Не бери в голову

Настроение начало портиться пропорционально нарастающей потребности освободить мочевой пузырь. Миша не знал, как живут арабы Египта и какие у них мочевые пузыри, но при всем уважении к ним он был готов оросить небольшую часть бетонного покрытия прямо с верхней ступеньки приставленного к лайнеру трапа. Но там стояла одна из стюардесс и улыбалась. Похоже, эта ситуация напоминала ей какой-то аттракцион, а, возможно, их учили улыбаться в самых отчаянных ситуациях, чтобы подбодрить паникующих пассажиров.

– Пройдите, пожалуйста, в салон, – вежливо попросила она.

– А когда мы уже покинем эту негостеприимную страну? – поинтересовался Михаил.

– Уже скоро. Сейчас загрузят ланч-боксы, и можно будет взлетать.

– Нас еще кормить собираются? – искренне удивился он.

(– Это уже похоже на пытку, – подумал Михаил, – не дав освободиться от ужина, предлагают продолжить застолье.)

В ответ стюардесса только улыбнулась той же заученной улыбкой. Но когда Миша увидел араба, заносящего вкусно пахнущие контейнеры, он готов был простить им многое. Действительно, прошло минут двадцать, и их спящий клуб начал выруливать для взлета. Благодаря тому, что пассажиры, в основном, спали, очереди в туалет практически не было. Осуществив свою мечту, Миша уселся в кресло, все еще ощущая носом запах чего-то вкусного, спрятанного в контейнерах.

Из иллюминатора самолета была видна зарождающаяся заря нового дня. Под монотонный гул турбин Михаил погрузился в глубокий сон. Ему приснилось, что он в летном комбинезоне и шлеме бежит по тревоге к стоящему на стоянке МиГу, садится в кабину и взлетает на форсаже. В небе его МиГ догоняет пара израильских F-5, которые делают знаки крыльями, принуждая к посадке. Он чувствует характерное давление в мочевом пузыре и принимает решение совершить посадку на израильском аэродроме, чтобы облегчиться. Когда шасси МиГа коснулись бетонки, и после короткого пробега МиГ остановился, к самолету подбежали их техники, приставили лестницу. Михаил открыл фонарь кабины, вылез из самолета и открыл, было, рот спросить: «Ребята, а где тут у вас можно посс?.. – как вдруг его взгляд останавливается на одном из подбежавших техников. – Боже мой! – подумал Миша. – Так это же капитан Фельдман, эмигрировавший в Израиль».

На лице капитана засияла улыбка: «Добро пожаловать в Израиль», – говорит он, вытаскивая из кармана фляжку.

«Просыпайся, соня. Хватит дрыхнуть. Уже завтрак разносят». Михаил открыл глаза. Это его сосед, майор Антон Михайлов легко тряс его за плечо. По салону самолета разносился тот же манящий аромат чего-то, что было погружено в контейнерах во время ночной стоянки в Каире. Михаил посмотрел на часы. Было 8 утра. Через 2 часа они должны приземлиться в Аддис-Абебе.

– Пойду сначала освежусь, – сказал он Михайлову.

– Клиент желает освежиться? – передразнил его Антон, поднимаясь, чтобы пропустить.

Когда Михаил через несколько минут вернулся на свое место, его уже ждал завтрак в ланч-боксе. То, что так пахло, оказалось курицей карри. Насладившись курицей и выпив кофе с египетским пирожным, он окончательно простил арабов за их бессердечность.

В 10.00 по московскому времени самолет приземлился в аэропорту Аддис-Абебы. Пассажиры московского рейса, одетые в одинаково строгие и одинаково помятые костюмы, с такими же как костюмы помятыми лицами и одинаковым ощущением во рту, как будто там сдохло какое-то насекомое, ступили в незнакомый мир, озираясь по сторонам и пытаясь поймать ртом скудные запасы кислорода высокогорной столицы Эфиопии.

