В восемь лет отец мне выжег глаз спичкой за то, что я пытался помочь сбежать девочке из плена. К сожалению, я её не спас: её на следующий день продали в рабство старому финансисту, где она вскоре и скончалась от внутренних кровотечений и разрывов.
В двенадцать лет я начал заботиться о бездомных животных и половину своей еды относил им. Был кот, который сильнее всех привязался ко мне, – я его назвал Модей в честь моего любимого персонажа из книги. Он был тёмно-коричневый и пушистый, постоянно бегал ко мне и ласкался. Мы с ним вместе делили еду и питье: он мне часто приносил убитых животных и куски найденного хлеба. Это был мой самый первый лучший друг, но через полтора года родители поймали его и заживо сварили в большой кастрюле. Мать держала меня и заставляла наблюдать, пока отец топил его в кипятке.
В пятнадцать я начал обворовывать книжные магазины, потому что денег у меня не было, а родители были против чтения. Они так никогда и не узнали, чем я занимался. Боюсь представить, что было бы, если бы они застали меня с книгой в руках, хотя мне кажется, что я пережил каждый вид унижения.
Я очень хотел убежать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы исполнить свою мечту и жить беззаботно, но я боялся: что меня ждёт впереди? Вдруг я буду ещё несчастнее, чем здесь, но одна книга помогла мне с тем, чтобы я решился на побег из этой дыры. Я узнал про Яоки и Даменсток и захотел бежать туда, однако мне предстояло выучить новый язык, чтобы уж наверняка обустроиться в новом месте. До двадцати лет я самостоятельно обучался языку даменстонцев, искал, где можно сделать фальшивый паспорт и всё также неохотно помогал родителям в преступной деятельности. Я отыскал белый парик, повязку на глаз и новую одежду, подкрасил шрамы, чтобы меня никто не узнал. До сих пор приходится красить волосы в белый, лишь бы не вспоминать прошлое.
Как сейчас помню ту прекрасную ночь, когда я сбежал, взяв с собой лишь несколько книг, нож, немного еды и воды. Это была ночь с первого по второе апреля. Тогда отправлялся поезд в Даменсток, на который я забрался кроликом и безвылазно ехал целую неделю, наблюдая за людьми со стороны. Такие и интеллигентные они совсем не были похожи на олгонцев. Знаешь, я тогда был вне себя от счастья, не верил, что и вправду бегу к свободе… Перед сном я тешил себя мечтаниями о том, как стану знаменитым актёром и обрету счастье.
В Даменстоке всё почти сразу пошло в гору: случайные знакомства, люди, карьера, известность, – словно чёрная полоса моей жизни закончилась и началась белая. Наступило моё истинное рождение. Да, мне невероятно повезло. Эта счастливая реальность до сих пор кажется мне сном. Я всё время жил в страхе, что меня разбудит пронзительный вопль из подвала, я проснусь и вернусь в кошмар. Но время шло, а меня так никто и не будил.
К сожалению, жизнь – дама переменчивая и подлая. Моя маскировка не оказалась надёжной. Этот прекрасный сон начал рушиться и… Мне жаль».
Прайд стоял, облокотившись о перегородку, и вглядывался вглубь ручья. Винин с сожалением смотрел на него, спрятав руки в карманах плаща. Раньше перед ним актёр представал неприятным мерзавцем, с которым ему не хотелось пересекаться, однако сейчас, узнав о его тяжёлой судьбе, он себя корил за поспешные выводы и хотел сотню раз извиниться перед ним за свою грубость, что ему мешал сделать вставший ком в горле.
– Ты первый, кому я рассказал об этом. Для остальных я навеки останусь горделивым иродом, который не думает ни о ком, кроме себя. Не отрицаю: я очень горд и самолюбив, но порой мне хочется разбить все зеркала, лишь бы не видеть себя. Это внезапное отвращение, словно чёрной тенью приходит ко мне, топит в самоедстве и угнетает… Я называю эту чёрную тень «зверем», потому что он меня терзает своими когтями и вызывает проклятое ощущение вины за всё, что я сотворил. Я сам прекрасно знаю, где виноват и не виноват, но это чувство вины не проходит, а лишь усугубляется. «Зверь» заставляет меня думать так, словно я – самый отвратительнейший человек на всём белом свете, которому не стоит жить. Может, это и так. Я и вправду не самый лучший человек, если я вообще человек. Со «зверем» в перепалку вступает что-то светлое и адекватное, да и моя больная горделивость присоединяется. Это всё, что помогает мне до сих пор держаться на плаву, но я не знаю, сколько ещё я продержусь, опираясь лишь на хорошие мысли и ничтожно маленькие радости, – он повернулся к писателю и слабо улыбнулся. – Кстати, у меня хорошая интуиция и мне кажется, что ты меня прекрасно понимаешь. Иначе я бы тебе не рассказывал об этом.
