«Наконец-то мы дома…»
Кто-то несильно, но настойчиво тряс его за плечо, и, в конце концов, Нестеров проснулся. Вернее, очнулся. Голова гудела, как котел; во рту, кажется, целый эскадрон гусар ночевал… А все этот Самсонов, военный атташе. Сообщение, что ему дали генерала, пришло еще месяц назад, так он вплоть до своего отъезда в отпуск каждый день отмечал самое великое событие в жизни офицера, опух даже! Глазки, и без того невеликого размера, совсем сузились. Лицом стал похож на нанайца, за него бы и сошел, если б не фактура: рост под два метра и вес за сто. Настоящий генерал! Сергей давно заметил: генералы, они или здоровые, как лоси, или маленькие и толстенькие, как бобры. Хотя бывают, конечно, исключения. Но редко. А Самсоныч был из первой категории – из крупных, и перепить его было нереально. Даже выступать на равных не каждый отчаивался… Он после взлета, как бурый медведь из берлоги, выбрался из салона первого класса и нетвердой походкой пошел бродить по проходу в поисках собутыльника. Тут ему на глаза и попался Нестеров…
– Сколько сейчас? – с трудом, спросонья и с похмелья, спросил Сергей стюардессу.
– Половина четвертого по Москве, – ответила она дежурной улыбкой. – Разбудите, пожалуйста, женщину рядом с вами.
Нестеров послушно повернулся к жене.
– Любаша, просыпайся. Скоро Москва.
Она потянулась, выпрямив руки и сцепив пальцы в замок.
– Господи! Кажется, и не спала совсем… Сколько сейчас времени?
– Полчетвертого. Минут через тридцать будем в Шереметьево.
Люба, стряхнув остатки сна, окончательно проснулась и оценивающе посмотрела на мужа.
– Да, Нестеров, видок у тебя, конечно, неважный. Если б я тебя у Самсонова силой не забрала, сейчас мы бы Сережу по частям собирали. Когда ж ты только угомонишься, любимый мой?
– Любаньчик, все было нормально, сидели, как люди, пока Самсон не предложил виски пивом запивать. Я как тост за доблестную Советскую Армию махнул – и все…
– Горе ты мое луковое! Нашел, с кем состязаться! Иди, умывайся, приводи себя в порядок. Может, хоть немножко на человека будешь похож.
Когда он вернулся, она сидела в кресле, глядя с отрешенным видом в потолок салона.
– Ты что? Забыла что-нибудь?
– Вот именно, забыла, – она вздохнула и, когда Нестеров опустился рядом в кресло, прошептала. – Сереж, я драгоценности Ирине не отдала.
Чтобы не слышали и не заметили соседи, сидящие рядом и впереди, она глазами показала на открытую сумку, лежащую на коленях. В глубине Нестеров увидел небольшой мешочек из плотной ткани, в котором жена хранила драгоценности. Она при нем его собирала, чтобы отдать Ире Феоктистовой, жене второго секретаря посольства, летевшей следующим рейсом. У дипломатов багаж не проверяли, а им, торгпредским, провезти любую побрякушку – целая проблема. Таможенники, сволочи, все, что свыше лимита, отбирали, вроде как в доход государства обращали. А в заветном мешочке было все, что он дарил ей за четыре с половиной года командировки по праздникам и дням рождения. Плюс – подарки нужным и просто дорогим людям: нитки жемчуга, браслеты из слоновой кости, серьги, кольца с камнями и без них, золотые и серебряные цепочки… По московским меркам, эти вещи стоили немалых денег, хотя по местным ценам обошлись не так уж и дорого: качество драгметаллов часто было сомнительное. Нестеров обалдел, когда пошел однажды в город вместе с женой по хозяйственным делам и в магазине на центральной улице ювелир с государственной лицензией, прежде чем выдать кольцо, сделанное им на заказ, спросил: «Госпожа, какую пробу будем ставить?»
– Что теперь прикажешь делать, Матрена Петровна? – приглушенным голосом на ухо своей драгоценной супруге проговорил Нестеров. – Куда мы, к едрене фене, все это денем? Хочешь таможне подарок сделать?
