Оглядев холодно-белые стены, тёмные шкафы, стол, настенные часы и вспомнив события прошедшей ночи, Винин печально улыбнулся. Он прекрасно знал, что не силён ни физически, ни морально, не достиг никаких высот и уж тем более не был тем, кем можно гордиться, ведь он – позор. Его окружали хорошие товарищи, любящие родители и преданные поклонники творчества, – он был счастлив всем этим, но знал, что не заслужил этого. «Тебе просто повезло», – час от часу гнусавил Скотос, обесценил весь его труд, приложенные силы и убедил в этом Винина. Писатель забыл про все свои заслуги, не мог себя похвалить за проделанную тяжёлую работу, а мог лишь критиковать, унижать и корить. Ему просто повезло.
– Я рад, что вы с мамой помирились.
– О, не просто помирились: к нам вернулась та милая наивная любовь! Я словно отбросил несколько десятков лет, а Кира остаётся всё такой же… прекрасной. Нет, сынок, я никогда не встречал женщину ласковее и красивее твоей матери. Я был идиотом, когда решил променять её на кутёж и вертихвоство! Жаль, что утраченное время не вернуть…
– Да забудьте вы про то время и просто наслаждайтесь настоящим! Прошедшее не вернуть, но его можно воссоздать. Главное, что вы совсем время не потеряли.
– Хех, умно сказано! Вот что значит начитанный человек! Весь в меня пошёл, – самодовольно заулыбался отец. – Я, кстати, всё думаю: может, ей вновь сделать предложение?
Винин приятно изумился:
– Вы хотите снова сыграть свадьбу?
– Да! Вернее, хочу таким образом начать всё с чистого листа! Вот, всё гуляю, колечко присматриваю…
– А когда планируете сделать предложение?
– Не знаю. Может, через пару месяцев посмотрим, а то иногда проскальзывает страх, что Кира не согласится; считает, что она стара уже для такого, а она резвее всех молодых! Глупый твой папа.
– Не глуп, а молод и полон сил!
Они смеялись. Их разговор плавно перетёк из беседы об умилительной любви в обсуждение любимого (и единственного полностью прочитанного) романа Тихона – «Кошмар» Узэг Нома, основанный на легенде о Чучелах-мяучелах и их новом хозяине – Кошмарине, о котором почти ничего толком не известно.
Поговорил с отцом и вновь остался один.
Так непривычно сидеть одному в тишине. Скотос и Лука не спорят, не кричат друг на друга… Сатана действительно избавила меня от них, но я не знаю, что и думать. Я действительно встретился с Сатаной? Она пришла сама, я никого не звал; пришла и предложила мне помощь, а сейчас… Обман. Меня обманули, а я поддался! Без задней мысли пожал ей руку, считая, что вот, вот моё спасение! Куда делась моя настороженность? Почему сразу поверил Сатане? Отчего не удивляюсь нашей встрече, будто каждый день встречаю мистических тварей? Я задаюсь этими вопросами уже который час, но мысли сбивчивы. Машины не шумят за окном, людей почти не видно, Скотос и Лука не болтают… Тишина давит, будто меня похоронили заживо, от тишины голова болит… Думаю лечь спать, но понимаю, что если усну, то по пробуждению могу забыть о договоре, да и смогу ли я уснуть с такими тяжёлыми размышлениями? Не усну, придётся мучиться… да и мучаюсь ли я? Что тут думать? Выбор очевиден… или нет.
Да, Энгель страдает от любви к Гере, он ревнует, боится… Не стану утверждать, что понимаю его чувства, потому что никогда не любил так, как любит он, да и способен ли я любить? Иногда мне бывает интересно: а что чувствуют влюблённые? Каково это знать, что тебя любят? Каково это любить? А любить взаимно? Нет, я не сомневаюсь, что Гера любит Энгеля, что у них всё должно быть хорошо, но, судя по его словам, между ними появился Стюарт… Мне интересно узнать, кто этот Стюарт, как он выглядит и кем является. Правда ли Гера влюбилась в него? Родион говорил, что Стюарт ужасен характером, но так ли это на самом деле?
