В очередную бессонную ночь, глядя в потолок и прислушиваясь к себе, Сергей почти физически ощутил приближение болезни, а за ней ту грань, перешагнув которую, обратно уже никто не возвращался. «А Любочка? – огнем вспыхнуло в голове. – Замуж она больше не выйдет, я ведь ее знаю. А дети как же? Олег, Оленька? Я же сам с тринадцати лет безотцовщина, Господи, прости! Если вспомнить, что только мама покойная ни делала, чтобы я в тюрьму по малолетству не загремел, голова кругом пойдет. Как, какими трудами ей это удалось, даже представить невозможно. Я же такая оторва был, на всю Хорошевку славился. Так это я на руках у мамы один был, а на Любиных маленьких плечиках двое останется. Олежке сейчас только десять, Оленьке – восемь. Стой, паразит! – оборвал он себя. – Чего это ты, как обо всем решенном рассуждаешь? А ты сам-то куда, Нестеров? Дезертируешь!? Уходишь!? Струсил, гад!? Это проще всего: сложил ручки и в гроб лег. Ты по-другому попробуй. Борись, сволочь безвольная, сопротивляйся. Живи! Пока детей на ноги не поставишь, о смерти и думать не смей». До утра он так глаз и не сомкнул, все воевал то ли сам с собой, то ли с невидимым противником по имени Смерть. Но встал с твердо принятым решением: ЖИТЬ!!!
Для начала с работы позвонил Лебединскому, он всегда ему помогал.
– Константин Леонидович, в порядке консультации…
– Сергей Владимирович, для вас круглосуточно. Слушаю.
– Понимаете, все нормальные люди, бросив курить, полнеют. Я же, наоборот, худею. Нервный стал, на людей бросаюсь. Что скажете, дорогой мой доктор?
– Ваша норма: сколько сигарет в день? – Сам Лебединский дымил, как паровоз, не меньше двух пачек в сутки.
– Десять штук, не больше.
– В три уложитесь?
Нестеров прикинул: «После завтрака, обеда и ужина!» и ответил:
– Запросто!
– Тогда дымите себе на здоровье и не нервничайте, вам вредно. А, вообще, приезжайте лучше ко мне. Я древнюю китайскую медицину осваиваю, иглоукалывание в том числе. Мы с вами всю заразу победим. Приезжайте, от чистого сердца приглашаю! Не пожалеете.
В кабинет заглянул Гена Парминов, с которым они учились в разведшколе.
– Здорово, Серега!
– Здорово, коль не шутишь! Какими судьбами?
– Тебя ищу. Говорят, без дела маешься, баклуши бьешь, а нам, понимаешь, в науке работники нужны. Старшим сотрудником пойдешь?
– Да хоть младшим.
– Для подполковника это унизительно. Только старшим.
– Согласен.
– Другого от тебя и не ждал. Тогда дуй к Виктору Ивановичу, я только что от него.
Пока шел в кадры, Нестеров вспомнил старый анекдот, как один мужик решил от безысходности повеситься. Привязал веревку с петлей к крюку, который люстру держит, поставил табуретку, встал на нее, петлю – на шею и тут увидел окурок на шкафу, а рядом спички. Закурил, с наслаждением затянулся и подумал: «А жизнь-то налаживается!».
Назад к истокам
Для Назира Кулиева это был день прощания с Ясенево – еще месяц назад пришел запрос из Баку, звали домой. С Управлением кадров, последней инстанцией, рассчитался и теперь направлялся к центральной проходной. Впереди метров за пятьдесят увидел знакомую фигуру. Пока перебирал, кто бы это мог быть, человек скрылся за стеклянными дверями небольшого здания из желтого кирпичика. И тут он вспомнил: «Это же Нестеров! Точно, Сергей Нестеров». Пятнадцать с лишним лет прошло, а все как будто вчера было: Универсиада в Москве, Поздняков, Зитин, встречи с иранцем «Пехлеваном», перевернувшие всю его последующую жизнь.
