Гвардии майор

В операционных, как я понял, операция следовала за операцией. Стоны измученных людей, запахи лекарств смешивались со страданием, болью и кровью. Я невольно вздрогнул.

– Вот это, Петя, и есть настоящая война, – с этими словами учитель увлёк меня к кабинету Пирогова.

В кабинете нас встретила высокая статная девушка лет шестнадцати. Я ещё не видел женщин с обрезанными волосами и в мужском платье. Но даже такой костюм и причёска не могли скрыть, как она красива. Когда мы вошли, она сидела около стола, устало уронив голову на руки. Услышав скрип двери, она вздрогнула и подняла голову.

– Николая Ивановича нет, он на операции, – тихо сказала она.

– Благодарим вас, – полковник ласково улыбнулся ей, – если позволите, мы подождём его.

Она нахмурилась. В её хорошенькой головке промелькнула сердитая мысль о бессовестных людях, которые не дают отдохнуть доктору. Но тут же смягчилась, увидев мундир полковника, носящий явные следы пребывания на передовой. Извинившись она предложила нам присесть.

Где-то через полчаса пришёл Пирогов.

– Извините, господа, – устало сказал он, – срочная операция. Прошу вас, садитесь ближе к столу. Не будем терять время. Дашенька, – теперь он обращался к девушке, – приготовьтесь, сейчас вы будете мне ассистировать.

Она торопливо отошла в угол, к рукомойнику. А я во все глаза смотрел на ту самую Дашу Севастопольскую, которую уже знали и любили все в городе.

– Прошу вас, Пётр Львович, закатайте рукав и положите руку на стол, – отвлёк меня от размышлений Пирогов, открывая знакомую коробку со шприцами.

Даша внимательно наблюдала, как хирург перетянул мне плечо, протёр локтевой сгиб (по кабинету поплыл запах эфира) и, взяв первый шприц, ввёл иглу в вену. Чтобы лучше видеть, девушка наклонилась так низко, что я почувствовал на коже её легкое дыхание.

– Вот так, – тем временем объяснял Пирогов, – теперь снимаем жгут и, аккуратно, вводим кровь. Вам понятно?

– Да, – коротко ответила она, – могу я попробовать?

– Всенепременнейше, прошу.

Николай Иванович выдернул иглу, чуть прищурившись, проследил, как затянулась ранка, и уступил ей своё место. Я даже не удивился, почему-то во мне с первого слова жила уверенность, что подопытным кроликом буду именно я. Даша сосредоточенно повторила его действия. Слегка замешкалась только с самим уколом. Я услышал, как она подумала: «Не попаду!», и тут же игла вошла в вену Она просияла такой радостной, совершенно детской улыбкой, что я не удержался и тоже улыбнулся.

– Великолепно, моя дорогая, – похвалил её доктор, – Этому молодому человеку, ещё два шприца. А я, если вы не возражаете, господин полковник, займусь вами.

Наконец экзекуция окончилась, Пирогов собрал шприцы и отправил Дашу отнести их на обработку. Когда она вышла, доктор взволнованно начал:

– Господин полковник, я хочу поговорить об этой девушке. Пожалуйста, приобщите её к вашему сообществу.

Полковник озадаченно крякнул. А Пирогов продолжал:

– Умоляю вас! Эта девочка на позициях с первого дня войны. Она переоделась в костюм отца, срезала косы и отправилась на передовую. Её повозка на Альме стала первым перевязочным пунктом. Когда я увидел людей, которым она обработала раны, я поразился. Ведь её ничему не учили, но она прекрасно поняла, что и как надо делать. У неё всегда есть уксус, бинты, чистая вода, травы. Я пытался, но она отказывается уходить с позиций. Я каждый день жду, что её убьют. Это только вопрос времени. А ей всего пятнадцать. Я…

– Одну минуту, – прервал его учитель, – всё понятно. Но, как вы могли видеть, у меня уже есть ученик. И, пока он не достигнет зрелости, увы…

– Вы в городе не один! – бесцеремонно перебил его врач, – Найдите ей наставника.