Винина сильно поразил рассказ Прайда о странном чувстве вины, «звере» и светлых мыслях, – он словно беседовал с самим собой. Он и не подозревал, что лучше всех его поймёт тот, кого он считал своим неприятелем, и не понимал, как относиться к актёру, что ему сказать и как отреагировать на его рассказ. Винин решил очень неумело скрыть своё истинное лицо под выражением негодования:
– Почему ты думаешь, что я тебя понимаю?
– Ты совершенно не умеешь врать, особенно скрывать свои эмоции. Ты ведь понимаешь, о чём я говорю. Если боишься, что я стану тебя осуждать, то успокойся: я тебя прекрасно понимаю. Тебя ведь тоже мучает «зверь»?
Писатель долго колебался, однако, в конце концов, сдался:
– Да, мучает.
– Чувство вины, – в один голос вздохнули они.
Прайд горько усмехнулся:
– Видишь, моя интуиция не подвела. Расскажешь, что тебя мучит?
Винин вкратце, не вдаваясь в подробности, поведал ему о братьях, ибо они понимали друг друга без лишних объяснений, и вскоре почувствовал облегчение и странную тяжесть; было очень непривычно и страшно от осознания того, что кто-то понимает его муки. Стыд и паника нахлынули на него волной, когда актёр с пониманием смотрел на него, словно говорил: «Да, я такой же». Он жалел о том, что кто-то страдает, как и он, ощущает эту проклятую вину, взявшуюся из ниоткуда, – жажда понимания его агонии в один миг иссякла. Стало стыдно за свою слабость, ведь вот, Прайд с таким ужасным прошлым продолжает борьбу, а он, идиот, страдает просто так!
Я понимаю, что другим может быть тяжелее, чем мне, и это меня пугает. Никто не должен жить в ужасе и кошмаре, никто не должен страдать! Нет, я не эгоист, я жалею всех, кто мучается от мыслей и вины! Я готов отдать всё, лишь бы никто больше не страдал!
Я раньше хотел, чтобы меня хоть кто-то понял, чтобы хоть кто-то представил, каково мне, но почему, когда моё желание сбылось, стало хуже? Нет, лучше бы меня никто никогда не понимал! Никто, никто не должен страдать так, никто не должен утопать в поганой вине! Как мне помочь тем, кто такой же, как я, кому хуже в разы? Осознание того, что люди страдают, меня пугает. Мне страшно. Я совершенно бесполезен, беспомощен и никчёмен, раз не могу никому помочь! Господи, как мне облегчить чужую ношу? Как мне спасти других от гнёта мыслей? Я… Я не могу никого спасти, я не могу никак ничем помочь!
Почему жизнь так жестока?..
Винин поспешно закончил монолог. Про план, что в последние дни неустанно ковырял его мозг, он не упомянул и с боязнью посмотрел на встревоженного Луку и скривившего улыбку Скотоса.
– Что ты задумал, Модест? – Модест, ты ведь ничего не замышляешь? – враз спросили братья. Винин не ответил.
Прайд почесал шрамы на щеке, заставив их покраснеть от раздражения, и задумчиво устремил мутный взор куда-то вдаль.
– «Зверь»… Я не понимаю, почему он и тебя мучает. Ты ведь очень хороший человек.
Винин молчал, не зная, что ему сказать. Прайд почувствовал его напряжение и внезапно перевёл их разговор в иное русло:
– А у тебя есть домашние друзья? Животные, имею в виду.
– Нет, у меня нет. Но знаю, что у Энгеля есть попугай и кошка, у Обжорова собака и у Тьюддина хомяк. А у тебя?
– А у меня кот. Твой тёзка, кстати.
– Его тоже зовут Модест?
