Простодурсен Лето и кое-что еще

В башмаках у Сдобсена хлюпает вода, им не светит высохнуть никогда…

Пока Простодурсен трудился в поте лица, Октава возилась со старой одеждой. Она стояла посреди комнаты, а перед ней громоздилась куча платьиц, кофточек, шляпок, брючек, носочков и туфелек. Октава вспоминала, когда последний раз надевала юбку или жакетик и что тогда случилось, а потом швыряла их в кучу и доставала другие.

В дверь постучали.

«Небось это Сдобсен пришёл жаловаться на погоду», – подумала Октава. И не ошиблась.

– Для сушки белья не погода, а катастрофа, – сказал Сдобсен с порога. С подбородка и носа у него капало. Старые башмаки чавкали и хлюпали. Вид у Сдобсена был не очень счастливый.

– Можно зайти обсушиться? – спросил он.

Октава распахнула дверь во всю ширь, и Сдобсен вошёл. При каждом шаге что-то чмокало, чвакало и чавкало, словно в дом вползло целое болото.

– За границей… – бормотал Сдобсен. – За границей сейчас солнце, лето и мороженое.

– Это мы слышали, – кивнула Октава. – Мамаша-утка отправилась туда сегодня.

– Хорошо им, птицам: взмахнул крылом – и привет. Не то что нам, у кого ботинки не просыхают.

– Но сейчас мы хотя бы сердцем согреемся, – подбодрила его Октава. – Мы сделаем театр!

Сдобсен внимательно оглядел Октаву. Потом заметил кучу одежды на полу.

– Театр? – Сдобсен разинул рот. – Театров в загранице уйма. Они очень популярны. Но как ты собираешься залучить их сюда?

– Театр – это будешь ты, – объяснила Октава, – и Ковригсен, и Простодурсен…

– Я?!

– Да, – сказала Октава. – Приречная страна приуныла. Все кряхтят, ноют, куксятся и мечтают о жарких странах. Нам не хватает душевного тепла. И мы его добудем. Нарядимся и забудем всё грустное. Вот ты, к примеру, будешь настоящей принцессой.

Сдобсен снял башмаки и открыл дверь, чтобы вылить из них воду. Он был голодный и очень рассчитывал, что Октава угостит его пирогом с горячим кофе или какао.

– Фу, гадость, – сказал он и захлопнул дверь. – Не погода, а наказание.

– Да, – кивнула Октава. – Погода ужасная, слов нет. Но больше я об этом слышать не желаю.

– Пойду-ка я к Ковригсену, – ответил Сдобсен. – Я умираю от голода. Ты ведь не говорила, что я буду какой-то принцессой?

– Говорила, конечно. И это очень удачно, что ты собрался к Ковригсену: поможешь мне дотащить костюмы.

Когда на сердце холод и тоска, Утёнок мёрзнет весь – от клюва до мыска

Ввалившись в дом с первой охапкой дров, Простодурсен обнаружил, что Утёнок стоит на подоконнике и дрожит.

– Ты спать не лёг? – спросил Простодурсен.

– У меня мёрзнет душа и сердце стынет.

– Сердце и душа? – удивился Простодурсен. – Ты уверен? Скорее, у тебя лапки мёрзнут или хвост.

– И они тоже. Я весь замёрз – от клюва до мыска. Я совсем один на белом свете, холодный и теперь голодный. Ты должен сидеть со мной дома и ухаживать за мной, Простодурсен.

– Вот я пришёл. Теперь ты не один.

– Пудинга всё равно не осталось.

– Да, мы его доели.

Простодурсен положил поленья в печку – и восхитился этой картиной. Гора прекрасных полешек в печке. Ах, как красиво они станут гореть и как чудесно греть дом, пока ночь будет смерзаться за стенами!

– Спой мне песенку, – попросил Утёнок. – Тёплую песенку, где много пудинга и вообще.

– Но, милый мой, я не знаю таких песен. Ты что, скучаешь по маме-утке, да?

– Мне кажется, нет. Мне кажется, я скучаю по театру.