Уже через год после окончания Универсиады его запросило Первое главное управление, потом разведшкола, и к английскому, и к фарси добавился арабский. Немного поработал в Центре, а потом на три года – в Иран. Обстановка сложная, режим жесткий, но ему все-таки проще было: натура-фактура восточного человека и фарси, как родной, выручали и помогали во всех случаях. А когда выходил в город в старых дешевых джинсах и куртке, купленной на местном рынке, местные его, вообще, за своего принимали. В целом, отработал нормально, с положительным результатом, командировка шла к концу, оставалось пару месяцев, потихоньку чемоданы начали собирать. И тут, нежданно-негаданно, вызывает резидент и ставит задачу по проведению личной встречи с агентом «Пехлеван». Заметив, как он вздрогнул от неожиданности, усмехнулся,
– Правильно, Назир. Это как раз тот самый «Пехлеван» и есть, ваш старый знакомый. Псевдоним решили не менять. – Шеф внимательно, испытующе посмотрел на него. – По согласованию с Центром введу вас в курс дела.
В семьдесят третьем, после ваших контактов с объектом и встречи «Пехлевана» с полковником Зитиным, полученную информацию оперативно перепроверили: отдельные данные нашли подтверждение, но большая часть сведений была не известна. В Москве сотрудники центрального аппарата разведки еще дважды встречались с ним, использовали различные формы и методы проверки, в том числе средства негласного контроля за поведением объекта. Все говорило об искренности его намерений. Конечно, какой-то процент, что мы имеем дело с оперативной игрой противника, оставался. Оценив все «за» и «против» c, приняли решение продолжить работу с «Пехлеваном» по его возвращению на родину. Отработали условия связи как личного, так и безличного характера. Особый упор, с учетом специфики его служебного положения и профессиональной подготовки, сделали на проведении тайниковых операций. В частности, деньги на лечение сына были переданы именно таким способом. За период сотрудничества «Пехлеван» сообщил значительный объем информации, относящийся к категории особо ценной. Связь с ним до недавнего времени поддерживал Сергей Иванович, мой заместитель, которого несколько дней назад задержали спецслужбы при проведении встречи с источником. По официальному представлению МИД Ирана позавчера он вынужден был покинуть страну. В совпадения верить не хочется, но в день его отъезда получен сигнал от «Пехлевана» – вызов на личную встречу. Что за этим стоит, неизвестно, поскольку объект не может не знать о досрочном выезде Сергея. Проработали вопрос с Центром и остановились на вашей кандидатуре. Уверены, что «Пехлеван» осведомлен о вашем пребывании в Тегеране и встреча не будет для него неожиданностью. С другой стороны, вы лично знаете источника, а это гарантия, что нам не подставят другого человека. Идите, готовьтесь. Операция должна пройти сегодня.
Они выехали почти за час до встречи, крутили по городу, используя все возможные приемы проверки – важно было убедиться в отсутствии наружного наблюдения. Несмотря на все старания, такого не оказалось, и они вышли на конечный маршрут. По сигналу напарника, стараясь не греметь дверью, он выскользнул из машины и тут же ушел в ближайший переулок, где возможность нарваться на патруль сводилась к минимуму. Прохожих почти не было – за все время, пока петлял по переулкам, всего одного и встретил. Наконец, в назначенный час вышел на место встречи – маленькую неосвещенную площадь. Справа от здания отделилась фигура и двинулась вперед в попутном направлении. Рост, вроде, подходящий для «Пехлевана», но это еще не гарантия его действительного появления. Возможность подставы остается. Догнал, произнес условную фразу и получил заранее обусловленный ответ. Вместе свернули в переулок, прошли два дома, попутчик открыл калитку, и, наконец, появилась возможность говорить.
– Здравствуйте, уважаемый! Теперь, надеюсь, узнали меня. – «Пехлеван» первым начал разговор. – Я был уверен, что на встречу придете именно вы, и внутреннее чутье меня не обмануло.
– Здравствуйте, уважаемый! Рад, что через столько лет нам удалось встретиться, пусть даже по необходимости. Что-то случилось?
