Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь

5. Хлороформ

Исключительно хорошее настроение королевы Виктории на открытии Всемирной выставки 1 мая 1851 года, возможно, имело еще одну причину помимо переполняющих ее впечатлений от экспозиции и гордости за своего spiritus rector^[29], мужа Альберта. В то время она не была беременна – стоит сказать, случай исключительный.

За одиннадцать лет брака с дорогим и любимым Альбертом Виктория родила ему семерых детей.

Это определенно заслуживает внимания, учитывая уровень детской смертности той эпохи. Более того, все они достигли совершеннолетия. Участь нести маленьких детей в могилу, выпадавшая на долю столь многих родителей до XX века, Викторию и Альберта обошла стороной. Невзирая на количество слуг, которыми она располагала в Букингемском дворце или в Осборн-хаусе на острове Уайт, избавлявших ее от большинства неудобств, неизбежных для молодой матери «из народа», королева ненавидела состояние беременности. И от маленьких детей она была совсем не в восторге.

Даже люди с достаточно высоким уровнем образования, такие как Альберт и Виктория, считали беременности, почти беспрерывно сменявшие друг друга, Божьей волей и могли рассматривать рост семьи только как предопределенную судьбу. Невозможно было повлиять на рождаемость или хотя бы спланировать увеличение семьи – едва ли люди XIX века понимали закономерности, связанные с человеческой репродуктивной функцией. О том, что у женщины бывают дни повышенной фертильности и дни с очень низкой вероятностью зачатия, было неизвестно. Немногочисленные – и осуждаемые церковью – методы контрацепции, такие как презервативы, для большинства были либо недоступны, либо слишком дороги. Кроме того, они не слишком-то всем нравились, ведь были намного толще современных моделей, из-за чего скрадывалась «подлинность ощущений». Вулканизация каучука, впервые проведенная Чарльзом Гудьиром в 1839 году, стала первым шагом к массовому производству, которое в последние три десятилетия XIX века предлагало всем желающим достаточно надежный метод контрацепции. В конце концов, для королевы Виктории и Альберта оставался только один способ избежать беременности, и он соответствовал позиции церкви. Этим способом было воздержание, пришедшее в дом Виндзоров после рождения девятого ребенка, дочери Беатрисы, в 1857 году. Хотя благодаря прогрессу в медицине столь ненавидимый королевой акт родов последние два раза был значительно облегчен.

В честь королевы – каждой королевы Соединенного Королевства – была названа улица в Эдинбурге, находящаяся примерно в 530 километрах по прямой линии от Букингемского дворца^[30]. В доме № 52 на Куин-стрит жил Джеймс Янг Симпсон. К осени 1847 года, достигнув возраста 36 лет, он уже построил впечатляющую карьеру в медицине. Изначально Симпсон открыл общую практику и был назначен профессором медицины и акушерства в Эдинбургском университете в возрасте 28 лет. Такая специализация привела к тому, что инновации буквально захватили его разум. Симпсон хорошо знал себе цену, но также осознавал и собственные обязательства перед пациентами, а потому постоянно искал способы улучшить акушерскую практику. Он усовершенствовал общепринятые щипцы, которые акушеры использовали в сложных ситуациях и при затруднениях во время преждевременных родов, до такой степени, что его модель используется по сей день, 170 лет спустя, и известна как щипцы Симпсона^[31]. Другое изобретение Симпсона было совершенно футуристичным и намного опередило свое время. Он разработал устройство, которое назвал вакуумным экстрактором. Его функция заключалась в том, чтобы прикреплять присоску к голове ребенка и создавать вакуум, с помощью чего ребенка можно было быстрее вытянуть из родовых путей, если процесс родов затягивается или существует очевидная его угроза жизни или здоровью. Устройство не прижилось, потому что куполообразные резиновые чашки и помпы, которые могли создать производители инструментов в то время, не соответствовали требованиям. Лишь в 1954 году шведский врач-гинеколог Таге Мальмстрём успешно внедрил вакуумный экстрактор в акушерскую деятельность.

Репутация Симпсона, известная далеко за пределами Шотландии, сыграла ключевую роль в восстановлении некогда хорошей репутации Эдинбурга как центра ведущих медицинских учебных заведений в Европе. Все еще слишком отчетливо помнили ужасающий эпизод 1820-х годов, ставший сенсацией и кошмаром в Великобритании и за границей.

