Маршалы Наполеона. Исторические портреты

В начале лета 1798 года Наполеон с 45 тысячами войск отплыл из Тулона. С ним отплыли верный долгу Бертье, хотя и не очень охотно, Ланн, командовавший пехотой, Мюрат – кавалерией и Мармон – артиллерией. В экспедиции принимал участие еще один профессионал – неряшливый и лишенный чувства юмора Даву. До этого времени Даву еще никогда не встречался с Наполеоном. У него было очень мало друзей, и он общался в основном с самим собой. Возможно, его давнишнее неудачное выступление в офицерской столовой научило его, что импульсивность не всегда вознаграждается.

Армия отплывала с радостью, исполненная оптимизма, и Жозефина, окруженная плачущими женами и невестами солдат, тоже прощалась с мужем на причале. Ее последние слова, обращенные к обожаемому супругу, звучали так: «Если ты попадешь в Фивы, привези мне оттуда какой-нибудь изящный маленький обелиск!»

Глава 4
Сорок тысяч предоставленных своей судьбе

Задолго до того, как французская армия отплыла в Египет, Наполеон сумел найти общий язык со своей судьбой. История изображает его как человека, сильно верившего в предзнаменования, однако в пользу этой точки зрения свидетельствует не так уж много фактов. Разговоры Наполеона о его «звезде» – не более чем речевая фигура, а его заявления насчет того, что он предназначен судьбой совершить то-то и то-то, обычно означали, что он уже выбрал определенный курс и решил следовать ему вне зависимости от препятствий, которые могут возникнуть на его пути. Он использовал такого рода фразеологию как дымовую завесу. Он был не только блистательным, но и – на протяжении многих лет – чрезвычайно удачливым генералом. И если вера в его удачу, «звезду» или «судьбу» вдохновляла окружающих его людей на совершение невозможного, то он был готов распространяться о предзнаменованиях и предопределении часами.

К маю 1798 года, когда подготовка к египетской экспедиции уже значительно продвинулась, он собрал вокруг себя группу талантливых офицеров, которые вполне полагались на его удачу. Их уверенность в ней плюс вера в его способности пронизывала всю армию – через младших офицеров, сержантов, капралов – до рядовых. Сейчас мы назвали бы это esprit de corps^[13]. В годы Второй мировой войны отношение солдат английской 8-й армии к Монтгомери или американцев к Паттону – вот примеры того, что коллективная убежденность может сделать для армии. Германский Африканский корпус испытывал то же самое по отношению к Роммелю. В наполеоновские же времена английские ветераны на Пиренейском полуострове так же верили в удачу Веллингтона. В это время в планы Наполеона были полностью посвящены по меньшей мере шесть будущих маршалов: Ланн, Мюрат, Бертье, Мармон, Бессьер и Даву. Все шестеро были теперь с ним, направляясь в Александрию.

Из тех будущих маршалов, которые оставались во Франции, минимум десять держались очень высокого мнения о военных дарованиях Наполеона, но весьма сомнительно, чтобы в это время кто-нибудь из них подозревал, до каких высот корсиканец может подняться в ближайшем будущем. Они думали о нем не как о будущем властелине Европы или даже Франции, а скорее как об исключительно талантливом полководце. Эти десятеро играли ту или иную роль в отражении новых попыток со стороны России, Австрии и Англии воспользоваться отсутствием этого «мальчика-с-пальчик». К этой десятке относились Массена, Периньон, Груши, Лефевр, Сульт, Ней, Мортье, Удино, Сюше и Сен-Сир. В дальнейшем мы увидим, как складывались их дела, когда на поле боя им недоставало направляющей длани Наполеона.

Отвлекшись на момент от имен шести будущих маршалов, не включенных ни в одну из этих групп, сосредоточим внимание на четырех, которые считали себя равными или даже превосходящими Наполеона по своим дарованиям. Они были готовы признать за корсиканцем удачливость и способности и согласиться с каждым, кто стал бы утверждать, что Франции нужна сильная личность, которая смогла бы упрочить социальные завоевания революции, однако они не были преданными Наполеону людьми типа Мюрата и Бертье. К этим четырем относились откровенный Ожеро, бывший галантерейщик Журдан, прямой старый Келлерман и хитроумный Бернадот. Каждый считал этим столь нужным стране человеком самого себя, и директору Баррасу, Талейрану или аббату Сьейесу не нужно было приводить множество аргументов, чтобы убедить любого из них, что Бонапарт – уже отыгранная карта и что их долг выступить, свергнуть Директорию и установить военную диктатуру, действующую под мудрым руководством опытного политика. Этим политиком, конечно, должен был стать вдохновитель переворота.