Простодурсена так и подмывало сразу же затопить печку. Дрова промокли, с них текло, и Простодурсена разбирал азарт: сумеет ли он их разжечь? Но он обещал Октаве прийти в пекарню. К тому же он и сам проголодался. Пара коврижек и стакан горячего сока кудыки пришлись бы как раз впору. А протопить он успеет, когда они вернутся.

– Пойдём, – позвал он Утёнка. – Булькнем пару бульков, а потом наедимся досыта у Ковригсена.

– Гип-гип-ура! – радостно закричал Утёнок. – Смотри на меня – сердце уже оттаивает!

Они спустились к речке. Дождь лупил нещадно и громко барабанил по воде, а для настоящего красивого булька нужна благоговейная тишина. Но Простодурсен с Утёнком решили не обращать на дождь внимания. Они долго мёрзли и промёрзли почти насквозь. Давно проголодались. Зато теперь их ждёт тёплая сытная пекарня с кондитерской. Самое время булькнуть несколько камешков.

– Смотри, – сказал Простодурсен.

– Смотрю, – откликнулся Утёнок.

Простодурсен кинул первый камешек-бульк.

«Бульк», – сказала речка.

– У, здорово! – восхитился Утёнок. – Прямо о-о-чень здорово!

– Теперь вот этот, – сказал Простодурсен.

– Ага, – радостно кивнул Утёнок.

«Бульк», – сказала речка.

Тут они увидели другую парочку, тоже спешившую к Ковригсену. Октава и Сдобсен, с трудом сохраняя равновесие, тащили вдвоём огромную синюю сумку.

– Чудовищная погода для сушки белья! – закричал ещё издали Сдобсен.

– Ура! – ответил Утёнок. – Мы тоже идём с вами!

В театре каждый играет роль: кто-то – ведьма, а кто-то – король…

Они пошли прямо по траве. Утёнок сидел у Простодурсена в кармане и дрожал.

– Кля… Почему так холодно?

– Это пройдёт, – ответил Простодурсен. – Всё проходит.

Он заметил, что луна исподтишка подбеливает контуры облаков. Но немедленно набегали новые тёмные тучи и коварно затягивали всё чернотой.

Зато в пекарне дождь не шёл. Погода здесь стояла сухая и ясная. Пахло – лучше не придумаешь, и было тепло. Простодурсен словно перенёсся в Рождество. Нос распирал дурманящий запах горячего хлеба, пряностей и занимательных книжек.

– Привет! – завопил Утёнок. – Мы пришли, мы самые голодные в мире!

Но куда все подевались? Никто не сидел за столом, никто не стоял за прилавком. Только запах водил их за нос и дразнился.

– Повторяю: привет! – снова крикнул Утёнок.

И тут наконец, вздымая облака муки, появился Ковригсен. «Счастливчик этот Ковригсен, – подумал промокший Простодурсен. – Ходит тут сухой, распаренный, разрумяненный».

– Вы чего-то хотели? – спросил Ковригсен.

– Да! – встрепенулся Утёнок. – Давай всё, что есть, только засыпь три раза сахаром!

– Для начала пять коврижек, два горячих сока и чуточку понарошки, – уточнил Простодурсен.

– Это ужасно, – сказал Ковригсен.

– Что? – не понял Простодурсен.

– Здесь Октава. Она пришла, взяла нас в оборот и собирается устраивать театр. Сейчас она там за печкой переодевает Сдобсена в платье и старые колготки. Он будет дерзкой принцессой-нахалкой, ему надо упасть в коробку и стать лягушкой. Представляете – Сдобсену! Он и ходит-то с палочкой.

Изголодавшиеся Простодурсен и Утёнок уплетали коврижки с соком. Животы у них ликовали, урчали и мягчали.

– Мне она этим театром тоже все уши прожужжала, – пожаловался Простодурсен. – Она на нём помешалась. Говорит, он согреет нам сердца и души. Ну ничего, это у неё пройдёт, вот увидишь.

– Всё проходит, – добавил Утёнок.

Ковригсен украсил пекарню букетом из веток рябины. Листьев на них не было, зато ягоды висели крупными гроздьями. Ветки стояли на столе в большой банке для золотой рыбки. Правда, пока рыбки не было и в помине, хотя Ковригсен упорно каждую весну искал её по всей реке.

