Паноптикум

– Какими судьбами, братишка? – спросил он у меня, затем, увидев моих компаньонов, добавил: – Братишки…

Катя покачала головой, словно показывая всем своим видом, что ничего другого она и не ожидала здесь увидеть.

– Да нам узнать кое-что нужно, – сказал я, ощущая, как шея моя вспыхивает и краснеет от стыда, что взялся не пойми откуда из глубин моего тела.

– Ну так, может, зайдете для начала? Для приличия, так сказать? – с этими словами Виктор втянулся вглубь своего жилища, точно морской житель в свою раковину.

Мы прошли за ним следом. На полу был линолеум весь в разводах, на стенах дешевые обои.

– Пить будете? Мы тут пьем с друзьями.

Мы прошли в единственную комнату, что была в квартире. В комнате находилось несколько человек: юная, но потрепанная девушка с короткой стрижкой под мальчика в джинсах и розовой кофте, а также паренек лет шестнадцати во всем черном и с сигаретой в зубах.

– Ну здрасьте, – сказала Катя с такой интонацией, что все тут же заржали, точно кони.

– А что у вас тут за пирушка? – заинтересованно спросил Игорь, исследуя комнату с видом сыщика из старых шпионских кинолент.

– Да просто выпить собрались, – ответила ему девушка. – А вы, собственно, кто?

– Мы Ивана ищем, – бросила ей Катя с таким видом, точно ей приходится общаться с мерзким жуком.

– Так вот он, – девушка указала на парня, что был во всем черном.

– А з-з-зачем я вам? – удивился молодой человек, глаза его округлились, а язык невпопад застучал по зубам.

– Для следственных дел, – с очень важным видом ответил ему Игорь.

– Ч-ч-чего? – рот парня сделался похожим на открытую форточку.

– Да он шутит, – успокоил я парня, – мы ищем нашего друга, думали, что он может быть здесь.

– Ну-у здесь много людей бывает, как он выглядит хоть? – спросила у нас девушка в розовой кофте.

– Он чуть темный, высокого роста, с большим носом… Черт, да что ж я это, в самом деле! – Паша хлопнул себя рукой по лбу. – Витя, мне Рома сказал, что ты с этим Ваней раньше дружил близко. У него Кулибин фамилия, вспомнил?

– А-а-а, – протянул Витя, отчего-то тоже хлопая себя ладошкой по лбу, – помню, конечно! Только мы с ним уже года… год… года полтора не виделись! – Язык у Виктора чуть заплетался, видимо, он был неплохо так залит очистителем души.

– То есть он к тебе сегодня не приходил? – спросил я, немного разочарованный.

– Нет. Не приходил.

– Ну так, может, придет еще! – вдруг предположил Паша. – Мы же можем его тут немного подождать, верно?

– А с чего ты это взял? – Катя брезгливо изучала единственное в комнате окно, что было все заляпано какой-то застывшей субстанцией.

– Не знаю, – Паша пожал плечами.

– А у вас выпить есть чего? – вмешался в диалог Игорь, присаживаясь на диван рядом с Иваном и молоденькой девушкой. – Вас как зовут, кстати? – спросил он у дамы.

– Ксюша, – ответила та, и я заметил, какой чудной у нее голос. Она говорила чуть хрипловато и низко, что совершенно не сочеталось с ее подростковой внешностью.

– А меня Игорь, – ответил мужчина, галантно склоняя голову вниз, точно желая ее клюнуть в плечо.

Затем кто-то, видимо Витя, включил музыку, и понеслось.

– «А мой мальчик едет на «девятке» по автостраде вдоль ночных дорог, я кружила с ним на танцплощадке, а ты и дальше будешь одинок…»^[8] – зажурчало из колонок машинно-женским голосом. Игорь начал подпевать, но невпопад, так как спутал эту песню с «Вишневой девяткой» группы «Комбинация». Всем вдруг стало смешно.