– Да, но я его зову Модей. Назвал в честь моего первого друга, которого убили родители, да и внешне они очень похожи, почти близнецы. Правда, этот Модя чернее… Как-то много Модестов в моей жизни. Вспоминаю, когда мы с тобой впервые познакомились, ты мне сразу же напомнил своего Модю. Вы чем-то похожи.
– Чем?
– У вас глаза грустные и… не знаю, как объяснить… атмосфера? Сам не знаю почему, но рядом с тобой всегда витает приятная атмосфера уюта.
– Интересно… Обычно говорят, что животные похожи на своих хозяев.
– Отчасти правда, но не всегда. Как видишь, мой кот стал исключением.
Они неспешно зашагали по мосту туда и обратно.
– Знаешь, Модест, я очень люблю животных. Они гораздо лучше людей: животные добрые, мягкие, пушистые, преданные и ласковые. Вот мой Модя, к примеру, очень любит нежиться и постоянно ласкается. Иногда, когда меня одолевают тяжёлые мысли, он приходит ко мне, сворачивается рядом клубочком и начинает мяукать, чтобы я его погладил. Он так громко и прелестно мурчит, если его почесать за ушком.
Винин слушал умиление Прайда, но ему не давала покоя одна мысль, которую он хотел озвучить ещё в начале их беседы. Когда актёр прервался, писатель набрался смелости и с опаской спросил:
– Сет, можно кое-что сказать?
– Да, конечно, ангелок.
– Я… Я, честно, очень удивлён. Ты совершенно не такой, как обычно, ты… другой? В последний раз на Мармеладной…
– О нет, не вспоминай! – встрепенулся Прайд, и Винин тут же стыдливо опустил взгляд, пожалев о своих словах. – Нет-нет, не стыдись, ты не виноват, просто… мне не хочется вспоминать и осознавать, что я вновь совершил что-то мерзкое. Тогда я не рассчитал своего предела и напился донельзя, а под властью алкоголя я становлюсь похожим на родителей и превращаюсь в настоящего монстра. Я совершенно не помню тот злосчастный день, – настолько сильно вино мне ударило в голову. Конечно, это не оправдание… – он остановился, придержав паузу. – Признаюсь честно: я слишком часто злоупотребляю вином. Не могу жить с трезвой головой и ужасаться жестокости жизни: мне необходимо защитить себя от мыслей и расслабиться. Боюсь, что скоро я привыкну к алкоголю, и мне больше ничего не будет помогать.
– Насколько часто ты пьёшь?
– День через день.
– А как много?
– По полбутылки вина, водки или абсента. Можешь не говорить, – я знаю, что это зовут алкоголизмом, знаю, что алкоголизм – это ужасно, что оно не решает проблемы и избавляет от тревоги лишь на короткий срок, но я уже ничего не могу поделать.
– Ты обращался за помощью к врачам?
– Да, но ничего не вышло: неделька, две и вот я снова на свидании с вином. Я эту свою зависимость могу сравнить с одержимостью Энгеля и Грегори любовью.
– Ты про их влюблённость?
– Да: они ужасно зависимы от женщин и любви, оттого совсем не могут здраво мыслить и не понимают, что творят. Тогда на Мармеладной они захотели утопить свою влюблённость в алкоголе, но сделали себе только хуже.
– Если так подумать, то любовь и алкоголь – одно и то же…
– Да, одно и то же. Не знаю, что за трагедия у Энгеля, но он явно в жутком расстройстве. А вот Грегори…
– А что с Хамловым?
Прайд призадумался.
– Ангелок, знаешь про конфликт Грегори с поэтом Дятловым?
– Да, я им и помогаю его разгрести. К чему этот вопрос?
– Ты в курсе, что Дятлов – девушка?
– Да, знаю, – писатель запнулся и шокировано посмотрел на него. – Погоди, что ты сказал?
– Дятлов на самом деле девушка, пишущая стихи под мужским псевдонимом. Ты же знаешь это, да?
– Да… А ты откуда?..
– Савелий рассказал.
– Савелий?..
