Они просидели до полуночи. Поздняков рассказал о смерти бывшего начальника отделения Короткова Бориса Михайловича, тяжело переживавшего ускорения и перестройку, охаивание органов госбезопасности и скончавшегося прямо на рабочем месте от обширного инфаркта. О реорганизации в родном Управлении и его переименовании, о том, кого, куда и кем назначили. Оказалось, что и Моренов, и Скляренко стали начальниками отделов, только последний – единственный подполковник в этой должности во всем Управлении, потому и называл Моренова с подковыркой старшим по званию. Володька же по линии борьбы с терроризмом за последние год–полтора все горячие точки прошел: Фергану, Карабах, Тбилиси, Баку. Да и Витя ему не уступит, тоже помотало, будь здоров. Сейчас в Управлении для всех лихая пора – как-никак конституцию защищают. Можно подумать, что раньше дядю Федю охраняли. В палату заглянула дежурная медсестра, принесла лекарство и непререкаемо попросила Нестерова освободить помещение. Договорились встретиться завтра, на том же месте, в тот же час.

В следующий вечер без трех минут восемь он подходил, как договаривались, к палате Михалыча.

– Вы к Позднякову, в двенадцатую? – остановила сестра. – Его перевели. Ваша фамилия Нестеров? Вот, просили передать. – Она протянула вчетверо сложенный листок бумаги.

«Сергей! – почерк был неровный, торопливый. – Меня переводят в какой-то госпиталь Минобороны, даже названия не сказали. Сообщу потом или мужики сами узнают и тебе скажут.

Помни, что говорил тебе. Может, в пику этому еврею-профессору наши военврачи и отменят его приговор. В любом случае, попробовать стоит. А не получится, тоже не дрейфь, прорвешься, я тебя знаю.

Будь здоров, боец! Твой Ю. Поздняков».

Воплощать в жизнь совет старшего товарища оказалось не просто. Это он поначалу из-за боли разглядеть ее не смог, а на самом деле Диляром Фархатовна являла собой образец женщины несравненной восточной красоты: громадные, завораживающие, черные глаза с длиннющими ресницами, тонкие брови, точеные черты лица, длинные, уложенные в замысловатую прическу, иссини черные волосы, тонкая смуглая кожа, идеальная фигура. Она прекрасно знала, какое впечатление производит на мужчин, и умело пользовалась этим, но четко держала дистанцию. Ко всему прочему, Нестеров чувствовал по отношению к этой женщине то, чего быть, по идее, не может ни при каких обстоятельствах – ему казалось, что она читает его мысли, в том числе, порой, и нескромного характера, и при этом явно подсмеивается над ним. Время шло, а паровоз все стоял на запасном пути, пока в очередной раз они ни встретились в коридоре отделения.

– Диляром Фархатовна! – Он запнулся, но докторша помогла ему.

– Сергей Владимирович, – она с улыбкой посмотрела на него, и он утонул в ее черных, бездонных, как омут, глазах. – Последние несколько дней вы хотите рассказать мне что-то очень важное для вас, но не решаетесь этого сделать. Если не возражаете, мы могли бы встретиться с вами завтра…

– Завтра суббота, выходной день, – напомнил Нестеров.

– У меня дежурство, так что жду вас в три часа дня в ординаторской, тогда и побеседуем, – красавица Востока чуть улыбнулась, повернулась и пошла, как модель по подиуму, чуть покачивая бедрами и ставя ножки в туфельках четко по одной линии.

С утра приехала Люба, привезла всяких вкусностей и, как просил, копию выписного эпикриза из Института нервных болезней. Сергей рассказал ей о предстоящем разговоре, на что незамедлительно последовала неадекватная, с его точки зрения, реакция,

– Ты смотри, не влюбись в эту Шамаханскую царицу! Вон, как глаз загорелся.

Это был навет, причем явный. В своих моральных качествах и устоях Нестеров был уверен. Почти. Потом были еще посетители, но к трем часам Сергей всех разогнал, заявив, что по распорядку после обеда – сон и ему надо отдохнуть, спина разболелась. Ровно в три, минута в минуту, он постучал в ординаторскую. Доктор сидела за своим столом, заполняла бумаги – собственно, другого он и не ждал. Нестеров занял предложенное ему место и, отвечая по ходу на уточняющие вопросы, со всеми подробностями поведал историю болезни и необъяснимого выздоровления, а потом положил на стол копию выписного эпикриза. Рассказывая, он отметил, как внимательно, делая пометки в рабочем блокноте, слушала его Диляром Фархатовна и точно так же читала заключение Института нервных болезней.

