усеяв своими мертвыми телами. И вот уже бесчисленное войско Лугальзагесси бряцало оружием под стенами Киша, а к ней навстречу выходило воинство Ур-Забабы. Хоть силы были не сильно различны, но наступающие были полны решимости и уверенности в своей безоговорочной победе, в то время как уже потрепанные в прошлых битвах защитники, несколько утратили дух и были не столь смелы как их противники. Но их все еще поддерживала вера, что бог не оставит своих верных слуг, ведь с ними его уста – великий Ур-Забаба, и возводящийся великий Дом земли и неба. И пока он стоит, власть их государя, царствующего во славу, непоколебима. А стоять ему вечно. Сам господь благоволит ему, ибо не было ничего величественнее и выше.
Крепка стена из людей и щитов, стойко выстояла град из камней и сулиц; выдержала и жалящие стрелы, больно впивающиеся в уязвимые места, громко подбадривая себя боевыми кличами. Грозны очи из-под надвинутых шеломов. И сошлись они и столкнулись щитами и копьями, и завязалась кровавая бойня, поднимая ввысь пыль, смешанную с солеными парами крови и пота.
Отважно бились кишцы с передовыми отрядами, яростно кидаясь на ненавистных унукцев, посмевших вторгнуться в их земли творя насилие. Били длинными копьями из-за огромных до ног щитов, стараясь пробиться сквозь строй щитов противника, проредив бреши в плотной стене, чтоб легконогие ополченцы, подступившись, могли метнуть туда верткими сулицами, и, подскочив, подсекать, впиваясь острыми мечами, врубаясь секирами, сокрушать шеломные головы палицами. После жесткой сшибки, расстроенные ряды копейщиков, продолжали еще биться, вынув из-за пояса секиры и мечи, пока к ним не поспевала помощь из легконогого ополчения.
Кас-а-Нум был среди первых, бросившихся на помощь сминаемым агаушами копейщикам, будто движимый муками совести за мимолетную слабость когда-то, когда спасаясь от неминуемой гибели, оставил погибать боевых товарищей. Будто не боясь смерти, он подкатывал к самым щитам унукских копейщиков, вооружившись боевым топориком в одной руке и мечом в другой, бил, стараясь разить в самые уязвимые места агаушей, подбрюшья или ног. Но то не было муками совести, хоть они и гложили его душу немного и было жаль незлобливого и покладистого Кир-Угу, но лишь ненависть и воинская бравада движели им. Ловко уворачиваясь от огромных мечей и топоров могучих дружинников, он, с той же легкостью сам бил, стараясь ужалить посильнее. К его досаде, никого из спрятавшегося за щитами ему самому убить не получилось, зато своими назойлевыми покусываниями, он заставлял их подставляться копьям и мечам кишских агаушей. Его подлеты исподтишка так выводили из себя благородных воинов, что дородный щитоносец настроился прихлопнуть назойлевого гнуса, и ему едва удалось отскочить, чтоб не быть перерубленным окованным краем тяжелого щита. Тут еще подоспели унукские гуруши и врубились в самую гущу боя, так, что кишским ополченцам пришлось подвинуться, защищая свои тылы, зато Кас-а-Нум мог с удовлетворением зарубить себе в зачет жизни несколько несчастных гурушей, не таких ловких и везучих как опытный и вертлявый кишец.
Хорошо бились кишцы, но слишком мало их, слишком велики силы противника, слишком свежи в памяти былые поражения. И дрогнули они, как заслушали звуки рога колесниц Унука. Много колесниц было у Унука, а теперь еще больше; мало колесниц у Киша, а теперь после предательства Мес-Э стало еще меньше. И быстро смяли их. А силы редеют, а помощь киурийцев не поспевает. И побежали они. Побежали не разбирая дороги – кто куда, кто к городским воротам, кто к оврагам, а кто и дальше.
Кас-а-Нум был из тех счастливчиков, кто успел схорониться за городскими воротами, пока они не захлопнулись перед носом подотставших вояк. Но и преследователям не удалось вволю порезвиться – побивая несчастных ополченцев, когда на головы скопившихся у ворот людей полетели камни и куски затвердевшей сбитой глины, так, что нападавшим пришлось уносить ноги. Впустив оставшихся у ворот выживших ополченцев, защитники принялись со стен задирать и дразнить несолонно хлебнувших наступателей, видя их приготовления к тягомотной и томительной осаде.
