Дождавшись пока все утихомирится, Аш убежал во дворец Азуфа, чтобы заручиться обещанием влиятельного царедворца о помощи, и тут же поспешил обратно, опасаясь, что снова начнется свара. Но, по возвращении с облегчением заметил, что женщины еще недавно готовые было накинуться друг на друга с кулаками, нашли общий язык. Элилу настолько обжилась, что успела обворожить и старого гальнара и глупого Хуваву, и даже своенравная Эги обращалась с ней теперь с почтенным обожанием. И только Нин никак не могла смириться с тем, что чья-то изнеженная женушка смеет вертеть их мужчинами, как вертит наверно мужем, вынуждая ради себя подвергать опасности жизни, а их самих использует как свою прислугу. И за время пока сомнительная особа пребывала у них, юная бродяжка ни разу не обмолвилась с ней словом, еле сдерживаясь от гнева, а чтобы снова не начать их маленькую войну, вела себя с ней отстраненно и держала на расстоянии.
***
Вскоре объявился вестовой всесильного козлоборода, чтобы увести, наконец, злосчастную гостью с собой. Однако даже перед отбытием, та сумела насолить Нин.
Несмотря на то, что возничий был одет своеобразно слугам, держался он слишком надменно и независимо для своего положения: его осанка, несмотря на молодость, выдавала в нем человека привыкшего задирать голову. Доложившись о прибытии, он не стал дожидаться и принимать скарб беглянок, приказав лишь следовать за ним. И своенравная гашан поплелась за гордым простолюдином до повозки, вместе со скоморохами и своей служанкой неся на себе скарб.
Лишь только увидев испещренное лицо возничего, Элилу обратила молящий взор в сторону Аша, в ужасе от мысли с кем им с Тешгу придеться разделять путь. Внимая безмолвной просьбе, эштарот вызвался сопровождать их до передовой, чтобы убедиться, что за время пути с его подопечными ничего не случится. Беспокойство Аша о вельможной красавице горячо задело бродяжку. Ревность и стыд за некогда трезвомыслящего юношу, потерявшего голову от внимания благородной красавицы, заставили ее открыто посмеяться над внезапно вспыхнувшими чувствами коварной гашан. Не выдержав и не желая выслушивать насмешек какой-то замарашки, Элилу воспользовавшись временем, пока Аш договоривался с возничим, решила незаметно высказаться ей в ответ, чем-то жалящим и обидным.
– Эй ты, замарашка! – Надменно с высоты обоза обратилась она к обидчице, которая невольно потерла лицо рукой. – Ты, что же, решила, что он любит тебя? Бедняжка, ты и вправду решила, что эштарот – послушник Великой матери, привыкший жить в роскоши и неге; которого обхаживали лучшие жены Нибиру, по которому вздыхали благородные девы, обратит свой взор на какую-то побродяжку?
– Врешь! Ты сама это придумала! – Густо покраснела Нин.
– Ах, а тебе и вправду показалось, что он тебя любит. А-ха-ха-ха, мне жаль тебя, он поигрался с тобой как ему и положено по его званию. Сколько у него еще таких было. Смирись. Любовь гала как у всякой блудницы порочна и продажна, сегодня с тобой завтра с другой. Ты что же, вообразила себе, что с тобой по-другому будет? Охолонись девочка, он тебя не любит.
– Лгунья! – На этот раз, скоморошка возмущенно вскипела, сжимая кулачки от наглой лжи. – Ты сама клеишься к Ашу, и от злобы, что он не принимает твоих жалких ужимок вокруг него, клевещешь на него из злобы и… и… из ревности!
– Из ревности?? Я?? Уж, не к тебе ли соплячка?
– Да, ко мне! – Вскинула голову Нин, с гордостью осознав, что скрывать своих чувств больше не хочет, особенно перед этой самонадеянной гашан, чье недостойное поведение только утвердило уверенность в любви к ней Аша.
– Была б забота к замарашке ревновать, когда он итак мой. – Стараясь казаться беззаботной, дразнила бродяжку молодая супруга беглого сановника. – Ведь это со мной, он едет.
