– Я устал от тебя!
– Да не устал ты, врёшь всё! Ты от меня не устанешь, ведь я твой проводник на путь истинный, Модест! Помнишь, что я тебе говорил всегда: я твой друг, друг истинный!
Винин вцепился в его шею и сквозь зубы процедил:
– Ты меня выводишь из себя, ублюдок!
– Я? Никак нет!
– Я себя убью, лишь бы тебя не слышать, чёрт поганый!
Он вновь обернулся к окну, но Скотос не пускал его.
– Нет! Не умрёшь, не умрёшь! Ты так от меня не избавишься; я всегда буду рядом, ведь ты и я – мы друзья! Я ведь тебе помочь хочу, Модест! Ты хочешь быть добрым, хочешь? Так для этого есть я: я тебе помогу проанализировать себя и свои проступки, чтоб ты более их не совершал…
– Я и сам прекрасно знаю, когда ошибался!
– Да ведь это я тебе подсказываю! – он взял его ладони и прижал их к своей груди. Винин отдёрнул руки, но не вышло. – Ты сейчас себя чувствуешь невероятно одиноко, я это знаю, я чувствую! Ты один, у тебя совсем нет друзей, а я твой друг!
– Я не одинок!
– Раз так, то почему хватаешься за телефон, но не звонишь? Раз так, то почему страдаешь в одиночестве? Где твои «друзья», когда тебе так нужна помощь и поддержка? Когда тебе одиноко, где твои друзья?!
– Я не хочу никого тревожить в три часа ночи!
– Именно, ведь ты всех тревожишь, а меня – ничуть! Ты их ужасно обременяешь, ты им портишь настроение, а мне – нет! Я знаю: ты не хочешь оставаться один, я чувствую, как тебя поглощает ужасное одиночество! Но ты не один, – я здесь! Я здесь, чтоб помочь тебе, чтоб поддержать тебя, Модест…
– Так именно из-за тебя и появляется это чувство! Лучше умереть, но более не ощущать этого!
– Не умрёшь!
– С чего бы?
– Ты обещал Уайту, помнишь? Поклялся, что никогда не умрёшь… А как же мама? Энгель? Как же они все?..
Винин замер. Болезненная краснота бросилась ему в лицо, а в грудную клетушку упал тяжёлый камень совести. Он закрыл окно, вышел на кухню, где на столе его ждала большая коробка, вытащил из неё сверкающую холодным металлом кастрюлю и устало поставил её перед собой. Скотос, утирая кровь с щёк, вопросительно посмотрел на новую посудину.
– Зачем тебе настолько большая кастрюля?
– Чтоб ты спросил, – огрызнулся Винин.
– Тише-тише, не злись! Злоба тебе не к лицу…
– Тоже мне нашёлся профессионал по лицам!
Писатель подошёл к плите, как-то странно посмотрел на неё и аккуратно провёл кончиками холодных пальцев по нарисованному белому кругу, после взглянул на подставку с ножами. Кривая улыбка зазмеилась по его лицу.
Скотос занервничал:
– Ты что-то задумал…
– Может быть. А что, любопытно?
– Мне не нравится, что ты явно что-то замышляешь!
– Может и замышляю.
Винин бросил злую усмешку ему в лицо, надел плащ со шляпой и, звеня ключами, вышел из квартиры в тёмный коридор со сгоревшей лампой. Полоса жёлтого света просачивалась через приоткрытую дверь в конце коридора, и он, пугаясь темноты, поспешил к ней. Глупо, как глупо! Во тьме ведь никого нет и бояться нечего, но он не может преодолеть страх уже десяток лет и постоянно в напряжении ожидает, что однажды во тьме сверкнут чьи-то глаза и явится страшная фигура, убьёт его, сотрёт в порошок!
Выбежав из коридора на этаж, окутанный вонью сырости и окружённый серо-жёлтыми треснутыми стенами, Винин мимолётно глянул на мерцающую лампу, на перекошенную дверь и бросился к лестнице, торопясь избавить себя от тревоги. Остановившись на втором этаже, где мяукал чёрный большой кот, сидя на оплёванной ступени, он опасливо осмотрелся, когда его напугал внезапно выбежавший из темноты коридора с диким хохотом Скотос.
– Как ты смешно пугаешься, как побелел! Ей богу, на овцу похож! – гоготал он и, желая подёргать кота за хвост, сел на корточки. Кота потрогать он так и не смог, ибо не существовал в реальности. – Так что ты замышляешь, Модест?