 Анатому Роберту Ноксу, проводившему занятия у студентов-медиков в Эдинбургском медицинском колледже, не хватало наглядного материала – трупов для вскрытий. Два преступника, Уильям Берк и Уильям Хэйр, предложили свою помощь.

Сначала эти двое действовали как расхитители могил: они выкапывали недавно умерших людей из мест захоронения, нередко еще покрытых цветами. Некоторые семьи, как в Эдинбурге, так и в других частях Соединенного Королевства, для сохранения вечного покоя своих умерших близких устанавливали на могилах кованые железные клетки, так называемые мортсейфы. Но потом Берк и Хэйр перестали удовлетворять запрос одним лишь осквернением захоронений и изменили метод ведения бизнеса: начали убивать. По предположениям, их жертвами стали 16 человек, чьи бренные тела оказывались на секционном столе Роберта Нокса за плату от восьми до пятнадцати фунтов. В конце концов правоохранители выследили двух преступников. Хэйр спас свою голову, дав показания в качестве ключевого свидетеля против Берка, который был публично повешен 28 января 1829 года. С тех пор он невольно и бесплатно служил науке: поколения студентов изучали его скелет на занятиях по анатомии. Сегодня им можно полюбоваться в Музее Эдинбургского университета.

Симпсон был представителем новой, лучшей эпохи науки в шотландской столице. Прежде всего его заботило устранение боли у пациентов или ее облегчение. Вскоре после получения новости о первом эфирном наркозе он с энтузиазмом использовал его на своих пациентах, осознавая при этом и недостатки вещества: в частности, резкий запах и нередкие случаи раздражения дыхательных путей, вызываемого эфиром. В поисках альтернативы он обратился к химикам, работающим в Эдинбурге. Те прислали бутылки с разными ароматическими жидкостями, и Симпсон был достаточно бесстрашен, чтобы опробовать их на себе. Он нашел поддержку – более или менее добровольную – у двух своих ассистентов: доктора Джеймса Дункана и доктора Томаса Кита. Вероятно, чтобы сделать эксперименты над собой несколько более приятными, сеансы он обычно проводил после ужина под руководством Джесси Симпсон, его жены, на Куин-стрит, 52. Утром 4 ноября 1847 года Дункан уже проверил несколько веществ и, вдохнув пары из одной из этих бутылок, испытал ощущение, которое описал своей сестре как «медленное и приятное пробуждение от бессознательного сна, который, как показали часы, длился около четверти часа» [1].

Жидкостью, пары которой он вдохнул, был хлороформ, впервые полученный в начале 1830-х годов несколькими работающими отдельно друг от друга химиками, в числе которых был и немец Юстус фон Либих. Хирург Роберт Мортимер Гловер, также изначально работавший в Эдинбурге, описал потенциально усыпляющие свойства этого вещества в 1842 году, по-видимому, не используя его в своей профессиональной практике. Как бы то ни было, в тот осенний вечер Дункан принес с собой бутылку хлороформа к Симпсонам на ужин, точнее, на его научно-экспериментальное продолжение. Джесси Симпсон, ее племянница и шурин Симпсона также присутствовали и следили за происходящим как нейтральные и, вероятно, несколько обеспокоенные наблюдатели. После того как Симпсон, Дункан и Кит сделали несколько глубоких вдохов, разговор между ними сначала стал более оживленным, как если бы его стимулировало хорошее шампанское. Потом стало тихо. Кит рухнул на пол, Дункан соскользнул со стула и вскоре начал громко храпеть. Симпсон тоже оказался на ковре в столовой и какое-то время не реагировал на речь. Очнувшись, он сразу дал крайне положительную фармакологическую оценку: «Это намного сильнее и лучше эфира!» Теперь и племянница Джесси захотела понюхать жидкость из бутылки, сделала несколько вдохов и впала в экзальтированное состояние. “I’m angel! I’m angel!”^[32][2] – воскликнула молодая женщина. Она вдохнула недостаточно хлороформа, чтобы лишиться сознания (к счастью для нее ввиду потенциальной опасности), но достаточно, чтобы впасть в эйфорию.