– Не знаю, Сереж, – сказала жена, как ребенок, потерявший свою самую любимую игрушку.
– «Не знаю, Сереж…» – передразнил он. – Ты понимаешь, во что мы вляпались? Если застукают, на работу мне такую телегу накатят – мало не покажется. О чем ты, вообще, думала? Хотя, может, и не думала вовсе или думала, да не тем местом…
– А что это ты разговариваешь со мной в таком тоне? – Нестеров услышал в голосе жены нескрываемое возмущение и понял, что перегнул палку. – Ты что себе позволяешь?
Она выпрямила спину и подняла голову.
– Не беспокойся, я все сделаю сама… – На последних словах голос ее задрожал, на глаза навернулись слезы, и, закусив нижнюю губу, она отвернулась. Теперь получалось так, что Нестеров стал виноватым, будто это он забыл отдать Ирине эти проклятые драгоценности.
Сергей хотел взять ее за локоть и повернуть к себе, но она, резко отдернув руку, ледяным тоном бросила:
– Не прикасайся ко мне!
Настроение было испорчено.
Они приземлились в Шереметьево в молчании, лишь изредка, по необходимости, обмениваясь короткими репликами. Даже на погранконтроле оказались в разных очередях. Перед Нестеровым стоял Самсонов, с трудом воспринимавший окружающую действительность. Когда подошли к границе, он сунул свой зеленый диппаспорт старшему сержанту и встал перед ним, с трудом сдерживая нетерпение. Нестерову состояние Самсонова было понятно: всего два шага – и в зале прилета генерал попадет в объятия друзей, бойцов незримого фронта, ждущих его с водочкой и легкой закусочкой.
Старший сержант – пограничник, не торопясь, открыл паспорт, посмотрел на первую страницу с фотографией, потом на Самсонова. Что-то ему не понравилось. Он опять посмотрел в документ и опять на Самсонова, который, хоть и был генерал военной разведки, занервничал перед старшим сержантом погранвойск КГБ. Пограничник, не дрогнув, начал неспешно листать паспорт, изучая каждую страницу, вернулся к первой и опять стал сличать фотографию с не очень похожим оригиналом.
Наблюдая за действиями старшего сержанта, Нестеров подумал, что, если так дальше пойдет, бдительный страж границы вызовет для разбора старшего смены, и тогда ситуация затянется, а на погранконтроле работают всего два окна.
– Да он это, он! – Сергей, нарушив правила, стал у окна рядом с Самсоновым. – Виктор Степанович – военный атташе, несколько дней назад генерала получил. Сами понимаете, товарищ старший сержант…
Самсонов, как на врага народа, посмотрел на своего «заступника», заложившего его перед каким-то сержантом!
– Отойдите от окна и займите свое место, – строго сказал пограничник, еще раз взглянул на Самсонова и поставил штамп в паспорт. Очередь вздохнула с облегчением, и дальше все пошло своим чередом. Паспорт Нестерова сержант полистал для порядка, шлепнул своей колотушкой и, отдавая, незаметно для других, подмигнул Сергею.
Невыспавшиеся, хмурые, злые пассажиры долго ждали багаж, и, когда из окна в стене начали появляться чемоданы, выяснилось, что, вдобавок ко всем несчастьям, их объединили с бомбейским рейсом, что только прибавило неразберихи и нервозности. Нестеровы стояли у ленты транспортера и, не забыв до конца предыдущей размолвки, пытались найти выход из крайне неприятной ситуации. Положение обязывало.
– Люб, может, мне в ручную кладь положим?
– Думаешь, будет лучше?
– А, почему нет? Я сейчас настроюсь, войду, так сказать, в образ и пронесу, не таких обманывали! – Сергей все еще чувствовал себя виноватым перед ней.
– Нет, Нестеров. Ничего у тебя не получится. – Она покачала головой. – Может, на работе ты и входишь в образ, а здесь не пройдет. Врать не умеешь, вот что. У тебя на лице все написано… Лучше уж я сама. Женщинам обманывать мужчин проще, нам на роду написано…
Разговаривая с Сергеем, Люба напряженно всматривалась в вереницу больших, средних и малых чемоданов, сумок, баулов, коробок, движущихся на ленте транспортера.