– Да. Я полагаю, что задержание Сергея и его вынужденный отъезд из страны лишь часть большой операции, задуманной нашим руководством не без иностранного участия. У меня в этой игре своя роль, большая или маленькая, пока не знаю. Но, чувствую, что кольцо сжимается. Сколько мне остается – неизвестно. С самого начала я знал, что когда-нибудь настанет этот момент. Но сейчас это уже не так страшно. С вашей помощью я смог решить проблему безопасности самых близких для меня людей: жена с сыновьями уже несколько лет живут за границей, переезжали с места на место, получили другие документы, так что моим коллегам непросто будет их достать. Сегодня послал старшему сыну еще одно предупреждение: пусть уезжают с прежнего места, так будет лучше. К сожалению, у нас с вами очень мало времени, надо торопиться. Возьмите, – в его руке лежала пачка сигарет. – Открывайте осторожно, не засветите пленку. Там отчет по последнему заданию и то, над чем я работал все эти годы, – «Крот», о котором говорил вам еще на первой встрече в Москве, все материалы на него, что мог достать. Он теперь у вас большой человек. Наша служба имела к нему лишь касательное отношение, поэтому были такие трудности, но все-таки я нашел его. Хотя не исключаю, что мои усилия могли вызвать интерес и настороженность коллег. Однако нельзя жалеть о том, что сделано. – Он посмотрел на светящийся циферблат часов. – Извините, мы должны расстаться. Нет, нет. С собой брать ничего не буду, – он отказался от денег и контейнера с заданием. – Как только появится возможность, дам сигнал о продолжении наших встреч…
Сигнала так и не было…
Назир вынужден был прервать воспоминания – опять увидел Нестерова, который шел от стоянки машин к остановке служебных автобусов. «Ну, теперь ты от меня точно не уйдешь!» – подумал Кулиев и, соблюдая приличия, негромко окликнул и помахал рукой.
– Сергей!
Нестеров стал всматриваться, узнал, радостно улыбнулся и прибавил шагу,
– Назир! Ты?! – они подали друг другу руки и, не выдержав, крепко обнялись, как старые боевые товарищи.
– Сергей, поаккуратней, раздавишь еще! – пошутил Кулиев.
– Ага, тебя раздавишь, как же. Смотри, как отъелся! Хан, самый настоящий хан! Помнишь, как ты тогда про своего начальника Гафурова говорил?
– Кто, я? Про товарища Гафурова? Никогда!!! – Назир притворно закатил глаза под небеса. – Слушай, он сейчас большой начальник, товарищ Гафуров. Аккуратней надо. Понимаешь?
– Да Бог с ним, вернее Аллах с ним, с товарищем Гафуровым! – Сергей был безумно рад встрече с Назиром. – Ты-то как здесь?
– Наверное, так же, как и ты. – Они отошли в сторону. – Через год после Универсиады меня откомандировали сюда, в Ясенево. Я так понимаю, что тогда в Москве через иранца на глаза разведке попался, и закрутилось, поехало: вызов в Центр, учеба, одна командировка, вторая. А ты как?
– Меня в семьдесят шестом в Главк взяли. Потом по той же схеме: учеба, командировка. По возвращению, через год, заболел, хотели списать, но подумали, и оставили. Теперь научную основу подвожу под нашу практическую работу.
– Вот судьба! Опера и в науку! Слушай, а чего мы тут стоим? Через час конец рабочего дня. Давай я тебя подожду, посидим где-нибудь, Универсиаду, друзей вспомним: Михалыча, Пал Ефимыча…
– Не могу, дорогой! Через пятнадцать минут – партсобрание. Я – основной выступающий. Давай завтра?
– Завтра в десять утра у меня самолет в Баку, домой возвращаюсь, багаж большой, родные встречать будут.
– Да-а, судьба-а-а, как ты говоришь, – грустно протянул Нестеров. «Может, послать это собрание? – мелькнула шальная мысль. – Да как пошлешь? Нельзя. Парторг уж очень просил, что б неформально было. Сам сколько дней готовился».
Подошел автобус, обнялись на прощание, пообещали друг другу звонить. А будут ли, еще вопрос.
