Белая Лилия

– Лилечка, милая, конечно же, приезжай, у меня занятий практически нету, нас распустили на написание дипломной работы, так что времени уйма, я в твоём полном распоряжении.

Вездесущая Лялька не выдержала и сболтнула Виктору, что Лиля уезжает в Прибалтику, добавив при этом от себя, что видимо на помолвку к жениху. Через несколько секунд она пожалела о сказанном. Таким Виктора она ещё не видела. Он сначала покраснел, потом позеленел, а затем побледнел, и всё его лицо покрылось багровыми пятнами. Стиснув зубы, он отрывисто спросил:

– Когда она уезжает?

Лялька, прижав оголённые руки в области сердца, участливо проинформировала его, что Лиля полчаса назад поехала на вокзал. Виктор выбежал из университета как разъярённый лев из клетки, в которой томился долгое время. Как назло, свободных такси с зеленоватым огоньком не было не в наличии. Он долго стоял на университетской площади, пока какой-то частник не согласился за сходную цену отвезти его на вокзал. Отыскав нужную платформу, он увидел, что вильнюсский поезд ещё стоял на перроне. Но вот незадача, Виктор понятия не имел, в каком вагоне едет Лиля. Он суетливо метался по вокзальному дебаркадеру, сбивая с ног провожающих и мешая носильщикам перевозить свой багаж. Так продолжалось несколько минут, пока не рявкнул гудок тепловоза, и прибалтийский экспресс не начал медленно отходить от платформы. Виктор остановился и стал меланхолически всматриваться в окна пролетающих вагонов. Возможно, ему показалось, что в одном из них он увидел блондинку с зелёными глазами, которая приветливо махала ему рукой.

Неделя в Вильнюсе пролетела даже не, как один день, а скорее, как какой-нибудь час, в котором всего шестьдесят минут. Когда голубые вагоны прибалтийского фирменного поезда «Чайка» подкатывали к железнодорожному вокзалу столицы Литвы, за окном лил промозглый осенний дождь. Сквозь его разводы Лиля вдруг увидела шеренгу девушек, одетых в цветастые дождевики. Присмотревшись внимательнее, она опознала в них весь литовский состав алтайской геологической партии под предводительством Юргиса, который держал в руках большой букет ярко-жёлтых астр. На глазах у Лили выступили слёзы, её встречали, как премьер-министра. Она ещё не успела сойти со ступенек вагона, как Юргис подхватил её на руки, не забыв при этом наградить жарким поцелуем, которому расчувствовавшаяся Лиля не очень-то и противилась. Гражина, нежно прижав Лилю к себе, весело прощебетала:

– Значит так, Лилька, вся программа твоего визита расписана по минутам и начинаем мы её с позднего завтрака, у нас принято гостей сначала накормить.

Лиля особо и не возражала, в поезде она успела выпить только чай. Через несколько минут, пройдя на другую сторону привокзальной площади, они попали в очень симпатичное и уютное кафе. Саксофонист на маленькой эстраде не спеша выводил грустную мелодию какого-то джазового блюза, а на столе уже дымились чашечки свежезаваренного кофе. Юргис быстро наполнил маленькие рюмки шоколадным ликёром и хорошо поставленным голосом протрубил:

– Мы приветствуем нашу гостью из не такого уж далёкого прошлого на древней литовской земле. За встречу, дорогая, за тебя, за всех нас, за геологов.

Лиле уже давно не было так хорошо. Она разомлела от ликёра, от томной музыки, от тёплого приёма. Ей не верилось, что ещё несколько месяцев назад она с этими милыми девчонками бороздила тропы прибайкальской тайги, что, прижавшись к Юргису, испуганно всматривалась в глаза озверевшего медведя. Разве можно узнать в этих красивых городских принаряженных и накрашенных дамах девушек с суровыми и обветренными лицами, ежедневно утюжащих тяжёлыми сапогами синие заоблачные дали Алтая. Завтрак плавно перерастал в обед. Официанты в национальных костюмах ненавязчиво запрудили стол огромными цеппелинами, картофельными колбасами, не забыв поставить при этом литовскую медовуху «Krupnikas». Слегка опьяневшая от неё Гражина, привстала из-за стола и жизнерадостно провещала:

– А знаете, девочки, давайте прямо сейчас договоримся, что мы в этом же звёздном составе будем присутствовать на свадьбе каждой из нас. Договорились, вот и прекрасно.