– Ага, ну да. Потянула рыло. Он только проводит вас, до твоего трусливого супружника. Вот когда вы с муженьком соеденитесь, ты со своим боровом и обжимайся, сколько душа возжелает. Вы с ним бесподобно смотритесь: его трепыхающиеся телеса, очень складны с твоим лизоблюдным рыльцем.
– Ах ты…! Маленькая побирушка! – Не найдя, что ответить выругалась Элилу.
Не ожидая от себя такой уязвимости к колкостям бродяжки, Элилу кипела от досады и негодования, оттого, что в споре ее разделывает какая-то замарашка. В ее красивой головке стремительно и отчаянно носились мысли, как бы поставить эту нахалку на место. Злость в сообществе с волнением пробирали до самой макушки, и гордая гашан раскрасневшись, будто какая-то простолюдинка, горела как на жаровне. Наконец, она решилась на отчаянный ход, на который ни за что бы не пошла, будь она в другом окружении, среди таких же благородных и достойных как она. Но здесь, в кругу бродяг, да еще и уедененно, где нет даже ушей и языков, что смогут донести ее слова до ушей завистливых гашан или самолюбивого мужа, она могла себе позволить сознаться в недостойном для благородной эрес поступке, сделанным ей когда-то в порыве отрочьего неразумия.
– А знаешь ли ты нахалка, что мы с Ашем давно любим друг друга, и пред небом повенчаны на священных скрижалях клятвой верности? – Кинула она уничтожительно. – И этому свидетелем само небо.
– Ты врешь.
– Не веришь? Так спроси его сама.
– Ты врешь!
– Что ты повторяешь одно и то же? Сказать больше нечего?
– Да! Потому, что ты лгунья! Ты не можешь быть с ним повенчана, у тебя же муж есть! – В отчаянии кричала Нин, чувствуя правду в словах соперницы.
– Муж. А что мне мешает иметь второго мужа? – Ликовала Элилу своей маленькой победе.
– Я тебе не верю!
– Ну, вот он идет. Сейчас у него самого и спросим. – Окончательно решила добить скоморошку жестокая гашан.
– Скажи ей Аш! – Гордецки выпрямившись, потребовала она у ничего не подозревающего юноши.
– Что сказать? – Изумленно вытаращил глаза эштарот.
– Скажи ей о нашей клятве.
– Какой клятве?
– Да-да, какой? – Как за соломинку ухватилась Нин за его недоумение. – Скажи ей, пусть не лжет.
– Да о чем вы?
– Аш, заклинаю тебя именем царицы небес и возлюбленного ее Дамузи, расскажи ей о нашей клятве, произнесенной на их скрижалях! – Повысила голос Элилу, разозлившись на напускное непонимание названного супруга.
Поняв, наконец, что от него требуют, Аш потускнел.
– А, ты об этом. Но это же было давно, мы были детьми тогда. Да и скрижали те, лишь чьи-то черты на глине. – Попытался оправдаться растерянный парень, потом словно ища защиты, обратился к Нин. – Она же сама и не сдержала свою присягу, еще тогда, и тем все порушила.
Раздосадованная столь неявной победой, Элилу напустила на себя важности:
– А-Аш-Ме-Ди, ты храмовый служитель и ты знаешь: клятвы, произнесенные пред небесами священны и потому непоколебимы!
– Хах, пусть даже и так. Ты же сама говорила, что муж не мешает иметь второго. Что же ты думаешь, старая изменница-жена помешает свободе покинутого мужа?
Такого гордая гашан стерпеть уже никак не могла. И чтоб наказать нахалку, обратилась к юноше напрямую:
– Аш, я люблю тебя и я хочу, чтобы ты был всегда рядом. Скажи, ты ведь тоже любишь меня? Повтори то, что говорил мне вчера. Скажи, что ты, как и прежде мой Аш.
– Скажи – вторила ей Нин, – скажи, что это неправда.
Оторопевший эштарот, не знал что ответить, тяготясь тем, что вдруг явился причиной раздора и любое его решение причинит кому-то боль. Внезапно он почувствовал себя мотыльком, стремящимся меж двух пламеней к свету, чья гибель предрешена независимо от выбора. Но, что-то решать было надо, а вот времени на разрешение не оставалось.