Нестеров побежал в малый актовый зал на собрание, на ходу просматривая выступление, которое готовил несколько дней. Тема собрания более чем серьезная: «О деполитизации правоохранительных органов». Доклад делал заместитель секретаря парторганизации. Сам партийный вождь находился в состоянии крайней тревоги, опасаясь, что за чередой постоянно идущих собраний, одобрявших решение очередного пленума ЦК КПСС, народ равнодушно проглотит эту архиважную тему, касающуюся всех и каждого. Он просто умолял Сергея выступить нешаблонно, от сердца. Дать, если можно так выразиться, отпор ренегатам и уклонистам. Прямо как в революцию семнадцатого года! Нестеров не то, чтобы купился на его уговоры, нет, конечно. Он подозревал, что все переживания секретаря, скорее всего, объясняются установкой и беспокойством большого парткома, озабоченного своей собственной судьбой. Но, с другой стороны, безумно надоела вся эта говорильня, звучавшая с высоких и низких трибун! Может, колыхнуть хоть раз? Хотя эффект от выступления лично для него мог быть непредсказуемым. В парторганизации одних генералов человек двенадцать, а уж сколько твердых партийцев-ленинцев – не счесть алмазов… Таких молодых, как Нестеров, кто по состоянию здоровья или другим веским причинам в науке оказался, раз-два и обчелся. Так что, как воспримет старшее поколение его выступление, неизвестно.
Доклад был ровным, без сучка и задоринки, как учили. Слово предоставили Нестерову. Сергей вышел на трибуну, посмотрел в зал: кто газету читает, кто книжку листает, другой от детектива оторваться не может, четвертый – глаза прикрыл и отдыхает. Так, пожалуй, и мировую революцию проспишь. Он набрал в грудь воздуха и ахнулся, как в прорубь, разбудив отдельных спящих.
Товарищи коммунисты!
Когда мне предложили выступить по теме данного собрания, я оказался перед выбором: или, как это нередко бывает, отделаться общими фразами, или же высказать все, что действительно лежит на душе. Я выбрал второй путь. – Несколько человек подняли голову, посмотреть: кто ж там такой смелый? – Должен сказать, что со своих позиций вижу следующие реальности сегодняшнего дня. Сначала в неофициальном, затем в официальном, а теперь и в законодательном порядке ставится вопрос о деполитизации правоохранительной системы, в том числе органов КГБ. Будем смотреть правде в глаза – исключать такого развития событий мы не можем. Что произойдет в этом случае? Видимо, мне, как и всем другим, предложат сдать или партбилет, или удостоверение сотрудника КГБ. Но я не хочу делать ни того, ни другого. И не просто не хочу, я не могу этого сделать. Я с 16 лет мечтал стать чекистом и стал им в 19, я по убеждениям своим коммунист и отстаиваю взгляды в любой аудитории, с любыми оппонентами. Отнять у меня одно или другое – это резать живьем, пополам. – Выступающий говорил резко, эмоционально, напористо и народ начал прислушиваться. – Мне кажется, что в жизни партии на современном этапе наметился застой, который надо преодолеть за счет пополнения наших рядов свежими, молодыми кадрами. Ну а где взять эти свежие силы, если идет интенсивный отток из партии, если партия теряет свою привлекательность? Может быть, мы, чекисты, в состоянии помочь возрождению партии? Ведь глядя на людей, искренне убежденных в верности социалистической идеи, любой молодой человек скажет: «Смотри, какой сильный духом, убежденный человек, интеллектуал. Если он в этой партии, значит, в этом есть смысл». – Кто-то смотрел с интересом, кто-то с неприязнью, главное – равнодушных не было. – Но если мы будем по-прежнему вариться в своем котле, схватку за массы, а именно это происходит сейчас в нашей стране, проиграем. Пока мы сидим в своем окопе, по полю битвы спокойно расхаживают и укрепляют свои позиции монархисты, анархисты, кадеты и, как говорил мой отец – участник гражданской войны, «вся остальная недобитая белогвардейская сволочь». Нам в народ надо идти, в гущу событий. У себя мы ни анархистов, ни монархистов не найдем. У нас в коллективе лучшие, наиболее преданные сыны Отечества.