– Ничего прекрасного здесь не вижу, – обиделся Юргис, – а про меня, девочки, вы просто забыли.

А вот и не забыли, – решила отшутиться Гражина, – ты будешь полноправным участником всех этих бракосочетаний, если, конечно, женишься на одной из нас.

– А я категорически согласен, – просиял Юргис, – Лиля, прошу тебя прямо сейчас, будь моей женой.

Замолкший было саксофонист, который слышал весь этот разговор, схватил свой позолоченный инструмент и проникновенно заиграл свадебный марш Мендельсона. Все повскакивали со своих мест, захлопали в ладоши и дружно закричали «горько». Лиля не успела опомниться, как Юргис крепко прижал её к себе и нежно вонзил свои уста в её автоматически приоткрывшиеся губы. Она буквально утонула в этом неожиданно мягком и всепроникающем поцелуе, вспомнив такое же «горько» в новогоднюю ночь в Карпатах. И сейчас ей казалось, что это не Юргис, а Виктор так бархатно и тепло целует её. Она не слышала аплодисментов подруг, которые успели уже досчитать до пятидесяти, она даже не почувствовала, как Юргис высвободил свои губы и не увидела, как он встал на одно колено, спрашивая:

– Так что, Лилечка, ты согласна стать навеки моей.

Лиля продолжала стоять с закрытыми глазами, ощущая знакомый привкус губ Виктора, пока испуганная Гражина не затеребила её пунцовые щёки, участливо справляясь:

– Лиля, что с тобой, ты в порядке? Всё хорошо?

Лиля отрешённо взглянула на, продолжающего стоять на коленях, Юр-гиса, и протянула ему свою руку. Все снова захлопали, приняв этот непроизвольный жест за молчаливое согласие с тем, что предложил несколько минут назад Юргис. Чтобы разрядить обстановку, кто-то из девушек выкрикнул:

– А не засиделись ли мы в этом замечательном кафе, не кажется ли вам, что надо Лиле показать наш прекрасный город.

Шумная и весёлая компания долго бродила по осеннему ненастному серому городу, который, тем не менее, вызывал гамму самых светлых чувств и чем-то напоминал Львов. Может быть потому, что, по большой части, также был выстроен в средневековье поляками. Тем не менее, Лиля чувствовала себя здесь как заграницей. Вильнюс никак не напоминал стандартный советский город. И дело не в вывесках, что были написаны на незнакомом языке. Узкие, сбегающие вниз к центральной площади, улочки, мощенные, двухвековой давности красноватым булыжником, переулки, лепная фасадная архитектура причудливых зданий – всё сверкало какой-то первозданной стерильной чистотой. Создавалось впечатление, будто неизвестный никому чародей стирает этот город волшебным моющим средством. К вечеру, когда все заметно подустали, Лиля, несмело заглядывая Гражине в глаза, спросила:

– Скажи мне, подруженька, а где я буду спать.

– Ой, совсем забыла тебе сказать, – засмеялась Гражина, – в двух кварталах отсюда возвышается дивный костёл, прямо возле него мы поставили для тебя палатку.

– Гражинка, ну как тебе не стыдно, – обиделась Лиля, – я же серьёзно спрашиваю.

– Ну, а если серьёзно, – продолжала улыбаться бесшабашная Гражина, – то мы все решили, что не стоит тебе жить с нами в общежитии. На этот быт ты насмотрелась у себя дома. Юргис с родителями проживает в отдельном особняке в зелёной зоне города, практически в тайге, там для тебя выделена отдельная комната, будешь жить, как у бога за пазухой.