Симпсон был человеком дела и сразу же решил применять полученный опыт в клинической практике. На местном химическом заводе он заказал столько хлороформа, что, по слухам, работникам приходилось трудиться в ночные смены. В течение десяти дней он использовал хлороформ не менее чем с пятьюдесятью пациентами. 10 ноября – всего через шесть дней после успешного эксперимента на себе – Симпсон выступил с докладом перед Медико-хирургическим обществом Эдинбурга, а 15 ноября опубликовал статью «О новом анестетике, более эффективном, чем серный эфир». Такой небольшой промежуток времени между открытием и публикацией, а также подобная скорость распространения знаний едва ли имели место в истории каких-либо других открытий и, разумеется, кажутся немыслимыми в XXI веке, учитывая законы научного сообщества. Первый тираж статьи составил 4000 экземпляров, а уже через несколько дней пришлось напечатать еще один тираж. Герцогиня Сазерленд немедленно отправила одну из копий своей подруге, королеве Виктории. Та с интересом ее прочла и на всякий случай сохранила: вдруг информация пригодится в вопросах брака и половой жизни.

В течение нескольких недель хлороформ стал феноменом, прочно закрепившимся и хорошо известным широкой публике Эдинбурга. В рождественской программе Королевского театра дети даже принимали участие в пантомиме, в которой одной из волшебных остановок во время путешествия в фантастические миры стало посещение «Фабрики доктора Хлороформа».

Первым пациентом, оперированным в Эдинбурге под хлороформным наркозом, вероятно, также был ребенок, и речь шла не об акушерском содействии Симпсона. Следующее сообщение эдинбургского корреспондента опубликовали в немецком специализированном журнале: «Первым пациентом, на котором испытали хлороформ, стал ребенок, страдавший от некроза предплечья. Профессор Миллер удалил отмершую лучевую кость, однако ребенок не почувствовал и малейшей боли. Вскоре за этим чрезвычайно простым актом вдыхания хлороформа последовало еще несколько операций, и все они завершились весьма успешно. Для достижения безболезненности лечения требуется гораздо меньше хлороформа, чем для тех же целей требовалось эфира – достаточно от 100 до 120 капель, а иногда и меньше. Его действие – намного более быстрое, эффективное и, как правило, более длительное. Обычно достаточно от 10 до 20 глубоких инспираций. Таким образом, хирург экономит много времени, и, кроме того, период возбуждения, характерный для всех анестезирующих средств, намного короче, практически равен нулю. Пациент куда более спокоен, не столь возбужден и словоохотлив» [3].

 Ввиду неточности дозировки и незнания профиля побочных эффектов хлороформа, момент, когда такой наркоз начал приводить к трагическому исходу, был лишь вопросом времени.

Первой жертвой, вероятно, была 15-летняя Ханна Гринер, которой в феврале 1848 года в Ньюкасл-апон-Тайне на севере Англии должны были удалить сильно воспаленный ноготь на ноге. Девочке, которая родилась вне брака и чью жизнь нельзя было назвать легкой, дали подышать хлороформом, и, как казалось, желаемый анестезирующий эффект был достигнут. Когда хирург сделал первый разрез, она вздрогнула, дыхание стало сбивчивым. Тогда сильно забеспокоившийся хирург и его ассистент облили лицо пациентки холодной водой и попытались дать ей немного бренди. Увидев, что Ханна не реагирует, они положили ее на пол и прибегли к способу лечения всех болезней прошлых веков – кровопусканию. Девочка была мертва. На вскрытии присутствовал Роберт Мортимер Гловер, который шестью годами ранее, в то время еще работая в Шотландии, опубликовал статью о потенциале анестезирующих свойств хлороформа. Врачи констатировали, что причиной смерти стала остановка дыхания из-за воздействия хлороформа. Когда Симпсон услышал об этом приговоре в Эдинбурге, он взял перо и написал коллегам из Ньюкасла обвинительное письмо: юная девушка задохнулась от воды и бренди. Хлороформ не мог ее убить.

Даже после увеличения количества сообщений о трагических последствиях применения наркоза, подобных случившемуся с Ханной, хлороформ оставался фаворитом медиков. В 1848 году операции под наркозом впервые стали проводиться в лазаретах на полях боев Европы. Во время непродолжительного конфликта между Пруссией и Данией в одном из лазаретов города Шлезвиг работал известный берлинский хирург Бернгард Лангенбек (ставший Бернгардом фон Лангенбеким после следующей датско-германской войны 1864 года). Согласно отчету его ассистента, Лангенбек провел 61 серьезную операцию, потеряв 15 пациентов, большинство из которых умерли не из-за хлороформа, а из-за тяжести ран: «За некоторыми исключениями, обусловленными обстоятельствами, все операции проводились с применением хлороформа. Болезненные обследования ран также часто делались тогда, когда раненые находились под воздействием этого средства. Проводивший операции врач в его применении видит лишь необычайную пользу. В хирургии разрезы подкожных мышц и сухожилий^[33] и хлороформ следует рассматривать как два самых важных и наиболее полезных изобретения современности. Таким образом, с одной стороны, можно утверждать, что при должной осторожности хлороформ никогда не принесет вреда, с другой же стороны, преимущество такого средства становится тем более очевидным, если учесть, что во время продолжительных и болезненных операций оно ограждает нервную систему от потрясения, которое в противном случае было бы результатом длительной боли» [4].