Не хочу быть пророком, но если мы в этот переходный, во многом неясный период сами не проявим инициативы и отдадим ее в чьи-то руки, то в лучшем случае очень скоро произойдет та самая деполитизация, а в худшем – польско-немецко-чехословацкий вариант – ликвидация органов государственной безопасности.
Зададимся пока чисто теоретическим вопросом: что будет, если чекисты будут стоять на партийном учете по месту жительства? Первый и, как мне кажется, самый важный ответ – коммунистами в меньшей степени мы не станем. Хотя, возможно, нас будет меньше, чем сейчас. Таким образом, нам может, удастся сохранить коммунистов-чекистов для народа, страны и партии. Я не претендую на истину в последней инстанции, но выход искать надо, а не сидеть и ждать, пока грянет гром и все развалится. Спасибо за внимание.
Он спустился со сцены и, пока шел на место, успел заметить растерянного парторга. Кажется, Нестеров загнул куда-то не туда. После Сергея планировалось еще четверо выступающих, но на сцену поднялся только один, последний из записавшихся. Пробубнил что-то по бумажке, после чего председательствующий предложил закрыть прения.
На выход шли вместе с Геной Парминовым.
– А ты молодец, Серега! Хорошо выступил, не в бровь, а в глаз. С чувством, с толком, с расстановкой.
– Подкалываешь, да?
– Нет, серьезно. Особенно хорошо про окоп и белогвардейскую сволочь. – Он повернул голову к Нестерову и с притворной наивностью спросил. – Если не секрет, ты кого имел в виду?
– Ты про сволочь или окоп?
– Не прикидывайся. Тебе это не идет. – Они вышли из здания, до проходной было еще прилично. – Скажи, мой друг и товарищ, кто же те самые, мягко говоря, нерешительные, что боятся вступить в схватку с недобитой белогвардейской сволочью? Кто эти трусы несчастные, укрывшиеся в окопе? Мы, что ли? Товарищи твои? – Нотки иронии исчезли. – Среди нас, между прочим, немало таких, кто без всяких громких слов, произнесенных с трибуны, не раз жизнью своей рисковал, защищая государственные интересы.
– Я имел в виду вообще… – стушевался Нестеров.
– А не надо «вообще». Лучше поименно. Чего стесняться? А то список окопников очень длинный: от членов Политбюро, до нас, рядовых коммунистов. Тебя, конечно, в этом списке нет. Ты у нас – неравнодушный.
– Ты еще скажи, что я повыпендриваться решил, потому и вылез на трибуну.
– Зачем мне у других хлеб отбивать, некоторые между собой примерно так и рассуждают, сам слышал.
– А чего ж эти некоторые не вышли и не сказали на собрании, что думают на самом деле? Или лучше на кухне, в кулуарах, в процессе междусобойчика? Поговорим и разойдемся. – Нестеров завелся. Он предполагал, что отдельные личности могут его неправильно понять, но чтоб подозревать в карьеризме!? – И сколько мы так будем молчать, не знаешь? Посмотри, дорогой Геннадий Андреевич, что вокруг-то происходит! Страна бурлит, как котел: Карабах, Фергана, Тбилиси, соцлагерь на глазах разваливается, а мы каждый месяц очередное постановление пленума ЦК КПСС рассматриваем. Застрелиться можно! – Они остановились, не дойдя нескольких метров до проходной. – Я на днях прихожу домой, а сынуля меня спрашивает: «Пап, а кто такой Юрий Власов?». – «Штангист, что ли? – говорю». – «Не знаю, может, и штангист. Он на съезде выступал, по телевизору показывали, чекистов ругал, говорил, что КГБ надо с площади Дзержинского убрать. Разве можно так говорить?». А у Олега, что б ты понимал, четвертый год портрет Феликса на учебном столе стоит, и профессию себе он выбрал. Я объяснил ему, конечно, как мог, текущую ситуацию, но, сколько таких, как Власов? Ведь дня не проходит, чтобы не появилось какой-нибудь статейки про расстрелы, что проводило НКВД, тридцать седьмой год, репрессии, зверства и пытки в подвалах Лубянки и все это, между прочим, автоматом переносится на нас с тобой, дорогой Геннадий Андреевич, и наших товарищей. А мы все молчим…
– Ну, почему молчим? Мы не молчим. Вот ты выступил, хорошо сказал. Нет, без дураков! Действительно, хорошо. Только что толку? Думаешь, кто-нибудь тебя поддержит? Фига с маслом. Мы все бойцы, солдаты партии. А это, значит, дисциплина и выполнение установок руководящих органов. И хоть ты слюной захлебнись, пока команды сверху не будет, ничего не изменится.