Их всех разместили в одной просторной комнате, похожей на казарму. На следующий день повезли на армейский склад и переодели в эфиопскую военную форму. Там же Михаилу выдали 9 мм кольт длиной сантиметров 25, с кобурой, достающей чуть ли не до колена. «Хорошо хоть не маузер», – подумал Михаил, явственно почувствовав, как его начало клонить в бок под тяжестью висевшего кольта. «Под этот кольт положена широкополая шляпа», – подумал Михаил, вспомнив любимый вестерн «Великолепная семерка». То, с чем предстояло спать, а именно калашников, пообещали выдать на месте, непосредственно, в части, где предстояло работать.

В течение последующих нескольких дней проходило очередное в Мишиной жизни распределение. На этот раз его никто не спрашивал, куда бы он предпочел отправиться. А просто объявили: «Макаров – 4-я дивизия. Огаден». Мишины познания в географии не заходили так далеко, чтобы свободно ориентироваться в отдельных провинциях стран Африки. Изучать эту провинцию предстояло без какой-либо теоретической подготовки, что было несколько непривычно для Михаила. За день до вылета к месту назначения Михаил попался на глаза какому-то, скорее всего, старшему, офицеру, который остановил его и спросил, где он взял то, что висит у него на боку. Михаил честно признался, что то, что висит у него на боку, было выдано ему на армейском складе. Офицер был искренне возмущен. Он приказал отправиться на склад и обменять кольт на привычный русскому человеку и русскому уху макаров. Михаил Макаров не мог не обрадоваться такому случаю, так как, во-первых, носить предстояло штуковину с таким же названием, как и его фамилия, а, во-вторых, вес макарова был явно меньше веса кольта, не говоря уже о длине. Эфиоп, выдающий оружие, улыбнулся ярчайшей белозубой улыбкой, но обмен совершил без всяких бюрократических проволочек. Только потом до Михаила дошло, что он беспрекословно выполнил распоряжение человека, которого ничего не отличало от других таких же мужиков, носящих одинаковую форму без погон и каких-либо других знаков отличия. Ведь Миша мог и послать его подальше, так как спросить: «А кто вы такой», – у него все равно не повернулся бы язык. Анализируя ситуацию, первое, что приходило Мише на ум, так это то, что все это походило на езду по трассе без дорожной разметки и каких-либо дорожных знаков, что было само по себе небезопасно, или на партизанский отряд. Но, услышав, как один из офицеров называет другого «Валентин Аркадьевич», а тот в ответ «Кирилл Николаевич», Миша понял, что версия с партизанским отрядом отпадает. Скорее так называли бы друг друга офицеры царской армии до революции. Вспомнился один из его любимых фильмов «Адъютант его превосходительства», где адъютант капитан П.А. Кольцов (разведчик Красной Армии, внедрившийся в штаб Деникинской армии) называл командующего белой армией генерала В.З. Ковалевского Владимир Зенонович, а тот в ответ обращался к своему адъютанту не иначе как Павел Андреевич. Такое взаимоотношение было вполне по душе Михаилу, однако, последующий опыт пребывания в составе группы военных советников, в особенности вдали от штабов и важных военных персон, показал, что люди предпочитали ограничиваться, обращаясь друг к другу только по отчеству, что возвращало Мишины представления о партизанском отряде, против которого он также ничего не имел против. Просто надо вовремя переключаться от субординации партизанского отряда к субординации офицеров царской армии и наоборот. Но с вариантом «наоборот» надо быть очень осторожным, чтобы впопыхах не обозвать какого-нибудь важного «Владимира Зеноновича» просто «Зеноныч».

Глава 3. Капитан Хопс

– А тебе опять ничего, – сказал Андрей, залезая в уазик, который все в шутку называли «Рашн Джип». Из самолета, на котором Андрей только что прилетел, уже выбросили очередную партию мешков и ящиков, и он, подняв тучи красно-коричневого песка, пошел на взлет.