– Оставь бедную кошку в покое! – ударил брата по затылку тяжёлой ладонью Лука. Скотос зашипел.
Винин, пока вновь появившиеся братья не начали спор, спотыкаясь, оставил лестницы позади и выбежал на улицу, где было безлюдно и лишь яркие жёлтые фонари освещали блестящие от прошедшего дождя тротуар и чёрную листву. По старым бледно-жёлтым стенам сочились слёзы, на которые он старался не смотреть, пока шёл к парку, постоянно озираясь по сторонам в надежде, что больше не увидит братьев. Если бы поблизости гуляли соседи, то они убедились бы в его сумасшествии и с отвращением обошли стороной. Несмотря на то, что Винин почти не общался с соседями, его считали чудаковатым и подозревали в алкоголизме или наркомании из-за внешности, ибо его тёмные синяки под узкими грустными глазами им не нравились. С ним не здоровались, когда здоровался он, его избегали, – он был неким уродом для окружения, которое не знало ни его имени, ни его профессии и уж тем более его характера. Если бы они знали писателя, такого отношения к нему бы не было, но, увы, людям больше нравится смотреть на красоту лица, а не на красоту души.
Винин перешёл дорогу и остановился на полпути, когда увидел шедшего за ним хвостом Скотоса.
– Модест, куда ты так торопишься? От самого себя не убежишь! – крикнул он и, нагнав писателя одним невозможно широким шагом, впился ему в плечи. – Да кого ты боишься-то? Меня? Меня боишься!? Вот смешной какой! Самого себя боится!
– Я не ты…
– Зато я – это ты! Забавно выходит, да?
– Осторожно!
Оглушительно проревели тормоза, ослепительно моргнул свет фар, и Винин с ужасом посмотрел в сторону, – на него мчался огромный чёрный автомобиль. Лука схватил писателя за лацканы плаща и вместе с ним бросился в сторону. Машина затормозила, остановившись возле опешившего Винина на земле. Из салона вышел русый извозчик, с удивлённой улыбкой посмотрел на него и хлопнул в ладони:
– О-о-о! Что же вы так, сударь? Осторожнее надо быть! Что же вы так неаккуратно? Будь кто-то на моём месте, от вас бы уже давно мокрого места не осталось! – он взял писателя под локоть, поднял его на ноги и с хихиканьем отряхнул его плащ. – Не останавливайтесь на полпути, сударь, если не хотите умереть!
Извозчик на прощание похлопал его по плечу, сел обратно в машину и уехал. Винин ещё долго не мог прийти в себя, потерянно оглядывался по сторонам и с пустой головой шёл, куда глаза глядят, пока в словесной драке под фонарями вокруг него кружили Лука и Скотос, готовые изодрать друг друга в клочья. Они страшно бранились, кричали, брызжа слюной, беспощадно колотили друг друга по лицам, груди, животу и постоянно дёргали писателя, чем окончательно его утомили. Винин пришёл к мосту, сел на скамью под горбатым толстым деревом и в отчаянии закрыл лицо руками.
– Так что ты затеял, Модест? – неугомонно душил его расспросами Скотос.
– Ничего он не замышляет!
– Замышляет, замышляет какой-то план! Я ещё раз спрашиваю, Модест: зачем ты купил кастрюлю? Тебе не хватает посуды или хочешь побросаться деньгами? Ты всего лишь никчёмный писатель, будь экономнее и скромнее!
– Он просто купил кастрюлю! Зачем ты к нему лезешь?!
– Просто даже инсульт не случается!
Винин зажмурился, прикусил холодную кожу ладоней и захотел завыть, лишь бы не слышать эти голоса, но вместо воя послышалось лихорадочное дыхание. Он сходил с ума.
Сонливость давила на пульсирующие виски, глаза щипало, словно в них засыпали соль, – горькие слёзы отчаяния жгли щёки. Он мучился от извечно кричащих братьев, от усталости, от дикой боли, сверлящей дыру в его груди, от пляшущих мыслей. Как ему избавиться от братьев и душевной пустоты? Как отдохнуть и найти силы, чтобы ожить? Где отыскать утерянную надежду и веру в спасение? Винин не знал с чего начать, что ему делать и терзался от этого незнания, терялся в тумане заблуждений. Он ослеп. Он оглох.