– Значит, всем молчать в тряпочку?
– Это кому как нравится. Можешь говорить, если нервы не жалко. – Парминов посмотрел на часы. – Пойдем, а то на автобус опоздаем.
– Я на машине…
– Все равно пошли. Или здесь будешь новый рабочий день встречать?
Молча миновали проходную, пожали руки и не в лучшем настроении и хорошем отношении друг к другу разошлись в разные стороны. По дороге на стоянку Нестеров под впечатлением разговора с Андреичем в очередной раз вспомнил свою драгоценную супругу, которая, комментируя разные возникающие с ним ситуации, всегда говорила одну и ту же фразу: «Вечно тебе, Нестеров, больше всех надо!».
Его «Жигуль»-пикап стоял, скособочившись, – спустило заднее правое. Сергей попытался подкачать – бесполезно, воздух со свистом выходил обратно. Достал запаску, поставил, поднял пробитый баллон над багажником, нагнулся с вытянутыми вперед руками и заорал, как резаный, – страшная боль молнией пронзила позвоночник. Колесо выпало из рук и грохнулось вниз, а Сергей еле-еле разогнулся. Зараза! Старая болячка, радикулит проклятый. Он стал соображать, что делать: «Времени – девятый час, поликлиника закрыта. Вызывать «скорую» на стоянку? До проходной еще дойти надо, метров триста. Может, попробовать самому, потихонечку?». Кое-как залез в кабину, пристроился – вроде ничего, терпимо. Завел машину, тронулся и черепашьим шагом, вскрикивая и ругаясь на каждой кочке, дотащился до дома на Чистых прудах. Они переехали туда, съехавшись с тещей, после смерти в один год его мамы и Любиного папы. Ночью, уже из дома вызвали городскую «скорую» – сил не было терпеть такую боль. После осмотра пожилой врач в категоричной форме предложил госпитализацию и Нестеров, радикулитчик со стажем, согласился. Показал удостоверение и попросил отвезти его в госпиталь КГБ на Пехотную. Там его приняли дежурные врачи, накололи сильнодействующими препаратами и на каталке отправили в неврологию, куда он попал в первый раз с тем же самым диагнозом еще в семьдесят втором году, почти сразу после выпуска из Вышки. Проснулся Нестеров от нестерпимой боли, попросил позвать медсестру или доктора, и через короткое время в палате появилась средних лет женщина с неярко выраженными чертами лица восточного типа. Собственно, разглядывать ее он не пытался, не до того было.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович. – В руках несколько листочков, видимо, тех, что заполнили на него в приемном покое. – Я – ваш лечащий врач, Диляром Фархатовна. Давайте посмотрим вас. – Она говорила низким, успокаивающим, приятным на слух голосом.
С этого момента закрутилась, понеслась знакомая лечебная карусель: анализы, процедуры, таблетки, уколы. По кругу прошел всех врачей, как на диспансеризации. Недовольный жизнью, угрюмый терапевт, выяснив, что повышенное артериальное давление у него чуть ли ни с детства, влепил гипертонию второй степени, что, впрочем, совсем не огорчало – болезнью больше, болезнью меньше: какая разница? Дней через десять радикулит стал отпускать и после завтрака Сергей впервые спустился на первый этаж, где на столике рядом с гардеробом выкладывали свежую прессу. С периодической печатью он опоздал, все смели до него. Расстроенный Нестеров, не обращая внимания на двух мужчин, сдававших в гардероб верхнюю одежду, развернулся и пошел в вестибюль к лифтам.
– Привет симулянтам! – раздалось за спиной.
Сергей обернулся. Перед ним с улыбкой хитрована и чертиками в глазах, чуть улыбаясь, стоял раздавшийся в плечах, возмужавший, с ранней сединой в волосах ежиком, не теряющий ни при каких обстоятельствах чувство юмора Володя Моренов.