– Вот наш чемодан, с красной ниткой на ручке, и коробка наша! – Она схватила Сергея за рукав пиджака. – Вытаскивай скорей!.. Что ж ты такой неуклюжий, честное слово?!
Минут через десять, выловив свои вещи, они встали в длиннющую очередь к таможенникам, которых тоже было двое, как и пограничников. Выражение помятых и злых лиц не предвещало ничего хорошего для «буржуев», прилетевших из заграничного рая.
Нестеров по ходу движения очереди механически переставлял чемоданы и коробки ближе к столу таможенника и, наблюдая за его действиями, думал, что Люба вряд ли справиться с таким цербером. Совершенно непонятно было, как он работает и чем руководствуется, определяя своих «жертв». Одних с двумя тележками багажа пропустил свободно, а других, вроде, точно таких же, заставил открыть маленькую сумку, чтобы, взглянув на содержимое, отодвинуть ее в сторону и вызвать по телефону подкрепление…
Наконец, подошла их очередь. Нестеров, как ни старался, не мог справиться с волнением, хотя ему-то как раз переживать было не за что. Таможенник, видимо, что-то почувствовал в его поведении.
– Поставьте, пожалуйста, ручную кладь на стол.
По тону стало понятно, что он, сотрудник таможенной службы, здесь царь и бог, а все остальные, включая Нестерова, так – букашки, козявочки.
– Вещи, запрещенные к перемещению через границу или подлежащие декларированию, но не указанные вами, есть?
– Нет, нету, – Сергей почему-то покрылся потом.
Может, остатки алкоголя выходили, а может и еще что-то, нервное?
– Откройте сумку.
Нестеров потянул молнию – и взгляду контролера предстали рубашки, носки, платки и прочие тряпки, в которые Люба завернула китайский фарфоровый чайный сервиз, купленный на рынке на новогодней распродаже.
– Показывайте, что там у вас.
В голосе таможенника звучала брезгливость, будто он имел дело с нечистотами, разложенными на столе. А Сергей чувствовал себя так, словно его перед всеми заставляют раздеваться. В то же время он понимал, что сила и правда сейчас на другой стороне, а его возмущение может лишь навредить. Где-то на середине унизительной процедуры цербер царственным жестом прервал ее, и Нестеров стал складывать вещи в обратном порядке. Застегивая молнию, он подумал, что мучения кончились, и тут слева раздался голос:
– Повнимательней давайте, повнимательней!
Метрах в пяти–семи, в зоне, закрытой для посторонних лиц, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку скамейки, сидел мужчина лет тридцати с небольшим, похожий по одежде и манерам на милицейского или комитетского опера.
Таможенник на реплику со стороны внешне не отреагировал, даже головы не повернул, зато действовать стал с удвоенной энергией. Досмотрел вторую и третью сумку. Не найдя ничего криминального, попросил предъявить содержимое карманов. Нестеров стал выкладывать все на стол и, к ужасу своему, хотя никакого преступления в этом не было, обнаружил целых десять долларов, каким-то образом оказавшихся в заднем кармане джинсов! В состоянии крайнего возбуждения он даже не заметил, как по ту сторону стола возник его лучший, самый верный друг еще с Высшей школы Мишка Михайленко. Он что-то сказал на ухо таможеннику, тот кивнул и поставил печать на Сережкиной декларации. Затем жестом пригласил Любу и пропустил ее без досмотра.
За таможенной зоной приятели обнялись, чуть не задушив друг друга в объятиях.
– Мишаня, братуха, ты как здесь?
– Вас встречаю. Мама твоя позвонила, сказала, что с работы машину не дали, а у вас много вещей. Я багажник прикрутил на крышу и вперед…
Рядом возник мужчина, порекомендовавший таможеннику со всей тщательностью досмотреть Нестерова.
– С приездом, Сергей Владимирович! – сказал он и, обращаясь к сопровождающему его носильщику, бросил командным голосом: – Что стоишь? Грузи багаж!
– А вы кто? – в растерянности и недоумении спросил Нестеров.