Я знаю: Гера и Энгель будут вместе, но слова Сатаны меня пугают. Если выберу свободу, то не будет ли это эгоистично? Вдруг на кону стоит счастье Энгеля, а я так просто им пожертвую ради… ради чего? Свобода? Свобода от чего? От Скотоса? А есть ли он вообще? Что будет, если Скотос и Лука исчезнут? Как я буду жить? Я не смогу представить. Я боюсь что-либо менять.
Нет, я не эгоист, не рискну жертвовать счастьем Энгеля всего лишь ради свободы… Всё уже очевидно.
Двери шкафа открылись, за ними – дверь в потаённую комнату, из которой друг за другом явилось три призрака в белых одеяниях и шляпах с вуалями, скрывавших мёртвые глаза. Сидевший за кухонным столом Винин поднял сонные глаза и сразу узнал в призраках тех диковинных людей, что ходили парами с людьми в чёрном.
Первый призрак – «фарфоровая» девушка в длинном платье, спутница крупного русого мужчины с козлиной бородкой подошла к нему. Писатель с леденящим кровь ужасом рассматривал бледное прекрасное личико.
– Не спеши с выбором, солнце, – промолвила она.
Второй призрак – мужчина с петлёй на шляпе, помогавший босой хромающей женщине выйти из подъезда утробно вскричал, нервно сжимая кулаки; на тонкой шее взбухла чёрная вена:
– Да, даже не вздумай так просто отдавать единственный шанс на спасение!
– Не спеши, иначе грозишься остаться страдальцем навеки. Не повторяй эту судьбу, – пробасила третий призрак – крепкая женщина в костюме и шрамом на лице.
– Кто вы?.. Зачем вы?.. – путался в словах обомлевший Винин, отодвинувшись от белых видений.
Призраки окружили его и в унисон заголосили:
– Мы пришли, чтобы вмешаться в ход судьбы! Послушай: мы знаем, как тебе обрести свободу. Сатана обладает силой, которая может тебя спасти и уберечь от катастрофы, а потому выбор очевиден! Знай: шанса на спасение больше не будет!
Писатель осторожно поднялся и спросил:
– Кто вы?
– Мы такие же, как и ты, – пролепетала первая.
– Только мы – дураки! – с отчаянием вскричал второй. – Такие же ослеплённые «родными узами», как и ты!
– Мы при жизни жестоко оступились и не хотим, чтобы ты пошёл по нашим стопам, – хладнокровно молвила третья.
– Да, потому с выбором не спеши! Энгель уже давно получил своё, но он, дурак, сам же теряет путь к счастью, а ты ради него собираешься пожертвовать единственным, единственным шансом обрести счастье!..
– Солнце, спаси себя, не выбирай счастье Энгеля…
– Он безжалостен, он – эгоист, – гремела женщина.
Винин закрыл глаза и уши; он не хотел ни слушать, ни видеть их, не хотел вдумываться в жестокие слова. Голоса смешались, в темноте маячили мёртвые лица, отчаянно кричавшие: «Не выбирай!», «Одумайся!», «Энгель того не стоит!»
Внезапно среди лиц показалось живое пятно – мама! Она взволнованно смотрела на сына, сложив мягкие ладони перед собой; брови её печально морщили лоб.
– Мама, почему вы так обеспокоены? – спрашивал Винин, но она словно не слышала его.
– Сынок, мне кажется, Энгель слишком сильно цепляется за тебя. Я это заметила с самого вашего знакомства и мне эта мысль не даёт покоя. Честно скажу: мне не очень нравится ваша дружба.
– Нет, всё не так…
– Он слишком сильно цепляется за тебя! Он слишком сильно цепляется за тебя! – повторяла она. Призраки кричали вместе с ней.
Винин не выдержал и схватился за голову:
– Хватит, молю, хватит! Прекратите это повторять! Всё совсем наоборот, всё совершенно не так! Это я за него цепляюсь, как за надежду и луч света, это я заставляю его страдать, а не он! Энгель мой первый и единственный лучший друг, что не предал меня, не бросил!
Образ матери исчез, но с ним остались призраки, продолжавшие давить его воплями.
– Пожалуйста, подумай хорошенько: взвесь за и против! Не пожалей о своём выборе!
– Энгель не достоин твоего выбора, потому что он и так будет счастлив, а ты — нет!
– Не трать единственный шанс на спасение. Времени уже совсем нет: ты болен, заражён и зараза твоя с каждым часом поражает твой разум.