На столе, за которым прежде выпивали Витины друзья, появились новые стопки, что были предназначены для нас. Водка разливалась сначала по ним, а потом по страждущим глоткам. Заикающийся Ваня с каждой новой стопкой заикался все меньше, правда, потом, пройдя какой-то невидимый фарватер, недуг его усилился, а под конец застолья он и вовсе перестал говорить. «Лучше бы я был немой!» – повторял я каждый раз, пародируя фразу матери главаря мафии Нью-Джерси из сериала «Сопрано», когда он пытался что-то сказать и заливался смехом. Потом мне даже стало немного стыдно, но лишь на небольшую долю лимона, что я как-то откусил, пытаясь перебить дурманящий разум туман алкогольных частиц.

Игорь увенчал ухаживания за Ксюшей успехом в ванной комнате, где они закрылись от посторонних глаз стеклянной дверцей. Катя все пыталась увезти Пашу домой, но тот не хотел, ибо ему нравилось распевать с захмелевшим, но радостным Витей песню Андрея Губина «Зима-холода», что в их устах преображалась и играла новыми красками.

Я же размышлял о том, почему зима так сакральна и важна для русского человека. Из пьяных раздумий меня вывел звонок. Он был неожиданным и резким, как трель школьного звонка в коридоре пенитенциарного учреждения.

– Алло? – подал я голос в динамик трубки.

– Это я, Ромик, – ответил мне бодрый и веселый голос, который я тут же узнал.

– Ваня?

– Да, кто ж еще!

– Ты где пропадал, мы тут тебя ищем уже… – А сколько мы его ищем-то?

– Да со мной все нормально. Мне надо было тут отъехать кое-куда. Обдумать все.

– Куда отъехать? Почему ты никому ничего не сказал?

– Так надо было, – он тихо посмеивается. Чего это он?

– И где же ты сейчас?

– У любовницы.

– У любовницы?

– Да не боись, я сегодня с ней последний раз вижусь.

– Не знал, что у тебя есть любовница.

– Ну вот и забудь об этом. Мы спишем это на телефонные помехи. Знаешь, у меня же ребенок будет… Это многое меняет, понимаешь?

– Да, понимаю.

– Да ничего ты не понимаешь, ха-ха, я женюсь!

– Что?

– Женюсь на Оле. На моей любимой. А ты будешь свидетелем на свадьбе, идет?

– А?

– Ну!

– Идет, конечно.

– Ну вот и отлично.

– Ты ей хоть позвони, она же волнуется.

– Уже позвонил, или ты думал, что я тебе первому все расскажу?

– А?

– Давай, еще увидимся.

Я не успел поздравить его. Слишком опешил от потока информации и всех этих слов. Из ванной доносились стоны, а Витя с Пашей все пели и пели про зиму, холода и одинокие дома. И мне самому вдруг тоже стало одиноко. Тогда я вышел из этой квартиры, даже ни с кем не попрощавшись.

Человек из коробки

Ящик дрейфовал в подкосмическом пространстве довольно долго, прежде чем пришвартовался на этой захолустной планетке, однако в нашей реальности это не заняло и нескольких дней. Он был собран здоровенным станком, расположенным в межгалактическом пространстве где-то позади галактики Z8 GND 5296, и запущен нейтронной махиной-пульсаром через подобие светового конуса Минковского^[9], только представленного в более безумном варианте, для создания которого представители гиперцивилизации пропустили через огромные линзы целую цепочку квантовых флуктуаций, масштабировав их на уровень пяти астрономических единиц, что привело в замешательство дремлющий вакуум и заставило пространственно-временную сетку изогнуться так, что параллельные линии в ней пересеклись. В эту нору и полетел тот самый Ящик, внутри которого, к слову, находился некто, компактно сложенный и специфическим образом законсервированный.

В этот же момент в холле здания, построенного по госстандарту, несколько жаб галлюцинировали возле замысловатой ящикоподобной структуры, что являлась не чем иным, как четырехмерным телевизором – новой правительственной разработкой.