– Жадин. Он раскрыл нам эту тайну, после чего Грегори лично познакомился с Дятловым, безвозвратно влюбился и, к сожалению, сразу был отвергнут. Помню, как он бился в истерике и до крови разбивал себе кулаки о стены, пока мы с Савелием пытались его успокоить. Страшная вещь эта влюблённость…
Воспоминания о ссоре с Хамловым в «Асмодее» молотком ударили Винина по голове. В памяти всплыли колкости, сказанные критику на эмоциях. Узнав, как он страдает от неразделённой любви, ему стало до одури совестно, ведь тогда вместо поддержки он одарил Хамлова язвительностью и ушёл, не извинившись. Однако чувство вины вмиг смахнул один вопрос.
– Постой, а откуда Савелий узнал про Дятлова?
– Не знаю, но он знает и её имя, и адрес, – всё это он сообщил Грегори, и тот вскоре начал часто гулять под окнами Дятлова с букетами в надежде, что она с ним хотя бы поговорит. Жаль мне его… – он внезапно остановился. – Модест, а у вас с Дятловой нет никаких отношений?
– В плане?
– Вы не любовники ведь?
– Нет, мы просто коллеги.
– Ты в неё не влюблён случаем?
– Нет.
– А она в тебя?
– Что? Нет, конечно, нет!
– Ты уверен?
– Да, уверен. Разве кто-то может полюбить меня? Не думаю.
Эти неожиданные вопросы сильно смутили писателя. Думы о любви давно не касались его: он был уверен, что не может ни любить, ни быть любимым, ибо его никогда не любили, и он никогда не любил. Да и кто полюбит такого мерзкого человека, как он? И что это за чувство – любовь? Винин этого никогда не знал и мог лишь стоить догадки об этом неизведанном чувстве, вычерпывая знания из книг и наблюдений со стороны. Хоть он и отмахивался от бесполезных мечтаний и размышлений о любви, но втайне ото всех представлял: а что будет, влюбись он в кого-нибудь? Кто бы это был? Что чувствуют и о чём думают влюблённые люди на самом деле? А если бы влюбились в него? Нет, это невозможно!
– Что за неожиданный допрос? Ты считаешь, что у нас с Дятловой роман?
– Я не считаю, считают другие.
– Кто?..
Актёр с тяжёлым вздохом опустился на скамью. Писатель сел рядом.
– Модест, я хочу тебя остеречь. Грегори и Савелий… как бы сказать… Нет, я не скажу, а, пожалуй, покажу, если ты не против. Мне так легче всё объяснить и вспомнить.
У Прайда была особенность, о которой Винин не знал: вспоминая беседу с кем-то, он имел привычку отыгрывать её, словно один играл на сцене. Так и сейчас он поднялся и принял облик Жадина, изменив выражение лица, найдя в кармане монетку и начав её подкидывать, как зачастую делал от скуки предприниматель. Винин с любопытством наблюдал за тем, как мгновенно актёр преображался, поочерёдно и карикатурно вживаясь в роли Жадина и Хамлова, и говорил, меняя тембр голоса.
«Итак, Григорий, как дела у твоей поэтессы? Есть продвижение в ваших отношениях?»
«Да какое продвижение? Она меня отвергает и не даёт никакого шанса! Куда бы я её ни приглашал, где бы я её ни ждал, сколько бы ни делал подарков, она всегда наотрез отвергает мои приглашения, букеты выбрасывает и уходит прочь! Я с ней больше пяти минут никогда не разговаривал!»
«А грозить ей раскрытием её личности пробовал?»
«Да разве я могу? Я этим всё только испорчу!»
«На твоём месте я бы пригрозил, раз она не хочет говорить с тобой больше пяти минут».
«Да не могу я! И, вообще, недавно она сказала, что любит другого!»
«О-о, как интересно! И кого же?»
«Я откуда знаю? Не говорит!»
«Бедный, бедный мой горе-любовник! – Жадин умилительно засмеялся. – Забыл бы ты её уже давно, не мучился! Она баба как баба, они все такие. Им любовь, подобная твоей, забава и веселье».
«Нет, она не такая как все! Ты ведь её видел, она – богиня, никак иначе! А характер её… Она стерва, но зато какая стерва!»
«Смешной ты, Григорий».
«Да, может, и смешной, но я не понимаю, Сава, кто вор её сердца и чем я хуже этого ублюдка?!»
«Кто он? Ты так хочешь знать?»
«Хочу, очень хочу! Я готов на всё, лишь бы знать своего врага в лицо!»
«Готов на всё, говоришь? – он в последний раз подкинул монетку, быстро прокрутившуюся вокруг своей оси, в воздух и поймал её в кулак. – А я знаю, кто он. И ты знаешь, кто он».