Неспециалисты тоже считали анестезию одним из величайших изобретений современности. Патрик Бронте, прославившийся не столько своим работами, сколько ролью отца талантливых дочерей по имени Шарлотта, Энн и Эмили, восторженно отреагировал на новость об изобретении анестезии: «Всякий друг человечества, услышавший эту новость, должен славить ее… Было сделано великое, полезное и важное открытие» [5]. Того же мнения придерживался и врач с севера Англии, специализировавшийся на этом новом методе в Лондоне. В юном возрасте тот впервые столкнулся с эпидемией, с которой будет связано его имя.

Джон Сноу был ярким примером потрясающего социального взлета, ребенком из семьи рабочих, ставшим врачом королевы и пионером в области эпидемиологии и борьбе с эпидемическими заболеваниями. Этот взлет был подобен историям успеха, прогремевшим в том же XIX веке в далеких США, где «человек, сделавший себя сам» стал практически мифическим, как и образы Джона Дэвисона Рокфеллера и Корнелиуса Вандербильта. Тем не менее для их одаренных современников, даже несмотря на ограничения, обусловленные классовой системой традиционного общества (каким оно и было в Великобритании, а также немецких государствах вроде Пруссии), взлеты оставались возможны. Джон Сноу был первенцем среди девяти детей Уильяма Сноу, работавшего на местной угольной шахте, и его жены Фрэнсис. Он появился на свет 15 марта 1813 года в древнем городе Йорк, некогда названном заселившими его викингами Йорвик, а теперь известным своими шахтами и стремительной индустриализацией. Сноу жили в одном из беднейших районов города, недалеко от церкви Всех Святых, где крестили Джона. Трудолюбие, амбиции и радость от учебы, очевидно, прививались детям, когда те еще были в колыбели, несмотря на их так называемое простое происхождение: один брат Джона стал пастором, другой открыл гостиницу, а две сестры – школу. Джон ходил в начальную школу и отлично разбирался в математике. В 14 лет он хотел стать учеником хирурга: лечебное дело было профессией его мечты.

 Хирурги со времен Средневековья объединялись в гильдии; в английском языке традиционный термин barber-surgeon – цирюльник-хирург – указывает на то, что брадобреи или парикмахеры стояли у истоков зарождения профессии.

Врачами же с момента появления первых университетов в XII и XIII веках считались образованные мужчины, деятельность которых являлась весьма консервативной и не предполагала пачкание пальцев кровью. Таким образом, эти гораздо более уважаемые целители действовали в соответствии с канонами католической церкви, формально руководствовавшейся принципом Ecclesia abhorret a sanguine – «Церковь питает отвращение к крови». Стоит заметить, это отвращение распространялось только на медицину – к войнам с неверующими, еретиками и инакомыслящими, которые церковь развязывала или поддерживала на протяжении веков, это не относилось.

Сноу отправился к мистеру Уильяму Хардкаслу в Ньюкасл-апон-Тайн, тот северный английский город, где добрые двадцать лет спустя юная Ханна станет первой известной нам жертвой хлороформного наркоза. (Даже сегодня оперирующего врача в Великобритании, как правило, называют «мистер», обращение «доктор» в адрес таких врачей используется редко.) В свободное время, которого у него было относительно немного, Сноу делал все, чтобы быть в хорошей форме. Он вел здоровый образ жизни, имел склонность к длительным прогулкам и плаванию в не слишком теплых водах региона. Тот факт, что они зачастую были не вполне чистыми, вероятно, в дальнейшем повлиял на медицинское чутье. Довольно нетипичным для такого энергичного парня казался его пуританский образ жизни. Сноу присоединился к движению за трезвость, которое в те годы набирало обороты, выступая против алкогольных напитков. А о романах с женщинами Джона Сноу в юности известно не больше, чем о романах в пожилом возрасте, когда он стал знаменитым врачом.