– Вовка! – забыв про радикулит, он бросился к нему с распростертыми объятиями.
– Фамильярничаете, товарищ Нестеров! – Слова были чужими, а в голосе слеза проскользнула. – Дай-ка я на тебя посмотрю, золотой ты наш, сто лет не видел. – Моренов раскрыл объятья и, будучи почти на голову выше, сверху вниз оглядел Сергея. – Ничего, не изменился, все такой же, но с усами. Зазнался, правда. Не звонишь, на рюмку чая, как бывало, не приглашаешь…
– Да ладно тебе, можно подумать: вам для полного счастья только меня не хватает. – Нестеров обратил внимание на спутника Моренова, лицо вроде знакомо. – Здравствуйте, мы встречались?
– А ты что, не помнишь? – Не дал ответить своему товарищу Владимир. – Это же Витя Скляренко из нашего отдела…
– Вы уже в Ясенево уходили, а я только пришел, – спокойно, не торопясь, дополнил выступление Моренова его худощавый спутник.
– Тогда понятно. – Нестеров не мог сдержать эмоций, бьющих через край. – Мужики! Как же хорошо, что я вас встретил!
– Слышь, Вить! Это он нас встретил, – с иронией парировал Моренов. – Да если б я тебя не тормознул, ты бы так и усвистал к себе. Ты, кстати, где обретаешься?
– В неврологии, на третьем этаже. А вы куда? Посещений-то нет…
– В урологию, к Позднякову. Помнишь его? – Нестеров кивнул. – Молодец! Он тебя часто вспоминает. Операцию Михалычу сделали, так что к нему без очереди…
– Владимир Андреевич! – Аккуратно вступил в разговор Скляренко. – Может быть, пойдем потихоньку, по дороге и поговорим…
– Видишь, Серега! – Они направились к лифтам. – С какими интеллигентными людьми работаем. Какое обращение: «Владимир Андреевич!». Прямо душу греет, одно удовольствие! – с легкой, но явной подковыркой произнес Моренов, но и Скляренко не остался в долгу.
– Что вы, Владимир Андреевич?! А как же по-другому я должен обращаться к старшему по званию?
– Вот язва! – уже в лифте констатировал Моренов и, обращаясь к Нестерову, вроде как пожаловался: – Никогда в долгу не останется.
– Да как можно, Владимир Андреевич? Я вам всегда уступаю.
– Нет, ты видишь, Серега!?
Они продолжали легкую пикировку, пока шли по коридору, а Нестеров блаженствовал, наслаждался, слушая их, будто окунулся в прежнюю жизнь, что была пятнадцать лет назад. Те же приколы, подтрунивания, розыгрыши. А за ними, если не знаешь, не увидишь совместные дела, операции, захваты с поличным, офицерские собрания в кафешках и шашлычных…
– О! Нам сюда! – Моренов ткнул в палату под номером двенадцать, приоткрыл дверь отдельного бокса и, заслонив проход своей немалой фигурой, пророкотал: – Михалыч, здорово! Мы тебе языка привели, у гардероба тепленького взяли. Увидишь, не поверишь! – и, обернувшись, дал команду. – Заводи!
– Сергей! – Даже не всматриваясь, Поздняков сразу узнал его.
Он полулежал на кровати, худой, бледный, ослабленный и постаревший. Вот только голос молодой, и звучала в нем такая неподдельная радость, что Нестеров не выдержал: с трудом, сколько позволяла больная спина, нагнулся, обнял и расцеловал в небритые щеки своего учителя и друга. Момент был, конечно, сердечный, но на этот раз не суждено было пролиться слезам радости.
– Встреча союзнических войск на Эльбе состоялась! Ура, товарищи! – голосом диктора радио времен Великой Отечественной возвестил Моренов, и Нестерову ничего не оставалось, как сдержать эмоции и присесть на краешек кровати.
– Как вы, Юрий Михайлович?
– Нормально, держим позиции. Сам как?
Сергей посмотрел на часы.