Данный аппарат был спроектирован четырьмя деятелями науки. Перед тем как они приступили к работе, ученым пришлось подписать документы о неразглашении и выслушать небольшую лекцию от якобы генерал-майора, что туманно обозначил им последствия нарушения этого договора.

После всех этих подготовительных мероприятий четверых ученых направили в закрытый военный городок, пропитанный духом милитаристических процессов, где прячущиеся за шторами окон люди пытались укрыться от циклопического властного взгляда военной государственной машины.

Ученым выделили для работы дом, который находился на закрытом участке закрытого района города (в своеобразном подобии матрешки), что спровоцировало у высших умов некие сомнения по поводу того, смогут ли они вернуться обратно живыми. Добавлял паранойи и бесконечно-неопределенный поток бумажной бюрократической волокиты, что сбивал с ног штормовыми волнами и заставлял задуматься о том, что все это нагромождение бессмысленных документооборотных конструкций было создано дьяволом для негативного психологического воздействия на людей. Однако стоило ученым приступить к разработке телевизора-тессеракта, как все их сомнения померкли на фоне понимания того, каким необычайным делом они занимаются, ведь то, что они разрабатывали, было самым большим научным прорывом в истории человечества.

На разработку и создание этого Куба ушло порядка шестнадцати месяцев беспрерывной работы, зато что было потом!.. Выдающиеся умы России после подписания договоров о неразглашении были собраны в наглухо изолированном театре, что был в секретном городке, и рассажены на стулья, а перед ними на сцене находилось нечто, закрытое бархатистым черным занавесом. Когда занавес по щелчку пальцев невидимого Режиссера раздвинулся, то глазам людей предстало кое-что настолько невероятное, что некоторые из них даже закричали.

У четырехмерного телевизора был не один экран. Их было много, и они вращались и как-то разворачивались-сворачивались, сменяя друг друга на мгновения, ненадолго потухая, чтобы потом загореться снова.

– Благодаря такому телевизору можно смотреть сразу шестнадцать фильмов подряд, и это еще не предел, – торжественно объявил Режиссер.

– Но кто захочет смотреть столько фильмов одновременно? – выдохнул темнобородый мужчина в сером пиджаке по фамилии *******.

– Как это кто? Да практически все! – Режиссер коротко гоготнул, а затем принялся щелкать пультами, выдавая на экранах Куба все более и более причудливые образы всяких там кинолент – кусочек вестерна, ломтик мелодрамы, щепотку детектива, краюху триллера, самую малость ужастика и… и… в общем, любуйтесь!

А полюбоваться было на что: множество фильмов постоянно заменялись один другим, чередуясь по кругу или, вернее сказать, по КУБУ, и пусть поначалу все это казалось совершенно бессмысленной какофонией цветов и звуков, но скоро зрители стали привыкать к подобному повествовательному ритму и принялись получать от всего этого удовольствие. Кинокартины переплетались между собой, герои перемежались друг с дружкой, путешествуя по камерным мирам, просачиваясь один в другой, совершая все эти интеграции и интерференции, и таким образом все эти фильмы превращались в один большой метафильм, вся их разрозненность как-то исчезала, оказываясь гранями и выступами одного и того же Куба.

– Куб-б-б-б, – прошептал один физик-теоретик.

– Куб-б-б-б, – согласился с ним один из топ-экономистов последнего десятилетия.

– Куб-б-б-б, – выдохнул священник.

Это было лучшим подтверждением положительного результата научно-исследовательской разработки. Кубу был дан зеленый свет.

* * *

Кэп пришел домой, пошатываясь на своих двоих полуискусственных ногах. Как только замок зарокотал, пропуская в себя ключ и считывая с него электронные сигналы, Елизавета обернулась, полуотворачиваясь от экранов Куба, и зафиксировала свой взгляд на полотне двери. Дверь открылась.