– Да ты с ума сошла, Гражинка, – возразила ей Лиля, – не пойду я в никакой особняк, я лучше буду спать с тобой в одной кровати в самом захудалом общежитии, а, может быть, даже в палатке у костёла.

– Эти вопросы даже не обсуждаются, – встрял в разговор подоспевший Юргис, – это решение не моё, а коллегиальное, принятое на общем совете, а я просто его исполняю.

С этими словами он, взмахнув левой рукой, остановил проезжавшее мимо такси, а правой подтолкнул, не успевшую ничего сообразить, Лилю к кабине и практически втолкнул её туда. Зелёная «Волга» быстро набрала скорость и покатила к городской окраине. Ещё позавчера Лиля договаривалась с деловой директрисой о начале своей педагогической практики, а сегодня она едет неизвестно куда по незнакомому городу, в окно машины ей подмигивают пролетающие мимо необычайно жёлтые фонари, а из машинного приёмника льётся какая-то весёлая и приятная песенка на незнакомом литовском языке. Не успела Лиля подумать про себя, что, может так и надо жить в стремительном, почти калейдоскопическом, беге времени: алтайская тайга, львовский университет, практика в школе, литовское кафе, как машина, мягко притормозив, остановилась у резных деревянных ворот. Выйдя из машины, Лиля оглянулась, увидев несколько жилых домов, больше напоминающих, облагороженные модерном, средневековые замки. За ними в темноте угадывалась стена густого леса.

– И в самом деле, тайга, – вспомнила Лиля слова Гражины.

Её мысли, настежь открывая ворота, Юргис прервал словами:

– Милости просим, госпожа Сергачёва в наш гостеприимный дом.

Лиля, беспокойно поворачивая голову по длине её окружности и собравшись с последними силами, насмешливо спросила:

– А разве хлеб и соль не входит в запрограммированный ритуал, господин Валтрунас.

– Будет вам, мадемуазель и хлеб, и соль, и даже какао с чаем, только всё это внутри дома.

– Послушай, Юргис, мне, действительно, неудобно нарушать покой твоих родителей среди ночи, отвези меня, пожалуйста, к девочкам.

– Лимит на девочек сегодня закончился, – жизнерадостно заявил Юргис, открыв входную дубовую дверь двухэтажного каменного особняка.

Миновав небольшую прихожую, размеры которой в два раза превышали площадь комнаты, занимаемой Лилей, Лялькой и Ларой в общежитии, они прошли в салон, габариты которого походили на танцевальный зал в их университетском клубе. За большим, овальной формы, столом ужинали средних лет мужчина и женщина, одетые явно не по-домашнему. Только потом Лиля узнает, что в литовских семьях не заведено выходить к столу, как на Украине, в халате, в пижаме, в спортивных трико и домашних тапочках. Отец Юргиса был одет в светлые из добротной ткани брюки и тональной к ним фиолетовую рубашку, а мать была в строгой чёрного цвета юбке и белой гипюровой блузке. Складывалось впечатление, что это не тривиальный семейный ужин, а празднование какой-то особой даты. Юргис что-то сказал родителям по-литовски, а потом, взяв Лилю под руку, подвёл её к столу и торжественно провозгласил:

– Знакомьтесь, это моя боевая подруга Лиля из Украины, помните, я вам рассказывал, как мы с ней напугали медведя в тайге.

Лиля покраснела и, смутившись, выдавила из себя:

– Ну, это ещё неизвестно кто кого напугал.

– Наслышаны, наслышаны о ваших приключениях, – сказал, протягивая Лиле руку, отец Юргиса, – давайте знакомиться, меня зовут Зикмундас Пра-нович, мою жену – Ева Антанасовна.

Не дав мужу договорить, мать Юргиса весёлой скороговоркой проворковала:

– Ну что же ты детей держишь по стойке смирно, они стоят перед тобой словно ты генерал, а они солдаты. Лиля, не стесняйтесь, пожалуйста, прошу к нашему столу, как раз чайник закипел, а я сейчас же принесу наше домашнее варенье.