Хамлов тут же упал на колени перед Жадином, схватил его за руку и с мольбой в голосе взвыл:
«Кто?! Кто он?! Сава, умоляю, скажи!»
«Угомонись и встань, тогда скажу».
Хамлов вскочил на ноги и с нетерпением глядел на него.
«Твой враг – писатель, как его… Бивнин?»
«Что?! Винин?!»
«А-а, Винин! Да, он – твой соперник и злобный обольститель твоей поэтессы».
«Нет… Быть не может!»
«Да почему не может? Они давно знакомы, тем более друзья и коллеги. Вдобавок твоя поэтесса говорила, что никого из нынешних писателей, кроме Бивнина, не признаёт, да и тем более она регулярно читает ему свои стихи, прежде чем их отправить в редакцию».
Критик в отчаянии схватился за голову, выдрав на себе несколько клочков чёрных волос, затрясся от злобы и ударил кулаком по столу. Жадин, попивая кофе из хрустального бокала, с диким самодовольством наблюдал за приятелем, – что-то странное промелькнуло в его полуоткрытых белых глазах.
«Сава, что мне делать?!»
«Тише, тише! У меня есть идея».
«Какая?..»
«Предлагаю ликвидировать писателя. Он отравляет твою жизнь и мешает тебе в отношениях с поэтессой, а у меня с ним личные счёты…»
Хамлов испугался:
«Ликвидировать? Ты предлагаешь его убить?..»
«О, нет! Убить – это слишком дико для нас, тем более опасно и… неинтересно. А вот отравить ему жизнь взамен, – вот, что я имею в виду под «ликвидацией»».
«Отравить ему жизнь… Отравить ему жизнь…»
«Так что, ты согласен?»
«Да… Да, я согласен! Если он и вправду тот, кто смеет отнимать у меня счастье, то я согласен!»
«А ты, Сет?..»
– …Савелий предложил и мне помочь им отравить тебе жизнь. Я согласился лишь из-за того, чтобы узнать, что они собираются делать, но пока они молчат.
Винин побледнел от ужаса. Он не верил своим ушам, не хотел верить и отрицательно закачал головой:
– Быть не может…
– Модест, они хотят испортить тебе жизнь! Я лично присутствовал при их разговоре и клянусь, что это правда! Но что у вас за конфликт с Савелием?
– Конфликт? У нас никогда не было конфликтов! Мы с ним даже толком и не общались!
– Но он утверждает, что у вас с ним личные счёты…
– У нас нет ничего! – воскликнул писатель. Он выглядел так, словно вот-вот упадёт в обморок, из-за чего Прайд засуетился и задумался: а стоило ли ему говорить об этом разговоре?
– Я тебе верю, Модест. Пожалуйста, послушай меня: я на твоей стороне. Что бы ни случилось, я тебя защищу от них, предупрежу, когда и как они соберутся атаковать, и выясню, почему Жадин к тебе так относится. Хорошо? Только прошу, не подавай виду, что ты знаешь об их заговоре.
– Хорошо, постараюсь… – еле-еле успокоившись, промолвил Винин. То спокойствие, что ему подарил господин С***, вмиг улетучилось, а на его место вернулись тревожность, страх и чувство вины перед внезапно объявившимися неприятелями. Прайд на себе чувствовал его трепет и раскалившиеся добела нервы, потому решил вновь незамысловато перевести тему, дабы успокоить писателя перед тем, как они распрощаются.
Из записок Сета Прайда
…Мы ещё немного поговорили о том о сём. Не знаю, смог ли я его хотя бы немного подбодрить, но выглядеть он стал лучше, чем раньше. Всё ещё думаю: может, мне не стоило ему говорить о Савелии и Грегори? Нет, я должен был его предупредить.
Я проводил его до его дома. Надеюсь, что с ним всё хорошо, и он лёг спать. Хотя после такой новости я бы не смог уснуть. Уже в одиночку я прогулялся по парку, чтобы выждать время, и вскоре вернулся обратно к дому Модеста. Так странно, что по дороге я почти никого не встретил. Это меня беспокоит до сих пор.