– Дорогая, милая Нин, пойми, я должен сопроводить их. Ведь они доверились мне. – Попытался выкрутиться Аш.
Однако его ответ не удовлетворил ни Нин, ни Элилу.
– Нет-нет, повтори для нее слова, что говорил мне. Скажи, что тоже любишь меня, или скажи, что обманывал. – Упорно настаивала Элилу.
Нин же, больше не стала вступать в перепалку, начиная понимать, что брехня лис не всегда лжива, но все еще с надеждой ожидая, что он с негодованием отвергнет поклеп лживой гашан.
Мозги эштарота яростно зашевелились. Поразмыслив, Аш подумал, что если погрузиться в чувства то, решение придет само. Однако решение не приходило: долгое общение с Нин привязали его к ней так же, как и воспоминания о временах в обществе с юной Элилу. Слова Элилу растопили холод его сердца к ней, и, потеряв здравое мышление, он доверился заскорузлости чувств, а подлость мелкого честолюбия добавили камушка в ее пользу.
– Нет, я не обманывал. – Выжал он, наконец, обращаясь к Элилу, стараясь от стыда не смотреть в сторону Нин, чтобы не оскорбить ее чувств, не понимая, что тем лишь усугубляет унижение. – Я по-прежнему твой Аш, я говорил это и от слов не отрекаюсь. Я тоже люблю тебя. Но…
– Ах, я так и знала, так и знала! Я не сомневалась в тебе любимый! – Прервала его откровения удовлетворенная местью гашан, и не дала ему договорить, облепив поцелуями и щебетаньем нежностей.
Аш облегченно вздохнул, но не такова была мстительная гашан, чтобы окончательно не уничтожить обидчицу. Кивнув вздернутым носиком в сторону бродяжки, она сказала:
– Повтори. Скажи это еще раз, она, кажется, не поняла.
Но Нин не надо было повторять, она все поняла. Сердце ее было разбито, а душа растоптана. Поняв, чего добивается его названая суженная, Аш уже пожалел о своем поступке, и ему захотелось оборотить все вспять, особенно после того как встретился с полными отчаяния и негодования глазами бродяжки, в которых заблестели капельки обиды и боли. Но он ничего уже не мог сделать, а Нин не стала ждать чуда и, отвернувшись, молча ушла, пока коварная любезница удерживала его нежными ласками. Едва освободившись от пылких объятий, он помчался в сторону скоморохов, чтобы объясниться с девушкой, но был встречен гневной отповедью Эги, вещавшей, что всегда знала, что не следует доверять бездушным гала, чей удел развлекать богатеев, да обольщать и обманывать.
– Нин!
– Ты так и не понял? Она не хочет тебя видеть. – Тихо проругалась Эги.
– Дайте нам поговорить наедине. – Попросила скоморохов сама Нин.
– Мы то, что. Мы не против. – Пузур тут же увел с собой ворчащую жену.
– Любишь ее? – Не дав сказать слова, встретила вопросом в лоб обиженная девушка.
Аш не знал, что ответить, он чувствовал, что сам не знает, любит ли он еще столь своенравную Элилу, или его удерживает лишь это тревожное чувство боязни снова все потерять. Слишком много потерь было в его жизни. Он знал только, что вот эта маленькая скоморошка, с которой довелось ему пройти вместе так много поприщ, стала ему роднее сестры. Но в том и суть, что казалось, она никогда не покинет его, а Элилу, такая далекая и недосягаемая, могла снова быть рядом с ним и такой близкой, или же быть потерянной навсегда. И он не смог пересилить этот страх и сказать, что не может любить ее как раньше. И сейчас он тоже, не смог или не успел сказать; как не дождавшись ответа, за него ответила сама Нин:
– Лююбишь.
Он только виновато опустил глаза, не зная, что сказать, и сам не зная ответа на этот вопрос, и не смея признаться о своих колебаниях, чтоб окончательно не упасть в ее глазах.
– Я только хотела сказать.… Спросить тебя… – Проступившие слезы душили ее и ей трудно давались слова, но она собрала в себе силы, чтоб не разрыдаться от обиды как ребенок и говорила, говорила. – Как можно…? Как можно играть чувствами людей? Играть в угоду и на забаву другим: чтоб только вызвать ревность у них, или просто посмеяться над чувствами простолюдинов. Кто ты? Кем мне тебя считать после такого? Разве может так поступить друг? Разве может так поступать человек??