– Вы говорили с ней?… – полковник сделал многозначительную паузу.

– Только в общих чертах, – ответил Пирогов.

– Хорошо, вы не будете против, если я побеседую с ней?

– Конечно нет! Сколько вам угодно!

Дождавшись Дашу, учитель поговорил с ней минут десять. Потом встал:

– Благодарю вас, Дашенька, рад был познакомиться. Жду вас у себя, как договорились. До свидания, Николай Иванович. Ничего не обещаю, но постараюсь. Честь имею!

Мы откланялись и покинули госпиталь. Полковник какое-то время шёл молча, в задумчивости хмуря брови. О чём он думал, я не слышал. Учитель мог спокойно закрывать от посторонних свои мысли. Я так ещё не умел. Потом он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Петя, сегодня в вашу тренировку входит пробежка к нашему кабачку. Найдёте там господина Гольдбера, он уже приехал. Если его там не будет, узнаете где он и найдёте. Я жду вас в гостинице.

И я побежал…

…Мне повезло. Гольдбер был на месте и с удовольствием общался с друзьями. На меня он посмотрел с интересом, сразу почуяв новобранца. Остальные встретили меня совершеннейшим образом дружелюбно. Я в очередной раз смутился. Нет, причину я понимал очень хорошо. Учитель уже объяснил, что последние два – три века они практически не брали учеников. Слишком глубоко было невежество и мракобесие. А те несчастные, кои не хотели учиться, но считали себя венцом природы и вели себя совершенно непотребно, были уничтожены самими вампирами. Так что – нас было очень мало. Прирастать в количестве мы начинали только сейчас. Поэтому любой новый член нашего общества был на вес золота и над ним все тряслись до умопомрачения. Но я ещё никак не мог привыкнуть к такому положению вещей.

Кроме Гольдбера сегодня в кабачке находились ещё двое неизвестных мне господ, вероятно как и он прибывших только сегодня, но времени для знакомства и беседы у меня не было – с наставником, если он что-то приказывает, лучше не шутить. Поэтому, я слегка поклонился незнакомцам, с сожалением отказался от приглашений присоединиться к ближайшей кампании и поторопился выполнить поручение.

– Господин Гольдбер? Позвольте представиться – Ермолов Пётр Львович, ученик полковника Прокофьева. – У Гольдбера удивленно приподнялись брови, но он промолчал, а я продолжил, – Наставник настоятельно просит вас посетить его. Если возможно, немедленно. По очень важному делу.

– Прошу меня извинить, господа, – вставая сказал Гольдбер, – увидимся в другой раз. Пойдёмте, молодой человек, раз уж дело важное.

К гостинице мы шли молча. Подробности в моём изложении Гольдбера не интересовали, за что я был ему благодарен…

…Полковник ждал нас. Причем не один. Рядом с ним сидела Даша. Когда мы вошли, Гольдбер скользнул по девушке отсутствующим взглядом. Мне на секунду показалось, что в его лице что-то дрогнуло, но в этом я не был уверен. Полковник встал, они молча пожали друг другу руки и на мгновение обнялись.

– Иосиф Дитрихович, – сказал Прокофьев, – я бы очень хотел, чтобы вы посмотрели эту девушку.

Гольдбер сел на стул, закинул ногу за ногу, и, как настоящий профессионал, спросил:

– Итак, дорогая моя, на что жалуемся?

Даша опустила голову и густо покраснела.

– То, из-за чего вы покраснели, будет происходить с вами ежемесячно, не менее тридцати лет подряд. В этом смысле, вы абсолютно здоровы.

По лицу Даши я видел, что она готова расплакаться. Мне показалось, что сейчас она вскочит и убежит. Полковник, успокаивающе сжал её ладонь, и, глядя на товарища, укоризненно покачал головой. Мысленный диалог, который я уловил, был гораздо более бурным.

– Ну так бы сразу и сказали, – вслух произнес Гольдбер, – а то посмотрите, поговорите, – и уже в сторону Даши произнёс, – Теперь о главном. Что вы умеете?