– Старший оперуполномоченный линейного отдела аэропорта Шереметьево Пелипчук!
– Серега, знакомься, – Миша Михайленко, несмотря на бессонную ночь, пребывал в прекрасном расположении духа. – Это Николай. Мы с ним в Благовещенске вместе работали, потом его сюда в Шереметьево перевели. Колька сегодня как раз дежурит сутки, вот я и попросил вас встретить, что б шероховатостей не было…
– Спасибо тебе, Мишенька, за заботу, через три колена вашу мать…
Справедливому возмущению Нестерова не было пределов.
– Сережа! – попыталась успокоить мужа Люба, но не тут-то было.
– Не трогай меня, отойди лучше в сторону!
Он повернулся к Михаилу, Пелипчук оказался рядом.
– Ты знаешь, что он мне устроил? Таможенник меня чуть наизнанку не вывернул, спасибо, трусы не заставил снимать. Встретили, называется…
Нестеров из-за всех треволнений слабо себя контролировал, и речь щедро сдабривал матом, благо, жена предусмотрительно отошла.
– Сергей Владимирович, извините, накладка вышла… – Пелипчук был серьезен, но в голосе раскаяния не было. – У меня по ориентировке как раз на этом направлении контрабандист работает, на вас похожий, тоже с усами…
– А усы, откуда взялись? – Михаил, видимо, только сейчас обратил внимание на изменение во внешности друга.
– Да фосфоритка, гусеница такая, с ветки упала, я ее в темноте по лицу и размазал. Ожог был, волдыри вздулись, и на губе тоже, бриться нельзя, вот усы и выросли… А потом сбривать стало жалко, привык. – Нестеров, рассказывая уже давнюю историю, вдруг успокоился, поскольку в голову неожиданно пришла гениальная по своей простоте мысль: ведь благодаря этой таможенной заморочке, Люба и проскочила без досмотра!
– Ладно, мужики, забыли, – он протянул руку Пелипчуку. – Все равно спасибо.
Они, наконец, тронулись и через минуту были в зоне прилета. Тележку, на которой горой громоздились чемоданы, коробки и сумки, включая почти всю ручную кладь, вез носильщик. Люба с Сергеем, держась за руку, шли за ним, а замыкали процессию Николай с Михаилом, что-то обсуждавшие между собой.
Вдруг Нестеровы, одновременно подняв головы, застыли, как вкопанные. Невдалеке перед ними стоял Григорий Кириллович, Любин папа. В своей неизменной шляпе, сером, немного не по росту, плаще, заношенном, но аккуратном, наглаженном костюме темно-коричневого цвета и белой нейлоновой рубашке с черным галстуком на резинке. В руке, ближе к сердцу, – небольшой уже сникший букетик первых лесных цветов.
Люба бросилась к нему на шею, целуя и повторяя:
– Папка, милый! Ну, зачем ты? Ведь всю ночь на ногах, здесь даже присесть негде! Папка, любимый!
Григорий Кириллович, успокаивая ее, натруженной рукой рабочего человека, гладил свою маленькую дочь по голове, и непрошеные слезы катились по глубоким морщинам его лица.
Нестеров стоял рядышком, и, когда Люба отошла, они крепко, как настоящие мужики, обнялись. Сергей впервые коротко выдохнул: «Батя!» А он в ответ молча сжал его в объятьях. Прижавшись к щеке тестя, Нестеров уловил давно знакомый запах одеколона «Шипр» вперемежку с папиросами «Беломорканал» и душою понял: «Все! Наконец-то мы дома…»
Конец
первой книги, но не всего повествования. Впереди у Сергея Нестерова много событий, главными из которых станут три дня августа 1991 года, изменивших его жизнь и жизнь миллионов людей, носивших гордое имя «советский народ».
До встречи, дорогой читатель!