– Привет, – нарочито бодрым голосом произнес Кэп, втискиваясь в дверной проем.

– Ну привет, – ответила жена, пристально его оглядывая. – Ты где был так долго?

– Ну я с… с Виталей… это… – Кэп чешет затылок.

– Опять кактусы жрали? – она приподнимает правую бровь, создавая из ее линии черный вопросительный полукруг.

– Нет, ты же знаешь, у меня от них изжога, так что мы по старой доброй… ну… водочки дали, да.

– Где ж вы ее пили?

– Да у него в подъезде.

– А чего не в квартире?

– Его жена б выгнала нас. Тем более в подъезде спокойно: дом старый, там даже камер до сих пор нет.

– Лучше бы под камерами пили, а то прирежет он тебя без камер, и хрен поймешь, кто это сделал.

– Как «прирежет»?

– Да так. Ты же с кем только не пьешь.

– Ну хвать, я последнее время пью редко и не так уж и много. И не с какими-то там доходягами, ясно?

– Ага. Яснее некуда.

– А Милана где?

– Милана у своего друга.

– У кого?! – вдруг взревел Кэп, даже на миг позабыв о ботинке, что до этого пытался стянуть со своей ноги.

– Ну у Мишки, у одноклассника.

– М-м, вот оно что, – бурчит он, скидывая ботинок на пол. – А ты чего?

– Куб смотрю.

– Что показывают?

– Сама не знаю. Не хочешь посмотреть?

– Я фильмы по старинке смотреть люблю, а не так. – Недовольный мужчина проходит в гостиную и садится рядом с женой на диван.

– Это потому, что ты дремучий, как пещерный человек. Слишком много времени в окопах провел, вот и отстал от нового века.

– Я за родину воевал вообще-то, за державу! – Кэп насупился.

– Да я и не спорю, – Елизавета пожимает плечами, – но ведь это все давно уже закончилось, так что пора бы и в себя прийти.

– А я что, не в себе, что ли?

– А что, по-твоему, в себе? Ты же только пьяный и разговариваешь, а из трезвого слова не вытянуть. И работать не идешь. Живем на твою пенсию да на мою подработку. А у нас дочь.

– Да, дочь… – протягивает Кэп, – доча…

– Так что завязывай бухать. Тебе же моя сестра предлагала работу.

– Я тебе что, похож на того, кто будет за копейки на стройке ишачить? Тем более у меня ноги больные…

– Какие больные? У тебя там болеть-то нечему. Протезы же вместо ног.

– Иди ты лесом… – обижается Кэп. – Там часть органика, а часть механика. Я киборг.

– «Органика, механика», – передразнивает его жена. – Ты где таких слов-то нахватался, товарищ капитан?

– А я что, дурак, по-твоему? Сиди и смотри свой ящик, а меня трогать не надо.

– Кто тебя трогает-то? – возмущается Елизавета, вздергивая свой тонкий носик, что обрамлен пятнами черных точек, а сверху затенен глазными мешками, черт…

– Да все меня трогают. Всем от меня что-то нужно. Я не ради этого всего говна кровь проливал.

– Давай только без пафосных речей.

– Как скажешь. – Кэп вдруг весь скисает и вяло отмахивается от жены рукой, а затем тоже смотрит на Куб.

Грани фильмов, какие-то их аспекты, а местами даже и не фильмы, а отрывки из ток-шоу и компактные агрессивно-патриотически заряженные фрагменты утренних кулинарных программ – все смешивалось в одно, или же оно и было этим самым «одним» изначально, просто преподносило себя все время с разных сторон, а теперь – вот, на тебе, сразу во весь охват, во всю силу легких, один нескончаемый, громкий псевдочеловеческий информационный крик.