– Да, Сергей Владимирович, очень интересно. С того времени заболевание как-то проявляло себя? Покачивания, дрожание рук, другие симптомы?

– Нет, ничего такого не было.

– Странно, очень странно. Сейчас конец восемьдесят девятого, прошло почти пять лет. Если первоначальный диагноз, прогрессирующий рассеянный склероз, верный, то ваше место, извините, на кладбище, а не в нашем госпитале. Но даже, если у вас острый рассеянный энцефаломиелит, все равно вы бы передо мной не сидели, такой молодой, красивый и сильный мужчина, а скорее лежали в больничной койке худой и ослабленный. Вообще вся ситуация с вами порождает массу вопросов, в том числе к качеству проведенных исследований. В частности, по-моему, пункцию спинного мозга у вас взяли нечисто, видимо, задели кровеносный сосуд, а, если покопаться, можно еще кое-что найти. Однако дело совершенно не в этом. – Она уставилась на него своими огромными глазищами. – Послушайте, вы ведь рассказали мне свою историю с определенной целью. С какой?

– Хочу, чтобы в нашем госпитале сняли диагноз, который мешает мне жить и работать. – «Помоги, красавица Востока, помоги!», – молча просил Нестеров. – Поймите, я не могу забыть, что у меня, как сказали врачи, тяжелая форма рассеянного склероза. Я устал жить под дамокловым мечом, в ожидании, что ни сегодня-завтра вернется эта зараза и жизнь моя закончится. Опять же по работе из-за диагноза, записанного в карту, на меня наложен целый ряд ограничений. То не делай, туда не ходи! Достали уже! Диляром Фархатовна! Не знаю почему, но я уверен, что только вы можете мне помочь! – Он говорил и истинно верил в свои слова.

Она задумалась, лицо стало строгим, но осталось таким же красивым.

– Сергей Владимирович! Вы верите в реальность необъяснимых с научной точки зрения явлений?

– Конечно, верю. В мире много такого, чего быть не должно, а оно есть.

– В таком случае, мне надо еще раз осмотреть вас. Пожалуйста, не беспокойтесь. Я должна быть уверена, что вы правы в своих ощущениях, а я – в своем предчувствии.

Диляром Фархатовна вышла из-за стола и встала за его спиной.

– Расслабьтесь, пожалуйста. Закройте глаза. – Она подняла руки над его головой раскрытыми ладонями вниз. – Представьте себе голубое, переходящее в синеву небо…

Получилось не сразу, но как только у Сергея стал формироваться требуемый образ, он почувствовал, что кто-то или что-то, вопреки его воли проникает, лезет ему под черепную коробку…

– Расслабьтесь, не напрягайтесь, пожалуйста. – В голосе была просьба и легкая ирония. – Не волнуйтесь, ваши секреты мне не нужны, я только хочу помочь вам. – Глубокий, грудной голос успокаивал, и он поверил ему. – Итак, представьте небо, голубое небо, чем выше вы поднимаетесь, тем все больше и больше голубизна переходит в синеву. – Его вели по этому пути, и он шел, не сопротивляясь. – Хорошо, очень хорошо. – Ему казалось, что прошло всего несколько секунд, хотя на самом деле – десятки минут. – Теперь встаньте.

Она отодвинула стул, стоящий между ними, и через мгновение Нестеров почувствовал внутреннее тепло, перекатывающееся волной сверху вниз и снизу вверх. Итак, несколько раз. Потом Диляром Фархатовна оказалась перед ним, вытянула вперед руки – расстояние между раскрытыми, поднятыми вертикально вверх ладонями и его телом составляло не больше пяти-семи сантиметров. Медленно руки стали опускаться, и краем глаза Сергей заметил исходящее от ладоней голубое свечение, почувствовал тепло, как и в предыдущий раз. Наконец, все закончилось, он перевел дыхание, втянул ноздрями воздух и почувствовал запах озона, свежескошенной травы, как бывает сразу после грозы.