– Как ничего? – в первое мгновение Михаил не поверил своим ушам. Он даже подумал, что Андрей его разыгрывает. Посмотрел внимательнее в его глаза, пытаясь выискать характерный лукавый блеск или бегание глаз, обычно присутствующие, когда неопытный шутник пытается тебя разыграть. Но, либо Андрей все-таки сумел напустить на лицо необходимое в таком случае серьезное выражение, либо он говорит правду, а это значит, что и на этот раз его зарплату не привезли.

Дело в том, что Михаил Макаров уже три месяца находился в загранкомандировке в Эфиопии и еще ни разу не получал зарплату. Их группа находилась далеко не только от бухгалтерии, но и от всякой привычной цивилизации. Туда, где они находились, можно было долететь самолетом или добраться в составе конвоя, состоящего из военных автомашин, охраняемых бронетранспортерами. Конвои ходили редко. Чтобы добраться до расположения 23 механизированной бригады 4-ой дивизии, где работал Михаил, требовалось более двух суток. Самолет летал примерно раз в месяц. Один из группы обычно отправлялся на самолете за зарплатой и получал зарплату всей группы, хотя в группе иногда оставалось всего двое. Почта и письма доставлялись вместе с зарплатой.

– Не расстраивайся. Зато тебе письмо, – утешил его Андрей. – В следующий раз сам полетишь за зарплатой и все выяснишь.

– Да, жизнь подчас жестока, – философски задумчиво произнес Миша.

Самое печальное то, что Миша начал терять веру в приметы, о которых он с раннего детства слышал от своей мамы. Мама, например, говорила, что, если птичка накакала на тебя, то это к удаче. Накануне какой-то эфиопский гриф буквально обгадил Мишину куртку (хорошо хоть в голову не попал), а денег как не было, так нет. А какая же удача, если нет денег? Хотя, тот факт, что ты живой, у многих народов считается сам по себе большой удачей. Так, по крайней мере, ему объяснил один англичанин удивительную на взгляд любого советского человека особенность большинства европейцев улыбаться любому встречному незнакомцу, что первое время вызывало разные мысли у Михаила, вплоть до самых нехороших. Если ему верить, то они улыбаются просто потому, что живы. Но для советских людей это, по-видимому, недостаточный повод, чтобы улыбаться.

Пытаясь анализировать факт попадания экскрементов эфиопской птицы на свою куртку, Михаилу хотелось все-таки, чтобы удача и деньги, хоть на этот раз были бы синонимами. Нет, мама тут ни при чем. Хотелось бы спросить того умника, который связал факт своего обсерания птицей с фактом какой-то удачи или получения денег, а также спросить, как часто с ним такое происходило. А то все привыкли верить на слово. А почему, с чего это повелось и насколько велика вероятность того, что примета приведет к нужному событию – никто не задумывается. Может быть, птицы какали только на одного конкретного человека, принося ему удачу, который и распространил всю эту галиматью, но тогда это совсем другое дело. И что вообще для того первооткрывателя было удачей – тоже вопрос.

В тот момент он подумал, что штандартенфюреру СС Штирлицу наверно было легче. Да, он был так же далеко от Родины. Да, он тоже давно не видел свою семью. Да, он жил под чужим именем, но, судя по книге и фильму, он жил в отдельном особняке, пил хорошие французские коньяки, даже бил бутылкой с дорогостоящим коньяком по голове офицера СС – поступок сам по себе говорящий о достатке, курил хорошие сигареты, если конечно сигареты могут быть хорошими, не говоря уже о кофе и свежей газете, которые он, по-видимому, принимал как само собой разумеющиеся блага. И это все во время самой кровавой войны. Интересно, что бы делал штандартенфюрер СС, если бы ему не платили зарплату три месяца? Конечно, задачи Штирлица и их группы несопоставимы. Вся интрига заключалась в том, что не получал зарплату только он, Михаил. Другие члены группы получали зарплату, причем регулярно. Единственное, что оставалось Михаилу, это набраться терпения и ждать еще месяц до следующей зарплаты.

– Может быть, это какая-то изощренная проверка органов? – высказал он предположение.

– А смысл? – спросил Андрей.

– А вдруг я, оказавшись без денег, решу переметнуться в стан врага.