Кэп влипает в новый вид эволюционного развития техники, тупо глядя на телевизионные ладони, что крутятся в насмешливом танце, как в театре теней, только вместо свечи электрическая лампа, а вместо белого полотна экраны, экраны, экраны…

Тем временем что-то бухает Кэпа по голове, и сразу становится страшно. Двойственность приоткрытых штор пугает его, и через щель между махровых полотен он видит, как нечто втягивается внутрь квартиры, являясь при этом каким-то почти невидимым, словно бы собранным из той самой темной материи, а не из обычной, привычной нам, барионной.

– «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля!» – пропевает приторный девичий голосок из динамиков Куба.

– А? – Кэп крутит головой, да только той девушки, этой певички кабаре, уже нет. Зато есть его жена. Елизавета возвращается из кухни со стаканом лимонада.

– Ты среди трех стен потерялся? – с жалостью, но не без ехидства спрашивает она у мужа, замечая его растерянность.

– Мне что-то не по себе. – Он покачивает головой, точно отгоняя от себя дурное наваждение, какое бывает от дурмана дешевых сигарет, которыми пытаешься сбить провалистую дремоту утром рабочего дня.

– Как думаешь, Флинтон победит на выборах? – спрашивает она, присаживаясь рядом и протягивая ему бокал с лимонадом.

– Думаю, да, людям сейчас хочется ведь немного западного… западного мира, что ли. – Он с благодарностью берет из ее рук бокал, чьи стенки мокры от конденсата, и делает глоток. – Ведь мы столько с ними воевали, что теперь уже многим хочется побыть в их шкуре. Ну типа вражда же тоже сближает, понимаешь меня?

– В этом что-то есть, – соглашается с ним Лиза.

– О тебе могут постоянно думать только те, кто тебя любит, или же те, кто тебя ненавидит, – сообщает ей Кэп, пропитываясь грушевым лимонадом.

– Хорошо сказано, Кэп! – Она улыбается ему, и он даже не обращает внимания на покрывший ее зубы шоколадный кариозный налет.

– У тебя красивая улыбка, – говорит он, а сам думает о том, что там за шторами.

– Не ври мне, глупыш, меня этим не купишь. – Она качает головой, продолжая улыбаться, глядя на него как-то по-доброму. Внезапно ласковый ее взгляд делает его совсем слабым, и слезы наворачиваются на глаза капитану. Он целует ее в щеку, передает ей пустой стакан и идет в спальню, пробормотав что-то вроде:

– Пойду чуть передохну.

В спальне он раздевается и укладывает себя на кровать. В голове туманится все. На стене картины и медали, грамоты, награды. «Какое все пустое», – думает Кэп, ища, за что бы взгляду зацепиться, но все время натыкаясь лишь на вогнутое ничто.

– Куда ушли мои годы? – спрашивает шепотом Кэп у вогнутой пустоты. – Или их и не было? Или они были, но не для меня? Типа их кому-то отдали просто, а ты живи как хочешь, как придется? Сдохни, как никому не нужная тварь, да?

Жабы впадают в кому. А Куб работает. Куб-б-б-б. Милана и Миша изучают половые органы друг у друга. Половой инстинкт еще имеет какую-то силу, пока ты подросток, но и он довольно быстро вытесняется, замещается. Замещается чем и на что? Кэп знает ответы. В головы нынче вкладывают кое-что другое, что имеет ценность для них, а людям лишь навязано, хотя, если так подумать, то и половой инстинкт навязан, да и вообще все. А что такое эта жизнь и время? Это все – может, лишь извилистая сеть, по которой раз за разом, пока кому-то не надоест, пропускают животворящие токи, благодаря которым лампочки на этой схеме вспыхивают и гаснут, создавая имитацию каких-то процессов, но являясь лишь фикцией.

Мысли Кэпа были тяжелыми, как ботинки с утра, когда на автобусную остановку двигать нужно. Ножки топ-топ-топ, а голова вся в шрамах, не работает, ну вообще! Идешь как сомнамбула, а в мыслях то те окопы, в страшных две тысячи тридцатых, то тела стриптизерш из бара «Тысяча цветов», что проецируются на сцену отблесками огня, от которого идет тропический дым, полный маракуйи и кактусов.