Книга вторая
Прелюдия
Май восемьдесят третьего в Москве выдался холодным. По ночам столбик термометра стоял на отметке семь–восемь тепла, а днем – выше двенадцати не поднимался. Занятия в школе закончились, и Оленька с Олежкой под присмотром Любы или Сережиной мамы вместе с другими детьми с утра до вечера играли во дворе. Конечно, давным-давно надо было отправить их загород, на природу, но на даче Любиных родителей, в щитовом домике пять на пять, стоял такой холод, что даже думать об этом не хотелось. Сергей, отбросив стеснительность и деликатность, поднял связи, знакомых, бегал с подарками и сувенирами к нужным людям, но, как выяснилось, без толку – путевок в санаторий или дом отдыха, тем более с двумя детьми, не было.
Курсируя из кабинета в кабинет, Нестеров не раз вспомнил, как им сказочно повезло тогда с его первым отпуском в разведке…
Он пришел в Ясенево в середине декабря, и, как вновь прибывший и неучтенный, оказался за рамками утвержденного графика отпусков. Гулять мог в любое время, если, конечно, начальство не возражало. А руководству, собственно, было без разницы, лишь бы к сентябрю, началу занятий в разведшколе был готов. В последних числах июня позвонила секретарь отдела, добровольно взявшая над Сергеем шефство, и предложила поехать вместо большого начальника, отказавшегося от путевок, в сочинский санаторий. Они всегда были легки на подъем, и через две недели, оставив Олежку на даче с Любиными родителями, не веря собственному счастью, нежились под жарким южным солнышком на санаторном пляже. Кто бы мог подумать, что на двадцать один день в их полном распоряжении окажется генеральский «люкс» на первом этаже особнячка с отдельным выходом к морю, холлом и просторной гостиной! А еще в этом царском месте половину спальни занимала кровать – настоящий аэродромом по сравнению с их московской полуторкой. И ни посапывающего рядом Олежки, ни чуткой Сережиной мамы в смежной комнате – никого! «Наконец-то, – ликовала мужская душа, слившись в едином порыве с телом. – Хоть поживем как люди!». Красота! Но в мире все находится в равновесии. И, видимо, для сохранения баланса, жизнь внесла свои коррективы.
На второй день они пошли по санаторным врачам и встретились в номере только к обеду. В приподнятом расположении духа он нежданно-негаданно застал свою ненаглядную в крайне расстроенных чувствах. Со слезами на глазах и нескрываемой тревогой Люба рассказала, что гинеколог обнаружила у нее воспаление и опухоль непонятного происхождения. Докторша пригласила заведующую отделением, они долго судили, рядили, но ни к чему конкретному не пришли: «Может, ничего страшного и нет, но знаете, лучше поберечься…» Полное обследование порекомендовали пройти в Москве, и назначили лечение, абсолютно исключающее, по выражению докторихи, «исполнение супружеского долга». Ни на какие компромиссы злыдня в белом халате не шла, хоть он и пытался с ней поговорить по-человечески. В ответ медичка психанула, и еще больше страху на них нагнала. Так, «на строгой диете» в обстановке повышенного комфорта и усиленного питания они и прожили, если так можно сказать, оставшиеся двадцать дней и девятнадцать ночей. А еще через восемь месяцев родилась Оленька, самый замечательный в мире результат врачебной ошибки…
Зато теперь Нестеров только и слышал: «Товарищ, вы что, первый день работаете? Путевки заранее надо заказывать…». И в сторону, вроде как про себя: «Будто с Луны свалился, честное слово…». Про всякого рода обстоятельства и перенесенный по указанию руководства отпуск лучше было не заикаться – чиновничий люд вовсе выходил из себя. Сергей стал обзванивать ребят, кого знал по Высшей школе и контрразведке, искать хоть какие-то варианты. Хорошо бы, конечно, куда-нибудь на Юг, к морю, но выбирать, особенно, не приходилось, тем более что все только обещали, но на этом дело и заканчивалось.
Выручил все тот же закадычный дружище – Мишка Михайленко. С его подачи ребята из военной контрразведки на неделю забронировали для Нестеровых номер с полным пансионом в гостинице на берегу Тбилисского моря, и еще на двадцать один день обеспечили путевками в дом отдыха пограничников в Гагры. Обрадованный Сергей через комитетских ребят из транспортного управления достал билеты и уже в воскресенье они были в самолете, улетавшим в столицу солнечной Грузии. Люба с детьми села ближе к иллюминатору, он – к проходу. Когда ребятки притихли и задремали, Нестеров в который раз вспомнил свою первую после возвращения из командировки поездку в Центр – смутные недобрые предчувствия до сих пор не давали ему покоя.