Обучение проходило не только в хирургической практике Хардкасла. Сноу также имел возможность присутствовать на осмотрах, производившихся врачами – из числа получивших академическое образование, а не из сословия ремесленников, – в больнице Ньюкасла и даже, что крайне необычно для surgeon’s apprentice^[34], посещал лекции в Медицинской школе Ньюкасла. Обучение у хирурга обычно длилось от пяти до шести лет и, помимо освоения практических навыков, предполагалось также приобретение знаний по анатомии, физиологии, химии и ботанике. Точное название профессии Хардкасла – surgeon-apothecary^[35] – дает понять, что Сноу приобрел и опыт в учении о лекарствах и, следовательно, в консервативном лечении заболеваний^[36]. Вероятно, самым плодотворным опытом в процессе его обучения стала появившаяся в Англии эпидемия.

 В 1831 году холера, впервые поразившая Европу Нового времени, достигла и Британских островов.

Сноу отправился в шахтерский городок Киллингворт-Виллидж, где среди шахтеров по-настоящему свирепствовала болезнь. В Киллингворте жили известные люди, чье изобретение имело огромное значение для местной добычи угля и для всего XIX века, – Джордж Стефенсон, основоположник строительства железных дорог и конструктор первого коммерческого локомотива, использовавшегося для пассажирских перевозок, и его сын Роберт.

Сноу изо всех сил старался помочь больным и их семьям, однако его шокировали не только отталкивающие симптомы холеры, но и нечеловеческие условия жизни и труда людей из низшего социального класса. Вездесущая грязь и зловоние, вид мутной питьевой воды и в особенности переполненных экскрементами ям, где мужчины чаще всего облегчались, были совершенно невыносимы. Сноу, должно быть, был потрясен беспомощностью медицины, собственной беспомощностью. На кладбище маленькой церкви в соседней деревне Лонгбентон в скором времени уже не осталось места для жертв холеры: община, обычно переживавшая менее сотни утрат в год, в 1832 году оплакивала безвременный уход 235 человек.

После завершения обучения у Хардкасла Сноу еще три года работал с двумя другими хирургами на севере Англии. Однако он понял, что стать уважаемым доктором можно было только после основательной академической подготовки, и только в центре империи – Лондоне. Осенью 1836 года он отправился в путь. Любящий природу и обладавший весьма скромными средствами, Сноу выбрал в качестве способа передвижения не междугородный экипаж, а поход почти через всю Англию. После непродолжительного пребывания в Бате, где он навестил дядю, Сноу прибыл в Лондон в октябре и поступил в медицинскую школу, основанную известным шотландским анатомом Джоном Хантером. В следующем году он начал клиническое обучение в Вестминстерском госпитале. Несколькими годами ранее одного из здешних хирургов вызвал на дуэль коллега, однако тот вызов не принял; хирурга заменил отличавшийся чрезмерным рвением ассистент. Перестрелка прошла без последствий, однако она все же неплохо иллюстрирует атмосферу в больнице. Биограф Сноу Сандра Хемпел прокомментировала лихой образ жизни новых коллег Сноу: «Едва ли такая атмосфера могла понравиться серьезному молодому трезвеннику, чье представление об увлекательной жизни заключалось в марафонском заплыве через Тайн или долгом походе через Мур от Йоркшира. Но, несмотря на эти особенности, больница имела отличную репутацию, и возможность ознакомиться с ее отделениями в рамках обучения ценилась высоко» [6].

В мае 1838 года Сноу был принят в Королевскую коллегию хирургов и смог там обосноваться. Он открыл «практику» в 54-м доме на Фрит-стрит. Все шло хорошо, Сноу был полностью поглощен своей работой. Личной жизни у него практически не было; когда он не проводил время со своими пациентами, то размышлял о проблемах медицины или проводил исследования. Сфера его интересов включала также летучие газы и их влияние на функционирование легких; с эфиром он, наверное, тоже экспериментировал. Его жажда знаний была такой же ненасытной, как и амбициозность. Он поступил в Лондонский университет, где в 1843 году стал бакалавром. В следующем году он получил докторскую степень и теперь официально стал настоящим врачом, а не «всего лишь» хирургом. Принятие в Королевскую коллегию врачей в итоге положило начало блистательному взлету Джона Сноу.