– Ладно, пока ты еще не решил, надо сделать все возможное, чтобы ситуация не смогла нанести непоправимый урон нашему настроению. Не забывай, что один из нас все-таки получил зарплату, а это значит, что в одном из немногих заведений в этой дыре сегодня вечером будет прибыль.

«Он прав, – думал Михаил. – Мы чуть ли не с молоком матери впитали, что самое главное, чем силен наш советский человек, – это духовная сила, или, иначе говоря, крепкий дух, а тем более, – вспомнил Михаил приглашение коллеги, что наш дух, в самом деле к вечеру должен стать довольно крепким во всех возможных смыслах этого слова».

Положение было не такое уж критическое. В качестве духовной поддержки можно было рассматривать и письмо из дома, которое он получил, а это для него было дороже всякой валюты. Михаил старался максимально использовать ту удивительную способность человеческого мозга, которая заставляет человека, вопреки всему, испытывать надежду на лучшее, и которая называется оптимизм. Кроме того, коллега недвусмысленно дал понять, что не оставит друга в беде и не даст переметнуться в стан врага только из-за безденежья. «Просто не надо ставить себя на место Штирлица, а научиться радоваться тому, что есть, – продолжал размышлять Михаил. – А есть немало. Например, есть Андрей, который готов поддержать товарища».

Редко бывает, чтобы фамилия подходила к личности человека, или как-то отражала эту личность, хотя, как известно, многие фамилии берут свое начало от прозвищ, которыми наградили предка. Насчет имен, есть целая наука о том, как имя может повлиять на Судьбу, или Судьба – на конкретное имя. У Андрея, по мнению Михаила, фамилия точно отражала образ жизни и пристрастия ее носителя. Но каких-либо очевидных доказательств того, что Судьба как-то влияла на его фамилию, не было. Его фамилия была все равно, что его персональный брэнд – Хмелевский. Он гордился своей фамилией. Когда Андрей первый раз представлялся эфиопским офицерам, он попросил Михаила пояснить, что означает его фамилия. Поскольку Михаил был переводчиком в группе, то Андрей чуть не поставил его в тупик. Михаилу пришлось приложить все усилия, чтобы объяснить эфиопским товарищам значение его фамилии. Позже он посмотрел слово хмель в русско-английском словаре и дал Андрею псевдоним – позывной Хопс, поскольку hops это и есть хмель по-английски. А вообще получилось довольно неплохо: капитан Хопс. Позже, когда та страна, которую они представляли за рубежом, перестала существовать, в Украине многие избиратели не нашли себя в списках потому, что их фамилии, в ходе яростной кампании против «засилья» русского языка в Украине, были переведены на украинский язык. Естественно, как мог узнать себя в списках избирателей некто Воробьев под новой фамилией Горобец.

А тогда новоиспеченный капитан Хопс был только рад.

Оказавшись в другой стране, всегда полезно узнать местные обычаи, менталитет населения, его сильные и слабые стороны. Андрею не понадобилось много времени, чтобы выбрать свою линию поведения и тип взаимоотношений, как с теми, кого он был прислан обучать военному делу, так и с местным населением. Не было похоже, чтобы он предварительно анализировал ситуацию, чтобы определиться, как себя вести. Он был, скорее всего, приверженец экспромтов, как, впрочем, большинство людей, полагаясь на интуицию и ту реакцию, которую производят те или иные слова или поступки. Но Андрей обладал определенной наблюдательностью и умением делать выводы из своих наблюдений. То, на что обычно человек не обратил бы внимания, оседало в его голове, несмотря на то, что его фамилия Хмелевский.

– Ну что, ты готов? – спросил Андрей, видя, что Михаил закончил чтение письма.

– Готов. Куда пойдем?

– Скорее не пойдем, а поедем, – поправил коллегу Андрей. – Слушай, твоя интеллигентность, или как там это… иногда сбивает меня с толку.

– Не понял. Что сбило тебя с толку?

– Что-что. Твой вопрос. Можно подумать, у нас есть выбор куда идти.