Они прилетели в Шереметьево рано утром, только-только начало светать. Пока получали багаж, разбирались с таможней, грузили на Мишкины «Жигули» чемоданы и коробки прошло, наверное, часа три, не меньше. Потом с черепашьей скоростью по загруженной кольцевой тащились в Отрадное, на другой конец Москвы и домой попали уже к десяти. Почти сразу позвонил Коля Игнатьев, куратор, который последние два года вел его дела в Центре. Сдержанный по характеру, немногословный, он поздравил с приездом и извиняющимся тоном сообщил, что завтра, к девяти, Сергея ждут в Центре. Безумно уставший, но счастливый, полтора года не видевший домашних, Нестеров удивился, не понимая, чем вызвана такая спешка, но вопросов задавать не стал. Не до того было: с одной стороны на нем висел Олежка, а с другой – Оленька за шею обнимала.
В восемь утра следующего дня Сергей, проклиная разницу во времени и любимого начальника, с тяжелой от недосыпа и праздничной встречи головой приехал на остановку служебного автобуса. Как ни старался выглядеть бодрым и неунывающим, обмануть природу бытия человеческого, самого себя и окружающих, удавалось плохо, что наглядно подтверждал виноватый вид встречающего Игнатьева.
– Николаша! Здорово, бродяга! – Он раскрыл объятья для приветствия и, зная, что лучшая оборона – наступление, сразу перешел на личности. – Я же тебе сто раз говорил, голова твоя садовая: «Не делай такое лицо!» Не виделись почти два года, радость должна быть в обличье, счастье, что видишь меня, а ты как на похороны пришел!
Нестеров потрепал его для порядка за плечо, и Игнатьев засмущался, потупился, румянец выступил на смуглых щеках, а сильно оттопыренные уши стали пунцовыми. Николай с большим уважением относился к Сергею, даже немного побаивался его с тех самых времен, когда сдавал выпускные экзамены в Высшей школе, а Нестеров по одному из предметов был председателем государственной комиссии.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович!
– Сергей Владимирович, – он с ехидцей скопировал Колин голос, и обычным тоном продолжил. – Мы же договорились, помнишь? Проще надо быть, проще. Надеюсь, нам вместе еще работать и работать…
Игнатьев согласно потупил голову.
– Ты лучше скажи, Николаша, что за пожар такой случился и почему Шибанов меня дернул? – и без паузы, чтобы не ставить молодого коллегу в неловкое положение, добавил: – Если знаешь, конечно…
– Шибанов тут ни при чем, – они стояли среди других сотрудников, ожидавших автобус, и разговор вели на полутонах. – Петр Георгиевич три дня назад в отпуск ушел.
Нестеров в недоумении посмотрел на Игнатьева.
– И кто же теперь у нас за старшего?
Они поднялись в автобус и заняли места на последнем ряду в углу, рядом с дверью, где их вряд ли кто мог услышать.
– Фомкин Александр Петрович.
– Кто-о-о? – протянул пораженный Сергей.
Удивляться, конечно, было чему. Пять с лишним лет назад Фомкина досрочно откомандировали, и приехавшему на замену Нестерову пришлось пролить немало пота и крови, разбирая оставшиеся после него завалы. Уж кто, кто, но Фомкин!? По разумению Нестерова, это, вообще, ни в какие ворота не лезло.
Из Колиного рассказа стало понятно, что Александр Петрович Фомкин, «герой» незримого фронта, после откомандирования залег на дно и несколько лет старался не светиться на горизонте коллег по отделу, обретаясь в службе информации. А вот чем заслужил не только прощение, а еще и повышение, простым смертным было неведомо. Официально – выдающимися успехами на ниве обработки разведывательной информации, хотя между собой люди поговаривали другое, намекая на поддержку кого-то из руководства…
Нестеров со своей стороны считал, что ему бояться новоиспеченного начальника нечего. За все время командировки он про него слова дурного не сказал. Скорее, наоборот, отмазывал, как мог, чтоб лицо конторы не терять. И посему, выдав предварительный звонок и получив разрешение, он стукнул для порядка в дверь и с легкой душой перешагнул порог кабинета. Александр Петрович, не выходя из-за стола, сделал вид, что привстал, и милостиво протянул руку.