И Ожеро и Журдан были твердыми республиканцами. Они по-прежнему верили в революционное Собрание, Праздник пик и, если это окажется необходимым, загруженную гильотину. Они оба проложили себе путь наверх в те дни, когда между ставкой командующего армией и ступенями эшафота лежал всего один шаг. Они принимали этот риск. Ожеро ходил по краю пропасти еще с тех пор, как убил на параде офицера. Он недорого ценил жизнь, как свою, так и других людей. Журдан же относился к иному типу людей. Он очень искренне верил в революцию, выбросил из-за этой веры свою котомку торговца и пошел в армию, где в силу ряда благоприятных обстоятельств выдвинулся на командные должности и имел на счету немало побед. Сейчас он видел себя вождем, отбросившим интервентов в тяжелую для республики минуту. До конца своих дней он не мог понять, каким образом бродячий торговец сумел подняться до таких заоблачных высот, однако в глубине сердца он гордился своим послужным списком и сражался бы с монархической властью насмерть.

Старый Келлерман, бывший старший сержант, мог бы занять место сразу за Ожеро, поскольку был слишком страстным поклонником идеи прав человека, даже если это означало бы внедрять ее в массы кавалерийской саблей. А кроме всего прочего, ведь именно он, Келлерман, стоял неколебимо, когда прусская пехота медленно поднималась по склону холма к мельнице под Вальми, именно он потом наблюдал, как она спускается вниз и исчезает в тумане. Это было почти пять лет назад, когда про молодого Бонапарта и слыхом никто не слыхал. Победы в Италии, конечно, надо приветствовать, но не они спасли Париж от возвращавшихся emigres^[14], а парижских республиканцев – от рук палача, которого в обозе везли в столицу пруссаки и австрийцы. Келлерман был большим тугодумом, но даже он начинал подумывать, не его ли долг спасти Францию от анархии, как он уже спас ее от иностранных наемников.

Был еще Бернадот, этот красавец из Гаскони, которого никогда нельзя было заставить слезть с его забора. Бернадот искренне соглашался с любым политиком, уверявшим, что именно он должен стать диктатором Франции, а затем отпускал депутации восвояси, размышляющими, не повредила ли генеральские мозги канонада в Нидерландах. Бернадот, таким образом, был и остается наибольшей загадкой из всех четырех. Ни один парижский интриган не знал, как к нему подступиться. Он хвастал и позерствовал, пока политики не приходили к выводу, что он вполне созрел для coup d’etat^[15]. А потом, когда они уже начинали делать ему серьезные предложения, он посмеивался, соглашался с ними и исчезал. Наконец они оставляли его в покое, будучи убеждены, что в нужное время смогут положить руки на плечи солдата, достаточно популярного, чтобы предводительствовать армией, но недостаточно мудрого, чтобы править без помощи какого-нибудь политика. Они не очень серьезно опасались Бонапарта, поскольку этот невысокий человек был очень далеко вместе с большинством своих ужасных друзей. Действительно, едва ли кто-либо в Париже, включая его жену, рассчитывал снова увидеть Наполеона. Что он сказал в ответ на вопрос, когда он рассчитывает вернуться? «Кто знает? Быть может, никогда!»

И они вернулись к скучной задаче прочесывания политических клубов, казарм и кафе в поисках подходящей кандидатуры.

Судьба продолжала улыбаться Наполеону и во время его рискованного путешествия на Восток. Бдительный Нельсон упустил его флот, и он прибыл в Египет в последний день июня, высадил свои силы в Александрии и направился в глубь страны к Каиру.