– В двух словах не расскажешь, я лучше вечером зайду, а сейчас, извините, – он запнулся и поправился. – Извини, Михалыч, пойду – на процедуры надо.
– Ну, давай, боец. – Поздняков несильно пожал ему запястье.
– Пока, мужики! Я побежал здоровье поправлять. Рад был видеть!
– Не понял. – Володиному возмущению не было пределов, да и Скляренко недоуменно смотрел на Сергея. – А координаты? Или в разведке так шифруются, что телефончики даже старым боевым друзьям не дают?
Обменялись позывными, и Нестеров полетел по своим лечебным делам.
После ужина он пришел к Позднякову.
– Заходи, заходи, не стесняйся. – Михалыч обрадовался, будто дорогого родственника встретил. – Ты извини, встать не могу, так что бери стул, подсаживайся. Дай-ка я на тебя посмотрю, а то утром только мельком видел. – Он с интересом стал разглядывать Нестерова. – О! Усы отрастил. Для солидности? Ладно, не обижайся, это я так, для затравки. Рассказывай, как там твои зарубежные гастроли, когда вернулся, куда пропал, почему ни звонка, ни весточки?
До официального отбоя оставалось два часа и Нестеров, постепенно увлекшись, стал живописать Михалычу в разных красках перипетии своей жизни за несколько прошедших лет. Поздняков слушал, не перебивая, и только когда рассказ был закончен, недоуменно спросил:
– Как же ты выздоровел, Сереж? Или все-таки не выздоровел?
– Сам не знаю, Михалыч. Только после той ночи, как слово себе дал, полегоньку, по капле, шаг за шагом стал выкарабкиваться и дошел до жизни такой, что пью, курю и делаю все остальные безобразия в тех же объемах и количествах, что и пятнадцать лет назад. А еще бегаю, прыгаю, плаваю и в морду могу дать не слабее других…
– Так, может, и не было ничего? Врачебная ошибка, как ты говоришь, неправильный диагноз…
– Может, и так. Только что это меняет, как я смогу все это доказать?
– Да очень просто. – Поздняков оживился, даже румянец на щеках появился. – Ты же в госпитале КГБ. Врач как у тебя: нормальный мужик?
– Нормальная женщина.
– Еще лучше. Присмотрись, очаруй. Посвяти в свою непонятную историю. Может, она поспособствует тебе снять диагноз. А то знаешь: этот профессор, шеф твоей врачихи в институте, ну как его? – Михалыч защелкал пальцами от нетерпения.
– Штульман. Только он в этой истории лицо второе, главное…
– Ничего ты не понимаешь, Серега. Кто шеф, тот и главный. – Поздняков был категоричен, спорить бесполезно. – Этот Штульман-Пульман, сионист проклятый, мог специально тебе, чекисту, смертельный диагноз впарить. Но ничего, не на тех напал, мы ему сейчас в госпитале КГБ: раз, раз!!! – Поздняков дважды ударил открытой ладонью по сжатому кулаку другой руки.
– Возьмем винтовки новые, на штык флажки! – в настроение запел Нестеров.
– Молодец! Не забыл. Тогда открой тумбочку, – Михалыч был, как прежде, молодой, веселый, энергичный. – На верхней полке белая пластмассовая непрозрачная бутылка из-под лекарств. Видишь? Тащи! И посуду бери, не из горла же «Бакы» пить, самый лучший коньяк Азербайджана. Помнишь Универсиаду, Гафурова с ребятами?
– Да ты что!? Разве забудешь такое. – Он занес бутылку над стаканом и остановил себя. – А тебе можно, Михалыч? Все-таки после операции…
– Наливай, боец, не бойся. Мне можно. Это у врачей чего не спросишь – все нельзя, а я и без них знаю: мне теперь все можно. – Как-то диссонансом и скрытой грустью прозвучали последние слова.
Нестеров стал разливать и вспомнил встречу с Кулиевым.
– Кстати, об азербайджанцах. Я тут случайно Назира, самого молодого из них встретил…
– Это который первым с иранцем-контрразведчиком законтачил? Помню его, хороший парень, толковый. Ничего он про него не знает?
– Времени не было, спросить не успел. А если бы и было, все равно он не сказал бы…