– Заходи, заходи, Сергей Владимирович. – Вежливая улыбка, холодок в голосе и ничем не оправданное обращение на «ты». – Присаживайся, пожалуйста. Как долетел?
Нестеров оценил, как начальник расставил акценты, показав ему неразумному, кто в доме хозяин.
– Нормально. С вещами, правда, пришлось повозиться… – Сергей хотел спросить, почему не прислали машину в аэропорт, но Фомкин такой возможности не дал.
– Это конечно, конечно. Без накладок не бывает. Но главное, что дома. Правда?
На столь очевидную истину Нестеров не нашелся, что ответить и только кивнул в знак согласия.
Фомкин встал, прошелся по небольшому кабинету. Сергей, воспользовавшись моментом, по привычке, выработанной еще с контрразведки, «срисовал» начальника. Лет сорок пять, метр девяносто, может, чуть больше, сутулый, короткое туловище, с длинными, почти до колен руками, большая голова яйцом, приплюснутые маленькие уши и длинный прямой нос, глаза неопределенного цвета и размера, и взгляд, бегающий с предмета на предмет.
– Александр Петрович, – Нестеров, чтобы не молчать, задал дежурный вопрос: – А Шибанов нескоро еще будет?
Фомкин расплылся в голливудской улыбке на все двадцать четыре неровно посаженных зуба, а глаза ушли влево и вниз.
– Петр Георгиевич взял полный отпуск, поехали с женой в санаторий. Потом на родину, в Ворошиловград, так что ждем где-то в начале июля, не раньше. А что, вопросы есть?
– Да нет. Просто хотел повидаться, переговорить…
– Ты не стесняйся, Нестеров. Петр Георгиевич все дела мне передал, можешь смело обращаться, – голос был самый, что ни на есть душевный, только смотрел он опять куда-то в угол. – А так, что я могу сказать? Почты ещё не было, последних оперативных писем, твоего отчета и характеристики на тебя тоже, естественно, нет. Хотя и без них, по-моему, все ясно.
В последней фразе Нестерову послышалось что-то вроде угрозы и злорадства одновременно, он хотел «зацепиться», но не получилось – Фомкин без всяких пауз стал вспоминать общих знакомых в торгпредстве и посольстве, к месту и не к месту перебивая речь коротким отрывистым смехом. Поговорив на общие, мало значащие темы, Александр Петрович неожиданно заторопился и быстро свернул разговор.
– Ты, Нестеров, иди, оформляй отпуск, а потом, как выйдешь на работу, мы с тобой еще встретимся, вот тогда и пообщаемся, как положено.
Аудиенция была недолгой, минут десять. Закрыв за собой дверь, Сергей оказался в полном недоумении, не понимая, зачем в таком случае и кому он так срочно понадобился, что даже выспаться не дали.
Пройдя по коридору, заглянул к Игнатьеву, сидевшему вместе с двумя другими молодыми сотрудниками, подарил им по блоку американских сигарет и, как бы в продолжение темы, предложил Николаю пойти покурить.
По коридору шли молча: Нестеров разбирался со своими впечатлениями от общения с Фомкиным, а Игнатьев по собственной инициативе редко рот открывал.
На лестничной площадке, отведенной для курения, мужики шумно обсуждали результаты вчерашнего футбола ЦСКА – Спартак, и они нашли местечко в дальнем углу, где можно было другим не мешать, и самим спокойно переговорить.
– Слушай, Коль! – Сергей старался держать себя в руках, но получалось плоховато. – Думаешь, я что-то понял после встречи с этим унылым жирафом?
Игнатьев не сдержался и тихо рассмеялся, вероятно, представив, как выглядит это животное в расстроенных чувствах.