Скотос налёг на него, цепляясь когтями за ткань его рубашки, и хохотал. Он был удивительно тяжёл по весу, нежели раньше, и заглушал голос Луки.
– Думаешь о смерти, Модест? Ну, думай-думай! Если ты умрёшь, мир от этого не рухнет, люди не заметят пропажи такой жалкой гниды, как ты! Но ты идиот, раз считаешь, что смертью избавишь себя от страданий! Кто знает: вдруг этот сказочный загробный мир существует? А если существует, то с тобой туда отправимся следом и я, и Лука! Пойми: от меня ты не избавишься даже после смерти! Да с чего ты решил, что после смерти «мысли» тебя покинут? О, мы тебя не покинем, ибо мы – часть тебя! Мы не твоя болезнь, мы – твои мысли, да, Лука?
– Отвяжись от него! Прошу, дай ему хотя бы секунду покоя! – умолял брата Лука, поддавшись всепоглощающему отчаянию.
Скотос заржал:
– Подарить ему покой! А ты на коленях попроси, тогда я подумаю! Ха-ха-ха! Постой, зачем ты встаёшь?
Винин посмотрел сквозь пальцы и ужаснулся: Лука действительно пал ниц перед братом, разбив монокль, чьи хрустальные осколки жалко блестели на сыром асфальте.
Скотос всплеснул руками:
– Что за картина, что за картина! Младший всё-таки решил принять власть старшего?
– Скотос, пожалуйста, оставь Модеста. Можешь мучить меня, но его оставь в покое! – его голос дрожал от безысходности. Лука понимал, что стал слабее брата, и, как он говорил, его свет блекнет на фоне сгущающейся тьмы, но сдаваться он не намеревался.
– Ого, ты и вправду умоляешь меня! Но куда подевалось твоё баранье упрямство?
– Брат, я тебя прошу…
– Ещё и братом зовёшь! Совсем сдурел, ты погляди! Но, Лука, братишка, ты играть совсем не умеешь.
Лука вдруг поднял побледневшее лицо на самодовольного брата, вмиг побагровел от злобы, сжал кулаки и накинулся на него. В стороны полетели ошмётки очков, клочки светлых и тёмных волос, слышался дикий хохот и злобный рёв. Винин испуганно закрыл уши и начал бить себя кулаками по больным вискам в надежде, что боль заглушит мысли.
– Модест, а, Модест! – визжал Скотос в сладостном безумии. – Послушай, а ты представь, что умрёшь через пять минут! Умрёшь и больше не проснёшься! Ни мыслей, ни надежд, ни отчаяния, ни боли, ни страха, ни чувств ты больше не ощутишь…
– Если умрёт он, то ты тоже умрёшь!
– А я смерти не боюсь!
Незаметно прошли мучительные полчаса, и пробило четыре, однако небо оставалось чёрным. Винин неподвижно сидел на скамье под тусклым покрывалом фонаря, сгорбившись и закрыв своё горячее лицо руками. Из-за неустанно дерущихся мыслей он не услышал, как к нему подсел, точно ласточка, невысокий господин в синем плаще и цилиндре. Вместе с тем, как он пришёл, блёклый свет фонаря стал ярче и незримыми тёплыми ладонями, подобно солнцу, погладил писателя по продрогшей спине. Винин поёжился, легко потряс тяжёлой головой и, поняв, что братья исчезли, поднял туманный взгляд на незнакомца. Он посмотрел сначала на его большой синий цилиндр, затем на длинный каштановый хвост, распластавшийся на узком плече, на синий плащ со стоячим воротником, частично скрывавшим светлое лицо, и остановился на маленькой ладошке, барабанящей по колену.
Господин воткнул трубочку в упаковку детского вишнёвого сока и начал его пить. Оглядев тёмные небеса, он с улыбкой вздохнул и своим ласковым голосом обратился к Винину:
– А хороша погода! Вы так не думаете?
– Да, хороша…
– Знаете, воздух после дождя удивительная вещь! Всё вокруг сразу становится чистым, свежим и… Не знаю, как описать это чувство, но с тем, как уходят тучи, настроение повышается! – он достал из внутреннего кармана плаща карманные часики и в задумчивости посмотрел на время. – Только Солнце ещё не встало, хотя уже четыре утра. Кажется, ещё не проснулось.