Слова Нин, выщербленными ножами пронзили мятущееся сердце эштарота. Не вынеся упреков, но, не имея сил объясниться, всем своим видом он старался показать душевную боль от ее страданий. Но она не увидела или не захотела видеть сожаления, отстранив его порывы.
– Помнишь, что о тебе говорил наш пленитель, когда узнал твое имя? – Спокойно, но как-то очень скорбно продолжила она. – Он сравнивал тебя с собой и говорил, что вы похожи с ним, что ты это он помоложе. Я видела, как тебя кольнуло такое сравнение. Помнишь, ты рассказывал, что он собирался продать тебя в рабство в дальние земли, чтоб ты не повторял его прегрешений? Тогда я с негодованием думала, как он посмел сравнивать себя с тобой, с тобой с таким… – И вновь Аш не нашелся, что ответить, но весь вид его говорил: «Я вернусь, слышишь, я обязательно вернусь, только не плачь». Расстроганный ее слезами он готов был остаться, плюнув на свое обещание, но его порыв снова был охлажден. – Но теперь…, я даже не знаю, может он прав был и его предугадания не пусты. Ведь ты становишься, все больше похож на него…. – Видя, что это оскорбило эштарота, она поспешила успокоить. – Нет-нет, ты не злодей как он и даже не убийца, хоть тебе и приходилось убивать. Вы с ним такие разные, но такие похожие. Он губит людскую плоть, ты – не убивая ранишь души; он вынимает сердца, разрывая груди, ты, вырываешь их с корнем, даже не прикоснувшись. Разве поранить душу, не то же, что погубить тело? А теперь иди, она тебя ждет. Уйди.
Он оскорбился, и ответил сухо и даже как-то поучительно:
– Все мы кого-то раним или делаем больно в жизни, такую участь нам уготовили боги и не нам…
– Уйди!– Резко отстранилась от него Нин, но затем, успокоившись и стараясь казаться хладнокровной, заключила. – Иди к ней. Она ждет.
Развернувшись столь же решительно, она быстрым шагом направилась в сторону города.
– Погоди – остановил Пузур, собиравшегося броситься ей вслед юношу. – Пусть она остынет.
– Пузур, я ее, кажется, обидел опять. – Упавшим голосом сказал Аш, раскаиваясь, что поддался мимолетному гневу.
– Ничего-ничего. Поезжай, проводи свою красавицу. А когда вернешься, Нин к тому времени успокоится и тогда ты все и объяснишь. Сейчас это все равно бесполезно, ты же знаешь.
Вынужденный согласиться с доводами Пузура, Аш вернулся к повозке, где его заждалась разгневанная Элилу, охрипнувшая от окриков. Зато возница, несмотря на устрашающую внешность, был спокоен как вол, Амар был призван к претворению условий наследника абгала, а не его возлюбленной.
***
Вестовой, несмотря на свою дерзость, оказался неплохим возничим и доставил их тайными тропами довольно быстро: или это вражеские войска подступили уже так близко; или же просто, вернувшееся на миг чувство из прошлого заволокло разум мнимой благостью и нежные поцелуи с ласковыми словами были так блаженны, что время казалось слишком быстротечным. Поддаваясь долгожданной неге, Аш уже мнил свое будущее в объятиях юной чаровницы, когда его мечтаниям суждено было прерваться звуками приближающегося конца.
– Подъезжаем! Нас встретят там! – Сухо бросил вестовой, показывая рукой вдаль в сторону темнеющего ивняка.
Повеяло прохлаждающим пробуждением, а вслед ему и Элилу столь ласковая с ним в пути, охладела к его любезностям и не смеялась больше над его шутками, лишь раздраженно приподнимая уголки рта, старательно напуская на себя вид благопристойности. Приняв это за озабоченность перед предстоящей встречей, и чувствуя неловкость от своей беспечности, он переключился к расспросу вестового.
– Что там за люди? Им можно довериться?