– Пожалуйста, подумай о себе и своём счастье!
– Ты когда-то спас и отговорил Энгеля от самоубийства, терпел и поддерживал его в отчаянный период, но он тебя не спасёт, как ты его!
– Энгель – безжалостен, Энгель – эгоист.
Терпение лопнуло, нервы накалились, – Винин вскипел и словно вилами пронзил призраков испепеляющим взором:
– О чём вы только говорите?! Энгель – эгоист? Да вы сперва сами на себя посмотрите, а потом судите других! Вы его не знаете, а потому не имеете права даже произносить его имя! Предлагаете мне пожертвовать дружбой ради какой-то свободы?! Никогда!
Второй развёл руками:
– Из-за какой-то свободы! Действительно, какая ерунда! Ты умираешь морально, ты истощён, тебе ведь ни к чему «какая-то свобода»! Сколько ты молил о спокойствии, сколько страдал от мыслей и теперь зовёшь спасение «какой-то свободой»! А ты подумал, как мать будет страдать, если ты умрёшь из-за своего сумасшествия? Понимаешь, что некому тебя будет больше спасать?! Некому тебя спасти, — ты уже пропащий!
– Он прав: лучше шанса не найти. Не смотри на счастье Энгеля, посмотри на своё и выбери спасение.
– Солнце, выбора у тебя больше не будет!
– Нет, я не могу так подставить лучшего друга! Это – подлость, а подлости нет оправданий! Он сделал для меня многое и страдает сильнее, поэтому я хочу его отблагодарить. Уходите! Не пытайтесь меня переубедить, я уже всё решил!
– Дур-р-рак ты, дур-р-рак!Нашёл, кого жалеть!
– Солнце, молю, послушай! – первая кинулась к писателю. – Не упорствуй, подумай: надо ли тебе жертвовать свободой ради негодяя?
– Кого вы негодяем называете? Энгеля?!
– Он о себе только и думает.
– Хватит! Слушать вас нет сил больше!
– Это он тебя должен благодарить, а не ты!
– Замолчите!
Призраки продолжали настаивать на своём, уверяли, что сделка – единственный шанс спастись, что ему больше никто никогда не поможет и он умрёт от «яда». Винин поначалу с ними спорил, однако вскоре понял, что это – гиблое дело, замолк и задумался над братьями. Он уже не представлял жизни без мыслей и их ссор, а особенно не представлял, каково ему будет без «зверя». Скотос был для него болезненным прыщом, который хотелось выдавить, а, выдавливая, не получалось полностью выпотрошить из него весь гной, – пришлось привыкнуть к этому прыщу, чтобы дождаться его расцвета и тогда удалить с корнем. Время шло и, привыкнув, Винин не мог представить себе жизни без Скотоса. Казалось, что избавившись от него, ему станет хуже, он сгниёт и очерствеет.
Часы пробили двенадцать. Призраки не унимались, трясли Винина из стороны в сторону и бились в попытках переубедить его. Писатель был похож на мученика, подвергшегося изнурительным пыткам, и чуть не сошёл с ума от головной боли, пока его не спас звонок от Уайта. Словно песня радостно зазвенел мальчишеский голос с трубки, распугнув белых призраков:
– Здарова, папка!
– Уайти? Откуда у тебя мой номер?
– Да у… Ромки подсмотрел, во! А то мы редко видимся, так хотя бы буду с тобой по телефону базарить! Ну чё, Модь, ты, небось, только глаза продрал? Как спалось?
– Я давно проснулся.
– Ну ты и жаворонок! А я чё тебе звоню: рассказать хочу про предсказания!
– Про кошмар, который тебе должен был присниться?
– Ага! Представляешь, он, гад, мне так и не приснился! Я потом перегадал, так мне кости сказали, что сон мне приснится девятого июля! Я поспал, – и что? – ничего не приснилось! Никакого зеркала, никакой могилы и никакой четвёрки! – он разочарованно фыркнул.
Воспоминания о сне с двойником-Четвёртым током ударили писателя; он пальцем надавил на висок, дабы унять головную боль.
– Видимо, не все предсказания… сбываются, – пробубнил Винин. – Тебя это сильно расстроило?