Винин впервые поднял глаза к небу, в изумлении опустил руки и застыл в немом восторге, ласкаемый тёплым ветром. Действительно: тёмная синева затмевала бесконечные небеса, усыпанные золотыми веснушками – звёздами, и желтела полная луна. Перед ним расстилалась неописуемая красота, которую невозможно передать словами, – её стоит узреть воочию, насладиться блеском ночной природы и её свежестью.
Господин посмеялся и протянул ладонь вверх к небу:
– Какое сегодня небо красивое! Звёздочки танцуют и луна-красавица блестит!
– Почему сейчас так темно?.. – спросил Винин.
– Потому что Солнце ещё не проснулось: видимо, устало и захотело встать чуть позже обычного. Небесные тела ведь тоже живые: и Солнце, и Луна, и Ветер, и Звёзды, и Облака! Они устают, они радуются, они грустят, – в общем, испытываюсь всё то, что и мы!
– Прямо как люди?
– Прямо как люди! Надеюсь, вы не против, что я так внезапно и без спроса подсел к вам и начал говорить о погоде? Мне показалось, что мы с вами уже когда-то встречались, хотя почему показалось? До сих пор кажется, что мы говорили с вами, только не припомню, где и о чём…
Он снял цилиндр и задумчиво почесал затылок, – свет впервые осветил его бледное молодое лицо. Винин присмотрелся и узнал в нём С***.
(Рефлекто не сумел разобрать имя того, с кем беседовал Винин: то почерк был непонятный, то чернила смазались, то пятна крови покрывали листы бумаги и скрывали имя. Было известно только то, что имя этого человека начиналось на «С»).
Из записок Модеста Винина
Я был очень удивлён, что С*** так поздно гулял в одиночку, тем более в этом районе, ведь такому человеку опасно быть одному. Его могли убить, на него могли напасть, но ему, казалось, было всё равно на опасность.
– Мы ведь с вами говорили? – спросил он у меня.
– Да, говорили…
– Тогда я вспомню, кто вы! Вы… да, вы – писатель! Модест Винин, да?
– Да, вы угадали.
– Прошу, не обращайтесь ко мне на «вы», потому что это местоимение словно строит между нами невидимую стену. Я привык считать каждого человека своим другом, а с друзьями, как правило, на «ты», – он прервался, достал из своей небольшой сумки, висящей через плечо, упаковку вишнёвого сока и протянул его мне. – Будешь?
– Нет, я…
Я потерялся и… (страница обрывается)
Внезапное замечание по поводу себя: почему-то я скрупулёзно прописываю свои разговоры. Я понимаю, что кроме меня эти записи читать вряд ли кто-то будет, но я описываю всё так, словно пишу книгу. Хотя не отрицаю, что многие диалоги и темы для рассказов я беру из своих записей. Может, именно поэтому я этим занимаюсь?
Сок в итоге я взял, хотя и был сильно смущён. Он оказался очень вкусным, хотя вишню я не очень люблю. С***, пока я возился с трубочкой, бросился в рассуждения:
– Детские соки в этих смешных упаковках с трубочкой… Я люблю их. Знаешь, сок – это маленькая радость, а особенно после нехорошего дня. Настроение в целом нужно поднимать маленькими вещичками. К примеру: купить детский сок, сесть в парке и, смотря на голубей, наслаждаться жизнью, ведь все мы, по сути, дети! Кстати, сок вкусный?
– Да, вкусный… Но когда настанет рассвет?
– Думаю, к пяти часам небо порозовеет, а пока будем любоваться нашей прекрасной луной!
Он долго восхищался погодой, а я всё смотрел на небо и чувствовал себя странно; вид звёзд и луны на синем небе меня успокаивал… Я себя так спокойно и свободно давно не чувствовал, и это умиротворение меня настораживало. Тихо, мирно… Я хочу вернуться туда и вновь испытать эту сладкую свободу от мыслей!
С*** поведал мне о природном и небесном мирах: рассказывал о рождении звёзд, о характере луны и солнца, об атмосфере и внешности иных планет, о ветре и дожде, и говорил обо всём так, словно рассказывал о разных людях. Его объяснения были доступны и понятны, и я его слушал с большим наслаждением, постоянно задавал вопросы и жадно внимал его рассказам. Он постоянно улыбался и даже напомнил мне ребёнка, рассказывающего о том, что узнал, и эта радость зажгла во мне потухшую надежду на счастье. Я словно восстал из мёртвых, чувствовал себя по-настоящему живым и, честно, боялся вновь погаснуть, боялся возвращения Скотоса. Но время шло: ни он, ни Лука меня больше не навестили, а С*** рассказывал о солнечных и лунных затмениях.