– Присаживайтесь, Сергей Владимирович, – ее голос был спокойный и ровный. – Вы знаете, я ничего не увидела, в коре головного мозга затемнений, новообразований нет. Внутренние органы тоже в порядке, разве что желчнокаменная болезнь, но она в самой начальной стадии. Так что, по-моему, есть все шансы побороться за вашу реабилитацию. Но для этого надо будет задержаться на несколько дней и пройти ряд дополнительных исследований, в том числе, повторим пункцию спинного мозга. Потом соберем консилиум и уже на основании полученных результатов примем решение. Согласны?

– Конечно, согласен, Диляром… – он запнулся и услышал негромкий журчащий смех.

– Не мучайтесь, зовите меня Дилора…

– Спасибо, доктор Дилора. А что это было? Что вы сейчас со мной делали?

– Я проводила обследование вашего организма, что-то похожее на рентген. Меня научила этому и еще многому другому моя бабушка по материнской линии – Муслима, прорицательница и целительница Саид Алим-хана, последнего эмира Бухары. Что, не верите? – В ее глазах мелькнули смешливые огоньки. – У вас двое детей, мальчик и девочка, мальчик старший, в детстве сильно болел, вы женаты пятнадцать лет, жена старше вас на два года… Продолжать?

Нестеров отрицательно замотал головой, не понимая, откуда она все это знает.

– Так что, будем проходить дополнительное обследование?

– Будем!

Консилиум собрали через десять дней. Сестра привела Нестерова на второй этаж к дверям какого-то кабинета, где его ждала доктор Дилора с историей болезни в руках.

– Держитесь, Сергей Владимирович! – Она ободряюще зажмурила глаза, но он услышал серьезное беспокойство в голосе. – Все должно быть хорошо, результаты исследований, анализы – в порядке, никаких отклонений. К тому же приехал наш главный консультант, один из ведущих специалистов в этой области…

– Кто такой, если не секрет?

– Доктор медицинских наук, профессор Штульман Давид Рувимович, заведующий отделением в Институте, где вы лежали.

– Кто? – Нестеров ушам своим не поверил. – Штульман?

Ответить Дилора не успела, пригласили войти. За длинным столом сидело несколько человек в белых халатах и среди них, ровно посередине, на царском месте знакомое лицо – Давид Рувимович Штульман. Лечащий врач зачитала некое информационное сообщение с результатами последних анализов и замолчала в ожидании вопросов. Папку с документами, где сверху лежала копия выписного эпикриза Института нервных болезней, она положила в раскрытом виде перед председательствующим. Все молчали, и тогда заговорил Штульман, быстро пробежавший бумаги.

– Здравствуйте, Сергей Владимирович! – На губах приветливая улыбка. – Подойдите поближе. Кажется, я вас припоминаю. – «Врет, – констатировал Нестеров, – не может он меня помнить, пять лет прошло, сотни, если не тысячи, больных, да и видел он меня всего два раза». – Вы у кого наблюдались, у Шаповаловой? Очень грамотный и высококвалифицированный специалист, кандидат медицинских наук. Как чувствуете себя, Сергей Владимирович?

– Прекрасно, Давид Рувимович!

– Помните, как меня зовут? – В вопросе прозвучало настороженное недоумение.

– Конечно, разве можно вас забыть… – Получилось двусмысленно, но слово не воробей…

– Что ж, хорошо, – резко сменив интонацию, сказал Штульман.

Он вспомнил: не Нестерова, конечно. Вспомнил, как пять лет назад впервые за все годы работы уговаривала его Наташа Шаповалова, неприступная Снежная королева, изменить диагноз какому-то чекисту. А у него к этой проклятой породе всегда было и есть резко отрицательное отношение – отца, майора государственной безопасности, видную фигуру в системе ГУЛАГа, свои же, чекисты, расстреляли в тридцать девятом. Но, несмотря на это обстоятельство, он тогда почему-то пошел навстречу Наташе, хотя буквально за день до разговора они диагностировали у Нестерова прогрессирующий рассеянный склероз. Оказывается, мало этому гэбешнику тех послаблений, что получил, все никак не успокоится. Диагноз хочет снять. Ну-ну…

– Курите?

– Как раньше, полпачки в день.

– Выпиваете?

– Не без того, конечно.

– И сколько можете выпить?

– А сколько надо? – Вопросом на вопрос с вызовом ответил Нестеров, и в той же манере продолжил. – С женщинами, Давид Рувимович, у меня тоже все в порядке.

Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Диалог походил на словесную дуэль.