– Та не особо. Это единственное предсказание, которое не сбылось, а остальные все сбылись! Нагадал бабушке, что один вечер принесёт ей большую прибыль и, представляешь, к нам недавно в забегаловку сам Создатель приходил! Ажиотаж был несусветный: куча народу столпилось, дабы на него поглазеть, поговорить с ним! Прикинь, Создатель ещё и похвалил нас, а меня по голове потрепал, так ещё и втихаря денег на пианино подкинул! Сразу видно, что он хороший и крутой дядька!
– О, поздравляю! А ты на пианино копишь?
– Ага, хочу научиться играть, как Сэмюель Лонеро! Ты видел, какие у него шустрые пальцы?
– Я даже не знаю, о ком ты говоришь.
– Ты не знаешь композитора Сэмюеля Лонеро?
– Нет.
– Это очень крутой парень, который умеет круто играть на всех инструментах! Он стал известным потому, что ему даже двадцати нет, а уже приписывается в ряды композиторов-классиков! Меня мама на его концерт водила.
– И как тебе? Понравилось?
– Не то слово! Он в соло играл на разных инструментах, а под конец дирижировал небольшим оркестром. Кстати, Стюарт лично знаком с ним и в тот раз играл на скрипке!
– Так твой брат музыкант?
– Да, прямо как Ромка! А-а ещё я погадал с утра пораньше.
– И на что гадал?
– Ща расскажу! Короче…
Винин улыбался, и даже слёзы выступили на его глазах, когда мальчишка увлечённо рассказал о своих успехах в гадании. По окончанию разговора он выпил две кружки почти чёрного кофе, съел кусок хлеба, заправил постель и сел работать над новым романом. Хоть снаружи он и выглядел умиротворённым, тревога ни на миг не покидала его и запускала свою незримую ладонь в его клубок нервов, проводя по ним игривыми пальцами, как по волосам.
Призраки более не рискнули объявляться.
В холодной квартире с белыми траурными стенами в полном одиночестве Винин работал, словно работой мог заглушить молчание мыслей и беспокойство, сворачивающее его внутренности в крепкий узел. Ни таблетки, ни успокоительные, ни массаж не избавляли его от щекочущей боли.
Эта медленная невыносимая пытка продлилась вплоть до полвосьмого вечера, пока к Винину не явился совершенно неожиданный гость…
VIII
Прятки следователя Рефлекто
Даменсток, 10 июля, 1044 год
Время 19:44
Моросило. Мелкие тёплые капельки заставляли всё кругом блестеть и переливаться тёмно-красным. Казалось, всюду сохла кровь. Багровело слишком тёмное для июля небо, словно тотчас вернулась зима. По чёрным небесам маленькими лодочками плыли серые перистые облака, скрывая жёлтую луну и крохотные пылинки – звёзды. В закрытых окнах не горел свет, квартиры пустовали, – все разъехались по дачам или отправились за границу отдыхать и набираться сил.
Следователь Рефлекто шёл по безлюдным, плохо освещённым переулкам после тяжёлого рабочего дня, прошедшего за горами важных бумаг. Уставший, он совсем не спешил, ибо не видел в этом смысла: дома его никто не ждёт, в чахлой квартире – могильный покой, который и притягивает и пугает, ужин пройдёт в одиночестве, а перед сном некому будет пожелать спокойной ночи. Он спал тревожно и чутко, просыпался от каждого шороха и засыпал с трудом, – работа сказалась на здоровье, а потому услышать «спокойной ночи» от кого-то стало его маленькой мечтой. Что-то припомнив, он с умилительным довольством хмыкнул, завернул за угол и тут же остановился, застав стоящую под мигающим фонарём ярко-алую фигуру с шарфом тёмной шерсти на шее.
Неизвестный развёл руками и захохотал:
– Следователь Рефлекто! Как я рад вас встретить-с!
Рефлекто насторожился и отшатнулся.
– Вы кто?
– А вам не всё равно? Я хотел бы с вами поговорить. Что ж вы отходите-с? Подойдите ближе; я не кусаюсь…
– Я вас отсюда хорошо слышу.