Даша попыталась ответить, а Иосиф Дитрихович нетерпеливо заметил:

– Спасибо, я понял. Скажите, пожалуйста, вы к этому сами пришли, или кто-то подсказал? Дорогая моя, достаточно. Говорить не обязательно. Ну что ж, раз просит сам Пирогов, я, пожалуй, соглашусь. А теперь, давайте разберёмся, согласитесь ли вы… – тут он посмотрел на нас, словно увидел впервые и не понял, почему мы здесь находимся. – А, собственно говоря, что вы здесь делаете? Оставьте нас, пожалуйста, наедине.

В некотором замешательстве мы покинули собственный номер.

– Пойдёмте Петя, раз нас выгнали, займемся тренировками, – тихо посмеиваясь сказал учитель.

Вернулись мы часа через два. Заплаканные глаза Даши говорили, как ей было тяжело понять и осознать, то фантастическое предложение, которое ей только что сделали. Тем более что всё случилось слишком неожиданно. А довольное лицо Гольдбера лучше всяких слов сказало нам, что она согласна.

– Ну что ж, Дашенька, – вставая сказал он, – давайте навестим вашего крестного. Нам необходимо провести несколько процедур.

– Николай Иванович сейчас спит. Его нельзя будить. Ему же хоть пару часов поспать надо, – едва слышно пролепетала Даша.

Она отчаянно боялась и этого странного человека, и нас, и того непонятного поворота в её жизни, на который она согласилась, но отдых Пирогова был для неё священным, и прерывать его она не могла.

Гольдбер внимательно посмотрел на неё, удовлетворённо улыбнулся и, вернувшись на место, согласился с будущей ученицей:

– Хорошо, подождём до рассвета, – кивнул он.

– Может быть, и Дашенька пару часов поспит? – поинтересовался полковник, – Ей ведь тоже отдых необходим. Она сюда с позиций пришла. Петя, будьте так добры, проводите Дашу в мою спальню.

Вернувшись, я застал самый разгар беседы.

– …Подкузьмили вы меня, Александр Никифорович, право слово. Вот уж не ожидал на старости лет.

– Кто бы говорил, – хмыкнул полковник.

– Ах, да, да, совсем забыл! – отмахнулся Иосиф Дитрихович.

– К тому же, – продолжал полковник, не обращая внимания на высказывания собеседника, – девочка, сумевшая за полтора месяца боев заслужить звание Севастопольской, дорогого стоит. Это звание ей народ дал!

– Потому и согласился. Такой бриллиант упускать нельзя. Но его, извините, ещё гранить и гранить надо… – задумчиво отозвался Гольдбер.

– Вам и карты в руки, – широко улыбнулся учитель, – к тому же, кто-то, если мне память не изменяет, уже несколько лет ищет ученика! И вообще! Можно подумать я не вижу, что тебя аж в дрожь бросило, что могут перехватить! Так что хватит ходить вокруг да около. И кстати, что это за манера брюзжать по любому поводу? И возраст… Между прочим, тут и постарше есть!

– Ну, извините, привычка! – пожал плечами Гольдбер, и внезапно добавил, – А сейчас дайте на ваше новое приобретение посмотреть.

Я совершенно растерялся от такого хамства.

– Петенька, не обращайте внимания. Все инквизиторы такие, – успокоил меня учитель.

– В каком смысле инквизитор? – изумился я.

– В буквальном, молодой человек, в буквальном. И вообще скажите спасибо, что живы ещё. – Гольдбер состроил мрачную мину.

– Ну-ну, Иосиф Дитрихович, я бы на вашем месте не задавался, – осадил его полковник. – Кстати, что вы здесь будете делать?

– Чем может заниматься врач на войне, – пожал тот плечами, – тем более что Пирогов уже организовал несколько полевых госпиталей. Один из них мой. Там мне и с Дашей удобно будет работать…

И тут, испугавшись собственной смелости, я влез в разговор:

– Господин Гольдбер, извините. Насчёт инквизиции… Можно поподробней.

Оба вампира озадаченно замолчали. Потом я краем сознания уловил:

– Сударь, вы что ему ничего не рассказываете?