Я рассматривал лицо С***. Уставший, бледный он был похож на мученика, но его беззаботный и весёлый голос вмиг отгонял от него этот образ. Ужасно мало спит, судя по мешкам под его глазами. Видно, как пытается скрыть жуткую усталость и от этого осознания мне стало страшно…
– Знаешь, Модя, – внезапно начал господин, – ты прекрасно пишешь. К сожалению, я из-за работы редко читаю, но твои рассказы проглатываю целиком и с удовольствием! Мне нравятся твои продуманные сюжеты, твои мысли и твоё описание, а про характеры персонажей я готов распинаться долго!
Винин сильно смутился внезапной похвале от такого важного человека, которым он восхищался и вдохновлялся. Он даже не подозревал, что С*** читал его книги и был готов обсудить их с ним, и осознание этого факта невероятно грело душу, ведь каждому автору всегда приятно, когда его труд обсуждают и хвалят; появляются силы и энергия на новые свершения. Трудно и печально, когда не с кем поделиться своей работой и остаётся гнить со своими мыслями, мировоззрением и рассуждениями в одиночестве.
– Вы… ты меня совсем захвалил, – криво улыбнулся Винин и раскраснелся.
– Захвалил? Да этих слов недостаточно, чтобы полностью выразить моё восхищение! Я с первой нашей беседы понял, что ты очень хороший и добрый человек! Я заметил, что многие писатели-классики, хоть и писали про добро, нравственность и мораль, в жизни имели чёрствые характеры и поступали совершенно противоположно тому, о чём писали. Но ты пишешь про добро и сам по себе являешься добрым человеком, как пример своих произведений, оттого они и восхищают!
Слова господина про «доброго человека» повергли Винина в шок. Он сам не мог назвать себя примером добра, считая себя самым ужасным и отвратительным, и тут внезапно ему говорят противоположное! Это ведь ни Энгель, ни мать, ни Лука, а сам С***! Может быть, он и вправду добрый?..
Писатель покачал головой:
– Вы… ты меня слишком высоко оцениваешь…
– Я оцениваю трезво! Все писатели, особенно классики, редко заканчивают свои произведения хорошим концом, а у тебя не только концовки, но и каждое предложение сочится добром и надеждой!
– Потому что надежда существует, – как-то неуверенно сказал Винин и посмотрел на господина, будто спрашивая у него разрешения продолжить рассказывать. Господин добродушно улыбнулся. – Книги – это мир, в который можно уйти от реальности. Жизнь и так кровожадна и несправедлива, так пусть в книгах будет место надежде, яркой звездой сияющей во тьме отчаяния. Нам и так не хватает счастья, любви и радости: люди постепенно теряют веру в доброту и их реальность окрашивается в серый. Я хочу показать людям, что жизнь может быть яркой, стоит только не склоняться перед тьмой и постараться выкарабкаться из ямы мрачных размышлений, как бы ни было тяжело.
Он прервался и ожидающе посмотрел на молчавшего господина. Минута, две – господин не проронил ни слова, попивая сок и потупив взгляд в землю, и Винин боялся, что мог сказать лишнего. Но когда господин, выбросив пустую коробочку, взглянул на него своими узкими рубиновыми глазами, переполненными ослепительным светом надежды, он успокоился.
– Знаешь, Модя, я не люблю философию и цитаты, – от них мне становится не по себе, – но то, что ты сейчас сказал, я готов переслушивать вечность, ибо ты абсолютно прав: надежда существует и все испытания преодолимы, ведь человеку под силу всё! Обычно об этом всегда твержу я, оттого и поражён, что слышу свои же слова от другого человека, то есть от тебя! Я так рад, что ты разделяешь эти мысли со мной!
– Мысли о том, что жизнь – это… Жизнь – это…
Он не смог договорить и вместо него мысль закончил господин:
– Жизнь – это счастье! То, что мы вообще видим и слышим природу, окружающих людей, небо, то, что мы дышим – это огромное счастье! Согласен?
– Согласен. Да, жизнь – счастье… – писатель с растерянностью посмотрел на него. – А люди?