Я зашёл в дом, выключил «машину» и забрал её с собой. Да, я пошёл наперекор начальству , но я не могу позволить себе того, что могло бы произойти. Даже страшно подумать. Решил переставить машину в другой дом, поймал извозчика и поехал на Упырскую улицу. Повезло, они живут в одном доме на разных этажах. Я долго сомневался, делать мне это или нет, но всё-таки решился.
Простите меня, Савелий, Грегори, но я не могу. Завтра в час дня. Час дня.
VI
Бесы
Даменсток, 24 июня, 1044 год
Время 23:44
Сгустился вечер. Над городом второй день царствовал туман: небо траурно посерело, вся зелень поблёкла, и лишь несколько человек бродило тёмными силуэтами по пустым улицам. Обеспокоенные родители не пускали детей наружу, не отправляли в школы, детские сады и вместе с ними сидели дома в ожидании, когда туман рассеется.
Винин гостил у Энгеля, всё ещё пребывавшего в расстройстве и задумчивости. Писатель не вспоминал о его похмелье, ни о чём не расспрашивал и лишь однажды поинтересовался, как дела у их знакомых. Оказалось, в доме Хамлова и Жадина произошёл теракт: взорвался баллон с «красным газом».
«Красный газ» – один из самых опаснейших ядов, похожий на непроглядный туман, имеющий металлический привкус, удушающий табачный запах и ярко-алый цвет. Газ заставляет тело мученика биться в диких судорогах, кашлять и рвать кровью, из-за чего его часто сравнивают с агонией. Люди, вдохнувшие отраву, обречены на инвалидность или мучительную смерть: дети и старики умирают практически мгновенно, а взрослые имеют маленький процент на выживание. Террористы (в народе их прозвали «агонийцами») выпускают «красный газ» с чердаков высоток: яд просачивается сквозь щели дверей, полов и стен в квартиры, окружают ничего не подозревающих людей и змеёй душат их. К сожалению, теракты предотвратить почти нереально, как бы полиция и охрана ни старались.
Жадину и Хамлову сильно повезло, что в момент взрыва баллона они находились вне дома и остались в целости и сохранности. По словам Энгеля, сейчас они оба живут у Прайда: актёр приютил их у себя на время вычищения здания от последствий «красного газа».
– Как они себя чувствуют? – с беспокойством поинтересовался Винин.
– Гриша возмущён, Савелий спокоен, – бросил Черникский и вновь погрузился в пучину дум. Писатель его не отвлекал.
Домой Винин вернулся к десяти вечера, когда туман погустел и затмил собой шестые этажи. Полчаса он слепо бродил по пустым переулкам в попытках отыскать свой дом, постоянно поворачивал не туда, спотыкался и попадал в тупики. Никого на улице не было.
Двенадцать вечера.
Вернувшись домой, Винин ни разу не поднялся из-за стола и неустанно исписывал страницу за страницей в окружении книжных гор, папок и тремя кружками горького кофе. Он бы и дальше работал без перерывов, если не раздавшийся стук в дверь. Он никого не ждал и сильно удивился, когда встретил за порогом Уайта в рыжей водолазке, тёмно-зелёной мастерке, больших для него штанах на ремне и толстой сумкой через плечо.
– Здарова, папка, – заулыбался Уайт. – Пустишь домой?
Винин пропустил его в квартиру, запер дверь и шокировано развернулся к уже разувшемуся и повесившему мастерку на крючок мальчишке. Из-за тёмных очков писатель никак не мог понять его эмоций: то ли он был простодушен, то ли едва сдерживал озорную детскую улыбку.
– Чего смотришь, Модь?
– Ты… Ты зачем пришёл?
– К тебе в гости захотел. Скорее даже на ночёвку.
– А что мама с бабушкой скажут? Тебя отпустили? Почему ты в такой туман пришёл один?
– Так я уже второй день у братишки живу, вот он и отпустил меня к тебе. А адрес я у Ром… у Роди узнал, во! Так что ни мама, ни бабушка не узнают о моём побеге! – он не удержался и самодовольно улыбнулся от уха до уха; изнутри его распирало от внезапного прилива баловства.
– Но почему Стюарт не пошёл с тобой? Как он тебя отпустил в такой туман одного?
– А, ну, Стюарт… Ну, я хотел к тебе прийти ещё до тумана, но не вышло! Стюарт не пустил…
– Не пустил? Но что ты здесь делаешь, раз не пустил?