– «Ну что, взяли?! Подлые унукские шакалы! Никто не сможет взять этих стен! Мы не Нибиру, нас не запугать и не обдурить! Ослиный уд вам, а не Киш!» – Доносились до стана осаждающих со стороны сидельцев, и унукцы переругиваясь в ответ, с досадой скрипели зубами от осознания своей беспомощности перед высокими и мощными стенами. А со стен неслось. – Нас сам Ан-Энлиль хранит!
Дни шли, а помощь все не торопилась. И отправленные гонцы, видимо перехватывались унукскими стражами, уйдя за помощью, гинули в небытии. Но, все еще надеясь на высокие и неприступные стены, и на покровительство высших, кишцы не теряли духа, лишь больше обозляясь на разложившихся вкруг города вежами унукцев. Но во дворцах уже поселилось уныние, и сановники мало-помалу начинали перешептываться между собой и собирать вещи, думая как бы выторговать себе место подле победителей. И уже перестали громко клясть предателей за предательство, лишь втихомолку проклиная, за то, что те оказались смышленней, чем они, и в то же время, все еще лелея надежду на помощь от бывших сообщников, на людях же, продолжая осуждать. И богослужения проводились все еще с торжественностью, даже большей, чем было. Ходили слухи, что царь пропал. Он как-то вдруг перестал появляться на люди и выходить из своих покоев. Говорили, что он в глубинах дворца или прячится где-то в храмах, кто-то даже говорил, что видел, как он уходил куда-то в сопровождении киурийцев. Но все эти разговоры быстро пресекали, опровергнув и назвав их проделками соглядатаев Нима, а виновников их распространения ждала незавидная участь, во избежание дальнейшего их распространенния и успокоения населения. Взволнованным людям же было объявлено, что Великий лугаль с молитвой поднялся на великую вершину, и теперь ведет долгие беседы с всевышним Ан-Энлилем получая благословение для верноподданного народа, и скоро явится во свете небес с божьей помощью. И впечатленные этой вестью люди, с благоговейным трепетом задирали головы в сторону вершины, оставленной пока еще недостроенной, но уже поражающей своим величием. Исполняясь великой благодарностью к своему повелителю, лучшему из лугалей, самоотверженно поднявшемуся к самому всевысшему ради своих неблагодарных подданных, и с мольбами к Ан-Энлилю, воодушевленные кишцы, с еще большим рвением, готовы были защищать столицу и с еще большим ожесточением готовы были уничтожить любого кто встанет против власти единодержца творящего волю всевышнего.
Кас-а-Нум уже успев освоиться в незнакомом для себя городе и усвоиться среди местных, сновал среди прохожих, продираясь еще более узкими, чем обычно улицами, с кишащими толпами и заставленными, из-за осады, вдоль них скарбом и продовольствием. Подходя к какому-нибудь лавочнику, он доверительно заводил с ним беседу, будто знавал его много лет, и здоровался с уличными стражами как со старыми приятелями. За короткое время пребывания в Кише, он успел в нем настолько освоиться, что успел изучить пути, по которым легче незаметно утечь из города, после чего не страшно было уже со стен поддразнивать ненавистных унукцев.
Вот заметилось какое-то шевеление в стане врага, и застенным смельчакам пришлось вспомнить угрозы осадивших их врагов, об имеющихся у них чарах ишкити против крепости любых стен, и тут же вслед этому, было явлено подтверждение страшных догадок. У Кас-а-Нума волосы зашевелились, застыла кровь в жилах, когда увидел он, вырастающих из гор великанов, с семенящими вокруг них людишками. Неужели унукские ишкити, молитвами сумели возвать к самим анунакам на помощь им, или что верней всего, вызвали своими черными чарами злых гулл из самой преисподней? Дрожа всем телом, он на миг потерял самооблалание, и только оцепенение не дало ему подобно прочим, причитать от ужаса, поминая всех богов сразу.
– Что вы тут завопили?!! – Грозный окрик старшего нубанды, заставил его очнуться. – Истуканов испугались, олухи?!! Они вас запугать решили, а вы поверили!
Подняв глаза, Кас-а-Нум улыбнулся, убедившись в справедливости слов са-каля. Кругом тоже все повеселели, и с еще большой задиристостью стали изгаляться над глупыми унукцами, возомнившими, что смогут испугать своими поделками бесстрашных кишцев. А на той стороне, как будто устыженные, уже перестали отвечать на обидные оскорбления, только прислужники продолжали обслуживать своих истуканов. Поддавшись всеобщему ликованью, Кас-а-Нум весело подпрыгивая и пританцовывая, тоже неистово кричал в ту сторону, потешаясь над поклонами вокруг истуканов, будто добивающихся их оживления; когда вдруг один из истуканов действительно качнулся словно живой, и, замахнувшись единственной, но исполинской рукой, выбросил ее вперед в их сторону. За ним другой и третий, и еще. Через мгновенья послышался грохот, и стена под ногами ее защитников задрожала и, осыпаясь в выбоинах, подняла клубы пыли.