– Люди – тоже счастье!
– Прямо все люди – счастье?..
– Да, все!
– А плохие?
– Плохие люди? Плохих людей нет! Если человек плохой, то, значит, его судьба была ужасна, оттого он избрал иной путь – путь зла. Зло порождает зло и это испокон веков известный факт, но что будет, если этот факт опровергнуть?
– Но как? От зла никогда не избавишься, ведь добро и зло невозможны друг без друга.
– К сожалению, и здесь ты прав, но так странно, что осознание этого факта не мешает жить моей мечте: я хочу помочь каждому человеку обрести счастье, чтобы больше никогда плохих людей не существовало!
– Думаешь, это возможно?
– Нет ничего невозможного, мой друг! Тем более мне поможет любовь. Хочу признаться, что безумно люблю всех людей, что жили, живут и будут жить на этом свете, и ничего с этим поделать не могу!
Винин сильно изумился:
– Любишь всех?
– Конечно! А зачем кого-то обделять? Каждый заслуживает счастья, заботы и любви, – вот моё кредо, – он внимательно присмотрелся к писателю. – Ты ведь такой же, да? Нет, ты не такой же – ты лучше! В тебе таится столько доброты, хороших дел, любви и беспокойства за остальных, что и представить трудно. Твоим близким очень повезло с тобой! Разве это не здорово?
Винин недоумённо смотрел на него, не понимая, почему господин, не зная его, спокойно называет его добрым человеком.
– Почему вы так уверенно об этом говорите?
– Потому что я чувствую и знаю это, Модя.
– Но мы ведь с вами говорили лишь раз.
– Мне этого хватило, чтобы убедиться в твоей доброте; по-настоящему доброго человека видно издалека. Любить весь мир и близких это, конечно, прекрасно, но, самое главное, надо любить и себя. Нельзя никого обделять любовью, кто бы что ни говорил. Добро всегда побеждает зло, как добрые мысли всегда должны давить плохие. Да, это трудно, ведь человек с самой древности приучен лишь к тем чувствам и эмоциям, что могут его защитить, а именно страх и злость, а к счастью и радости надо себя приучать, – он в размышлениях помолчал. – Да, Модя, ты заслуживаешь гораздо больше.
Винин некоторое время озадаченно смотрел на С***, но под конец его речи сидел, подняв блестящие глаза к порозовевшему небу, и ощущал жжение в горле. Горячие слёзы невольно омывали его бледные щёки.
В его душе произошёл внезапный поворот, всё смешалось: отголоски отчаяния утопали в надежде на свободу от обременяющих мыслей, появилась уверенность в том, что он способен сам противостоять Скотосу, и мечтания о том, как скоро к нему придёт счастье. Оптимистичный настрой и добрые слова С*** избавили его от кошмара, но надолго ли? Бедный писатель посчитал, что навсегда.
Господин, взглянув на вытиравшего слёзы Винина, перепугался и встревожено спросил:
– Модя, что случилось?
– Всё хорошо… Да, всё хорошо!.. – с восторгом прошептал тот.
Но С*** не был удовлетворён ответом и рассматривал его шею, где облаками багровели странные пятна, в попытках припомнить, где встречался с подобным явлением, но не смог отрыть в закоулках памяти воспоминаний и протянул ему платок.
– Да, всё хорошо… Господи, спасибо вам… спасибо…
– За что спасибо? Я ничего не сделал.
– Нет, сделали! Вы даже представить не можете, что сделали!..
– И тут ты тоже прав. У тебя ничего не болит?
– Нет, не болит… – он улыбнулся. – С***, если можете, расскажите мне о звёздах ещё что-нибудь.
– О звёздах? Дай-ка подумать…
Последующий час их прошёл за беседой о звёздных семьях, о Рае и Аде и о Чистилище. С*** не задавал Винину никаких вопросов, дабы не беспокоить его, и с удовольствием открывал ему двери в небесный мир. Винин слабо верил в его рассказы о Боге, Дьяволе и Хозяине Чистилища как о людях, с которыми господин будто был знаком лично, но не перебивал и с искренним интересом расспрашивал о мифических жителях загробного мира. По словам господина, в Аду вместе с Дьяволом трудятся Архидемон, Чёрная Смерть, Хозяйка Грешного Сада и Коллекционеры грехов, в Раю под командованием Бога неустанно работают Архангел, Белая Смерть, Хозяин Чистого Сада и Ловцы Снов, а в Чистилище – Прошлый Смерть, Библиотекарь, Доктор и Чистилы.