Это было утомительное путешествие. Для начала Наполеон заболел морской болезнью и пребывал по этому поводу в очень плохом настроении. Когда же он выздоровел, его компания собиралась в его каюте и предавалась бесконечной игре в карты. При этом Наполеон бесстыдно плутовал, но в конце игры всегда возвращал выигранные им деньги. Он много читал, в основном книги по философии и истории, или работал над математическими проблемами вместе с некоторыми учеными, сопровождавшими экспедицию. Он никогда не читал романов и презирал тех, кто это делал. Так, злосчастный джентльмен Бессьер получил от Наполеона жестокий нагоняй, когда тот, заглянув ему через плечо, увидел заголовок читаемой им книги. «Это, – произнес сухо главнокомандующий, – книжка, которая порадовала бы служанку!» Бывший цирюльник вздохнул и поставил книгу в шкафчик.

В это время Египет, номинально входивший в состав Турции, находился под управлением военной касты мамелюков. Это были великолепные воины, подчинявшиеся исключительно своим командирам, беям. Несчастным же феллахам было совершенно все равно, кто правил в стране; феллах все равно вел жизнь шелудивого, умирающего от голода пса.

Поэтому серьезное сопротивление ветераны итальянских кампаний встретили только на подходах к Каиру. И здесь под сенью пирамид наполеоновские теории ведения современной войны столкнулись с красивой, но устаревшей практикой восточной кавалерии. Мамелюки с громовым криком обрушились на шесть плотно выстроенных каре пехоты, и те из них, кто сразу не свалился под залпом прицельного огня французов, были рассеяны и отогнаны в южном и западном направлениях блистательными контратаками конницы Мюрата. Многие из них были перебиты, а еще больше утонуло в Ниле при попытке спастись. В это время сын трактирщика находился в немилости. Наполеон не забыл его промедления под стенами Мантуи, но в Битве у пирамид его работа, если так можно выразиться, была безупречной, и он сделался кумиром кавалерии. По окончании битвы снова настал черед пехотинцев. Они не нашли в Каире ожидаемой добычи и поэтому отправились к Нилу на рыбалку, причем удочками им служили их штыки. Время от времени они вылавливали мертвого мамелюка, ценности которого в виде золота, серебра и драгоценных камней (в среднем на сумму в 10 тысяч франков) были обычно зашиты в специальный пояс. Рыбалка оказалась весьма доходным занятием.

Французы вступили в Каир 21 июля. А в ночь на 1 августа на александрийский рейд вошел Нельсон и дотла сжег французский флот: линейные корабли, фрегаты, корветы и транспорты. Это не было просто поражение на море – это была катастрофа первостепенного значения. Одним ударом победоносная армия была превращена в орду отверженных, не имеющих из-за английской блокады никаких средств ни вернуться во Францию, ни получить подкрепления и припасы. Одним из первых, кто почувствовал всю тяжесть трагедии, оказался начальник штаба Бертье. Прежде всего, Бертье никогда не хотелось отправляться в Египет. Эта страна находилась слишком далеко от мест, часто посещаемых мадам де Висконти. Он мог потерпеть абсолютное отсутствие какой-либо разведывательной информации, но мысль, что письма его обожаемой подруги перлюстрируются и над ними потешаются в каютах английских фрегатов, выводила его из себя. Два или три французских корабля избежали общей участи и были пришвартованы у самого берега. Это была единственная надежда той части армии, которая должна была вернуться домой. Бертье, мучимый невыносимой сердечной тоской, начал осаждать главнокомандующего просьбами отпустить его из Египта и проявил при этом такую настойчивость, что Наполеон наконец вручил ему паспорт и дал разрешение на отъезд. Прощаясь, Бонапарт холодно заявил, что жалобы Бертье настолько претят ему, что он просто счастлив отказаться от его услуг. Кроме того, Наполеон заметил, что, хотя некоторые частные лица могут приходить в отчаяние, он, главнокомандующий, совершенно убежден в успешном исходе кампании и намерен пройти через Синайскую пустыню, затем по берегу Палестины, через Малую Азию и вплоть до самой Франции по сухопутью. Более того, он может даже основать новую Восточную империю и никогда больше не возвращаться в Европу.