– Слышать-то одно, а говорить… Но вас не переспорить. Оставайтесь на месте, – неизвестный шагнул назад. «Шарф» на его плечах открыл сверкнувшие глаза, – крупный чёрный кот смотрел на следователя и болтал пушистым хвостом. – Итак, любезный, помните ли вы недавнее дело, в котором был замешан Сет Прайд? Эмигрант, замечательный актёр, мастер своего дела… Он был высок, красив и атлетичен, горделив и насмешлив, но на деле добр, тревожен и раним… Помните-с?
Рефлекто понял, о чём говорил незнакомец. Десяток дней назад в полицию был послан звонок от Прайда, сообщившего, что «** июня в девять вечера состоится собрание террористической банды, промышляющей отравлением «красным газом». Просьба прислушаться к его словам и в назначенный час отправить сотрудников полиции в квартиру по адресу ***». Полиция не собиралась воспринимать его просьбу всерьёз, однако начальство заставило отправить вооружённый отряд на задержание.
В двадцать первой квартире на пятом этаже ровно в десять вечера сотрудники полиции услышали выстрел, – вскоре было задержано более десяти участников террористической группировки «Агония», а в ванной обнаружен труп хозяина квартиры – Сета Прайда. Он лежал на полу: лицо его застыло в умиротворённости, словно он спал, и только кровь, сочащаяся из левого виска, было единственным «живым» во всей ужасающей картине. На полке нашли предсмертную записку – раскаяние, за совершённые грехи и чистосердечное признание:
«Я, Сет Прайд (Даинн Мюрд), признаюсь, что долгое время был участником террористической группировки «Агония» и убивал людей не по своей воле. Я беглец из олгонского города, единственный ребёнок работорговцем Мюрдов и с детства был причастен к преступности. Бежав в Даменсток, надеялся обрести спокойствие и воплотить мечты в жизнь, однако меня отыскали террористы и стали шантажировать, что разрушат мою жизнь, если я не буду им помогать. Как идиот я согласился на эту сделку и раскаиваюсь в этом. Убиваю сам себя, ибо не хочу жить и видеть, как рушится моя жизнь. Я не хочу больше пыток.
Никакие слова не вернут десятки жизней, отнятых мною, потому надеюсь, что тех, кто пытал меня, ожидают пытки и мучения хуже, чем в Преисподни. Ощутите то, что всё это время ощущал я, будьте заперты в тюрьме на всю жизнь и поплатитесь за каждый вздох своей поганой пасти! Задохнитесь собственной отравой, гнусные ублюдки! Я жду вас в Аду и из-под земли буду наблюдать, как вы сгниёте заживо!»
На следующий день дело запахло жареным. Судмедэкспертиза дала удивительные показания: при вскрытии трупа Прайда не было обнаружено ни его головного мозга, ни сердца. Вместо них зияла пустота, словно там и в помине не было никаких органов. Расследование пропажи органов и дела террористов повесили на следователя Рефлекто. К сожалению так и не удалось выяснить, куда исчезли мозг и сердце актёра, а всех участников «Агонии» приговорили к двадцати годам заключения, последующей порки и смертной казни.
Репутация Прайда пошла по наклонной: заголовки газет пестрили скандальными и кричащими названиями, водопадом из грязных ртов полились сплетни и осуждение, – отныне все фильмы с его участием пришлось закрыть и вычеркнуть его из истории киноиндустрии.
Хамлов и остальные его приятели учинили скандал: никто не верил в причастность Прайда к терроризму. Григорий вскоре выпустил нашумевшую статью, где очищал имя приятеля, обвинял государство и суд в клевете, злой лжи и убийстве доброго имени Прайда. Под поток угроз попал и Рефлекто, ибо он, как следователь, вёл это дело и именно благодаря ему террористы не вышли на свободу.
В воспоминаниях Рефлекто проскользнули часы с суда и расследования. Он отошёл от незнакомца и строго отрезал:
– Помню. К чему вы это говорите?
– Мне интересно, не мучает ли вас совесть, когда вы знаете, что по вашей вине умер человек, при жизни подающий надежды и мечтающий о светлом будущем-с?
– Причём тут я? Я не виноват, что Прайд оказался террористом и травил ни в чём неповинных людей красным газом.
Незнакомец засмеялся, – вместе с его смехом свет фонаря прекратил мерцать и осветил лик Аркадия Либидина. Кот спрыгнул с его плеч и растворился в темноте переулка.
– Мне вас жаль, любезнейший, – сказал он, сложил руки за спиной и отвернулся. – Выходите!