– Можно ли доверять, не знаю. По мне, и на себя порой трудно положиться. А вот, то, что они как все законопослушные каламцы, так же почтительны перед оттисками, как эти ослы перед вожжами, это верно. – С невозмутимым видом, пренебрежительно отозвался о них возничий.
– И у тебя такой оттиск есть?
– У меня, и у тебя тоже. Мы делаем общее дело. – С ухмылкой ответил возничий, вынув из-под одежд печатку. – Надеюсь и у тебя оберег с печатью Азуфа с собой?
Поняв причину, той легкости, с какой царедворец великого единодержца сумел выполнить его просьбу, Аш только кивнул в ответ, ужаснувшись осознанию того, в какую кашу дал себя втравить ради чьего-то благополучия. Возничий без всяких двусмысленностей дал понять, что верный слуга государя сношается с его врагами, а значит, и то, что Азуф так хочет получить от него, совершенно соответствуется с желанием хитрого нимийца и они связаны друг с другом. Его вовсе не беспокоила судьба Ур-Забабы, этого облезлого старца возомнившего себя божьим избранником, и его не заботили как Гира, жизни неизвестных ему людей. Но его не радовал удел быть орудием в чьих-то руках, да еще в делах столь нечистоплотных, могущих привести к погибели целые царства. Да и вновь иметь, хоть какие-то отношения с коварным нимийцем, не хотелось.
Когда подъехали к месту, возничий, предъявив печатку, поприветствовал старшину подошедших стражей как старого знакомого и перебросившись новостями, кивнул в их сторону:
– Со мной важные особы. Госпожа приехала, чтоб соединиться со своим благородным мужем, что перешел под стяги истинного царя. – А в ухо прошептал – А у парня перстень Козлоборода. Так что, я бы не мешкал.
Невольно бросив взгляд на руку сопровождающего гашан оборвыша, которого до того презрительно не замечал, унукец побледнел, и переменился до обходительной почтительности, тут же организовав им должное сопровождение.
Проезжая сквозь стан врага Киша, грозящему и его друзьям, Аш подмечал слабые и сильные стороны собранного против Единодержия оплота из различных племен и народов, и приходил к печальному заключению, что если не будет примирения враждующих сторон, обильного пролития крови с обеих сторон не избегнуть, на радость иноземцам, только и жаждущим когда каламцы вопьються друг другу в глотки, чтоб самим захватить и пограбить обескровленный край. Собранные со всех городов по ту сторону межземья, ополчения представляли собой нестройные сборища, согнанные со всех городов ненасытной яростью к северному соседу, признанным ими виновником всех их бед. Несмоторя на кажущуюся неорганизованность войск, где наряду с благородными жителями Калама затесались совсем уж дикие племена пустынников, не упускающих возможности пограбить, где-бы то ни было, своим числом они представляли собой грозную силу, способную противостоять хваленому единоначалию единодержцев. А побывав в цепких лапах учтивого чужеземца, он догадывался, что за грозными военачальниками, невидимой тенью стояли советники вероломного Нима – давнего друга и покровителя Умма и Ларсы, чье могущество вровень, а то и больше самого большего могущества всего Калама в былом. Унукский лугаль собрал под своим началом, против возомнившего себя божьим наместником – лугаля Киша, почти весь обитаемый благородными черноглавцами мир, возмущенный наглым притязаниям кишцев на общую землю и нравы, и даже наемников из варваров и чужеземцев, и мудрых наставников из Нима. Здесь были воины из приграничий знойных земель, и закутанные по самые глаза наемники из диких пустынь, даже просоленые сыны моря оставили свои рыбацкие снасти, променяв их на оружие, чтобы наказать зарвавшийся Киш. Кичливые унукцы смирившие свою гордыню перед задиристостью уммийцев и ларсцев, сверкали в блеске былой славы, довольствуясь тем, что Унук вновь становился первым городом Калама, а сами сородичи нового повелителя, чувствовали себя хозяевами всего этого сброда, расхаживая или лихо проносясь на своих колесницах сквозь расступающуюся толпу.
Глядя на силы ополчившиеся против Киша, не выдавая беспокойства, Аш вслух произнес:
– Думал ли Ур-Забаба в своем честолюбии, выпрашивая у богов славы собирателя земель, что его мольбы будут так скоро услышаны?