Они долго чаевничали, беседовали на различные жизненные темы, Лиля ощущала, что от этих людей исходит душевная теплота и искренняя благожелательность к ней. Она совсем не ожидала, что будет чувствовать себя с родителями Юргиса так непринуждённо и раскованно. Они показались ей простыми, скромными и неприхотливыми людьми. В общем, так оно и было на самом деле, если не задаваться вопросом, на какие средства построен этот каменный дворец, в котором можно было свободно поместить всю их алтайскую геологическую партию без боязни, что работники этой партии будут стеснять друг друга. С другой стороны, Лиля ещё не знала, что Зикмундас Пранович, профессор, доктор географических наук, декан географического факультета Вильнюсского университета, где учился Юр-гис, а Ева Антанасовна, кандидат геолого-минералогических наук, занимала ответственную должность заместителя директора института геологии и географии. Юргис никогда не рассказывал, что принадлежит к династии работников геологической службы, занимающих в ней высокие служебные ступени. Уже к концу своего пребывания здесь отец Юргиса передаст Лилиному декану, профессору Гончару, которого он хорошо знал, подарок – свою толстую научную монографию, которая вышла в свет в московском издательстве «Недра». А Ева Антанасовна на прощание скажет ей:

– Лилечка, нам было очень приятно контактировать с такой скромной и пристойной девушкой, как вы. Приезжайте к нам ещё, а если надумаете работать у меня в институте, то я напишу письмо-ходатайство в ваш университет и в министерство геологии СССР, там меня знают и думаю, что не откажут в моей просьбе. Город у нас замечательный, поработаете несколько лет, а там, даст бог, поможем и квартиру получить.

У Лили на глазах выступили слёзы, такого ей ещё никто и никогда не предлагал. Она не удержалась и, на ходу утирая слёзы, подбежала к Юргиса маме и, не стесняясь, расцеловала её. Этим дело не кончилось, последнюю точку в Лилином визите поставил Юргис. Когда она катались с ним на лодке на диковинном лесном озере, он остановил её на средине водной глади и, отбросив вёсла в сторону, проникновенно озвучил то, что думал:

– Послушай, Лиля, а ведь в первый твой день здесь, в кафе, когда предлагал тебе руку и сердце, я не шутил. Просто не хотел при всех кричать, что очень тебя люблю.

– Юргис, не надо, очень тебя прошу, не надо, – жалобно заговорила Лиля, – ты ведь знаешь, что в Львове есть человек, с которым меня связывают более чем близкие отношения.

Юргис, пропустив слова Лили, мимо ушей, взволнованно продолжал:

– Лиля, ты не понимаешь, мы будем с тобой жить, как у бога за пазухой. Мать уже устроила мне место советника по охране окружающей среды на Кубе, мы поедем туда вместе на три года. Потом отец организует мне место в аспирантуре, несколько лет и я защищаю кандидатскую диссертацию, становясь молодым и перспективным доцентом. Родители помогут нам построить дом, я ведь у них единственный сын. Пойми, всё у нас будет хорошо.

Конечно, если бы на месте Лили оказалась незабвенная Леночка Варе-ница, то она бы непременно бросилась бы в объятия к Юргису, целуя его во все возможные и невозможные места хотя бы только за то, что роскошная и комфортабельная квартира Виктора даже в подмётки не годилась двухэтажному замку Юргиса. Но Лиля Сергачёва была не Леной Вареницей, она в никоей степени не ассоциировала себя с лицемерами, которые кривят душой. Поэтому она не нашла ничего лучшего как сказать ему:

– Нет, Юргис, это ты пойми меня. Ты очень хороший человек, многое в тебе мне очень нравится и, если быть до конца откровенной, ты мне до невероятности симпатичен. Но, прости меня великодушно, в самой глубине моей души, в том месте, где проходит миокард, сидит человек, которого я люблю, и ничего с этим поделать я не могу.