– Ладно-ладно. Не так обреченно. В принципе, какая разница.

– Вот именно. Слушай, Макаров, оставь ты свой макаров, тьфу ты, запутаться можно. Оставь ты это оружие самоубийства в покое, – сказал Андрей, увидев, как Михаил засовывает за пояс брюк макаров. – Еще потеряешь где-нибудь.

– Но ведь мы должны быть всегда при оружии, – пытался оправдать свои действия Михаил.

– Правильно, при оружии, – сказал Андрей, кладя в карман гранату Ф-1. – Мои наблюдения показывают, что местные не выносят одного вида этой штуки.

Михаил смог убедиться в правоте его слов сразу же, как только они вошли в одно из немногих заведений, которое представляло собой строение, похожее на большой сарай с земляным полом, без электричества, поскольку в ту часть страны это достижение цивилизации еще не дошло. Тем не менее, в полумраке керосиновой лампы они смогли разглядеть, что в заведении почти нет пустых мест. Посетители были, в основном, солдаты, которым не надо было идти ни домой, ни к женам, ни к детям, ни в кино, поскольку всего этого они либо не имели, либо годами не видели, либо этого просто не было в тех местах, где они находились. Поскольку Михаил и Андрей были единственными «бледнолицыми» на много сотен километров вокруг, и поскольку их знали как постоянных посетителей, то им сразу же уделили внимание в том смысле, что даже в полумраке можно было разглядеть обращенные в их сторону лица. Михаил высказал опасение Андрею, что в окружении такого количества незнакомых лиц, сюрреалистические контуры которых в полумраке бара придавали некоторый оттенок зловещности, им вряд ли удастся по-настоящему расслабиться и отдохнуть. И тут Андрей достал из кармана пачку Rothmans и положил на стол. Следующим движением он вынул из кармана гранату Ф-1 и также положил на стол рядом с пачкой сигарет. Несмотря на полумрак, посетители заведения каким-то образом рассмотрели предмет, а, может быть, кто-то один увидел и передал по цепочке информацию, но буквально через пару минут Михаил и Андрей остались в баре одни. Андрей показал официантке на дверь и выразительным жестом дал понять, чтобы она закрыла дверь на засов.

– Ну вот, а ты разволновался. Теперь можем спокойно отдохнуть, – успокоил он Михаила.

* * *

Есть вещи, о которых никто не предупредит отъезжающего в длительную командировку за рубеж. Не потому что боятся, что это может повлиять на окончательное решение – ехать или не ехать, нет. Просто, возможно, эти вещи считаются такой мелочью, на которую не стоит обращать внимания. Поэтому, вновь прибывшему специалисту приходится каждый раз открывать свою Америку, начиная счет незнакомым ситуациям и необычным способам решения проблем. Конечно, с отъезжающими проводили долгие беседы, приводили разные поучительные случаи перед поездкой, но кто даст гарантии, что именно эти случаи повторятся.

Почему-то, когда приобретаешь путевку, особенно за рубеж, выясняешь все, до мельчайших подробностей: где будешь жить, сколько раз тебя будут кормить (правда, чем – никто не уточняет), встретят ли тебя в аэропорту и т. д. И едешь-то всего на одну-две недели. А если едешь за рубеж на год или два, то бесполезно выяснять подробности тамошних условий, да и не учтешь всего, и не захочешь показаться занудой. Гораздо лучше выставить себя искателем приключений на манер английской аристократии, которая в периоды длительных, вынужденных бездействий, когда не было никаких войн, буквально изнывала от отсутствия приключений, отсутствия возможности проявить себя, продвинуться по службе, да и вообще, просто свалить из дома на долгое время под благовидным предлогом.

Андрея, как и других офицеров, никто специально не учил премудростям и специфике работы за рубежом. Поэтому его нельзя было винить за отсутствие дипломатичности и опыта работы через переводчика. Это был его первый опыт, а первый опыт всегда есть у каждого. Потом, не надо забывать, что он советский офицер, привыкший делать то и так, как он это делал у себя на родине, и требовать всего того, что он требовал от своих подчиненных, или, что требовали от него его командиры.