– Что??? – Недоуменно вытаращился на него возница.
– Да воздаст господь рабам своим по мольбам их, по своему разумению.
– Ааа. – Понимающе растянулся в улыбке возница. – Если б только этот набожник, хоть толику ведал из того чему велит поклоняться, он со своей мольбой скорей в великий омут бы обратился, чем тревожил покой высших. Всевышний не терпит сует земных, и наказание постигнет всякого кто отрывает его напрасно.
Аш удивился даже не познаниям устоев верования возницей – не простым, но все же далеким от жреческого звания, – а крепостью его веры в непогрешимости своих слов. Это его насторожило и отвадило от дальнейших откровений, слишком хорошо он помнил рьяных ревнителей Энлиля. С опаской поглядывая на вестового и унукцев и озираясь по сторонам, он ожидал какого-то подвоха. Наконец, сопровождавшие их воины, остановили повозку у становища походных веж. Вестовой с привычной уверенностью направился к самой пышной и распахнул полог вслед за скрывшимся докладывать служкой. Перебежчикам, окруженным грозной стражей, оставалось только дожидаться и уповать на правдивость слов о всемогуществе оберега Козлобородого. Затаив дыхание, они с тревогой ожидали выхода возничего, пока не увидели его выводящим за собой дородного господина. От сердца у молодых отхлынуло и тут же сжалось снова, только в этот раз не так единодушно, но совсем по-разному.
– Ааах! Бедный мой муж. – Вырвалось из груди юной супруги увидевшей родного мужа, и слезы умиления обильными потоками потекли из ее глаз.
Аш тоже сразу узнал своего недруга и преследователя, а услышав и увидев радость и любовь в глазах своей возлюбленной, все понял и понуро опустил голову. Элилу не скрывая чувств, бросилась к любимому мужу, а Аш в одиночестве как несмышленышь, остался стоять, не понимая зачем он теперь.
В ожидании появления юной гашан или какой-нибудь весточки от нее, вызывая недовольства и уместные подозрения обывателей стана, он болтался неподалеку от знатных веж некоторое время. Не единожды к нему подходили вооруженные люди с недобрыми намерениями, расспрашивая кто он, и откуда, и лишь перстень Азуфа оберегал его. Ему снова приходилось благодарить неведомую силу того, кого почти никто не видел, но одно начертание чего – заставляло млеть от трепета и благоговения перед могуществом таинственного неизвестного. Видно сильно ценили его заговорщики, что сам Козлобород пожаловал ему оберег власти. Он уже не боялся быть узнанным, злость, обида, досада на свою бесхитростную легковерность, заставившую поверить сладкогласным обещаниям вновь, переполняли его.
– Стой паря. Не место здесь для этого. – Остудил юношеский пыл дерзкий возница, заметив напряжение зверя перед прыжком. – Твой оберег силен, но и его мощь не беспредельна, как и то, если ты так же ловок с посохом как твой отец.
Сердце Аша застыло в замешательстве, заставив присмотреться к говорившему, мало кто знал такое про учителя и тем более называл абгала его отцом. И только сейчас, он признал в нем молодого вожака отводившего их к лугалю воров бедняцкого предела. А ему всю дорогу не давала покоя мысль, отчего все в вознице кажется ему таким знакомым.
– Узнал, наконец? – Снисходительно улыбнулся Амар. – Я уж не надеялся. В другой раз будешь знать, к кому обратиться.
От встречи с нежданным знакомцем, Аш не знал что ответить, внимая его словам. А до того немногословный возничий, теперь говорил не давая опомниться:
– Не пора ли обратно, пока бед не наворотил? Я тебя выведу, чтоб лишний раз оберегом не светить, да и мне спокойней будет. Ты мне нравишься и ты слишком хороший, чтоб я тебе позволил из-за недостойной пропадать. Она показала себя отношением к тебе, и не стоит того, а там тебя – я видел, ждут, хоть ты им все козлобородово серебро отсыпал. Подружка то, та, что осталась, видно крепко тебя любит. Я бы на твоем месте не стал вола за хвост тянуть, девка – огонь…. Ну ладно-ладно прости, не зыркай так, я и не думал ее оскорблять. Раз она так дорога твоему сердцу, тем более – тебе здесь оставаться нет смысла. И чего эту обхаживал, если ту любишь? Оох, гуляка.