– Как, что? Сбежал, пока братишка на работе был!
Винин хотел возмутиться, когда с кухни раздался телефонный крик. Подняв трубку, он услышал взволнованный голос Родиона:
– Модест, Уайт к тебе убежал?!
– Здравствуй, Родя. Да, он сейчас у меня.
Послышался тяжёлый вздох облегчения.
– Господи, меня чуть удар не хватил! Передай ему телефон, пожалуйста.
Писатель отдал трубку мальчишке и отошёл к холодильнику, чтобы посмотреть, чем можно накормить проказника. Порыскав и не найдя ничего кроме горохового супа, он поставил кастрюльку на плиту. Уайт, чуть ли не смеясь, разговаривал с Родионом.
– Не боись, я помню! Всё, давай, – мальчик повесил трубку и подскочил к писателю.
– Ну как? Не сильно ругался?
– Не-а, побубнил немного и спать пошёл! Братишка с Ромкой такие смешные, волнуются!
– На их месте я бы тоже волновался.
– Да ладно вам, я ж не потерялся! – он посмотрел в кастрюлю. – Чё готовишь?
– Суп тебе грею, а то ты, небось, проголодался.
Уайт был по горло сыт, но из желания узнать, как Винин готовит, соврал, что «безумно голоден и по пути от голода чуть не съел бездомную кошку». Налив мальчишке полную чашу супа, писатель сел напротив и, подперев щёку кулаком, наблюдал, как тот с невероятным аппетитом опустошал тарелку.
– А я и не знал, что ты так вкусно готовишь! Прямо как мама: у неё восхитительные супы получаются! А вот отец совсем готовить не умеет, – он снял очки, чтоб стёкла не запотевали. – Вот почему ты не мой папка? Я бы каждый день вкусно ел!
– Рад, что тебе нравится.
– Ещё б не нравилось! А чё-нить попить есть?
– Есть. Что будешь?
– А что можно?
– Чай, молоко…
– А давай чаю!
Поужинав, они перешли в писательскую комнату. Пока Винин приводил в порядок рабочее место, Уайт рассматривал битком набитые книгами шкафы, поражаясь количеству романов и многотомных собраний сочинений.
– И ты всё это прочёл?
– Почти.
– И тебе не скучно это всё читать? – Уайт взял с полки первый попавшийся объёмный роман, прочитал вслух её название и автора. – «Проект «Жизнь»: Начало», Тарас Байдовский… Ого, какой мелкий шрифт! Нудятина наверно.
– Вовсе нет. Если книга большая и написана мелким шрифтом, это не значит, что она скучная. А, так ты взял «Проект» Байдовского! Очень интересное чтиво. Как-никак, исторический роман.
– А про что там?
– Про Проект «Жизнь», прошедший в семисотом году. Слышал про него что-нибудь?
– Вроде братишка чё-то рассказывал. Это с политикой связано?
– Нет, политика тут ни при чём.
– Тогда что это?
– Убийственный проект, проходящий каждые пятьдесят лет в Даменстоке, чей смысл и цели до сих пор никому не ясны. Для него выбирается какая-то одна организация, чьи сотрудники умирают по ходу Проекта. Среди сотрудников-участников выбирается главарь, которого называют Хайлихь и его главная задача – не умереть.
– То есть это простая массовая резня?
– Можно и так сказать.
– И Проект этот существует?
– Да.
– Но почему полиция бездействует? Люди же умирают…
– О, ещё как умирают: десятками, сотнями! Но полиция тут беспомощна, как и государство.
– Как так-то? А кто вообще этот Проект придумал? И если это проходит каждые пятьдесят лет, то создатель этого месива уже давно должен был умереть от старости»
– Тут дело в мистике, Уайти. Создателя Проекта ты не увидишь, если не будешь его участником. А лет ему столько же, сколько и Проекту, как полагаю.
– А сколько лет Проекту?
– Если он начался в пятидесятом году… Получается, уже тысячу лет.
– Тысячу?! Да ну! И никто ничего не делает, чтобы это остановить?
– А что сделать? Кроме как выиграть его, больше вариантов нет.
– И никто не выиграл?
– И никто не выиграл. Вот, через шесть лет должен начаться двадцать первый Проект «Жизнь».
– И где в этот раз будет проходить резня?