Сноу также был одним из врачей, которых взбудоражила новость из Бостона, пришедшая в Лондон в декабре 1846 года. С этого момента все его мысли вращались вокруг эфира и способах использовать его наилучшим образом, без риска для пациентов. Вскоре после Рождества, 28 декабря, в понедельник утром, Сноу сидел с несколькими другими коллегами в лечебном кабинете своего друга, стоматолога Джеймса Робинсона, в его доме на Гауэр-стрит, который одновременно был и «практикой». Робинсон использовал сосуд, называемый ингалятором, куда помещались две пропитанные эфиром губки. Пациент, «молодой человек крепкого телосложения, около двадцати лет», вдохнул пары эфира через мундштук. Робинсон отметил: «Примерно после двух минут ингаляции пациент потерял сознание, и его зуб был удален. Когда он пришел в себя, пациента спросили, что он чувствовал. Тот ничего не смог вспомнить, даже удаление зуба. После операции его самочувствие было прекрасным» [7].

 Сноу днем и ночью работал над ингалятором и представил его Вестминстерскому медицинскому обществу 16 января 1847 года. Помимо этого, Сноу также искал способ безопасного дозирования эфира.

Он составил «Таблицу вычисления крепости паров эфира», которая появилась в журнале The Medical Times в конце января. С тех пор он навсегда был связан с наркозом. Сноу проводил эксперименты и над собой, что наглядно свидетельствует современная статья о его работе (хотя в ней, конечно, чувствуется немалая доля фантазии автора): «…Есть что-то чудесное – не только и не столько ироничное – в этой идее Сноу, трезвенника, вероятно, самого талантливого ума своего поколения медиков, в том, как он проводит это исследование. Он сидит один в своей тесной квартире, лягушки [содержащиеся в качестве лабораторных животных] квакают вокруг него, все освещают одни лишь свечи. Поработав несколько минут с новейшей версией ингалятора, он прикрепляет мундштук к голове и открывает газ. Через пару секунд его голова опускается на стол. Через несколько минут он, вновь очнувшись, смотрит на часы туманным взглядом. Взяв в руку перо, записывает данные» [8]. Примерно так все и могло быть.

Он выступал с докладами перед сообществами медиков, а также опубликовал результаты своих исследований и рекомендации в учебнике «Об ингаляции эфира», изданном в 1847 году Джоном Черчиллем, книготорговцем и издателем в Сохо [9], той части Лондона, которая впоследствии станет судьбоносным местом для Сноу в карьере врача по причинам, не связанным с наркозом. Эфир, полученный из рук Сноу, был безопасен, и об этом узнавало все больше и больше хирургов и дантистов, обращавшихся к Сноу перед проведением хирургических вмешательств и экстракций. Он буквально стал первым профессиональным анестезиологом. Новое средство (хлороформ), разумеется, сразу же привлекло его внимание. Как с эфиром, так и с хлороформом Сноу выполнил около 5000 наркозов за 12 лет жизни, оставшихся ему после открытия анестезии. Согласно пониманию того времени, среди них были и относительно трудоемкие вмешательства, которые пациент во времена до изобретения анестезии не мог вынести, – удаление камней в мочевом пузыре, сшивание «волчьей пасти» и операция на женской груди, пораженной раком [10].

Как и его предшественник из Эдинбурга Симпсон, Сноу, стремясь уменьшить болевые ощущения женщин во время родов, применял анестезию, тщательно высчитывая дозы, особенно работая с хлороформом. Вполне предсказуемо было то, что врачи, прибегавшие к использованию хлороформа в таких случаях, столкнулись с противодействием клерикалов: церкви, а также набожных коллег-медиков, руководствовавшихся библейским словом, согласно которому женщина будто бы должна являть на свет ребенка через боль (хотя перевод с иврита, очевидно, имеет разные толкования). Хлороформ, как писал Джеймсу Янгу Симпсону разгневанный священнослужитель, был «орудием дьявола, якобы дарованным женщинам во благо. Он неминуемо наделяет народ жестокосердием, а Бога делает глухим к самым отчаянным мольбам о помощи, которые будут раздаваться в мрачные времена» [11]. Однако сочувствующие мужчины, которые, в отличие от большинства священнослужителей, присутствовали при родах и с трудом выносили крики боли своих жен, не видели ничего предосудительного в этом действии. «Как же это кошмарно, – писал натуралист Чарльз Дарвин после рождения своего первого ребенка, – это полностью выбило меня из колеи, почти так же, как и саму Эмму [жену Дарвина]» [12]. О чувствах мужей заботился и врач из Эдинбурга Джеймс Моффат, заявивший, что «определенно не допустит мучения жен лишь для того, чтобы не была грубо нарушена незыблемость тех или иных медицинских догм» и «заставлять пациенток терпеть мучительные страдания – это варварство» [13]. Один врач в Германии во время дискуссии на эту тему буквально умолял об анестезии своих коллег, которые все еще не хотели применять ее во время родов по религиозным соображениям: «Вместо того чтобы вопрошать, дозволено ли нам это, мы должны задуматься о том, имеет ли право наш собрат по ремеслу, из моральных или медицинских побуждений, пренебрегать таким благотворным средством» [14].