***
Вопреки надеждам Пузура, Нин так и не смогла найти душевный покой, однако всеми силами старалась делать вид, что обо всем забыла и не вспоминает больше о неприятности связанной с Ашем, хотя всякий раз запрещала вспоминать его имя. Но от супружной четы, знавшей все ее привычки, трудно было скрыть муки страданий за наружной веселостью. Она то и дело громко смеялась над чем-нибудь, даже не казавшимся им смешным, то находила в простых вещах что-то радостное, всегда стараясь быть нарочито веселой; однако дрожащие связки и спрятанная грусть в глазах, выдавали с головой. Но Пузур с Эги договорились между собой, делать вид будто не замечают этого, усердно подыгрывая ее игре.
Между тем, вслед за печальными известиями о проигранной битве, стали понемногу подтягиватьсчя для защиты столицы и полки ее проигравшие. Изможденные и грязные, это были уже не те самоуверенные ополчения, что были раньше. В лицах воинов читалось уныние и страх перед грядущими битвами, и стыд и досада за проигранные. Но вместе с тем, в них горела еще жажда расплаты за поражение, говорящая, что в них не пропало еще боевого духа, в желании доказать себе и другим, что оно было случайным. Подтягиваясь струйками, они сбивались в свои малые отряды, в ожидании пока кингали сколотят из них большое войско. Отличаясь удивительной пестротой нравов, одни представляли собой шумное веселье наглой удали, другие, напротив были мрачны и хмуры. Злые, они всем сердцем презирали жителей Киша – стольного города средоточия мира, презирали и не любили лишь немногим меньше, чем боялись и ненавидели преследующего их врага. Города, где даже нищие приживальщики, живя в праздности пока другие проливают за них свою кровь или гнут спины, смотрят на всех иных если не с высокомерием, то со снисходительным пренебрежением. Лишь сдержанность перед оружием кишских дружин, не позволяла им самим еще разорить это трутневое гнездо, а их жителей обратить в рабство. Но это их столь резкое неприятие было направлено в сторону города, а у живущих своим горбом окрестных общинников, также гордо самоназвавшихся кишцами, они как защитники, предпочитали харчеваться без платы.
Скоморохи, знакомые с дурными нравами людей войны, держась от них чуть поодаль, чтоб ненароком не попасть под злые забавы, старались слишком не сближаться с вояками потешавшихся над прохожими и бросавших похотливые взгляды на женщин. Но от представлений для них не отказывались, видя во многих ополченцах людей оторванных от дома и тоскующих по родным очагам и мирной жизни, и потому старались поднять в них дух и веру в добро.
В один из дней, неподдельная улыбка на лице девушки при виде прибывших осколков разгромленного ополчения, удивила Пузура, решившего, что так у Нин проявляется потрясение от нанесенной обиды. Но Нин кивнув в сторону новоприбывших, поделилась своей радостью: – «Там Гир!»
– Где? – Спросил гальнар не находя старого друга среди кучки ополченцев. И укрепившись в своем подозрении, чтоб не огорчать девочку, попытался смягчить отрицание. – Прости. У меня глаз уже не тот, наверно. Что-то я совсем ничего не вижу.
– Ну, смотри, это же его друг там! Помнишь, который сманил его в войско? – Не смутившись, ответила бродяжка.
– Ааа, да, и вправду он. – Обрадовался Пузур, увидев среди новоприбывших знакомое лицо. – А я тебе не верил.
– Он наверно, ищет нас. А мы тут.
– Пойду, разузнаю. – Собравшись с духом, выдохнул Пузур.
Нин с волнением ждала возвращения гальнара с Гиром. Или без, но с известием о том, как он и где. Как назло, ей никак не удавалось разглядеть выражений лиц Пузура и его собеседника, но отсутсвие оживленной беседы, несколько настораживало. И вот, наконец, Пузур отделился от толпы ополченцев и направился обратно. У Нин защемило сердце, она все еще надеялась, что он даст ей знать, что все хорошо, но вид подходящего Пузура, молча надвигавшегося на нее, навеял чем-то далеким: не забытым, но скрытого где-то в глубинах, страшного, причиняющего боль прошлого. В ужасе от вновь пережитого, бродяжка задрожала как лист осины.