Бертье ломал руки. Было ясно, что ему предстоит принять «решение жизни». Если он воспользуется паспортом, то Наполеон вскоре найдет и обучит нового начальника штаба, а если новый фаворит сумеет прорвать блокаду и пробиться во Францию, то он, Бертье, утратит какие-либо шансы рассчитывать на репутацию одного из величайших начальников штаба своего века. Верх взяла любовь Бертье к корсиканцу, и он бросил паспорт наземь. Наполеон тотчас же обнял его, и они вместе принялись разрабатывать план марша на Яффу.

Бертье оказался не единственным брюзгой. Чарующий Восток обманул надежды почти всех офицеров; они стали склонными к ссорам, раздражительными. У Бессьера опять случились неприятности из-за участия в одной из дуэлей в качестве секунданта. Когда Наполеон случайно услышал, как несколько офицеров ссорятся между собой, он потерял свою обычную выдержку, потрясая кулаком, ворвался в центр группы и зарычал на одного из офицеров: «В вас пять футов и десять дюймов росту, но я с вами управлюсь!»

Бертье, примирившийся с потерей общества мадам де Висконти, максимально компенсировал ее физическое отсутствие. Он воздвиг ее алтарь в своей палатке! Бурьен, мрачный и педантичный адъютант Наполеона, был ошеломлен, когда, заглянув однажды вечером к начальнику штаба, застал его коленопреклоненным перед портретом дамы сердца. Адъютант скромно кашлянул, но Бертье даже не пошевелился, и совершенно изумленный Бурьен тихо вышел из палатки, оставив странного маленького офицера наедине с предметом его поклонения.

Многие неприятности, происходившие в лагере в течение этого периода вынужденной бездеятельности, были вызваны нехваткой женщин. Большинство французов находило местных красавиц слишком полнотелыми. Сам же главнокомандующий, узнав, что в Париже его жена ему изменяет, нашел себе утешение в объятиях некоей блондинки по фамилии Фуре, жены конного егеря, которую не выставили из лагеря только потому, что она вовремя переоделась в солдатский мундир. Бертье услужливо отправил ее супруга во Францию с пакетом «важных документов», но установившие блокаду англичане прекрасно знали все подробности лагерной жизни, и после того, как злополучный егерь был захвачен в плен, его высадили на берег, считая это лучшим способом досадить Бонапарту. Мармон, распоряжавшийся в Александрии, не мог задержать беднягу, не раскрывая при этом карт, и злосчастный рогоносец поспешил в Каир, чтобы найти там свою жену, открыто живущую с главнокомандующим. С чувством глубокого отвращения он потребовал развода и получил его от начальника военной полиции.

К этому времени были разработаны планы возвращения во Францию по суше, армия стряхнула свой летаргический сон и направилась в Сирию.

Она с лишениями прошла через пустыни и пересекла Суэцкий перешеек, преодолевая слабое сопротивление турок. К концу марта 1799 года французы увидели стены Акры, которую защищали английский моряк (бежавший из парижской тюрьмы за несколько дней до отплытия французов из Тулона) и французский emigre, закончивший ту же военную школу, что и Наполеон. Теперь двое этих людей с несколькими трофейными французскими пушками и гарнизоном из полудиких турок противостояли самой лучшей армии Европы со времен «железнобоких» Кромвеля, и в исходе схватки французы не сомневались. Однако сэр Сидней Смит, инженер Филлипо и их злополучный гарнизон при некоторой помощи их союзницы-чумы успешно отразили сорок приступов за шестьдесят шесть дней и совершили двадцать четыре вылазки в лагерь осаждающего крепость неприятеля. В брешах стены Сен-Жан д’Акр нашли смерть 4 тысячи французов, в том числе четверо первоклассных генералов. Многие были ранены и эвакуированы в Каир.

Среди раненых был и порывистый Жан Ланн, возглавивший с десяток штурмовых групп и, когда его сочли мертвым, оставленный на подступах к укреплениям. Раненный во время последнего безнадежного приступа, Ланн получил пулю в голову, а немногие уцелевшие нырнули в траншеи, оставив его лежащим на открытом месте. Однако Жан Ланн завоевал не только уважение, но и любовь своих подчиненных. Один капитан выскочил из траншеи и за ноги втащил его туда, и Ланн никогда не забыл его отчаянно смелый поступок. Вернувшись во Францию, он не только помог капитану найти себе достойное занятие, но и часто заходил к нему в гости. Одной из самых характерных особенностей французской армии того времени было теплое чувство товарищества между военнослужащими высокого и низкого ранга.