 За некоторым исключением женщины без колебаний принимали недавно появившееся средство от родовых болей.

В США Фанни Лонгфелло, жена поэта Генри Уодсворта Лонгфелло, стала одной из первых женщин, родивших после эфирной ингаляции, которую провел стоматолог Гарвардского университета. 7 апреля 1847 года она родила дочь: «Никогда прежде беременность не была такой приятной от начала и до самого конца. Я так горжусь тем, что стала первопроходцем во благо страдающего, слабого женского пола!» Она повернула религиозный аспект в свою пользу и в пользу всех женщин: «Эфир – величайшее благо нашей эпохи, и я счастлива жить во время его открытия, да еще и в стране, которая подарила его миру». Эфир был «даром Бога»; «хочется верить, что принесший такое благо – фигура величественная, возвышенная, подобная Христу, божественному сразителю духовных и физических страданий» [15].

Противостояние анестезии в акушерстве – хотя то было скорее состояние забытья с притупленными болевыми ощущениями, а не по-настоящему сильнодействующая анестезия – решительно ослабло, когда к ее помощи прибегла самая известная жена и мать той эпохи. Королева Виктория забеременела в восьмой раз весной 1853 года. Она обсуждала тему анестезии с супругом Альбертом, который был в восторге от всех технических и научных инноваций. Вопрос о том, кто должен проводить анестезию во время предстоящих вскоре родов, не возникал. Репутация Джона Сноу как эксперта, не имеющего себе равных в Великобритании, не подвергалась сомнению и была известна даже в Букингемском дворце. За несколько недель до предполагаемой даты родов принц Альберт попросил Сноу навестить их во дворце, чтобы тот подробно рассказал о хлороформе и своем акушерском опыте. В 1850 году, когда родился принц Артур, семья прислушалась к трем консультировавшим королеву врачам, высказавшимся против наркоза. На сей же раз у Виктории и ее мужа больше не было сомнений.

Утром 7 апреля 1853 года Сноу пригласили в Букингемский дворец. В свойственной ему прагматичной и житейской манере Сноу смог переубедить королевского акушера сэра Чарльза Локока, а также личного врача королевы сэра Джеймса Кларка, взгляды которых были достаточно консервативными. Сноу предложил королеве такую низкую дозу хлороформа, чтобы та могла реагировать на речь, но его анальгетическое, обезболивающее действие тем не менее себя проявляло. Отчет Сноу о применении анестезии во время родов самой высокопоставленной пациентки в его карьере был лаконичным и, скажем так, matter of factly^[37] – ни в тот день, ни позже успех не вскружил ему голову. Он воздержался от использования одного из своих ингаляторов, вид которого мог напугать королеву, и осторожно капнул хлороформ на носовой платок, которым покрыл лицо Виктории. Все прошло гладко: «Ребенок появился в комнате в 13 минут первого, следовательно, хлороформ вдыхался 53 минуты. Плацента отделилась через несколько минут, королева была в добром здравии и хорошем расположении духа. Она выразила благодарность за применение хлороформа» [16].

Новорожденного принца назвали Леопольдом в честь дяди Виктории, бельгийского короля. Королева отметила в своем дневнике: «Милый малыш родился прелестным здоровым ребенком» [17]. Это оказалось трагичным заблуждением. Позднее у принца Леопольда диагностируют заболевание крови, гемофилию. В возрасте всего 30 лет он умрет после падения в результате внутреннего кровотечения, которое не поддавалось лечению средствами того времени. Сегодняшний шведский король Карл XVI Густав – правнук принца Леопольда.