На дне банки лежало несколько камней идеальной для бульканья формы. Простодурсен раньше их не видел. А теперь ему ужасно захотелось сунуть их в карман. Как раз такие бульки издают самые красивые бульки. Но он пересилил себя и даже не дотронулся до камней. Они ведь не его, а Ковригсена.

Простодурсен очень надеялся, что ему не захочется камешков так сильно, чтобы они сами непонятно как оказались потом в карманах.

– Очень красиво, – сказал он.

– Что красиво? – спросил Ковригсен.

– Ветки эти.

– Они просто для красоты, – смутился Ковригсен.

– Вот именно! – подхватила Октава.

Она, танцуя, выплыла из задней комнаты. Вид у неё был интересный. На шляпу она накинула обрывок рыбацкой сети и старые чёрные колготки. Лицо измазала сажей, в уши повесила две ссохшиеся еловые шишки и отвёртку. Одеждой ей служили мешки из-под муки, а обута она оказалась в скособоченные мокрые башмаки Сдобсена. На мешки она тут и там нашила чёрные вороньи перья, сухие ветки и рыбьи кости из объедков.

– Сгинь, нечистая! – вскрикнул Утёнок.

– Это же я, – объяснила Октава. – Неужели ты меня не узнал?

– Сгинь, говорю! – замахал крыльями Утёнок и запрыгнул Простодурсену на руки.

– Ты только малыша пугаешь своими глупостями, – покачал головой Ковригсен. – У него от страха перья повылезут.

– Пустяки, – ответила Октава, – сперва он немножко испугается, потом быстро успокоится, а там у него на душе уже потеплеет.

– А, это всего-навсего ты! – сказал тут Утёнок.

– Вот, уже догадался, – улыбнулась Октава. – Но я хотела сказать другое. Видите красивый букет из веток на столе? Он точь-в-точь наш театр.

– Театр – он как ветки? – спросил Ковригсен.

– Да, он тоже для украшения, – кивнула Октава. – Без всего этого можно обойтись, но с ними жизнь теплее. Вот так всё просто.

– Действительно, – прошамкал Простодурсен, запивая остатками сока последний кусочек коврижки, – объяснение несложное. А чего ты так несуразно вырядилась? Эти ошмётки тебя не красят.

Октава закружилась на месте.

Поднялся столб мучной пыли, звякнула отвёртка, стукнули друг о друга шишки и кости. Башмаки зачавкали, как два болота.

– Я ведьма! – закричала она. – Крибле-крабле, прячьте грабли!

– Ведьма? – настороженно переспросил Простодурсен. – А сама говорила, что ты Октава!

– Простодурчик, миленький ты мой, в театре мы играем не себя, а кого-нибудь другого. В этом вся соль театра.

– А соль там зачем? В чём смысл?

– О не-ет! – простонала Октава.

– Я ж говорю – голова два булька, – сообщил Утёнок. – Это конец спектакля?

– Конец? Что ты! Мы ещё не начали. Идите со мной, покажу вам принцессу.

Они обошли стеклянный прилавок, прошли между огромных стеллажей с книгами и благоговейно вошли в жарко натопленную заднюю комнату, где у Ковригсена стояла большая печь, в которой он пёк коврижки, плюшки и ватрушки. Сейчас рядом с ней, окружённая россыпями старой одежды, топталась принцесса и смотрелась в маленькое треснувшее зеркало, задвинутое на полку.

При виде этой принцессы невозможно было удержаться от смеха. Во всяком случае, Ковригсен с Простодурсеном загоготали не сговариваясь. Это было потрясающее зрелище. Лучшее, что им довелось видеть.

Принцессой был Сдобсен.

– Ой, какая ми-ми-миленькая, – сказал Утёнок.

– Что такое? Почему вы смеётесь? – строго спросил Сдобсен и повернулся к ним, представ во всей красе.

Одет он был в летнюю шляпу и сарафанчик. Этот наряд Октава шила для одного давно прошедшего лета. Упоительного, тёплого, с пением птиц и вкусной ухой на обед. Оно отцвело и уплыло из памяти, но теперь Сдобсен как будто снова оживил его своим видом. Тот самый жёлтый сарафанчик в белых цветах и фиолетовых бабочках. И такая же, но крохотная бабочка и красивая жёлтая роза на белой широкополой шляпе. И туфли на высоченном каблуке пронзительно-красного цвета. Сдобсен еле стоит в них, заметил Простодурсен – и, конечно, засмеялся опять.