По его указу из-за углов вышло несколько вооружённых человек в чёрных костюмах и масках: у одних в тонких руках сияла стальная бита, у других – топор, а у одного клокотал револьвер. Неожиданно вслед за ними выбежал Тьюддин и испуганно крикнул:
– Гриша, хватит! Бросайте оружия, прекращайте эти шутки!
– А кто шутит? – яростно прошипел Хамлов. Рефлекто узнал его хриплый голос, – кровь застыла в жилах.
– Ещё хуже! Прекращай, не бери на себя грех, не убивай!..
Бесшумно попятившись назад, Рефлекто завернул обратно за угол и рванул с места. На мгновение сбившиеся с толку бунтари что-то закричали и побежали вслед за ним, – загремели выстрелы, смешались ругань и крики. Из-под горящей подошвы лавой плескались горячие брызги луж, гудели мысли о том, где спрятаться, в глазах рябили кровавые холодные стены. Поняв, что район ему знаком, следователь вспомнил, у кого сможет спрятаться от преследователей, навернул огромный круг по переулкам, вернулся обратно и забежал в бледно-жёлтый дом, едва не встретившись лицом к лицу с Либидином, на чьём лице расползлась пустая улыбка. Перебегая через ступень, Рефлекто поднялся на четвёртый этаж и услышал, как внизу открылась входная дверь: за ним хвостом спешил Хамлов и несколько его подручных. Следователь забежал в мрачный коридор, бросился к сорок четвёртой квартире и забарабанил по двери. Дверь открылась, и из-за неё показался удивлённый Винин.
– Кто?.. – спросил писатель и, увидев неожиданного гостя, от испуга чуть не закрыл дверь, однако Рефлекто придержал её ногой.
– Прошу помоги; мне надо спрятаться!
Издали слышались приближающиеся голоса. Винин, поняв, что дело пахнет керосином, впустил беглеца в квартиру и спрятал в потаённую комнату. Следователь заперся изнутри, а писатель укрыл очертания двери коробками и одеждой на вешалках.
В дверь молотком застучали кулаки. Винин не успел заперется на ключ, – дверь распахнулась и за порогом показались преследователи. Вспотевший Хамлов без маски бесцеремонно зашёл в квартиру.
– Здравствуй, Модест, – прошипел критик.
– Зачем ты пришёл? Кто это? – недоумевал Винин и замер, – вместо ответа он почувствовал холод железа, прижатого к его лбу. Иней покрыл его побелевшие щёки.
Хамлов, сверкнув звериным оскалом, взревел:
– Где он?!
– Кто?..
– Не ври, что не знаешь! Где этот поганый следователь?!
– Какой следователь? Ты о чём?
– Прекрати врать! – он обратился к товарищам. – Обыщите квартиру, чего стоите-то?! Эта мразь точно здесь скрывается, никак иначе! А с тобой…
Винина обдало паром животной ярости.
По квартире частым рокотом затопали семь пар сапог. Подручные разделились по комнатам, вываливали вещи из шкафов, внимательно высматривали все места, куда мог бы поместиться человек; они смотрели под кроватью, под столом, но никого не находили. Хамлов поторапливал их, не отпуская Винина из-под прицела, бранился и стучал по спусковому крючку заряженного револьвера, угрожая писателю расправой.
– Если мы найдём следователя, – брюзжал критик, – живым ты отсюда не выйдешь! А если не найдём, то только посмей вякнуть кому-нибудь обо мне, – я тебя заживо зарою, тварь! – его голос сорвался на крик. – Признавайся, охмурял мою Настю?!
– Кого?..
– Ты ведь знаешь, не ври! Савелий мне всё рассказал о тебе, гнилой выродок! И то, как ты Сета расстраивал, как ты к нему лицемерно относился, знаю! Я всё знаю о твоих поступках и убил бы прямо здесь, как шавку!.. – револьвер в его руке затрясся, но на спусковой крючок он не решился нажать.
Внезапно раздался звонок: Хамлову позвонил Жадин, предупредив, что приехала полиция, и наказал убегать через чёрный ход, где он их ожидает. Взволновавшийся критик громко выругался, спрятал пистолет в карман и, крикнув сообщникам оставлять всё, убежал прочь. Люди, уронив Винина на пол, поспешно вышли в коридор и, хлопнув дверью, удрали вслед за бунтарём.