– Ну а ты, лейтенант, чего ты так вырядился, как петух? – набросился Андрей на одного из местных офицеров на одном из первых в своей заграничной карьере построений личного состава механизированной бригады. Тот, на кого был устремлен его взгляд, был лейтенант, командир взвода, стоящий в строю почему-то в светлой, парадной форме. – По-твоему, что, я за тебя буду лазать под бэтээром и проверять матчасть? – продолжал он. – Миша, переведи ему.

Михаилу, который пытался как-то сгладить ситуацию, пришлось просто спросить, почему товарищ надел парадную форму. Но тот, конечно, чувствовал, что им сильно недовольны, судя хотя бы по интонации и громкости голоса новоиспеченного капитана Хопса.

– Иди и надень комбинезон. Парада пока не будет, – продолжал наседать Андрей.

Андрей, конечно, погорячился, дав понять, что не собирается лично участвовать в проверке и ремонте матчасти. Видя, насколько личный состав медлителен и неопытен, ему, в конце концов, ничего не оставалось, как самому залезть под БТР и крутить там гайки. При этом из-под бэтээра постоянно доносилось: «Бл. дь, … вашу мать. Советский полковник лазает на брюхе и делает за вас вашу работу… Бл. дь… а вы стоите и смотрите. Миша, переведи им там».

Дело в том, что никто из местных, точно не знал, какое звание носит находящийся с ними советский офицер. Разглашать личные сведения не приветствовалось. Поэтому, чтобы не запутывать местных многие представлялись полковниками, хотя более скромные офицеры не перепрыгивали сразу через три звания, а ограничивались одним или двумя. Лейтенант представлялся капитаном, или, в крайнем случае, майором, а уж если вы майор, то смело можете представиться полковником, все зависело от того, на какое звание тянет ваш внешний вид, ваша громогласность, и обладаете ли вы необходимой жесткой требовательностью. Полковник – это обязательно жесткий и требовательный офицер, и это все понимали, в первую очередь, местные. Надо отдать должное, никто не представлялся генералом, кроме настоящих генералов. Видимо, само слово «генерал» имело что-то магическое, как табу, и осмелиться нарушить это табу никто не решался. А может быть, это благодаря советской системе образования и воспитания, в которой красной строкой проходили скромность, честность, бескорыстность, качества, некоторая доля которых настолько глубоко была заложена в сознание, что при характеристике большинства советских людей вполне уместны были бы такие словосочетания, как «немного честный», «немного скромный», или «немного бескорыстный», в том смысле, что полностью избавиться от этих добродетелей было практически невозможно. Наверно потому, что они были основными в «советской библии».

Михаилу, в основном, нетрудно было переводить Хопса. Никаких витиеватых выражений, никаких двусмысленных слов, ни фразеологии, ни поговорок. Большая часть того, чему учили в инязе, не пригодилась для перевода незамысловатой разговорной речи Хопса. Его речь была вполне лаконична и предсказуема. И, как ни странно, именно его больше всего цитировали местные мальчишки, которые вились вокруг. Некоторые из них были теми, кого привыкли называть «сын полка». Они старались помочь и быть полезными. Как правило, это были те, кто потерял отца на войне.

– Коронель, что такое «билет…билет…билет… – спросил как-то Михаила один из мальчишек. Коронель – это и есть по-местному «полковник», хотя Михаил не мог припомнить, чтобы он представлялся этому пацану, но, тем не менее, вопрос был задан, и ему надо постараться понять его и ответить.

– Билет, это такая бумага, которую выдают, чтобы, например, лететь на самолете или ехать на автобусе. А еще билет покупают, когда хотят пойти в театр или кино, – ответил Михаил на ломанном амхарском вперемешку с английским. – А что такое, где ты слышал это русское слово? Кто говорил «билет»?

– Это коронель Андрей.

(– Интересно, куда это собрался Андрей? – подумал Михаил. – Надо спросить).