Лагерь был переполнен ранеными, и чума каждый день уносила все новые и новые жертвы. Другого выхода, кроме отступления, не было. С мрачными лицами французы покидали свои траншеи; Ланна и других раненых офицеров несли на носилках. Все лошади, включая лошадь главнокомандующего, использовались для транспортировки тех, кто не мог ходить.

Когда армия вошла в Яффу, Наполеон прошелся по палатам госпиталя, выкрикивая: «Турки будут здесь через несколько часов! Кто чувствует себя достаточно сильным, вставайте и присоединяйтесь к нам!» Это заметно подняло дух французских солдат, ведь это была апелляция к их выносливости, и после немногодневного отдыха в Каире те, кто пережил марш, оказались в состоянии отразить турецкое нападение на Александрию и сбросить в море 12-тысячную султанскую армию.

Эта битва, известная под названием Абукирской, вошла в историю как одна из самых эффектных побед Наполеона. Ланн, выздоравливавший в тряских носилках, которые были пронесены через многие мили раскаленных песков, теперь чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы снова командовать пехотой. Преследуя турок после одержанной победы, он получил новую рану – на этот раз в бедро; был ранен и Мюрат, также отличившийся в битве. Два будущих маршала, уже тогда ненавидевшие друг друга, лежали в госпитале бок о бок, и Ланн мог безнаказанно оскорблять своего соперника, поскольку у того челюсть была раздроблена пистолетным выстрелом, а все лицо обмотано повязками.

После битвы при Абукире в круг лиц, приближенных к главнокомандующему, вошел еще один будущий маршал, до сих пор мало кому известный. Его звали Луи-Никола Даву, ему было двадцать девять лет от роду, и это была его первая кампания под командованием Наполеона. У этого склонного к одиночеству, мрачного человека были к командующему некоторые претензии. Отдавая себе отчет в том, что он намного лучший полководец, чем большинство тех, кто окружал Наполеона, Даву негодовал на свою изоляцию и после долгих раздумий попросил беседы с ним. С точки зрения обоих ее участников она оказалась весьма плодотворной. С этих пор Даву относился к Наполеону с безоговорочной лояльностью, и в конце концов тот стал проявлять к Даву большее доверие, чем к тем, кто делил с ним его первые триумфы в Италии.

Через кольцо блокады все-таки проникала тоненькая струйка новостей из Европы. Ланн, например, выяснил, что его супруга родила мальчика через четырнадцать месяцев после его отъезда в Египет. Наполеон же узнал, что его жена живет с каким-то отставным офицером, плоды его итальянских побед потеряны и армии России, Австрии и Англии угрожают уничтожить республику.

После получения газетных сообщений о страшной катастрофе при Нови, о пленении будущих маршалов Периньона и Груши, об окружении Массена в Швейцарии и десятке других катастроф Наполеон и Бертье на несколько часов заперлись в своей штаб-квартире.

Когда они покинули ее, к ним было приказано явиться адмиралу, командовавшему несколькими кораблями, которые не удалось уничтожить Нельсону. Наполеон оправдывал свое дезертирство давлением обстоятельств. Он решил рискнуть, вернувшись во Францию, и предоставить египетскую армию ее судьбе.

В разговорах между собой главнокомандующий и его начальник штаба уже составили краткий список тех, кто вместе с ними отправится бросить дерзкий вызов Директории: Ланн, еще на костылях, Мюрат, еще в повязках, Бессьер с его прекрасными манерами и артиллерист Мармон. Даву в список включен не был. Он оставался в Египте, чтобы поддерживать авторитет генерала Клебера, преемника Наполеона, и в порядке утешения новому главнокомандующему было даровано общество прелестной малютки Полины Фуре, разведенной жены конного егеря.

Полине не удалось утешить своего нового мужчину. Клебер, никогда не поддававшийся очарованию Наполеона, от ярости потерял дар слова. В траншеях под Акрой он уже выражал свое презрение к Бонапарту. «Вон идет этот маленький плут, – имел он обыкновение бормотать, – да он ростом-то не выше моего сапога!» Теперь, получив под команду тысячи больных, готовых вот-вот взбунтоваться солдат, надеющихся вернуться домой разве что после обмена военнопленными, Клебер поносил главнокомандующего с основательностью, которая заставила бы восхититься самого Ожеро. Возможно, страстность его брани придавало некое предчувствие. Через несколько месяцев Клебера заколет ударом в сердце фанатик во время прогулки по террасе штаб-квартиры.