Пробило одиннадцать вечера.
Рефлекто вытащил из битком набитого книжного шкафа бледно-жёлтую папку, вернулся на кухню и открыл её. Дантесс сидел за столом у распахнутого окна, сложив ногу на ногу, и курил третью по счёту папиросу. Увидев папку, он сел ровнее, потушил курево и хмыкнул:
– Слушай, что-то знакомые фамилии…
– Ты про кого?
– Хамлов, Жадин… Не мы ли их задержали летом?
– Да, их. Я вас тогда вызвал и сильно боялся, что без жертв не обойдётся. До сих пор удивляюсь тому, как вы так быстро приехали.
– Ну, сынок, мы ж мусора быстрые!
Рефлекто вздохнул.
– И как тебя до сих пор не уволили с таким отношением к работе?
– Да я ж шучу!
Пока следователь перелистывал страницы, Дантесс смочил кубик сахара в остывшем чае и положил его под язык.
– Кстати, Хамлов и Жадин-то были без оружий, а остальные преследователи оказались бесами-Тенями.
– Ты мне говорил.
– Может, тебе показалось, что они были вооружены?
– Мне показаться ничего не может. Кстати, ты как их на пару суток усадил, раз они были безоружны?
– Ай, не помню уже! Ну, ты ж меня знаешь: когда надо, я запеку любого, – он подмигнул, поднялся и, включив чайник, посмотрел через плечо следователя в папку. – А это что?
– Записки.
– Ещё одни? У тебя что, всё разбросано по разным папкам?
– Это другие.
– А-а-а! Другие…
– Чай наливай и садись. Я ещё не закончил.
Налив себе вместо чая обычного кипятка, Дантесс сел обратно и навострил уши. Рефлекто продолжил рассказ.
Из записок Модеста Винина
…когда они ушли, я хотел выпустить следователя, однако дверь снова открылась, и ко мне зашёл Аркадий Либидин. Я совсем не ожидал его увидеть после случившегося.
Он осмотрелся и прикрыл за собою дверь. Вокруг царил разгром, – работа напарников Гриши. Среди беспорядка он не сразу обратил на меня внимание, словно я – мелкая вошь, соринка, а, увидев, посмотрел на меня сверху вниз. Глаза его блестели ярко-жёлтым, на губах не было привычной лукавой улыбки, – он был холоден и страшен и на секунду посмотрел на шкаф, где скрывался следователь…
Рефлекто поёжился при воспоминании о том дне.
– Я, когда в шкафу сидел, слышал всё: и шум, и разговоры. Помню, когда всё затихло, я решил выглянуть и встретился взглядом с Либидином. Никогда не забуду того, с каким холодом он посмотрел на меня, словно в душу заглянул!
– И ты вышел?
– Нет, закрыл дверь. Честно, я никогда так в жизни не пугался, как тогда…
– А, Модест Винин, – улыбнулся Либидин, – не сразу вас увидел… Полагаю, этот разгром – дело рук Григория и моих подопечных?
– Что? Подопечных? Что вы здесь делаете?
– Я, можно сказать, мимо проходил-с…
Я был в шоке от происходящего и сильно раздражился. Либидин тогда был мне противен до тошноты: я его не принимал за почтенного человека, каким его видели остальные, однако из привычной вежливости обращался на вы, хотя тогда сразу хотел выгнать его из дома.
– «Можно сказать»? А если без «можно сказать»? И что за подопечные?
– Я помогал Григорию и предоставил ему своих ребят… А следователь в маске не у вас, случаем-с?
– И вы туда же! На кой чёрт вам следователь?
– Не мне, а им; мне-то следователь не сдался. Я пришёл сюда, чтобы встретиться с вами.
– А я вам на кой чёрт? И что значит «им»? Зачем Грише следователь? Что произошло?
– Тише, тише, не спешите… Я всё расскажу-с.