– Так, – сказал Сдобсен, – над чем изволим смеяться?

– Они греются душой, – объяснил Утёнок.

– Я должен быть королём, – пожаловался Сдобсен. – Я Октаве сразу сказал: в загранице как большой театр, так непременно в нём свой король. Да даже и в малом. А у нас тут об этом знаю один я. По справедливости, мне королём и быть. Скажите?

– Ой, нет, – ответила Октава. – Королём будет Ковригсен, а ты – принцессой. Для платья только ты подходишь.

– А я тоже кем-нибудь буду? – спросил Утёнок.

– Разумеется, – ответила Октава. – Ты будешь лягушкой.

– Лягушкой?! Квакушкой? Да ладно?!

Простодурсен нервничал. Он, кажется, начал понимать, что такое театр. И полагал, что и ему недолго оставаться самим собой. Во что его превратят? В утку? Он покосился на Ковригсена. В Ковригсене не было заметно и тени беспокойства. А вид у него был гордый. Ещё бы, он ведь будет королём. Некоторым всегда везёт.

Зато лягушкой я уж наверняка не стану, подумал Простодурсен. Зачем в одном спектакле две лягушки?

Простодурсен стоял у самой печки, и от его одежды шёл пар.

Глядя на поднимающийся пар, он думал об утке. Она небось уже на юге. Простодурсен не завидовал ей. Хотя Октавой завладела странная идея, и она того и гляди превратит его в глупую корову, он всё-таки предпочитал остаться где жил. Тут он может быть самим собой хотя бы дома. Вот вернётся к себе в домик, а там ждёт его родная печка и куча отличных смолистых дров.

– Теперь ты, – повернулась Октава к нему. – Ты будешь принцем. Принц целует лягушку, и она становится принцессой.

– Он будет принцем? – завистливо спросил Сдобсен.

– Да, – ответила Октава.

– По-моему, я лучше гожусь в принцы. Я много читал о королевских династиях в загранице.

– Нет, – отрезала Октава, – ты будешь принцессой, потому что мне нужны твои башмаки.

– Мои башмаки? – переспросил Сдобсен. – А не легче ли, чтобы я сам в них ходил?

– Конечно! – оживился Утёнок. – Пусть он ходит в своих мокрых башмаках и будет лягушкой, а принцессой лучше буду я!

– Кх, кх, – кашлянул Ковригсен. – Давайте не будем мешать Октаве, она сама отлично разберётся, кому кем быть.

– Конечно, тебе короля небось дали, – огрызнулся Сдобсен.

Он сделал несколько шагов на каблуках и накренился. Взмахнул руками, чтобы притормозить, его занесло, и он грохнулся в кучу одежды.

Пока Сдобсен, стеная и причитая, выбирался наружу, Октава взялась наряжать остальных. Ковригсену досталась красивая корона из засушенных кленовых листьев с ягодками сушёной же красной смородины. Плюс длинная накидка из старой шторы. И в довершение всего – палка Сдобсена, которую Октава посыпала пудрой, чтобы она сверкала серебром. Рядом с пудрой она нашла на полке мармеладки и произвела их в пуговицы для Простодурсена. И большую бутылку кондитерского красителя, так что Утёнка удалось выкрасить в зелёный цвет от клюва до мыска.

Вот так они наряжались и переодевались, то и дело бегая посмотреть на себя в зеркало.

– Долго ещё? – спросил Сдобсен.

– Прекрати занудствовать, – без всякой любезности ответил Простодурсен. – Ты разве не видишь, что я пришиваю мармеладные пуговицы?