– Аааа!!! – Зажмурясь от пугающего проявления забытых страхов, закрыв руками уши, чтоб не услышать этой правды, Нин ринулась прочь, чтоб суровая действительность не догнала ее и не сумела бы снова причинить боль, и не оставила бы опять одну в этом мире страданий. – Аааа!!! – Отмахиваясь, словно надеясь, что видение прекратиться и уйдет, как рассеиваются жуткие сны с пробуждением и приходом рассвета.
***
Огромный людской поток несло волной на врага, как заносятся весенние воды на низины во время половодья, не очень скоротечно, но заполняя все вокруг незаметно и быстро. Находясь в самой гуще, Гир как опытный боец, ругал про себя старшин за безобразное построение полков, сведенных в одну громадную тучу.
– Что ты там под нос бормочешь? – Надсмеялся над осторожным «старичком», его молодой, рвущийся в бой товарищ, услышав недовольство.
– Беспокоюсь, какой умник собрал нас перед боем как овец на убой. Когда начнут разворачивать полки?
– Тебе не понять замысла лушара и совета кингалей, потому, что не слушаешь когда говорит наш са-каль: мы всей глыбой, одним мощным ударом снесем всю защиту загессцев, и тогда ничто не спасет их от гибели.
Здесь в самой гуще человеческой реки, невозможно было увидеть хотя бы краем глаза, что происходит там впереди, и приходилось вслушиваться к каждому дуновению ветра, приносящему оттуда какие-то звуки, прорывающиеся сквозь гул людских дыханий и голосов, сквозь топот тысячи ног и бряцания оружия. Где-то вдалеке впереди едва уловимо послышались ликующие возгласы передовых полков, которые подхватывая своим упоением других, встречным потоком принеслись криками ополченцев, и, поддаваясь общему заражению, из глотки Гира, как и из глоток его соратников рядом, вырвались эти первобытные, первородные звуки – «Уааа!!!». По мере уверенности, перерождавшийся в гордый славящий клич саг-гиг-га; этот крепкий, рычащий, пугающий робких варваров ревом дикого зверя, «уурр» – набравшего воздух и готовящегося к прыжку, и на подлете – «р-ааа» – выдыхающего разрывающим выстрелом всеобъемлющего рыка, будто сами боги войны с неба грозили неразумным недругам – «Ууррр-ааа!!!». И прибавляя шагу, люди понеслись вперед, вслед за кличем, обуреваемые его воодушевляющей силой и жаждой славы отцов, и, прибавляя скорости своего шага, они неслись, переходя на бег и все более ускоряясь. Волна потекла с быстротой горного потока, увлекая за собой толпу ополченцев, оказавшуюся вдруг ее стремниной, сметающую все на своем пути, пожирающую как саранча встречающуюся поросль. Иногда эта стремнина замедлялась, чтобы после недолгого замешательства, снова ринуться вперед с прежней силой. Это где-то там впереди, кто-то бессильно пытался противостоять неодолимой силе и биться с ее ударными волнами, но лучшие воины, что бились во главе их огромного войска, легко сносили отчаянную преграду. И мысли об этом, вызывали у находящихся в самой сердцевине, восторг и гордость от сознания того, что и они являются частью этой силы, и дикое желание самим вступить в схватку и зависти к славе передних. И не мешали уже, ни клубившаяся под ногами пыль, поднимавшаяся и оседавшая на их взмокших телах, ни усталость от долгого перехода, ни зной, ни духота, и ничто иное, но только единственное желание наказать несносного соседа посягнувшего на их земли и творящего злодеяния. Они бежали или шли шагом, быстро или медленно, но все продвигались, продвигались, вкушая скорую победу. Казалось еще немного и враг будет разбит и повержен, и униженно падет ниц, прося о пощаде…. но вдруг… там впереди что-то ухнуло и затрещало, а вздох ужаса заставил замереть от замешательства и приостановить победоносное шествие.