– Можете не стараться, – полковник улыбался с видом кота, забравшегося в миску со сметаной, – у мальчика выдающиеся ментальные способности. Могу спорить, он вас отлично слышал. А за полтора месяца всего не расскажешь.

Гольдбер с гораздо большим интересом глянул на меня. Я скромно потупился, хотя похвалой учителя был несказанно доволен. А наш собеседник задумчиво посмотрел на часы и вздохнув пробормотал:

– Ну, что ж, кое-что расскажу…

***

…Детство и юность Исаака промелькнули смутно. Тёмные стены дома в Кракове. Мощные двери и ставни на окнах призваны были пережить погром, а не защититься от воров. Строгое иудейское воспитание, Тора, шаббат^*, праздники, не совпадающие с праздниками остальных горожан, их злые глаза при виде маленького еврея и тихий голос отца, внушающий что богоизбранный народ не нуждается в любви чужаков. Наоборот, это люди нуждаются в том, что есть у евреев. Поэтому с иноверцами надо ладить, но нельзя забывать, что это нечистые, лишенные истинного бога и веры создания, а значит относиться к ним следует соответственно. Чужих можно обманывать, обирать, можно даже убивать. Ибо, убийство нееврея – благое дело. Но делать этого просто так не следует. Иначе жертвой мести может пасть вся община.

Исаак молча слушал отца. Смотрел как он и его родственники возвращаются из синагоги, обходя встречных с таким видом, словно это горы нечистот. Тихо сидел в лавке, наблюдая как отец торгует. И всё, что он видел и слышал, ему совершенно не нравилось.

Он не понимал, почему надо столь жёстко обособляться от всех. Ведь в Кракове живет так много людей, и все они разной веры, но при этом прекрасно находят общий язык, не бравируя своей принадлежностью к той или иной конфессии^*. Почему евреи не стараются влиться в эту жизнь? Почему армяне, русские, англичане, итальянцы, поляки, да мало ли ещё народа живет в великолепном Кракове, все они свободно общаются между собой, веселятся и горюют, ходят друг к другу в гости, вместе живут и работают. Как у них это получается?

Нет, конечно всякое случалось. Те же поляки и русские или армяне, частенько сходились в жестоких драках, выясняя чья вера лучше, но потом всё заканчивалось в шинке, где они дружно гуляли, славя всё того же Иисуса и мать его Марию, которые, кстати, были евреями. Этого Исаак вообще понять не мог. Если все они поклонялись людям из его народа и верили в них, то как они могут быть чужими?

Несколько раз, будучи ещё маленьким и глупым, он задавал эти вопросы отцу, а потом рабби* в синагоге. Во всех случаях его жестоко наказывали и заставляли искупать тяжкий грех. Исаак сделал из этого верные выводы и перестал спрашивать, но думать не перестал.

Время неумолимо шло вперёд. Исааку исполнилось пятнадцать. Теперь отец не только разрешал ему сидеть в лавке, но и заставлял помогать в торговле. Юноша с тоской начал осознавать, что этим всё для него и кончится. Из-за того, что евреи намертво замкнули себя для окружающего мира, этот самый мир замкнется для него стенами лавки и ненавистной торговлей. Ему придется день за днём сидеть за прилавком и гордиться своим народом, потому что гордиться будет больше нечем да с ужасом ожидать очередного погрома. А все пути к свободе были отрезаны суровыми постулатами веры.

Отец с неодобрением смотрел на сына. Метания юноши и его вопросы не могли принести ничего кроме вреда. Он всё чаще хмурился, наблюдая как равнодушно выполняет сын все обряды. Несколько раз только напоминания отца и матери заставили Исаака посетить синагогу. Родители не могли понять, как в их правоверной семье мог вырасти такой безответственный ребёнок. Почему он не гордится принадлежностью к богоизбранному народу? Чего он ещё хочет? Ведь у него есть всё о чём мечтают многие люди. Но любые разговоры на эту тему Исаак пресекал упорным молчанием и почтительным наклоном головы. Отец начал понимать, что сын упрям и своеволен, хотя внешне не перечил ему. Проявил свой характер Исаак только один раз, когда решил изучать медицину. В первую минуту отец рассердился – чем ему не угодила торговля?, но почти сразу успокоился. Медицина – почтенная профессия. Хороший врач всегда сумеет заработать. И вообще, врач-еврей – это же так естественно, а вот врач-поляк – это уже достаточно смешно, ещё бы сказали – русский врач.