– Ну, что ж, прекрасно! – холодно резюмировал Штульман. – Так и продолжайте. Вопросы есть, коллеги? Нет? Желаю вам всего самого хорошего! – выпроваживая неприятного ему Нестерова, он полагал, что на должном уровне завершил встречу.

– А диагноз? – вразрез с желаниями профессора задал вопрос настырный пациент.

– Что диагноз? Он вам мешает? Работаете, живете полноценной жизнью, ни в чем себе не отказываете. Чего вам не хватает?

– Работы, обычной, нормальной оперативной работы, – заметив, как недоуменно полезли вверх тонкие, по-женски красивые профессорские брови, Сергей продолжил свою мысль. – Вряд ли это что-то для вас значит, но я все-таки постараюсь объяснить. Поймите, меня учили совершенно другим вещам, и я считаюсь высококлассным специалистом, оперативником, умеющим работать с людьми в первую очередь. Но сейчас, в силу поставленного мне диагноза, я отдаю себя на тысячные доли от того, что могу дать на самом деле. Мое место не за столом научных изысканий, а в поле, как говорят в разведке. Мне не с бумагами возиться, а с людьми надо работать, в бою быть, в напряжении. Иначе я – не человек, а так: серединка на половинку. Понимаете меня?

– Нет, не понимаю, – злым, ледяным тоном ответил Штульман. – Более того, считаю, что в первую очередь вы сами не понимаете и не осознаете своего положения. – Давид Рувимович находился в образе профессора, полномочного представителя ведущего научно-практического медицинского учреждения Советского Союза, которое не имеет права на ошибку. Отделить в этом образе личное от профессионального не смог бы никто. – Слушайте меня внимательно! Ваше тяжелое, повторяю, тяжелое заболевание имеет крайне непредсказуемый характер и способность возвращаться в самых неожиданных случаях. И вы хотите, чтобы я разрешил, как вы там выражаетесь, работать в поле? Ни-ко-гда!!! – Он назидательно поднял вверх указательный палец, а потом направил его на Сергея. – На дачу, клубнику, цветочки сажать, грядки пропалывать, там ваше поле! – Хотел что-то добавить, но сдержал себя. – Прощайте!

Разговор был закончен. Закрылась дверь, и пропала, испарилась, как снег под солнцем, последняя надежда. Сергей понимал, что приговор этого консилиума не отменит никто. Он почувствовал чье-то присутствие за спиной и обернулся – незабвенная Диляром Фархатовна, подарившая надежду. Как же он ненавидел ее в этот момент!

– Сергей Владимирович, не расстраивайтесь, прошу вас. Штульман явно перестраховывается и отстаивает честь мундира. И еще, – она говорила медленно, будто общалась в это время с кем-то другим, – у него есть личные мотивы для неприязни к вам. Пока не понимаю, каким образом, но это связано с его отцом…

Нестеров смотрел на нее злыми глазами и думал: «Пропади ты пропадом, Шамаханская царица, вместе со всей своей чертовщиной!». Но ведь не скажешь, все-таки культурный, воспитанный человек, офицер, в конце концов.

– Спасибо вам, в любом случае, хотя бы за попытку. – Сергей безумно устал, и душа затосковала, запросилась домой. – Скажите, я могу рассчитывать на выписку завтра?

– Да, безусловно. Документы подготовят к тринадцати часам. Меня не будет, так что я вынуждена попрощаться сегодня, прямо сейчас, но мы еще встретимся, придет такое время. Вас ждут изменения в жизни, недолго осталось ждать. Все будет не так, как вы хотите, но лучше, чем можете себе представить сейчас. Еще раз прошу: не расстраивайтесь. Всего вам самого доброго, Сергей!

Она заглянула Нестерову в глаза, прикоснулась к руке и пошла по коридору, но, сделав два шага, обернулась и вполголоса совершенно серьезно спросила:

– Разве я похожа на Шамаханскую царицу? – И, размышляя, недоуменно заметила: – Она же старая и злая.

Первое время Сергей жалел, что пошел на поводу у Михалыча и затеял всю эту медицинскую историю, а потом смирился. Как в народе говорится, за что боролся, на то и напоролся – теперь в медкарте по гроб жизни черная метка стоять будет. Мужики из контрразведки тоже куда-то пропали, позвонил пару раз Моренову и Скляренко – один в командировке, другой на совещании, а потом желание звонить пропало. Недели через две в трубке раздался до боли знакомый голос.