В этот раз, вертлявый ополченец не стал стоять столбом, но быстро придя в себя, тут же юркнул к лестнице, не дожидаясь пока перепуганные защитники заполонят проход вниз. Почуяв неладное, как и прежде воспользовавшись сумятицей в войске, он сумел незаметно улизнуть от рассеянных вниманием кингалей и ополченцев. Пробираясь сквозь шум осыпающихся стен, разносившихся криков страха и отчаяния, он видел, как город поражавший еще мгновения своим величием и великолепием, с каждым ударом превращается в кучи глыб и пыли, а люди некогда прегордые в своем самолюбии, в мятущиеся перепуганные тени. Кас-а-Нум продрался до стоков помойных вод и, вздохнув с облегчением, что в суматохе стражи забыли про свои обязанности, погрузился в нечистоты. Перед тем как слиться вместе с помоями со сливной дыры, он напоследок оглянулся на погибающий город. Будто предугадывая это, от дома земли и неба, так бурно и основательно возводившегося в честь единодержного бога Ур-Энлиля и бросающегося взорам со всех концов, откололась громадная глыба, к ужасу пропадающих вместе с городом, с осыпающимся прахом неся смерть и разрушение, и множество глыб поменьше. Кас-а-Нум с тяжестью на сердце подметил, что вместе с разрушающимся домом наступает конец существующему миру.
Тяжело вздохнув, он нырнул в проем. С величавым торжеством, его провожал гул несущейся глыбы.
***
Видя, сколь значительное разрушение приносит их действие с помощью чуда абгала, Аш-Шу радовался как ребенок, впервые сам, уверовав и почувствовав свое божественное могущество. Будто это он сам, а не разум мудреца, сотворил это чудо; будто не волей чужеземцев и лугаля, послан он был сооружать его; будто не сметливостью ученика абгала управляется с ним. Еще больше уверовали в своего бога, его усердные послушники, затягивавшие и отпускавшие исполинские руки с вложенными в кнут гостинцами для кишцев, а пригнанные с окрестностей поселяне, что подносили к порокам полные корчаги с маслом и земляным жиром и камни, простые и смотанные вервием, с суеверным страхом поглядывали на нового господина. А господин только и знал, что орал в сумасшедшем неистовстве разбрызгивая слюной: – «Тяни!» «клади!» «пали!» «пускай!» Вопреки предупреждению эштарота – остановить метание, как только качнет и послышится стон дерев и вервий, Аш-Шу не останавливался и не переставал подгонять послушных ему людей, еще больше воспаляясь от своего могущества. Ему все казалось, что стрелки недостаточно точно метят, заряжающие недостаточно хорошо затягивают, а обслуживающие их холопы, недостаточно проворно подносят, несмотря на загодя снесенные поближе к порокам для метания, камни и корчаги доверха наполненные горючим маслом и земляным жиром. И не терпя их бестолковости, он сам бросился все тянуть и дергать, самолично наводя исполинские длани на цель и отпуская тягу коромысла. Стремительно перескакивая от одного коромысла к другому, он кричал, требуя все больше огненнных булыжников, яростно отвергая голые камни. Ликуя от собственной всесильности, он уже подумывал о том, что не станет больше идти на поводу жалких унукских властителей и их иноземных покровителей, но сам повернет против них свое оружие, как покончит с Кишем. Он уже видел, как притихли они от страха с их многочисленным войском, трусливо попрятавшегося в оврагах перед грозой невиданного боя, и не имеющих смелости даже пикнуть. Да-да, он всех их поработит и заставит покориться их и их потомков, своей божественной воле и быть верными ей до скончания века. Увлекшись, Аш-Шу не встревожился звуком лопающейся пеньки и треском ломающихся перекладин, и не успел вовремя отскочить, чтобы не быть закопанным под обломками, когда занесенная исполинской дланью праща, не сумев послать огненный сосуд, оборвавшись, сорвалась прямо на людей и на скученные наизготовку корчаги. Раздался грохот рухнувшего неба и слепящаяся вспышка озарила окрестности, в мгновение ока подхваченная пожарами и взрывами, от соприкосновения наполненых сосудов. По полю заметались, горящие живые головешки.