Винин пожал плечами. Уайт насупился:
– Если б я был главарём, я бы выиграл! А создателю этой заварушки разве не надоело уже? Тысячу лет страдает этой чепухой!
– Без понятия. Остаётся только надеяться, что скоро Проекту придёт конец, и все вздохнут с облегчением.
– Конец… – мальчишка открыл случайную страницу и зачитал вслух начало большого абзаца. – «Бесы были повсюду, склизкими длинными языками своими просачиваясь в глубокое декольте мёртвой девушки…» А бесы кто такие? Слышал, как ты в забегаловке с дядей Аркашей обсуждал их.
Винин изумился:
– Дядей Аркашей? Ты знаком с Либидином?
– Ну да! Он постоянно у нас ошивается, закупается обедами и относит их к себе, чтобы своих бабочек угостить. Иногда он покупает очень-очень много пирожков и относит их сиротам, а иногда просто сидит подолгу в углу, молча кушает и читает.
– И ты его зовёшь дядей Аркашей?
– А как ещё его звать? Он хороший, да и мне часто рассказывает про бизнес; считает, что я вырасту и стану владеть нашей забегаловкой! Будет круто, если я и вправду в будущем встану на место бабушки… – он мечтательно скривил улыбку. – Так кто такие бесы?
– А, точно… Бесы, Уайти, – очень страшные существа, что, притаившись, ходят среди людей. Может, ты с ними даже разговаривал, ибо их не отличишь от настоящего человека.
– То есть они превращаются в людей?
– Да: они могут перенять мою или твою внешность, голос, характер и творить страшные вещи при свидетелях, тем самым подставляя невинных нас.
– И чё они делают такого страшного? Убивают?
– Не только. Бесов делят на Тени и Упыри. Тени могут лишь перенимать чужую внешность, превращаться в комнаты и предметы, а питаются исключительно плотью, кровью и костями. Судя по исследованиям, они не сильно развиты в умственном плане, потому их отличить весьма легко.
– А чё они делают?
– Убивают, грабят и прочее. К примеру: если Тень возьмёт мой облик и совершит преступление при свидетелях, то меня могут обвинить в этом преступлении, которое я не совершал. Они могут подставить невинного человека, обрекая его на клевету и погибель. Однако их могут раскусить остроухие люди: они видят Тени в истинном обличии. Помнишь, со мной сидел брюнет в очках и в шипастой куртке? Он остроухий.
– Да, вроде у него уши были, как у осла – острые!
Винин засмеялся:
– Интересное сравнение…
– По факту же! О, а ведь мой дед тоже остроухий…
– Какой дед?
– Ну, деда Данте, брат дедушки Ричарда.
– У твоего дедушки есть брат? Не знал.
– Да, есть. Мы с дедой Данте редко видимся, но я его очень-очень люблю! Когда деда Ричи был ещё жив, мы для Роди связали соломенную шляпу, а для мамы – корзинку.
– Какая прелесть!
– Ага! А ещё деда Данте мне предложил разрисовать маску Роди, и я на ней маркером нарисовал улыбку!
– Маску? Какую маску? – переспросил озадаченный Винин. Уайт встрепенулся.
– Ну, карнавальную! – явно солгал мальчик и тут же отошёл от темы. Писатель не решился его мучить своим любопытством, но мысль о маске не покидала его. – А эти бесы-Тени… Получается, они могут зарезать человека в моём обличии и тогда меня повяжут?
– Возможно.
– И это правда?
– И это правда.
– А выглядят-то они как? Ну, в своём бесовском облике.
– О, они выглядят страшно: у них чёрная дряхлая кожа, тело – одни кости, ладони с острыми когтями, улыбка во весь рот, глаза с ядовито-жёлтыми белками смотрят с прищуром, голова лысая, а на большом лбу – три чёрно-белых квадрата. Они бесшумно ходят на четвереньках, даже можно сказать, ползут.
– Ползут… А Упыри? Они что делают?
– Почти то же самое, что и Тени. Грубо говоря, это эволюционированные Тени, но, в отличие от тех, они могут лишь перенимать чужую внешность, либо собирать комбинации из чужих черт внешности и становиться совершенно новым человеком.
– Они такие же тупые?
– О нет, Упыри умны и хитры! Так просто ты их не раскусишь. Их не видят даже остроухие, а только слабо чувствуют их присутствие.