– Владимирыч, здорово! Узнал? Не узнал, потому и молчишь, вспоминаешь. Моренов это. О! По звуку чувствую: обрадовался. Хотя радоваться, собственно говоря, нечему. – Наступила пауза, а у Нестерова в предчувствии нехорошего замерло сердце. – Сереж, Поздняков умер. – На последнем слове голос Моренова задрожал. – Прощание завтра в морге на Пехотной в одиннадцать, хоронить будут на Кузьминском. Придешь? Тогда до завтра.

Нестеров предполагал, что народу будет много, но чтобы столько?! В зал для прощаний поместилась только половина, а остальные ждали на площадке перед моргом. На кладбище поехали тремя большими набитыми под завязку автобусами, не считая катафалка с родственниками. Венки, цветы, рота почетного караула, прощальные речи – хоронили почетного чекиста, полковника Позднякова, и мужики плакали, не скрывая слез. Заполнить душевную пустоту, образовавшуюся с уходом Михалыча, не мог никто. А еще говорят, незаменимых нет!? Врут, гады! Поминальный стол накрыли в небольшой столовой недалеко от его дома на Щелковской, и рюмку в память о покойном пришлось поднимать в три очереди с хвостиком. Володя Моренов, Витя Скляренко, Борис Сомов, Сергей Нестеров и другие ребята из отдела были в числе первых. Выпили, сказали, что надо и встали из-за стола, что б уступить место другим. Вышли на улицу, закурили, но разговор не клеился.

– Ну что, по домам или продолжим? Как-то не по-человечески получается, – неуверенно предложил Дима Старшинов. Кто-то согласился, у кого-то нашлись другие дела, а Скляренко с Мореновым надо было возвращаться на службу.

– Сергей Владимирович! – позвал Виктор, и они отошли немного в сторону. – Юрий Михайлович перед смертью просил помочь вам. – Он посмотрел на Моренова, стоявшего рядом, и тот кивком головы поддержал его. – Вы как, по-прежнему наукой у себя в разведке занимаетесь, нет желания назад в Управление перебраться?

– Желание есть, – безрадостно усмехнулся Нестеров. – Только здесь, как в анекдоте про слона: «Съисть-то он съисть, только хто ж ему дасть». Кому я нужен со всеми своими болячками, и кто пустит такого «калеку» на оперативную работу?

– А это не твоя забота, – внес свою лепту Моренов. – Если согласие даешь, для начала тебя оформят переводом в аналитический отдел нашего Управления, с одной сидячей работы на другую, медицина в таком случае возражать не будет, мы прорабатывали. Ты сейчас кто?

– Старший помощник начальника отдела, подполковник.

– Нормально. Будет вакансия, с повышением пойдешь, на начальника отделения. А месяца через три тебя ко мне переведут, в отдел по борьбе с терроризмом, на какую должность пока не знаю, там видно будет. Ну что, принимаешь такую перспективу?

– О чем ты говоришь! Но как…

Моренов перебил его, нимало не заботясь о правилах вежливости,

– Детали пусть тебя не волнуют. Предложение поступило – ты согласился. На этом наши с тобой переговоры заканчиваются. Кадры между собой сами договорятся. А сейчас иди, Владимирыч, к мужикам. Помяните нашего дорогого Михалыча по-людски и за нас тоже, а нам с Виктором Александровичем в Управление надо. Так, Виктор Александрович?

– Совершенно с вами согласен, Владимир Андреевич, и спасибо большое за уважение. Недели не прошло, как мне присвоили полковника, а вы со мной уже по имени, отчеству…

– Язва, ты все-таки, – беззлобно констатировал Моренов, и они пошли к дежурной машине Управления.

Разговор состоялся, но его последствия стали ощутимыми только через месяц, когда Нестерова вызвал руководитель и стал рисовать заманчивые перспективы его научного будущего. Тут-то Сергей и сообразил: лед тронулся, господа присяжные заседатели! По-настоящему расстроился его уходу Гена Парминов.

– Неугомонный ты все-таки, Сергей! Чего тебе не сидится? Так хорошо вместе работали, у тебя же талант, смотри, как глубоко копаешь. Я скоро на повышение пойду, ты на мое место, через год-два полковника получишь, живи себе и в ус не дуй. Так нет! Все тебя на подвиги тянет. Шило у тебя в заднице, что ли? Хотя, может, за все твои вредные качества я и люблю тебя? Давай обнимемся, бродяга, а то когда еще свидимся.