Когда С*** вспоминал забавные случаи, связанные с Прошлой Смертью, с которым они крепко дружат до сих пор, неподалёку показался мужчина тридцати лет. Он окликнул господина и, тяжело дыша, подошёл к ним.
– А! Парамон! – С*** с нежной радостью всплеснул руками и крепко обнял подошедшего. – Какими судьбами здесь?
– Я тебя искал! Мы с Аксиньей переживали!
– Мои вы хорошие! Вы же знаете, что я и сам жуткий параноик, незачем за меня переживать. Кстати, откуда ты узнал, что я здесь?
– Джеро сказал, что пару часов назад ты вышел неподалёку отсюда, вот я и решил…
Винин разглядывал Парамона, всё гадая, кем он приходился С***. Мужчина был остроухим, с пепельными вьющимися волосами до широких плеч, густыми бакенбардами и покрасневшим большим прямым носом. Он был выше господина на голову и одет в песочный плащ, накинутый на белую рубашку с поднятым воротом и жёлтым галстуком, брюки цвета охры, коричневые сапоги и светло-кремовую шляпу с чёрной лентой.
Парамон заметил Винина и смущённо посмотрел сначала на С***, затем на писателя, как бы спрашивая: «Кто это?» Господин представил их друг другу: Парамон оказался нянькой для детей С*** и его близким другом. Узнав, что Винин писатель «Сердца», Парамон засиял, обшарил карманы, вытащил из внутреннего кармана плаща записную книжку с ручкой и со смущением протянул их Винину.
– Можно вы распишитесь вот… вот здесь? Я коллекционирую автографы и хотел бы, чтобы ваша роспись тоже украсила страницу.
Винин удивлённо вскинул бровями, но приятно улыбнулся:
– Неожиданно…
– А Парамон у нас вот такой неожиданный! – с умилением усмехнулся С***, вгоняя мужчину в ещё большую краску.
Винин расписался, отдал книжку обратно и, перекинувшись с ними ещё несколькими фразами, взглянул на светлое небо.
– Уже утро! Господи, как я вас задержал…
– Не задержал, а подарил хорошую бодрящую беседу! – поправил его господин.
– Вы ведь поспите?
– Не думаю, что успею, но постараюсь. Знаешь, Модя, – он с прищуром поднял глаза на его лицо, – нам с тобой и вправду стоит спать и отдыхать больше. А теперь, мой друг, время попрощаться!
Винин хотел пожать С*** руку, но тот первее утянул его в крепкие объятия. С Парамоном они почтительно раскланялись.
…и мы разошлись по разным сторонам. Мне очень хотелось спать, и надо было идти домой, но это возвышение, что я почувствовал при беседе с С***… Я не хотел его упустить! Спать категорически было нельзя, ибо с новым днём приходят новые мысли и новые ощущения, а этого мне допустить было нельзя. Возвышение исчезнет, и я не знаю, поймаю ли я его ещё раз. Нет, скорее это возвышение, смешанное с вдохновением, что сильно толкало меня на раздумья над новой историей. Мне и вправду не хватало этого толчка: я закупорился в отчаянии и тумане безысходности, оттого и работа не шла, давила леность. Я ещё долго гулял по парку, размышляя над задумкой и концепцией новой истории, в которую хочу вложить сердце и душу, полные надежды. Да, я хочу вселить этой историей надежду на то, что все трудности – временны, их нужно пережить и после их ударов встать с колен. Я действительно благодарен С*** за то, что приоткрыл мне дверь, за которой скрывался проблеск веры в чудо. Теперь отворить эту дверь настежь – моя работа. (страница обрывается)
…все эти размышления об истории крутились у меня в голове всю прогулку. Помню, что стояла достаточно тёплая погода и дул приятно-холодный ветер. Людей почти не было, а на дороге замаячил транспорт. Вскоре я с удивлением встретил идущего мне навстречу шарманщика в чёрном плаще, шляпе с широкими полями и монокле, скрывавшими половину его лица. С огромным узорчатым коробом он широкими и мерными шагами шёл, медленно крутил потёртую багровую ручку и пел:
Утра и ночи перемешались,
Мой сломленный разум боль хранит.