Через несколько часов после этого разговора львовский поезд неоправданно быстро увозил Лилю из Вильнюса, в котором она, вполне возможно, оставила недописанную, но, абсолютно точно, – одну из самых светлых страниц своей жизни.

А жизнь эта почему-то выстраивается так, что праздники, которые пролетают, как одно мгновение, накладываются на суетливую, а иногда монотонную, поступь буден, которые, иначе, как серыми, и не назовёшь. Но и в заурядной и невыразительной их череде Лиля приучила себя находить светлые тона. Таким прозрачным колером этой суеты явился её дебют в роли школьного учителя. Нельзя сказать, что «сеять разумное, доброе и вечное» было мечтой её жизни, но первый урок, который она вела в девятом классе, определённо удался. Когда она в заключении сказала школьникам, что не всем из них суждено сделать великие географические открытия и стереть белые пятна на карте, но совсем не лишне всем им хорошо ориентироваться на земном глобусе, уверенный шаг по реальной поверхности которого, несомненно, приведёт к желанной цели, весь класс радостно захлопал в ладоши. Директриса, которая присутствовала на уроке, сказала ей в учительской:

– Лилия Михайловна, да вы просто прирождённый педагог и отличный предметник, жаль, что у меня нет свободных ставок, я бы с удовольствием взяла бы вас к себе.

Буквально через неделю строгая директриса вынуждена будет забрать свои слова обратно. Случилось то, что в такой элитной школе не должно было случиться. Лиля проводила очередной урок в выпускном десятом классе. Она сразу отметила, что девушки и ребята там были, как на подбор: статные, красивые, интеллектуально подкованные и не по годам развитые. Если бы ей привелось встретить их вне школы, никогда бы не подумала, что они ещё даже не дошли до выпускного вечера. Среди них выделялся Игорь Киричук, стройный, спортивного сложения, с голливудской внешностью юноша. Посреди урока он поднял руку. Лиля, прервав объяснение, выслушала его вопрос. А вопрос был такой:

– Лилия Михайловна, а почему у вас сегодня глаза не подкрашены?

Лиля на несколько секунд просто лишилась дара речи. Придя в себя, она, решив перевести всё в шутку, иронично заметила:

– Если тебя, Киричук, действительно интересуют секреты моего макияжа, то я с удовольствием поделюсь ими, только на перемене, договорились.

– Меня многое, что интересует, Лилия Михайловна, – не унимался Игорь, – например, свободны ли вы сегодня вечером.

Класс раскатисто хохотал, не столько над пошлостью Киричука, сколько возможности развлечься и превратить урок в потеху. Лиля поняла, что её подопечный сознательно идёт на срыв урока. В интернате, где она училась, за такой саботаж учитель не постеснялся бы стукнуть виновника указкой по рукам. Лиля приблизилась вплотную к возмутителю спокойствия и бессознательно подняла указку, по которой ещё несколько минут назад водила по карте, высоко вверх. Боковым зрением она заметила, наполненные страхом и ужасом, глаза Киричука. Не совладав собой, он, опасаясь удара, закрыл голову руками. Теперь все уже, как лошади в конюшне, ржали над Киричуком. Лиля бросила указку на учительский стол и с плохо скрываемым сарказмом прикрикнула:

– А я то, как и все твои одноклассницы, думала, Киричук, что ты, если и не мачо, то, по крайней мере, современный рыцарь, а оказалось, что просто жалкий трусишка.

Прозвенел звонок на перемену. Лиля вышла из класса, вдогонку ей неслись слова униженного Киричука:

– Вы ещё пожалеете, Лиля Михайловна, и запомните этот день.