Поэтому, с благословения отца, Исаак начал изучать медицину. И всё шло хорошо до того дня, когда отец неожиданно узнал, что его сын, кроме всего прочего, уже несколько лет посещает Краковский университет. Теперь ему стали понятны возросшие расходы на обучение. Ведь разрешить еврею учиться в католическом учебном заведении стоит очень дорого. Пока отец пытался осознать всю тяжесть беды, свалившейся на него, добрые родственники, которые и открыли ему глаза на недостойное поведение сына, поторопились нанести ещё один удар.

Мальчик-то, пояснили они, кроме лекций по медицине, посещает богословские и другие диспуты. Более того, он сдружился с иноверцами и даже посещает их. А самое главное, он весьма близко сошёлся с монахом-доминиканцем. Этот самый монах ходит с ним везде, толкует ему места из Библии и сравнивает их с Торой, приносит какие-то книги, и, похоже, дело идет к тому, что Исаак может стать выкрестом^*. Родственники, старательно пряча довольные улыбки, умоляли отца немедленно принять меры, чтобы юноша не опозорил семью.

От ужаса весь дом погрузилась в траур. Когда Исаак, ничего не подозревая о визите доброхотов, вернулся домой, его встретил разгневанный отец и убитые горем мать с сестрой. К несказанному ужасу Исаака, все его книги были сожжены, а отец нетерпящим возражения тоном запретил ему не только ходить на лекции и посещать товарищей, но и вообще покидать дом до особого разрешения.

Исаак сидел в своей комнате, ожидая решения. Он прекрасно понял в чём дело и пытался осознать, чем ему грозит эта история. В том, что отец настроен серьёзно, сомневаться не приходилось, а причитания матери и сестры, разносившиеся по дому, злили ещё больше. Отец видимо надеялся, что, посидев взаперти и как следует обдумав свои поступки, сын раскается и откажется от своих затей, но он забыл, что Исаак уже не ребенок. Ведь даже в детстве его нельзя было заставить делать то, чего он не хотел. Проявляя на первый взгляд согласие, Исаак умел так повернуть дело, что в итоге его оставляли в покое. Но сегодня отец не мог думать о характере сына. Поэтому, вызвав его к себе в кабинет около полуночи, без долгих разговоров приказал собираться и готовиться к отъезду.

– Куда? – удивился Исаак.

– Во Львов, – не поднимая головы от бумаг ответил отец.

– Простите батюшка, но почему?

Отец не выдержал и вскочив завопил:

– А ты не догадываешься? Ты опозорил нас всех! Втоптал в грязь наше честное имя! Как мне теперь смотреть в глаза родственникам и соседям?

– Вот в чём дело! – неожиданно для себя усмехнулся Исаак, – Почему-то соседи вам важнее сына. А вы отрекитесь от меня, и всё уладится само собой. – Эти слова пришли внезапно, и выговорив их Исаак понял, что ему может повезти. Но он зря надеялся.

– Отречься! Если бы у меня был ещё один сын, я изгнал и проклял бы тебя! – задохнулся от гнева отец, – Но, бог не дал мне такого счастья! Поэтому я должен спасти тебя любой ценой! Завтра ты уедешь, а во Львове немедленно женишься на дочери моего троюродного брата! Она как раз достигла нужного возраста! И чтобы от тебя никто, никогда ничего не слышал ни о каких папистских бреднях! И не смей возражать! Не хватало нам ещё доноса в инквизицию!

Ах если бы отец знал, как опоздал со своими опасениями. Донос уже был, и не один. Кроме того, что несколько родственников и друзей решили нагреть руки на чужой беде, а может быть, если повезёт, убрать конкурента, за дело взялись родители университетских товарищей. Повезло Исааку только в одном, все эти бумаги пришли к его знакомому монаху-доминиканцу, который как раз, по чистой случайности, и представлял в Кракове святую инквизицию. А вот то, что этот самый монах оказался вампиром, случайностью, как раз и не было. Но всего этого ни отец, ни Исаак конечно не знали.