– Андрей, ты куда-то собрался ехать? – спросил он, наклонившись под БТР, где Андрей, уже, видимо, отчасти смирившись со своей долей, ремонтировал технику.

– С чего ты взял? Ты же знаешь, я только что приехал.

– Та, просто пацан сказал, что слышал от тебя русское слово, которое ты, почему-то, постоянно повторяешь.

– Какое слово я повторяю?

– Он говорит, ты все время говоришь «билет… билет… билет…», особенно когда что-то ремонтируешь.

– Наверно «бл-дь». Какое еще слово могу я повторять под этим долбанным бэтээром.

– А точно, звучит похоже.

– Ага, похоже. Так же, как генеалогия и гинекология. Или педант и педик. Я вообще хренею, Миша, как ты переводишь, если даже сам не понимаешь, о чем речь. То-то я смотрю, я этому петуху на построении целую тираду выдал, старался все-таки, а ты сказал всего одну фразу. Наверно процентов 50 теряется при переводе, а?

– Андрей, если бы я все перевел, что ты сказал, возможно, началась бы еще одна война, а они и так уже воюют на два фронта.

– Ты хочешь сказать, от тебя зависит, начнется война или нет? Слушай, я как-то неуютно себя почувствовал. А, в самом деле, откуда мне знать, что ты им говоришь.

– Та все нормально, Андрей. Я наоборот, разряжаю обстановку, фильтрую, так сказать.

– О, по-моему, я придумал и тебе псевдоним. Будешь лейтенант Фильтр.

– Тогда лучше Стрейнер. По крайней мере, звучит как фамилия.

– А что такое стрейнер?

– Это тоже фильтр.

– Ладно, договорились, но, по-моему, «фильтр» проще запомнить.

– Слушай, уже, судя по позывным, можно судить о наших пристрастиях, – поделился Михаил своими соображениями с Андреем. – «Хмель» и «Фильтр». Ну, прямо сплошное виноделие.

* * *

– Кстати, о виноделии. Как насчет того, чтобы выпить по джину с тоником сегодня вечером, – предложил после рабочего дня Андрей.

– Я не знаю. Может, чем-то заняться, правда, сам не знаю, чем можно заняться в темноте, без электричества, – ответил Михаил.

– В том то и дело. Что тут еще делать? Электричества нет. Не почитаешь даже, – пытался подвести логическое обоснование под свое предложение о джине и тонике Андрей.

– Ну, можно рассказывать о себе, о своей жизни, или анекдоты, на худой конец, – предложил Михаил. – О тебе я знаю только то, что служил ты в Миллерово, женат, есть дочка. Расскажи, например, какой-нибудь на твой взгляд интересный случай из твоей службы, – пытался он как-то разнообразить досуг.

– Что рассказывать? Такое же тупое однообразие, как и здесь. У тебя наверняка жизнь интересней. Сам рассказывал, что работал с иностранцами. А это всегда интересно. Расскажи сам что-нибудь, что, например, их удивляет в нашей стране? Наверняка, есть что-то, чего у себя в стране они не увидели бы, а? Подумай.

– Ну вот, был такой случай, – начал Михаил воспоминания о недавнем прошлом. – Приехали немцы помогать строить агропромышленный комплекс. Директор комплекса, естественно, пригласил их на обед. Стол был накрыт прямо в столовой одного из отделений колхоза. Представь себе, в час дня обед с прекрасными закусками и выпивкой. А метрах в 50 протекала речка. В разгар застолья директор предложил гостям освежиться, пока поменяют тарелки, как он сказал. Как ни странно, никто из гостей не отказался. Все прошли на берег, разделись и начали прыгать с мостков.

– Подожди, что, совсем разделись? – уточнил Андрей.