Мысли в отчаянии колебались:
Им злобный план кулаком грозит!
Не поможет больше икона,
Ни слова о слабой надежде!
Скройся под тенью капюшона
И проси, чтоб всё стало, как прежде!
Руки трясутся, дыхание сбито,
Когда я со страхом смотрел на часы.
На шее пятна кровавые видно,
И голос гнусавый мне шепчет: «Узри!»
Не понимаю, почему его утробный голос так ножом вонзился в мою память. Я остановился, чтобы послушать его, впал в некий транс и не заметил, как он исчез из поля моего зрения, однако его песня ещё долго звучала у меня в ушах. Что-то странное и болезненное для меня таилось в этих строчках, чего я не понимаю (или не хочу понимать).
Опомнившись, я реши пойти домой и чуть ли не бегом устремился по мосту на другую сторону парка, как вдруг встретился с Прайдом. Он шёл с сумкой наперевес, стуча наконечником чёрного зонта, и остановился, когда заметил меня. Он был одет не так, как обычно: вся его одежда была чёрной, намеренно незаметной, на голове – чёрная восьмиклинка (он никогда не надевал головных уборов в повседневной жизни), длинные белые волосы распущены. Никогда бы не думал, что встречу его в такой неестественной для него одежде неподалёку от своего дома.
Писатель опешил:
– Сет?
– Модест? – Прайд недоумённо нахмурил брови. – Что ты здесь делаешь в такую рань?
– А ты что здесь делаешь?
Тут же лицо актёра переменилось и выразило плохо наигранное раздражение:
– О нет, ангелок, я первым отвечать не буду!
– Я живу неподалёку.
– Где?
Винин указал на свой дом и тут же понял, что зря это сделал, ведь Прайд был не из тех, кому он хотел бы доверять личную информацию. Он быстро опустил руку и встретился с побледневшим лицом, на котором отпечатался неописуемый ужас.
– Что случилось?
– Ты там живёшь?..
– Да, там. А что?
– Ничего…
Прайд пугливо осмотрелся, когда мимо них трусцой пробежал спортсмен, и нахмурился. Винин впервые видел его без высокомерной улыбки и насмешливого взгляда; ему казалось, что перед ним стоит вовсе не Сет Прайд, а кто-то другой.
Актёр тяжело вздохнул и неожиданно предложил:
– Раз уж пересеклись, не хочешь прогуляться?
Винин призадумался: он, конечно, хотел поскорее вернуться домой и начать работать, но в его душе заскребло любопытство. Ему представилась прекрасная возможность узнать истинную личность знакомого, что всё время находится в своей творческой профессии и даже за пределами сцены играет несколько ролей. Может, высокомерный эгоист тоже лишь образ, скрывавший под собой нечто иное? Он поддался соблазну любопытства и согласился прогуляться.
Они в тишине прошли мост, обогнули большой круг и вернулись обратно, рассматривая шелестевшую листву, рябь воды и мелькавших спортсменов и хозяев собак. Как-то неловко начался их разговор: Прайд говорил тихо, что даже стук наконечника зонта порой заглушал его, и блаженно озирался по сторонам. В его голосе и поведении не осталось ни следа былого тщеславия и эпатажа, – Винин словно знакомился с ним заново.
Весьма быстро их беседа переросла в разговор по душам. Прайд, сам того не заметив, немного рассказал про своё детство, чему Винин был удивлён и ему стало ужасно жаль приятеля.
«Родился я в мелком преступном городке Олгнии у известных в преступной сфере работорговцев Мюрдов. С детства каждую ночь засыпал под пронзительный плач и вопли, доносящиеся из тёмного подвала нашего дома. В пять лет уже помогал разносить закладки и приводил детей, оставленных взрослыми без присмотра, чтобы родители продали их в рабство за большие деньги. Если я пытался ослушаться, меня били розгами (из-за чего всё моё лицо в уродливых шрамах), морили голодом или, чаще всего, запирали в сарае с полусгнившими трупами и пауками. Я жутко боюсь пауков, но приходилось терпеть, потому что за крики меня грозились убить, и я отвлекал себя книгами, запыленными в сарае. С помощью книг я познал новый и неизвестный для меня прекрасный мир без насилия и крови; я узнал про театр и кино, и у меня появилась первая заветная мечта: сбежать из плена и стать знаменитым актёром.