Отослав сына собираться отец, дописав письма, с чувством выполненного долга, отправился спать. А утром он обнаружил в комнате Исаака прощальное письмо, в котором тот сообщал, что он очень любит родителей, но просит, как можно скорей забыть его и обратить своё внимание и заботу на сестру, которая, в отличие от него, является почтительной и послушной дочерью. А он продолжит своё образование там, где укажет ему его добрый друг – отец Андре.

После этих строк мать лишилась чувств, а отец поседел за несколько минут. Сбывались худшие опасения. Похоже Исаак действительно решил принять католичество. Это было равносильно концу света. Мало того, что они лишились единственного сына, они могли потерять всё, что у них было. Община могла и не простить такого поступка юноши и обвинить в нём именно родителей. Теперь перед отцом стоял выбор: или отдать все деньги на искупление страшного греха или уничтожить виновника. Он выбрал второе. Ведь измена вере не допускается даже мысленно. Отец несколько минут закрыв глаза истово взывал к богу, дабы укрепиться в своём решении. Неожиданно он понял, что именно господь послал ему это испытание, как в своё время Аврааму. Он должен принести искупительную жертву во имя любви к господу. И, может быть, бог пожалеет его и сотворит чудо. И раскаявшийся сын вернётся в последний момент. Подбодрённый такими мыслями он твёрдым шагом прошел в свой кабинет и послал слугу в квартал наёмных убийц…

– …Ну, Исаак, Ты решил? – монах смотрел на молодого человека с легкой улыбкой.

Солнце ещё не взошло, а юноша уже стучал в дверь его комнаты.

– Решать нечего, святой отец! За меня всё решили!

– Зачем ты тогда пришёл?

Исааку показалось, что отец Андре всё уже знает, но не считает нужным показать ему это. Он судорожно вздохнул и ответил:

– Я хочу воплотить в жизнь решение. Только своё, а не отцовское. Я готов ехать с вами отец Андре.

– Похвальное мужество, – монах внимательно смотрел на него, словно пытаясь проникнуть в самое сердце молодого еврея, – но ты всё обдумал как следует? Осознаёшь ли ты все последствия этого шага? Ты ведь знаешь к чему это приведет. От тебя отрекутся родные. Тебя предадут анафеме. Скорее всего, тебя попытаются убить.

– Благодарю вас за поддержку, святой отец, – криво усмехнулся Исаак, – но можете не стараться. Я лучше вас знаю, что мне грозит. Иудеем можно стать, перестать быть им нельзя. Можно только умереть.

– Хорошая идея, я её обдумаю, – кивнул отец Андре.

– Это не идея, – удивленно отозвался Исаак, – это цитата из Талмуда.

– Я знаю. Но для нас это лазейка. Над тем, кто умер, смертные не властны. Но об этом позже. Через месяц или чуть больше я уезжаю. И, как я понимаю, ты по собственной воле едешь со мной.

– Я не откажусь, отец Андре, не надейтесь. К тому же я уже всё решил, и выбора у меня больше нет.

– Выбор есть всегда… – начал его собеседник.

Тут их прервали. К монаху торопливо подошёл какой-то оборванец и, почтительно поклонившись, протянул ему маленький свиток. Едва заметно поморщившись, монах взял послание и небрежно кинул на стол мелкую монетку. Когда тот ушел он прочёл письмо и заметил:

– Твой выбор только что заметно расширился. Теперь тебе предстоит выбирать не только между свободой и общиной, знаниями и догмами, но ещё и между жизнью и смертью. Твой отец, в настоящее время, договаривается с наёмниками. Как ты думаешь, о ком идёт речь?

Юноша побледнел, а монах добавил:

– Если ты не передумал и идешь со мной, я смогу защитить тебя. Но…

– Я согласен! – твердо ответил Исаак.