– Жить влом, – говорит Кэп стене и смыкает глаза, а когда открывает, то уже и не знает, какой сейчас день и какой сейчас год, а если быть точнее, в каком дне и в каком году находится это самое «сейчас», ведь именно оно и путешествует по огромному полю времени. Само-то время давно уже тут все, оно типа открыто во все стороны, просто мы этого не видим, а кто-то, кто находится на более высоком уровне, все это прекрасно знает и видит. Для таких существ мы – это не только то, что имеет пространственные координаты, но и то, что имеет временную протяженность. Каждый момент из нашей жизни сохранен во Вселенной, и мы все есть огромные длинные человеко-черви, ибо мы имеем помимо пространственных размеров и временные размеры. Детство Кэпа, например, находится от него на расстоянии сорока световых лет, ибо прожил он порядка пятидесяти лет.

«Пятьдесят световых лет, – думает Кэп, – это же какой я длиннющий, но при этом такой бестолковый и бесполезный. Просто ужас какой-то!»

Кэпа пугает идея Ницше о «вечном возвращении». Он не хотел бы проживать свою жизнь бесконечное количество раз. Но ему придется это делать, если это все так и устроено. Гриша, придурковатый парень из «Дома грез», рассказал ему об этой страшной теории, и та теперь не желала покидать его голову, найдя там себе типа приют.

* * *

Ящик прибыл на Землю. Он выпал из чрева кротовой норы прямо на козырек подъезда, что был в доме напротив того дома, в котором жил шизик Кэп.

Из Ящика вылез тип в черном смокинге. К руке его была примагничена трость. Он был высокий, но чуть горбатый, и шея у него такая вся вытянутая, что походил он на ящерицу.

Человек этот слез с козырька и пошел по двору, выстукивая тростью песенку о Луне.

 
«Я веселый космонавт,
Улетаю на Луну,
Если ты со мною, детка,
Я тебя уже люблю!»
 

– пел он хрипло и надрывно и весь раскидывался космической пылью.

За происходящим наблюдала серьезная трехцветная кошка, что сидела на карнизе одного из первоэтажных окон того дома, в котором, собственно, и жил шизик Кэп. Человек в смокинге заметил кошку и помахал ей свободной от трости рукой.

– Как твои дела, пушистик? – гаркнул он астероидным голосом.

Кошка не ответила пришельцу. Она лишь продолжала пристально наблюдать за ним, чувствуя то, что тот скрывал под фасадом своего типа дома. Человек в футляре был перед ней. Точнее, нечто в человеческом футляре.

Это нечто доковыляло до подъезда, в котором жил шизик Кэп, прислонило подушечку большого пальца к домофону, тот запиликал, дверь открылась, и существо радостно хихикнуло, а затем втянулось в проем.

* * *

– Давно тебя не видел, боец, – сказал Кэпу человек в придурковатом смокинге. Этот тип поджидал его на лестничной клетке и словил там, когда шизик Кэп покинул свою квартиру, чтобы сгонять до Анатолия Львовича, у которого, если быть до конца честным перед самим собой и всеми остальными, был чистейший сколько-то-там-процентный самогон.

– Мы разве знакомы? – ответил Кэп странному типу, вглядываясь в его лицо. Лицо, кстати, возможно, и было ему знакомо, или это показалось, может, просто тени так легли?

– О да! Еще как знакомы! – пролаял человек, проводя кончиком синего языка по губам.

– Вы в порядке, мистер? – Кэп постарался изобразить нотки соучастия в своем голосе.

– Мистер? – переспросил его тип и расхохотался. Хохот этот походил на инфернальный хрип каких-то перемалывающих кости машин. «Фарш не прокрутить обратно, – подумалось вдруг Кэпу. – Не прокрутить».