Надо сказать, что Лиля, действительно, запомнила его. Через неделю, входя в этот же десятый класс, она заметила, на противоположной от двери стенке яркий цветной рисунок. Лиля ещё удивилась, что в классе стояла необычная, полная какой-то затаённости, тишина. Приблизившись к этому силуэту, она пришла в неописуемый ужас. Это сколько нужно было изобретательности, чтобы придумать такое. На белой стене ярко-красной краской был изображён оголённый женский округлый силуэт, причём пропорции контура были выдержаны с расчётом, что чёрная розетка на стене оказалась внутри силуэта, как раз на том месте, где по всем законам анатомии должен был располагаться женский интимный детородный орган. От него отходила жирная зелёная стрелка, на которой уже синим цветом было выведено «неуважаемой Лилии Михайловне на долгую память от Киричука». Это уже был удар ниже пояса, набросанного на этой, с позволения сказать, картине. Лиля, прикрыв лицо руками, повернулась спиной к классу, в котором воцарилось гнетущее безмолвие. Простояв в этой позе несколько секунд, она резко повернулась, подошла к шкафу и вытащила из него старенький фотоаппарат «Зенит», который школьники обычно брали с собой на географические экскурсии. На её счастье он оказался заряженным фотоплёнкой. Она сняла колпачок с объектива и сделала с разных ракурсов несколько снимков бессмертного произведения Киричука. Класс продолжал молчать, напряжённо и с интересом наблюдая за Лилиными манипуляциями. Выдержав паузу, она хорошо поставленным голосом объяснила:

– Огромное спасибо Киричуку за этот бесценный подарок, но вы же знаете, что настоящее искусство принадлежит народу. Вот я и выставлю этот подарок на всенародное обозрение, чтобы все знали, какие таланты пропадают в 10»А» классе.

Лиля, сделав вид, что не заметила, как лицо Киричука покрылось неестественной белизной, продолжила добивать его, уже почти лежачего:

– Знаете, друзья, даже самые опытные преступники оставляют следы, которые потом превращаются в улики. А господин Киричук только учится быть преступником. Вот я и предоставлю эти фотографии в городское отделение милиции, где разберутся с ними, а, возможно даже, отыщут статью в уголовном кодексе за распространение непристойных рисунков в общественном месте, за половое растление своих одноклассников и, в конце концов, за грубое, не имеющее аналогов, оскорбление своего учителя.

В заключение, Лиля хотела было выставить Киричука из класса, но не успела это сделать: он сам резко вскочил со своего места и быстро, не оглядываясь, выскочил за дверь.

После этого злополучного урока Лиля поднялась к директрисе, чтобы рассказать ей о произошедшем инциденте. Её в кабинете не оказалось, завуча тоже негде не было. Тогда, на свой страх и риск, она отыскала в классном журнале домашний адрес Киричука и, вложив в конверт одну из фотографий, приписала:

– Уважаемые родители! Полюбуйтесь, пожалуйста, на художества вашего сына. Если у вас нет желания, чтобы эта фотография (копии сохранены) попала в органы внутренних дел или в городскую газету, прошу принять необходимые меры воспитательного воздействия на вашего сына. С уважением, неуважаемая Игорем, Лилия Михайловна, Сергачёва учитель географии.

В тот же день Лиля, не пожалев сорок копеек, которые могла бы потратить на завтрак, заказным письмом отправила конверт по почте. Через несколько дней Лилю вызвал к себе декан, профессор Гончар. В кабинете у него сидела директриса. Увидев Лилю, она взволнованно всплеснула руками и отрывисто прокричала:

– Лилия Михайловна, объясните мне, что происходит. Мне отец Игоря Киричука все телефоны оборвал, требует, чтобы вы немедленно приехали к нему.

– Что происходит вам лучше спросить у самого Игоря, – гневно отпарировала Лиля, – что же касается отца, так пусть он ко мне приезжает, и я ему втолкую, какого негодяя он воспитал.

Лицо директрисы внезапно покрылось красными пятнами, она схватилась за сердце, голова её запрокинулась вверх, она, судорожно втягивая себя воздух, забыв, что всё время обращалась к Лиле по имени отчеству и на вы, с трудом выдавила из себя:

– Девочка моя, ты хотя бы отдаёшь себе отчёт, что же ты творишь?

Профессор Гончар выскочил из-за стола и налил директрисе стакан воды из графина. Залпом, как забулдыга в подворотне, осушив стакан до дна, она, чуть успокоившись, продолжила:

– А теперь рассказывайте, Лилия Михайловна, что произошло.