– Это хорошо. А теперь запомни. Раз ты окончательно всё решил, то с этой минуты ты будешь слушаться меня беспрекословно. Во всяком случае пока не минует опасность. И ещё – не перебивай меня.

Исаак только приложил руку к сердцу и поклонился.

– Идём, – и монах вышел, даже не посмотрев, следует он за ним или нет…

…Исаака спрятали в монастыре, который оказался мощной крепостью. Неведомо от кого собиралась защищаться братия, но, судя по толщине стен, врагов у неё было очень много. Об этом Исаак сказал спутнику, когда они, через тайный ход, вошли в святые стены.

– Будешь смеяться, но врагов у нас действительно много, – неожиданно согласился монах и добавил, – однако, не забывай, когда идёт война каждая крепость на вес золота. А на войне убивают всех. И ни сан, ни звание, ни деньги не помогают. А сейчас – молчи. С настоятелем буду говорить я. И, что бы я ни сказал, ни слова…

…Через два месяца из ворот монастыря выехала карета в сопровождении многочисленной, хорошо вооружённой охраны. Ночь уже вступала в свои права, и людей на улицах почти не оставалось. Немногие запоздавшие прохожие торопились по домам, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Поэтому отряд беспрепятственно доехал до ближайших ворот, торопясь покинуть город до их закрытия. Мощные створки с глухим гулом захлопнулись, отрезая Исаака от всего, что он знал в своей жизни.

– Ну, кажется, проскочили, – святой отец, приподняв шторку, внимательно всматривался в темноту. – Можешь вздремнуть, – предложил он юноше, – а я пока поработаю.

Исаак с интересом смотрел на собеседника, точнее туда, откуда слышался его голос. До того памятного дня, когда он покинул дом, ему казалось, что он хорошо знает монаха.

Отец Андре не преподавал в университете, но часто посещал лекции. Не брезговал он и кабачком, где собирались студенты. Там они и познакомились. Он нравился Исааку. Монах был так непохож на правоверных иудеев, впрочем, и на католиков тоже. Он с удовольствием общался с людьми из разных конфессий, говорил всегда легко и свободно. Никогда не отказывался выпить стаканчик вина, спеть веселую песню или принять участие в диспуте. При нём часто говорили весьма необдуманные вещи, но ни к одному из болтунов не были применены никакие взыскания. Это снискало ему доверие и уважение студентов. Исаак же просто влюбился в него. Кроме всего, побеседовав с братом Андре, он понял, что тот знает гораздо больше, чем все профессора вместе взятые. А брат Андре, в свою очередь, узнав, что Исаак хочет стать врачом, на минуту задумался, а затем пообещал помочь, и почти четыре года действительно помогал. Именно благодаря ему Исаак освоил латынь, французский, немецкий и итальянский. Слегка начал разбираться в древнегреческом и, как ни странно, русском. Монах приносил ему книги, которых нельзя было найти ни в одной библиотеке, отвечал на все вопросы, которые возникали у юноши при изучении этих фолиантов, а год назад организовал для своего друга несколько анатомических вскрытий.

– Если не знать, как устроен человек, лечить не сможешь, – пояснил он Исааку. – Ты же пошел в университет потому что тебя не устраивали знания, которые давали твои единоверцы? Хотя, как ты мог уже заметить, в университете тоже много не узнаешь.

Исаак согласился и рискуя жизнью раз в месяц пробирался по ночам в полуразрушенный склеп на старом кладбище, куда отец Андре привозил трупы. Если бы ректор или отец Исаака узнали, чем он занимается, то плохо пришлось бы молодому еврею. Отец, не задумавшись ни на минуту, убил бы его собственными руками. Ректор просто сдал бы инквизиторам. Но всё было прекрасно до того страшного дня, когда ему пришлось делать выбор…

Теперь же, прожив два месяца в монастыре, и, наблюдая за своим товарищем, Исаак уже не знал, верит он ему или боится. Странности начались ещё в обители. Да и сейчас… Ну, как, скажите на милость, можно что-то делать ночью, в тёмной карете. Но, как он уже убедился – можно.