– В наше время слова «мистер» и «сэр» использовали исключительно англосаксы, – заявил мужчина, – а мы, русские люди, таких слов чурались.

– Да, но время же не стоит на месте, сейчас же уже…

– Я знаю, какой сейчас год! – перебил Кэпа тип в смокинге. А затем он подвигал тростью по загаженной подъездной плитке. Типа щели там искал какие-то или что?

– Мне идти надо. – Кэпу сделалось немного неловко. Чего этот псих хочет от него? Кто он вообще такой?

– А куда ты, друг мой, намылился? – поинтересовался у него этот странный незнакомец.

– К другу. А ваше какое дело? – Кулаки у Кэпа чуть зачесались. Чего этот хмырь себе позволяет?

– Я думаю, что у меня есть для тебя дело и поважнее.

– Не уверен.

Кэп прошел мимо незнакомца и двинул к подъездной двери. Хотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом, а то у него произошла нехватка кислорода ночью.

– Младший лейтенант, остановитесь! – гаркнул вдруг тип.

– Что? – Кэп обернулся, удивленно глядя на незнакомца.

– У меня для вас повестка, – продолжил тип командным тоном.

– Какая, к черту, повестка? Я уже свое отвоевал. Да, кстати, я капитан, а не лейтенант.

– Когда мы были с тобой в одной военной части, ты был младшим лейтенантом. Но я рад, что тебя повысили. Теперь мы с тобой одного звания, парняга, – с этими словами человек улыбнулся. Улыбка у него была жуткой и синей.

– Что? Да кто вы такой? – голова у Кэпа чуть закружилась, и все вокруг поменяло свои цвета.

– Разве ты забыл меня? Забыл, как мы плечом к плечу сражались под… – И тут незнакомец произнес название города, которое Кэп пытался забыть каждый божий день. И у него это никогда не получалось.

Незнакомец распахнул свой пиджак, и Кэп увидел кучу орденов и наград, что были на обратной стороне костюма. «Как странно, – подумал он, – зачем носить награды на обратной стороне?»

– Тебя ждут в Заводи Красных Долин, – сказал капитан Куприн, вынимая из внутреннего кармана пиджака конверт с повесткой.

– Ты же умер, – простонал Кэп, понимая, кто перед ним стоит. Ноги у Кэпа подкосились, искусственные колени подогнулись, как ржавые дуги, и он осел на пол. – Ты умер, умер, – бормотал он вне себя от ужаса, – тебя гранатой порвало же, на куски раскидало. – Он начал плакать.

– Умер, не умер – это уже дело прошлых дней. Нам нужна твоя помощь, боец. – Куприн подошел к Кэпу и положил руку ему на плечо.

– Какая помощь? У меня же дочь. Дочка, – шепчет Кэп сквозь всхлипы.

– Фронтовая помощь. Без тебя нам не одолеть этих дровосеков. А знаешь какие у них топоры? О-о-о, они голову срубают сразу, без всяких там полумер.

– Но я… я… – всхлипы усиливаются.

– Вместе мы справимся. Сила в единстве, брат.

* * *

Обезьяны крутятся в разрушенном и выжженном городе. Нюхают пороховые кислоты и радостно бухтят о той самой миссии, что они исполняют ну просто безупречно. Феномены атомных взрывов немного ускоряют время, делая его более динамичным, а потом происходит обратный процесс, и все замедляется, как только серые облака из человеческого пепла поднимаются в небо, отправляясь большими кораблями в сторону потусторонних врат. Кэпа среди обезьян не видно. Может, и нет уже Кэпа. Может, в окопе где-то лежит, обгрызенный взрывами. Бомбы имеют пасти и зубы. А трехцветная кошка все так же сидит на карнизе и о чем-то думает. Ящик, из которого вылез тот, что носил маску человека, с подъездного козырька швабрами скинули местные бабульки и оборудовали его под емкость для выращивания рассады. Все шло своим чередом. Как бы теперь только Кэпа не положили в ящик.