– Смешно тебе, да? Конечно, чего не посмеяться? – Нестеров не знал на кого спустить собак, и в раздражении бил по стоящему рядом. – Я, между прочим, за последние три ночи спал всего часов восемь или десять. Думал: ну все, прилечу, отдохну хоть немного, в себя приду! Вдруг, бац! Срочно в отдел – у меня, конечно, все мысли наперекосяк, пока ехал, чего только ни передумал. А тут, как в клубе за биллиардом: поговорили ни про что, торгпреда с послом вспомнили, мать их в душу, хороших людей… и тишина! Тогда скажите мне на милость: зачем звали, спрашивается? Что за пожар такой? Чего хотела от меня, спирохета бледная? Ты-то что молчишь?
– Владимирыч, я честно не знаю, в чем тут дело. Фомкин вчера, только начался рабочий день, позвонил и говорит: «Нестеров сегодня прилетает? Пусть завтра с утра будет». И все. Никаких объяснений, разъяснений, ничего. Подарок-то привез ему? – Меняя тему, в свою очередь спросил Игнатьев.
– Еще чего, обойдется. Он у меня неучтенный, – Нестеров был вне себя от злости.
– Зря, запомнит…
– Да, бог с ним, пусть память тренирует, если больше делать нечего. Ты лучше скажи: что, трудно было подсуетиться и машину в аэропорт прислать? Лень-матушка заела? У меня же вещей вагон и маленькая тележка!
– Погоди, Владимирыч! Чего ты все на меня наскакиваешь? Я пошел к Фомкину согласовать выделение машины для тебя, а он мне сказал, что созванивался с твоей мамой и сам все сделает…
– Даже так? Интересное кино получается. А мама мне сказала… – Сергей не стал продолжать фразу, понимая, что сейчас вряд ли что-нибудь прояснится, и по-дружески хлопнул Игнатьева по плечу. – Ладно, живи! Пойду в кадры, отпуск оформлять. Раз приехал – надо хоть что-то полезное сделать, потом загляну к тебе, расскажу, как уезжал, там много интересных моментов.
Кадровиком у них был свой мужик, оперативник. Нормально работал на Ближнем Востоке, но что-то там приключилось, его срочно отозвали и посадили на кадры, отсидеться. Временное растянулось надолго, «задержался» Виктор Иванович. Как никто другой, он быстро находил общий язык с людьми, умел разговорить, расположить к себе человека и, конечно, помогал, когда была хоть малейшая возможность. Потому, наверное, опера, хоть и тертые калачи, делились с ним наболевшим, что многое давало для понимания обстановки, характера взаимоотношений в резидентуре, с руководством и прочая, прочая. Безусловно, такое замечали, ценили, потому из кадров и не отпускали.
Нестерова Иваныч знал давно, сам тащил его из контрразведки в Ясенево. Отношения – почти приятельские, и Сергей надеялся, что, может, он прояснит ситуацию с Фомкиным и срочным вызовом на работу.
Злой, не выспавшийся он без стука распахнул дверь кабинета и замер на пороге. Напротив Виктора Ивановича за столом, раньше свободным, обложившись документами, сидел Санька. Сашка Замятин! Друг любимый, самый верный! Последние три года в Вышке они за одной партой сидели. Пили, ели, гуляли вместе. Сергей на каникулы ездил в гости к его родителям в Мордовию, а Замятин жил у них по неделям, как брат родной. Мама Сережкина все переживала, что он худенький, кусочки сладенькие подкладывала, хотя и других его друзей любила не меньше. На курсе они с самого начала держались вчетвером: Коля Федорцов, Мишка Михайленко, Саня Замятин и Серега Нестеров. И только после выпускного судьба развела в разные стороны: Колю меньше чем через месяц похоронили, он на пятом курсе заболел лейкемией и сгорел за полгода; Миша Михайленко поехал служить в Благовещенск на китайскую границу; Нестерова направили в Управление контрразведки, а Замятина – в Ясенево. Сашка вскоре женился на девушке-красавице, влюбленной в него с девятого класса, и уехал в командировку, а когда вернулся, за кордоном был уже Нестеров. Так что лет десять не виделись, если не больше.