– Нет, конечно. В трусах были. Так вот, нырнули они в речку, поплавали, вылезли на берег, а директор распорядился пока они плавали принести каждому по полотенцу. Не знаю, где он взял эти красивые, новые махровые полотенца, но женщины из колхозной столовой подошли и с полотенцами в руках ждали гостей на берегу. Гости вылезли на берег, обтерлись, оделись и прошли следом за директором в столовую. Тарелки уже поменяли. Тогда один из гостей попросил сказать тост. Он был под таким впечатлением от оказанного приема, что не мог найти слов. Он сказал, что побывал во многих странах, где у них были проекты, но такого, чтобы между блюдами поплавать в речке и быть встреченным на берегу красивыми женщинами с полотенцами, он нигде не видел, и как он сказал, вряд ли увидит. Такого гостеприимства как у русских просто ни у кого нет, заключил он.

– Да, это по-нашему. Представляю, как обалдели немцы. Почему, интересно, нас никто не ждет с полотенцами на берегу?

– Во-первых, где ты тут видел речку или берег?

– А думаешь, если бы была, то, можно было бы рассчитывать на такой прием?

– Вряд ли. Но здесь своя специфика.

– Какая специфика?

– Здесь, когда хотят продемонстрировать свое уважение к гостю, то кормят его со своей руки.

– Ты что, серьезно?

– Я сам был свидетелем.

– Ты думаешь это равнозначно тому, когда женщины ждут на берегу с полотенцем?

– Я думаю, это даже более ценно. Тебя же кормят со своей руки, а не присылают женщин подержать полотенце.

– Да, тут наверно не каждый удостоится. А ты бы стал есть с чьей-то руки?

– Смотря с чьей.

– А, ну, конечно. Я не дурак. Понял о чем ты. Если мы об одном и том же подумали, то, пожалуй, и я был бы не против. Мне кажется, это даже как-то сексуально. Слушай, а что, если мужик изъявит желание проявить свое уважение другому мужику таким образом?

– Я видел именно такую ситуацию: полковник кормил офицера со своей руки, причем, за столом во время торжественного обеда.

– А может, они гомики? – высказал предположение Андрей.

– Все может быть, но тот же полковник потом кормил и женщину, а женщина – его, – разъяснил ситуацию Михаил.

– Что-то слишком запутано. Но ты выясни на всякий случай, в чем фишка этого обычая, чтобы не попасть впросак. Могу ли я, например, покормить эфиопа со своей руки, или только он меня, и есть ли разница, с какой руки кормить, с левой или правой. Слушай, мы опять о еде. Мне сейчас, честно говоря, по херу, с чьей руки поесть. Я бы не стал крутить носом, – заключил Андрей, вытаскивая, и прикуривая свой любимый Rothmans.

Михаил не курил, но глядя, как изящно Хопс потягивает Rothmans, он понимал, почему курение может быть заразным. Он уже начал подумывать, что курение – это не недостаток, не вредная привычка, а какой-то особый шик. Свою консервативность Хопс имел и в отношении напитков. По вечерам, когда они отправлялись в глинобитный сарай, который служил баром, Хопс всегда заказывал себе джин и тоник. Его уже почти невозможно было представить без бокала джина с тоником и сигареты Rothmans. Сигареты он курил в самых немыслимых позах. Даже тогда, когда он лежал под бэтээром и крутил гайки, из торчащей изо рта сигареты прямо в глаз тянулась струйка дыма, отчего у Хопса выработалась привычка прищуривать глаз.

Для Михаила явилось настоящим открытием, что некоторые танкисты курят даже в танке во время движения и стрельбы из танковой пушки. Об этом он узнал от одного из эфиопов, который по стечению обстоятельств оказался в одном экипаже с Хопсом, когда в район ответственности их бригады прорвались сомалийские танки. Командир одного из эфиопских танков оказался в госпитале на тот момент, и Хопс принял решение повести танк с эфиопским экипажем. Когда через несколько часов танки вернулись, Михаил облегченно вздохнул, увидев вылезающего из танка Хопса. Вылезшие вслед за Хопсом члены экипажа были явно возбуждены. Они качали головами, обсуждая между собой что-то, видимо, впечатления от боестолкновения. Хопс стоял с неизменным Rothmans в углу рта. Эфиопы подошли, продолжая качать головами.