Ушла принцесса, всему конец. Поёт Утёнок – он молодец…

Простодурсен снял с себя промокшую одежду, она сохла у печки, а он шаг за шагом быстро превращался в принца. В волосы ему воткнули много-много жёлтых листиков понарошки и присыпали их мелкой белой мукой. На ногах у него были старые сапоги Сдобсена. Октава залила их глазурью и притопила в ней марципановые розочки пяти цветов. Потом она взяла огромную лиловую шаль и принялась наворачивать её на Простодурсена – на восьмом обороте он стал вылитым принцем. И долго крутился перед зеркалом с очень довольным видом. Затем Октава натёрла ему щёки давленой кудыкой, и на лице заиграл винно-багровый румянец.

Тут Простодурсен услышал, что кто-то вошёл в пекарню.

Этот кто-то шваркнул дверью. И стукнул кулаком по прилавку. И завопил:

– Есть кто живой? Или пекарня закрылась на всю зиму?

Это явился Пронырсен.

– Ой, – растерялся Ковригсен. – Покупатель пришёл. Могу я обслужить его в костюме?

– Мы все пойдём его обслужим, – сказала Октава.

– Ни за что! – твёрдо сказал Сдобсен. – Я не покажусь ему на глаза в таком виде.

– Король и принц несут принцессу! – распорядилась Октава.

И так они сделали, и таким манером явились пред очи Пронырсена, который всего лишь забежал в пекарню за сухарями.

– Я хотел взять… – начал было он, но тут губы у него сами собой сжались, и он не сразу сумел расцепить их. – Зачем? – выговорил он наконец. – Зачем вам столько пугал?

– Мы не пугала, – бодро ответил Утёнок, – мы театр.

– Если хочешь, присоединяйся, Пронырсен, – сказала Октава. – Можешь побыть троллем.

– Хм. Немало странного повидал я в нашем лесу, – хмыкнул Пронырсен. – Но чтоб дурака валяли в муке и пудре – это что-то новенькое.

– Хорошо бы и тебя довести до театра, – сказал Простодурсен. – Он отогревает душу и сердце.

– У-тю-тю, тортик ты мой ягодный! – загоготал в ответ Пронырсен. – Розочки-мимозочки, глазурька-мазурька!

Тут Сдобсен вырвался из рук Ковригсена и Простодурсена и проковылял несколько шагов.

– Он правду говорит! – громко сказал Сдобсен. – Вечно Октава дурит нам голову и пудрит мозги. С меня довольно!

Он решительно сбросил туфли и устремился в заднюю комнату.

– Насыпь-ка мне чёрствого хлеба, – велел Пронырсен. – Не такого старого, чтобы с плесенью, но и не настолько свежего, чтоб деньги за него драть.

Простодурсен скользнул по себе взглядом сверху вниз и медленно оглядел свои ноги. Только что он чувствовал себя настоящим принцем. И был этому рад. И собирался поцеловать лягушку, чтобы расколдовать принцессу. Это он тоже предвкушал. А теперь радость улетучилась. Если вдуматься, он и правда похож на торт. Особенно розочки в глазури на сапогах.

– Так, ладно, – сказал он. – Мы закончили?

– Закончили? – ахнула Октава. – Мы ещё не начинали!

– Минуточку, – вмешался Пронырсен. – Дайте я заберу свои сухари, пока у вас тут ещё хуже не стало. Фуф, до чего безделье доводит! Хорошо, вас птицы не видят, а то они обратно не прилетят.

– Птицы обожают театр! – звонко сказал Утёнок. – Мы поэтому и летаем на юг.

– Смотри-ка, – удивился Пронырсен, – желторотый тоже верещит.

– Вот твой хлеб.

– Не давать ему никакого хлеба! – закричала Октава. – Думает, он самый умный… Нагленький какой! Вот пусть сам себе сухари и печёт.

Но Ковригсен жил продажей хлеба. И хотя Пронырсен был незавидный покупатель и старался всё получить даром, всё же он был покупатель. И хоть он не любил театр, хлеб ему полагался всё равно.

Из задней комнаты вышел Сдобсен. От принцессы на нём ничего не осталось. Сдобсен как Сдобсен, только башмаков не хватает.

– Понятно, – грозно сказала Октава. – Своей головы нет, всё за этим черствяком повторяем?! Хочешь забрать свои башмаки, да? Отлично, а то они воняют – сил нет.

И она скинула с ног башмаки, так что они сначала стукнулись о потолок, а потом только шмякнулись на пол, грохнув два раза.