А ещё, откуда брат Андре знал, что убийц не остановят монастырские стены. Но факт оставался фактом. Это произошло…

…Как только в Крвкове узнали, что Исаак ушёл из дома и живёт в монастыре, город забурлил. Никто не сомневался, что молодой еврей решил принять католичество. Мнение горожан об Исааке моментально изменилось в лучшую сторону. Если до этого его просто терпели за деньги отца, то теперь все немедленно открыли в нём целый кладезь истинных добродетелей. Его друзей, которых раньше поносили за непотребное знакомство, теперь превозносили, ставя им в заслугу прозрение иудея. В этой атмосфере всеобщего одобрения, Исаак совершенно уверился, что ему ничего не грозит. И тем более он удивился заметив, что его друг и монахи, проживающие в обители, принялись принимать дополнительные меры предосторожности.

– Зачем это всё? – не удержался он от вопроса, – Ведь весь город на моей стороне. А наёмники тоже христиане, значит они не должны меня тронуть.

– Правильно, они тебя любят, – согласился Андре, – и прирежут не из ненависти, а исключительно за золото твоего отца. Потому что они честные люди. Кстати, потом они искренне помолятся за твою душу и закажут богатую заупокойную службу.

– Не может быть! – удивился Исаак.

Брат Андре только махнул рукой, предоставив мальчишке получать опыт самостоятельно. И через неделю, после этого разговора, поймали первого убийцу. Потом были ещё и ещё. Надо сказать, после появления первого наёмника, Исаак понял, что высокие стены не являются надежной защитой. Он думал, что неудачи предыдущих убийц и новые расходы заставят отца отступиться, но тот не успокаивался. Каждая неудача заставляла его поднимать цену. Затишье наступило только после того, когда всех выловленных наёмников вздёрнули на площади, а к отцу отрядили офицера со строгим предписанием прекратить терроризировать святую обитель с наложением весьма внушительного штрафа. Тот на время затаился, но не отказался от задуманного. Просто теперь он нанял людей, которые должны были ждать, когда сын покинет монастырь хоть на минуту.

Прошло ещё несколько дней, и, наконец, Андре приказал Исааку:

– Собирайся, мы уезжаем.

– Куда? – спросил юноша, снимая с полки мешок с одеждой.

– В Париж.

Исаак обрадовался и, не задавая больше вопросов, кинулся на выход. Андре, тихо посмеиваясь, шёл следом. Выскочив на крыльцо и увидев карету и солдат охранявших её, юноша растерянно замер. Впервые он задумался, на какой же ступени в церковной иерархии стоит его друг. Пока он предавался размышлениям, монах бесцеремонно запихнул его в экипаж, и они уехали…

…И вот теперь, после всего что было, ему предлагают вздремнуть.

Исаак хотел возразить, что не хочет спать, но глаза уже закрывались, и он сам не заметил, как угодил в крепкие объятия Морфея. Проснувшись юноша обнаружил, что лежит на кровати в небольшой чистой комнатке. Рядом на такой же кровати спал монах. В отличие от своего попутчика, он был раздет. Ряса аккуратно лежала на стуле, сандалии стояли рядом. С самого же Исаака сняли только сапоги. Смущенный тем, что не проснулся, когда его выносили из кареты, он тихонько встал и направился к кувшину с водой.

– Выспался?

Вопрос застал его врасплох. Подпрыгнув от неожиданности, он повернулся и встретился взглядом с глазами Андре, в которых не было ни капли сна. Исаак смущенно кивнул.

– Хорошо, – монах встал, – надо приводить себя в порядок.

Исаак невольно залюбовался стройным мускулистым телом. Он как-то не представлял, что Андре так хорошо сложен, и, что греха таить, так молод. Почему-то в рясе с надвинутым на глаза капюшоном, он казался гораздо взрослей. А сейчас Исаак понял, что брат Андре ненамного старше его. Пока он размышлял, монах с удовольствием умылся. Потом, обильно намочив полотенце, с наслаждением протёр плечи, грудь и заметил:

– Искупаться сможем только на месте, так что, придется потерпеть.