Не имея возможности, сбежать и самолично отомстить лугалю пустынь за все зло, которое тот причинил ему и его друзьям: за пленениеи и за гибель Ама, эштароту, когда он предупреждал пустынника об ограниченности пользования орудием, только и оставалось полагаться на самонадеянность и страстность самоназванного бога, не терпящего ограничений его божественному своеволию; видя в этом для них – пытание божьего суда. Он с удовлетворением принял мучительный конец пастыря с его подпасками, а сопутсвующую гибель поселян, посчитал справедливым возмездием за молчаливую покорность. Порастеряв своих надзирателей еще при первых грохотах кишских стен, от страха попрятавшиххся по оврагам вместе с другими унукцами, оставшись без цели и смысла, Аш все еще не торопился бежать.
– Что змеенышь, думаешь, свершив вероломное богоубийство, уйдешь непокаранным преданным тобой богом?! – Заставил его обернуться хриповатый окрик.
Сквозь пелену марева дыма, проступала тень помощника Аш-Шу, наступавшего на него с занесенным мечом. Аш уже и забыл про приставленных к нему пустынником, смотрителей.
– Не надейся же, женомуж. Я есмь – длань божья! Я есть – суд его! Я – твоя кара господня!! – Замахнувшись, чтобы свершить свой приговор, кричал он в иступленном отчаянии потерянного человека.
Аш успел только зажмуриться, ожидая скорейшего конца. Что ему еще ожидать? Виновные найдены, кто должен ответить – наказан, божий суд свершен и у него нет больше причин оставаться здесь. Пусть же свершится наказание и ему, раз на то воля высших. Так думал он, ожидая, когда меч опуститься на его темя или выю.
«Тюк» – за глухим звуком, не последовало сотрясения, не было боли и чувства инородности от вонзенного оружия, не подхватила забвенность.
Набравшись духа, он поднял веки, чтобы принять судьбу, не теряя самообладания на радость убийце. Но ни убийцы, ни самой опасности, к великому изумлению перед собой не увидел. Вместо одного смотрителя, перед его взором маячил другой. Аш насторожился, не ожидая ничего хорошего, однако примирительный вид пустынника дал понять, что новой встречи с Эрешкигаль пока не состоится. Склоненная голова и рука у груди, как будто говорили об этом, но Аш с опаской поглядывал на окровавленный клевец в опущенной руке.
– О, досточтимый господин – сразу же развеял все опасения смотритель, – позволь следовать за тобой.
Оглядев окрест, Аш увидел причину чудного спасения. Распростершееся тело несостоявшейся кары, лежало у ног недавнего последователя Аш-Шу.
Кивнув на труп, убийца с пренебрежением отметил:
– Магару был слишком темен и глуп, слеп как все варвары. Веря в божественность человека, он не усвоил главное: бог не умирает. Это не смертный, которого можно убить, не истукан, которого можно изрубить на куски. Дикарям не понять, что есть в духовном, а не телесном естестве.
Узрев гнев божий, что обрушился на головы заносчивых кишцев за гордыню, я осознал всю мощь божественной воли. Что мощь эта исходит от творящего, а не от смертного господина исполняющего кару. И не смертному служке, но лишь божьему суду определять, чье естество примет божественная воля на земле. Вчера сосуд был полон, ныне он пуст и нужен другой, ибо вчерашний прохудился и не годен больше к хранению вод.
«К чему эти мудрствования?» – С тоской подумал Аш, мечтая только о покое.
– О, господин, – будто услышав его вопрошание, продолжил смотритель – прости, что только теперь узрел тебя, господин мой! Я готов служить и всюду следовать за тобой, исполняя твою божественную волю.
Тащить за собой человека, только, что убившего своего соратника и предавшего своего умершего бога, у подозрительного эштарота желания не возникало, но оскорбить отказом вооруженного одержимого, в порыве чувств бухнувшегося на колени, было еще опасней. Приставленные к нему стражи так и не вернулись, а само начальство, вместе с войском отсидевшееся в оврагах во время долбежки, приняв зарево пожара за обещанный условный знак, бросило воинов на приступ разрушенных стен. Поэтому, следовало хорошенько подумать, чтоб как можно осторожней спровадить неожиданного последователя. И недавнему лицедею, пришла удачная мысль, одним росчерком разрешить две задачи, подыграв жаждущему веры.