Лига за лигой (лига – британская мера, равная примерно 5 км), часто двигаясь со скоростью гребной лодки, крошечный конвой полз вдоль побережья Северной Африки, готовый тотчас же пристать к берегу при появлении английского фрегата. Им повезло. Через несколько недель они проскользнули через самую узкую часть Средиземного моря и высадились на Корсике, где Наполеону пришлось подивиться тому, сколько людей претендует на родство с ним. Через четыре дня они совершили еще один скачок и наконец высадились во Фрежюсе.

Сцена была готова для постановки нового акта авантюры – на сей раз в Париже.

За промежуток времени между падением Бастилии и тем моментом, когда Наполеон, узурпировав власть, объявил себя первым консулом, довольно большое число французов могло претендовать на звание спасителя республики. К их числу относились Дантон с его громовыми призывами к сопротивлению в 1792 году, перебежавший к роялистам Дюмурье, Келлерман, как скала стоявший при Вальми, торговец галантереей Журдан, победитель при Флерюсе, Гош, Марсо, Моро и еще несколько генералов, включая Наполеона Бонапарта и его закадычных друзей. Под всеми этими претензиями были определенные основания, но лишь одна из них остается бесспорной даже до настоящего времени. Это – претензия со стороны Андре Массена, бывшего старшего сержанта, торговца фруктами и контрабандиста, который удерживал швейцарский бастион республики против всех пришельцев, когда в последний год истекающего столетия на Францию наступали пять союзных армий.

Если бы Массена не удержал Швейцарию, или бы сделал хоть одно ложное движение, или совершил ошибку во времени, то беглецы из Египта вернулись бы во Францию, оккупированную английскими, австрийскими и русскими войсками. Не было бы ни Маренго, ни Аустерлица, ни Ватерлоо. Таким образом, Массена сам оказался повивальной бабкой при рождении саги, в которой он, удержав Швейцарию, спасает Францию для Наполеона. Одновременно он проявил себя как гений искусства обороны, мастерство которого не превзошел ни один полководец ни в одной из армий мира.

В то лето, когда Наполеон отплыл в Египет, коалиция, располагающая 300 тысячами фунтов стерлингов, переформировала свои ряды. На голландском побережье высадился англо-русский десант под командованием герцога Йорка. Австрийцы, ведомые эрцгерцогом Карлом, отогнали Журдана на нижнее течение Рейна. Страшный русский фельдмаршал Суворов, этот получеловек и полудемон в одном лице, собирался перейти Сен-Готард и соединить свои силы с австро-русскими войсками в Цюрихе. Если бы Массена был повергнут, ничто бы не могло остановить наступления союзников на Париж.

С северо-востока, чтобы остановить герцога Йорка, спешил Брюн, встретивший теперь генерала, который действительно мог приказать своим войскам сперва подниматься на холм, а потом спускаться с него. Брюн не был блестящим стратегом, но по сравнению с герцогом Йорком его можно считать гением. В очень короткое время он не только дважды разбил герцога, но и уговорил его эвакуироваться. Северные берега Франции снова стали безопасными.

На юге же дела обстояли совсем не так удовлетворительно. Ситуация уже не была просто плохой – она была очень плохой. Никто не мог удержать русского фельдмаршала Суворова, который разбивал любую посылаемую против него армию и вскоре захватил все города, уже занятые французами в Италии. Серюрье и его старшие офицеры были взяты в плен, а генерал Макдональд, пришедший из Неаполя, чтобы предотвратить разгром, был выброшен через Апеннины в Геную. Французы предприняли попытку взять реванш при Нови, но генерал Жубер был при этом убит, а два бывших дворянина, Груши и Периньон, также попали в плен при нападении неприятеля на их арьергард.