– Знаете, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – скороговоркой выпалила Лиля и вытащила из сумочки фотографии, одну из которых положила перед директрисой, а другую – перед деканом, приложив к ним коротенькое письмо, которое она написала родителям Киричука.

Директрисе снова стало плохо, теперь лицо её вместо красных пятен покрылось какой-то болезненной синевой. Она с трудом привстала с кресла и, не стесняясь, схватив графин, выпила его содержимое прямо из горлышка. Профессор, с плохо скрываемой улыбкой в уголках рта, сосредоточенно рассматривал фотографию и текст приложенной записки.

– Вы знаете, уважаемая, – сказал он, обращаясь к директрисе, – хоть я и не имею учёной степени по педагогике, мне кажется, что студентка Сергачёва поступила более чем правильно. Я бы на ёё месте написал бы родителям этого отпрыска более жёсткое письмо.

Директриса, глотая слёзы, текущие из чуть прикрытых глаз, всхлипнула и жалобно промямлила:

– Ярослав Николаевич, да вы что не знаете какую должность занимает отец этого ученика.

– А какое это имеет отношение к случившемуся, – поинтересовался профессор.

– Самое что ни есть прямое, уважаемый Ярослав Николаевич, отец Игоря работает первым секретарём горкома партии. Именно его усилиями школа всегда обеспечивается постоянным финансовым покрытием ремонта, приобретения различных средств обучения, бесплатных завтраков, чего, как вы понимаете, не наблюдается в других школах города. Что теперь будет со школой, что будет со мной?

В кабинете декана повисла гнетущая тишина. Первым её нарушил мудрый профессор:

– Ситуация не простая, надо сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы были целы.

– Под волком вы, надо полагать, Ярослав Николаевич, – перебила его Лиля, – подразумеваете секретаря горкома.

Директриса метнула свирепый взгляд на Лилю и гневно прорычала:

– Что вы себе позволяете, Лилия Михайловна, своим приходом вы нарушили идиллию и порядок, царящие в нашей образцовой школе.

– А вы, товарищ директор, – с раздражением и с накатившейся яростью выкрикнула Лиля, – уже давно разрушили основы педагогики Ушинского и Макаренко, которым нас обучают в университете.

– Успокойся, Лиля, – примирительно обратился к ней декан, – ты права на сто процентов, но и в словах директора школы есть доля правды. Текущее бытиё, оно сложнее различных педагогических канонов. Жизнь выстраивается таким образом, что иногда нужно приспосабливаться к выкрутасам, которые она преподносит.

Профессор задумчиво посмотрел на директрису и спросил:

– Каковы ваши предложения, что предлагаете?

Директриса, протянув декану листок бумажки, тихо пробормотала:

– Тут записан прямой телефон Петра Степановича Киричука, он просил Лилию Михайловну при первой же возможности связаться с ним.

Профессор, придвинув к Лиле розового цвета телефонный аппарат, ненавязчиво попросил:

– Лиля будь, пожалуйста, благоразумной, последовательной и лояльной. Ты у меня умная девочка, я тебя не буду учить, как и что говорить секретарю горкома, сама сообразишь. Звони.

Лиля дрожащей рукой набрала записанный на клочке бумаги номер. В ответ послышался мелодичный женский голос

– Приёмная первого секретаря, вас слушают.

Лиля поспешно произнесла:

– Вас беспокоит Лилия Михайловна Сергачёва, учительница его сына.

– Соединяю вас с Петром Степановичем, он уже давно ждет вашего звонка.

В трубке послышался приятный баритональный мужской голос:

– Здравствуйте, Лилия Михайловна! Вы меня простите великодушно, что не могу к вам приехать лично, просто очень перегружен делами. Но, если вы не сочтете за труд приехать ко мне в горком, я немедленно высылаю за вами машину. Очень прошу вас приезжайте, я так понимаю, нам будет о чём поговорить.