– Знаешь что, Октава, – насупился Сдобсен. – Никто не против того, что ты печёшься о температуре наших душ и сердец. Но у меня есть свои представления о чести. И я дорожу своим именем и репутацией. И… Неважно. Короче, я ухожу. Пойду домой посплю.

– Три ха-ха! – захохотал Пронырсен. – Айда, Сдобсен, пошли. А то глазом моргнуть не успеем, как они нам дурака наваляют по самую макушку.

И с этими словами Пронырсен и Сдобсен вышли в дождь. А в пекарне остались король с принцем и ведьма с лягушкой.

Ведьма захлюпала носом и пустила слезу.

– Дурачьё, – всхлипывала она. – Чёрствый хлеб и вонючие ботинки им нужны, а театр – нет!

– Ну, ну… – успокаивал её Ковригсен. – Сейчас что-нибудь придумаем.

– Ты полагаешь? – спросил его Простодурсен.

Ему понравилось быть принцем. И он хотел побыть им ещё. А если он и похож на тортик, то на самый вкусный парадный торт для хорошего праздника.

– Предлагаю закусить коврижками с соком, – сказал Ковригсен. – Заодно и обсудим.

Утёнок посматривал на своих друзей. Из них четверых он был самый маленький. Ему казалось, что у остальных очень большие лица. Только что эти лица излучали теплоту и радость. А теперь у всех троих глаза заволокло чёрными тучами. Особенно чернели и хмурились глаза Октавы – того и гляди гроза прольётся.

Утёнку вспомнилось, как он мёрз один-одинёшенек на подоконнике и ждал, когда Простодурсен вернётся из леса и споёт ему тёплую песенку.

– Дорогая ведьма Октава, – сказал он.

– Чего тебе, лягушка Утёнок?

– Я хочу спеть тебе тёплую песню.

– Правда?

– Да. Она как раз сама пришла мне в голову.

 
Замёрзли сердце и душа,
пришла холодная зима.
В дожде холодная вода,
и речка по ночам одна.
Театром будем греть сердца,
согреется моя душа.
Всё пройдёт.
Всё проходит всегда.
 

Вот так спел Утёнок.

– Какой ты уже большой! Молодец, – сказала ведьма Октава.

– Да, – согласился Утёнок. – Я молодец и выдумщик.

– Жаль, Сдобсен на тебя не похож.

– Не будем отчаиваться, – сказал Ковригсен.

– А я правда похож на торт? – спросил Простодурсен.

– Нет! – решительно замотал головой Утёнок. – Ты похож на принца.

– А Пронырсен говорит, что на торт.

– Пронырсен! – возмущённо запыхтела Октава. – Он чего только не говорит. Всё из зависти. И потому что он противный. Но плохо, что Сдобсен сбежал. Где нам теперь принцессу взять?

– Да… – протянул Ковригсен.

Они молча хрустели коврижками. Крошки сыпались на пол – под стол и под стулья. За окнами чернел вечер и сыпал дождь.

Простодурсен не очень понимал, зачем им нужна ещё и принцесса. Правда, он пока в театре не до конца разобрался. И его очень отвлекала банка золотой рыбки с ветками рябины и идеально ровными и круглыми бульками на дне. Чтобы не думать об искушении, Простодурсен заговорил о театре:

– От нас ничего не требуется, только походить туда-сюда – и всё, да? В спектакле, я имею в виду. Немножко походим – и кланяться.

– Нет! – тут же очнулась Октава. И стала рассказывать, как она придумала.

Сначала король рассердился, что принцесса непослушная. И пошёл просить ведьму наколдовать, чтобы принцесса вела себя за столом тихо, как мышка, и ела всё, что положили на тарелку, а вечером ложилась спать без скандалов и слёз. Но принцесса укусила ведьму за нос, и та очень разозлилась.

– Так Сдобсен должен был кусать тебя за нос? – спросил Простодурсен.

– Не сильно, – ответила Октава. – Как в театре кусаются. И тогда ведьма превратила принцессу в лягушку.

– В меня! В меня! – заверещал Утёнок.

– Король так огорчился, что заплакал, – продолжала Октава.