В это же время еще одна русская армия под командованием Корсакова стояла в Цюрихе, дожидаясь подхода сил своего соотечественника Суворова через Сен-Готард. За его перемещениями, словно игрок в покер, набравший плохую карту, наблюдал Массена, развернувший свои войска полукругом, пытаясь таким образом контролировать все направления сразу.

В пользу старого мошенника говорили два обстоятельства: его собственное неутомимое терпение и чрезвычайно высокие боевые качества его дивизионных командиров. В это время под командованием Массена в Швейцарии служило не менее четырех будущих маршалов. Начальником штаба у него был Удино, крепкий и надежный боевой командир, когда-то мечтавший стать пивоваром, а при Удино состоял Мишель Ней, которого судьба чуть было не сделала бочаром в Эльзасе. Кроме того, в Швейцарии служили Луи Сюше, который, последуй он желанию родителей, стал бы торговать шелком, и Никола Жан де Дье Сульт, собиравшийся стать пекарем. Далее, там служили сын фермера Мортье, высокий и веселый человек, которого любили буквально все, а также такие командиры, как Лекурб, Суан, д’Эрлон и Вандамм, каждому из которых было суждено увидеть свое имя на стенах Триумфальной арки. Перечень старших офицеров Швейцарской армии мог бы вдохновить и менее уверенного в себе главнокомандующего, чем Массена, который все еще сидел в своей штаб-квартире и держал в руках нити управления своими войсками, как сверхосторожный игрок держит в руках карты.

Задача Массена осложнялась двумя очень неприятными для него обстоятельствами. Во-первых, он должен был отслеживать действия Корсакова и австрийской армии в самом Цюрихе и в его окрестностях, где союзники накапливали силы, чтобы вторгнуться во Францию сразу же с приходом Суворова. Во-вторых, он должен был следить за Суворовым, удерживая его близко от войск союзников, но не настолько близко, чтобы он мог прорваться к ним. И кроме всего прочего, он должен был убеждать впавших в панику парижских политиков, что момент для нападения на врага выбирается им, а не ими.

В его штаб-квартиру то и дело прибывали курьеры с требованием переходить в наступление, но Массена крепко держал в руках свои карты и ждал. В Цюрих стягивалось все большее количество вражеских войск – город и его окрестности были запружены повозками и заставлены складами. От сражавшегося в горах Лекурба пришло известие, что Суворов ярд за ярдом пробивает себе дорогу к Сен-Готарду, и умелые маневры Лекурба могут только задержать, но не остановить его. В штаб-квартиру прибывали новые курьеры с новыми настойчивыми требованиями: если Массена не перейдет в наступление, республика погибнет. Массена их внимательно читал, но ничего не отвечал и… ничего не делал. Спокойно, без каких-либо признаков отчаяния он дожидался, когда кто-то из игроков сделает неверный ход, и наконец этот «кто-то» нашелся. Им оказался русский генерал Корсаков, растянувший свои линии настолько далеко, что оказался прижатым спиной к озеру.

Массена коброй бросился на него. Прижав русских к озеру, он выслал Ожеро отрезать им дорогу к бегству. Русский генерал знал, что оказался в ловушке. Бросив все пушки и припасы и потеряв 8 тысяч военнопленными, Корсаков прорвал боевые линии Удино и обратился в бегство. Таким образом, какой-либо контакт между русскими генералами теперь был исключен. В тот же день, когда Массена и Удино разбили Корсакова, Сульт совершил молниеносное нападение на австрийскую армию. В спешке австрийцы побросали все, что могли. Они были озабочены лишь тем, как выбраться из Швейцарии на территорию своей страны. Итак, от страшного трезубца осталась только армия Суворова, стремившегося к Сен-Готарду. Победоносные французские войска, организовав, выражаясь современным языком, настоящий джихад, устроили Суворову трепку, которую он должен был помнить всю жизнь. Ему повезло – он прошел через дикие горы Граубюндена с потрепанными остатками своей армии, и царь, его повелитель, был настолько расстроен всеми этими событиями, что тотчас же вышел из коалиции.

В Париж помчались конные курьеры с известием о спасении Франции, однако их прибытие не вызвало того ликования, которое должно было произвести. Этому были свои причины. С юга прискакал еще один штабной офицер с новостями столь же чрезвычайной важности. Наполеон высадился во Фрежюсе и направлялся в столицу.