Мы по его просьбе зашли в комнату, где на полу, на кровати и на столе валялись одежда, коробки и книги. Либидин поднял несколько книг и с бережностью положил их стопкой на стол. Мне показалось, он был радостен, когда рассматривал корешки и обложки, и стал ещё радостнее, когда начал рассказывать о том, что произошло. От услышанного до сих пор странные эмоции. Я был в ужасе и пребывал в прострации. Сейчас своих чувств не опишу… Кажется, словно это всё сон, что скоро я проснусь и пойму, что ничего не произошло…
– К вопросу о том, зачем нашим понадобился следователь, – начал он, – то дело вот в чём… Вы слышали, что Прайд застрелился?
– Что?.. Вы про Сета?
– Разумеется! А вам другой Прайд известен, что ли?
– Он застрелился?.. Что случилось?..
И я узнал обо всём: и о следователе Рефлекто, и о самоубийстве Сета, и о террористах с красным газом. Либидин рассказал обо всём в мельчайших подробностях, да лепетал так, словно я читал книгу… (прочерк)
…так странно: Сет мёртв. Я ведь с ним когда-то разговаривал, я знал его, я с ним обнимался и сидел за столом на кухне, и вдруг его бац! – и нет…
Из записок Аркадия Либидина
По поводу всей этой грязной и отвратной ситуации с Прайдом я скажу лишь одно: меня до глубины души огорчил такой поворот событий, ведь кто же знал, что я общаюсь с человеком такой ужасной судьбы? Узнав, что он не по своей воле убивал невинных людей, что его шантажировали, я был в ужасе. Он никогда не говорил мне о своих проблемах, хотя я видел, что он мне что-то не договаривает. Я мог бы ему помочь, если бы он обратился ко мне… Я виноват, что не увидел его трагедии, и не могу перестать себя корить за это.
Услышав новость о смерти Прайда и узнав всю подноготную, я заплакал. Мне правда его жаль, но жалостью я уже ничего не изменю! Снова опоздал… Всё, что я мог сделать, это вместе с судом идти против террористов и поспособствовать тому, чтобы их отправили на казнь. Когда объявили приговор тем мразям, что покушались на чужие жизни, я готов был ликовать (всё-таки наш нынешний «Отец Суда» Кониро очень хорош), но вскоре меня ждала другая новость.
Недавно ко мне пришёл Савелий с просьбой помочь ему в одном деле. Я не хотел соглашаться, не смотря на то, что Савелий мне очень ценен, но… мне стало скучно. Что я говорю? Мне стало скучно, и я решил согласиться на помощь в убийстве следователя! Я действительно уже не тот, кем был раньше. Я схожу с ума…
Что я думаю об этом? Это всё – грязь и мерзость, ибо следователь безукоризненно выполнил свою работу, а тут его собираются убить какие-то вспылившие мальчишки! Но я не лучше: согласился, да ещё и Теней привёл к ним на помощь! И именно в этот момент я вдруг осознал, что Создатель – настоящий гений! Его указ о том, что все юридические профессионалы должны скрывать своё лицо и ходить под прозвищами, просто гениален! Он понял, что, прошу прощения, отродья наподобие Хамлова и Савелия могут покушаться на жизнь юристов, несущих справедливость в наше грязное общество, а потому решил сделать следователей, прокуроров, адвокатов и судей инкогнито! Гениально, но жаль, что не все следуют этому указу и, можно сказать, подписывают себе смертный приговор. Но это их дело, не моё.
Что ж, я им помог взамен на то, что они мне скажут адрес Винина. К моему счастью, напали на следователя они недалеко от его дома, и я решил навестить его. Иронично, что он живёт на 4-ом этаже в 44-ой квартире.
Мне безумно нравится оттягивать каждый желанный мной момент, чтобы довести себя до предела, насладиться нетерпением, потому к его дому шёл медленно, да так, что бедный следователь успел пробежать большой круг и передо мной юркнуть в дом. Не помню, где он спрятался, но помню, что где-то увидел его белую маску, скрывавшуюся в темноте…
Ох уж этот бедный Григорий! Он убежал, не смог отомстить! Ну и хорошо. Теперь я мог спокойно поговорить с Модестом наедине и рассказать ему… много чего.
По лестнице я поднялся слишком быстро, сходя с ума от нетерпения: настолько мне важно и нужно было встретиться с ним! Я знал, что дверь будет открыта: зашёл и сначала не сразу заметил моего друга. Он был невероятно бледен, что сливался со стенами, и удивлённо смотрел на меня. Плохо помню, с чего началась наша беседа.