В тональности монолога секретаря горкома Лиле послышалась какая-то, не присущая высшим партийным сановникам, чуть ли не джентльменская вежливость, обходительность и предупредительность, что она, вопреки нежеланию ехать к нему, решила не отказываться от встречи. Уже через полчаса Лиля входила в парадный подъезд здания горкома. При входе её остановил капитан милиции, попросив у неё документы и куда-то позвонив, он широким жестом указал Лиле на центральную лестницу, застеленную красивым и ярким ковровым покрытием. Она впервые была в здании, которое занимали партийные руководители города. Первое, что бросалось в глаза – это изящный архитектурный интерьер и богатое, даже роскошное, убранство внутри здания. Лиля подумала, как это может быть, что помещение, где работают полторы сотни человек, может быть более потрясающим и фешенебельным, чем здание храма науки, её родного университета, где обучаются более десятка тысяч студентов. Поистине, вопреки известному партийному лозунгу, народу принадлежит далеко не всё. Смутило Лилю и огромное количество дверей, расположенных по обе стороны длинного, уходящего в бесконечность, коридора, тоже покрытого ковром, но уже другой расцветки. На дверях кабинетов висели таблички с фамилиями их хозяев, без указания их должностей. Неужели необходимо такое количество руководителей, чтобы управлять жизнедеятельностью города. А ведь город делится ещё на пять районов, и в каждом из них имеется свой райком партии. Кроме того в мегаполисе есть ещё и горсовет, и именно он руководит хозяйственными и социальными составляющими города. Чем же занимается горком партии? Получалось, что он управляет теми, кто, действительно, управляет городским хозяйством. Лиля ещё долго пробиралась по коридорным лабиринтам, пока не упёрлась в дверь, которая была, как минимум, в два раза шире других. И вывеска на ней была более массивная. На широкой чёрной табличке позолоченными буквами было написано «Приёмная первого секретаря Львовского горкома КПСС тов. Киричука П. С.». Лиля с опаской приоткрыла тяжёлую дверь и оказалась в большой светлой зале. Тут расположились в ожидании приёма около десяти солидных мужчин с респектабельными многозамочными портфелями на коленях. Секретарь, средних лет симпатичная женщина, в деловом чёрном костюме и престижных очках в роговой оправе вопросительно посмотрела на Лилю:

– Вы записывались на приём, как ваша фамилия?

– Сергачёва Лилия Михайловна.

– Девушка, вы что-то перепутали, – строгим тоном проверещала секретарша, – у меня в списке нет вашей фамилии, может быть вы ко второму или третьему секретарю.

– Да как я могла перепутать, – огрызнулась Лиля, – мы же с вами говорили полчаса назад, Пётр Степанович сам послал за мной машину, я к нему на приём не напрашивалась, поэтому меня и нет в вашем списке.

Солидные мужчины с портфелями, как по команде, окинув Лилю более чем заинтересованным взглядом, многозначительно переглянулись между собой, а недоумённая секретарша, приоткрыв кабинет своего высокопоставленного босса, тихо спросила:

– Пётр Степанович, простите, приехала Лилия Михайловна Сергачёва.

Все, кто находился в этот момент в приёмной, услышали громкий голос партийного градоначальника:

– Немедленно пригласите её ко мне, и два стакана чая с лимоном, пожалуйста.

Пока солидные дяди в приёмной (а это были ни мало, ни много генеральные директора промышленных предприятий города, секретари райкомов партии и главные врачи крупных клиник) активно обсуждали, кем приходится их партийному боссу эта юная симпатичная блондинка, Лиля робко вышагивала по длинной ковровой дорожке к столу хозяина кабинета. По мере преодоления этой, не очень короткой, дистанции, до неё начал доходить смысл расхожей фразы «на ковёр к начальнику». Из-за огромного письменного стола поднялся высокий плечистый ухоженный мужчина, он протянул Лиле руку со словами:

– Так вот вы какая, Лилия Михайловна, совсем юная и, надо сказать, обаятельная учительница моего непутёвого сына. Присаживайтесь, пожалуйста.