Перед тем как покинуть Ясенево, где прошли, считай, четырнадцать лет жизни, Сергей зашел к ребятам в отдел, откуда его направляли в загранкомандировку, а потом заглянул в кадры.

– Знал, что не минуешь меня, – Виктор Иванович был один. – Заходи, Сереж. Я в курсе твоего перевода. Николай, твой кадровик, проинформировал, не поленился. Ну что, назад, в родные пенаты?

– Не совсем. В одну воду дважды не войдешь. Там все изменилось, начиная с названия Управления и руководства, хотя люди, основной костяк, остались. А здесь мне ловить нечего. Высиживать полковника и тихо тянуть до пенсии? Сами знаете, это не для меня. А так, в буче, боевой – кипучей, все веселей.

– Что ж, каждому свое. На контору зла не держишь?

– Да нет, что вы. Контора – это люди, в массе своей замечательные человеки, а на дерьмо, как говорит отец Александр Челноков, чего внимания обращать? Этого добра везде хватает. Хотя на один вопрос, я, сколько ни пытался, найти ответ, так и не смог.

– Ты про Замятина?

– Про него, про кого ж еще.

– Загадка века, товарищ Замятин. Хотя, по-моему, объяснить можно достаточно просто. Зависть, обыкновенная человеческая зависть! Правда, в гипермасштабе. – И видя, как вскинулся Нестеров, предупреждающе поднял руку. – Ты подожди возражать, послушай. – И он, как давно выношенное и сто раз обдуманное, стал говорить. – Все началось после твоего возвращения из командировки, когда тебя хотели наградить медалью «За боевые заслуги». Знаю, что представление на награждение принес Фомкин, твой «друг» и «доброжелатель», а за меня тогда оставался Замятин. Как они спелись, понятия не имею, акт, можно сказать, интимного соития, но основания и у одного, и у другого были. Что Фомкина, что Замятина из первой командировки выгнали досрочно – одного за пьянство, другого за то, что жену ревновал и бил смертным боем со скандалами на всю вселенную, а тут ты – герой, весь в белом и с медалью на груди. Результат работы твоих личных доброжелателей известен.

– А разве так можно, когда есть решение руководства…

– Решения, положим, не было, только предложение. А можно или нельзя, определяет инструкция наградного отдела ЦК КПСС, в которой прописаны параметры кандидатуры на награждение, и составлена она таким образом, что черт ногу сломит, пока разберется. Так что было бы желание, а возможности привести это желание в соответствие с положениями данного руководящего документа – всегда найдутся, тем более, когда сходятся интересы подразделения и Управления кадров в лице их представителей.

– Понятно…

– А все дальнейшее происходило по принципу алфавита. Сказал: «А», значит, скажешь: «Б».

Когда ты вышел из больницы, Замятин был уверен, что тебя, если не комиссуют, то уж точно пошлют портянки считать в хозяйственное управление, а ты взял и вывернулся – в отделе практически остался, под крышу начали оформлять. Он же все новости о тебе от своего друга-подельника Фомкина получал. Тогда Замятин пошел к нашему начальнику отдела, давно обещавшего ему повышение в должности за достижение конкретного результата, и, проявляя принципиальность, а так же руководствуясь интересами службы, рассказал всю твою реальную историю, что-то, по-моему, даже преувеличив. Тот выше – курирующему заместителю начальника управления. А тот уже самому. В итоге: скандал! Отношения руководства вашего отдела с Управлением кадров – хуже ниже, чем выше. А как результат, ты – в науке, а Замятин через год – полковник.

– Да-а-а, дела. Все сложное – гениально просто. Может, вы и правы, Виктор Иванович, – Нестеров не скрывал разочарования и горечи. – Хотя, когда в Вышке учились, никто такого развития его личности и представить не мог. Да, Бог ему судья! Спасибо вам за все, и счастливо оставаться, может, еще и встретимся. – Нестеров искренне, открыто, широко улыбнулся.

Кадровик встал, вышел из-за стола и протянул руку.

– Счастливо, Сергей Владимирович! Рад нашему с тобой знакомству, и не забывай. Удачи тебе и здоровья!