Паноптикум

Глава 2

С утра они пьют кофе из эмалированных кружек. Жук молчит и открывает рот лишь для очередного глотка кофе либо для того, чтобы выдохнуть в немного прохладный после ночи воздух облачко сигаретного дыма. Горемыка, правда, особо и не пытается завязать разговор, так как в голове у него как-то пусто, точнее, даже не пусто, а словно ватой череп забили. Мыслить тяжело, поэтому он и не старается о чем-либо думать. Ночь была непростой. Всю ночь его мучил один и тот же сон, заложником которого он оказался, к тому же Горемыка часто просыпался, но как бы не до конца, лежал какое-то время, изучая близорукими глазами потолок их убежища, а затем снова засыпал, проваливался через спальник, матрас и пол на поле пшеницы и увязал в его желтых лианах, в этих странных растениях, символах… ЗНАКАХ. Да, он видел эти знаки, знаки, которые были в полях, и знаки, которые были в людях. Это было еще до того, как он попал на Полигон. Горемыка видел знаки в людях с самого детства, он видел метки, которые оставляла на них судьба, метки, что были словно бы приколоты к их телам, как прикалывают ордена и медали солдатам на грудь.

Жук сказал собираться, готовиться к выходу. Горемыка принялся сворачивать спальник, а сам думал. Думал о людях и о существах, что этих самых людей изобрели, а теперь прилетели сюда, зашли к ним в гости проведать своих детей да спросить, как у них дела обстоят.

Ноги несли двух людей к центру Полигона. Все вокруг поросло диким бурьяном и амброзией. Заброшенные ангары и склады, останки мертвого совхоза, его древесно-металлический скелет, по которому ползал медленный ветер, обдувая каждый закуток и проулок уже нагревающимся воздухом.

– Какой следующий пункт назначения? – спросил Горемыка у Жука.

– Что? – тот полуобернулся к своему спутнику, лицо у него было такое, словно он думал о чем-то своем.

– Я говорю: докуда мы сейчас идем? Вначале мы шли до совхоза, а теперь?

– Мы сейчас пойдем через лес, там будут железнодорожные пути. По ним мы дойдем до небольшого вокзала, а уж оттуда рукой подать до Киселевки. За этой деревней будет еще одна деревня – Рилка. Вот там-то и находится Сердце Полигона.

– Сердце? – переспросил Горемыка с усмешкой. – И как же оно выглядит, это сердце?

– Это место, где все сводится в единую точку, – ответил Жук, уже не глядя на Горемыку, а шагая дальше, – это центр Полигона.

– Понятно, понятно.

Горемыка шел за Жуком след в след. Двигались они не быстро, но и не медленно. Шаг за шагом углублялись в лесной массив, что начинался за совхозом, а солнце в это время расправляло свои желтые крылья над ними и начинало жарить, но спасительная тень деревьев сохраняла свежую прохладу в лесу, а вот на поле вчера в это время дня было очень жарко. Горемыка хотел было уточнить, какой сейчас час, но, подняв к лицу руку той стороной, на которой должен был быть циферблат часов, вспомнил, что часы он оставил по ту сторону Границы, так как Жук запретил их брать. Вот черт. И для чего вся эта морока с часами? Чтобы нагнать мистики? Для антуража? Несколько больших шмелей пролетели мимо Горемыки, двигаясь так, словно они были новенькими боингами. Он аж присвистнул. Деревья торчали из земли как воткнутые штопоры: такие же спиралевидные и заостренные. Горемыка закурил сигарету, и дым ее, смешиваясь с лесным воздухом, образовал нечто странное, своеобразный вкус, словно бы ощущение чего-то почти что забытого, отголосок давнего сна, который снился ему в другое время, в другой стране, в другой жизни, может быть, даже на другой планете. «Сны – это окна в другие миры, мой друг», – говорил старый индеец, но если это так, то почему же Горемыке снятся одни кошмары? Значит, ему доступны окна только в ужасные миры… или, быть может, просто все миры ужасны? Нет, такого точно не может быть! Иначе зачем все это? Вот она жизнь: в полетах пчел, в стрекоте сверчков и напоминающем биение часов треске цикад, в красоте полевых цветов и загадке темной ночи, что накрывает своим густым мраком Землю, когда одна ее сторона отворачивается от гигантского солнечного костра. Жизнь проще и ближе к нам, чем мы думаем, она вокруг нас, надо лишь отпустить этот цикл из бесконечного водоворота мыслей и рефлексий – и мы увидим жизнь, коснемся ее. Надо только избавиться от прозрачных стенок темницы, в которую заключено наше сознание, избавиться от них и слиться с этим потоком, с жизненной рекой, что впадает в океан вечности.

Что есть Полигон? Горемыка мог бы ответить, да вот только зачем? Бывают такие вопросы, лучшими ответами на которые являются вовсе не слова.

Они шли через кустарники и крапиву, дикий шиповник, ягоды которого напоминали бомбы, и похожие на сжатые кулаки комья земли.

– Что это за бугры? – спросил Горемыка, указывая на места, где земля пузырилась.

– Это пузыри. – Ответил Жук.

– Что?

– Пузыри. Их иногда можно встретить на территории Полигона.

– Как же они образовались? Гигантские кроты постарались, что ли?

– Может, и кроты. Мне-то почем знать?

– Понятно.

Два человека идут и становятся уже не совсем людьми, не только лишь людьми, они проникают внутрь Полигона, а Полигон проникает в них, заглядывает с внешней стороны в окна глаз и ушей, прощупывает их тела и головы своими невидимыми руками, точно слепой, что трогает незнакомый ему предмет, пытаясь понять его форму и предназначение. В чем предназначение человека – может быть, в осознании смерти? Ведь только человек понимает, что такое смерть, только он боится ее и ищет пути, которые бы позволили ему ее миновать. Но что такое смерть в своем подлинном смысле, что такое смерть как вещь-в-себе? Горемыка когда-то давно изучал философию, но ответить на этот вопрос он не мог. Он лишь знал, что смерть – это нечто, что выворачивает тебя и весь мир в тебе наизнанку, меняет все плюсы на минусы, показывает тебе обратную сторону, а может, и не тебе показывает, ведь если тебя вывернуть наизнанку, ты уже не будешь тем же самым человеком, кем же ты тогда станешь? Этот вопрос показался Горемыке чрезвычайно важным, возможно, это был самый важный вопрос, которым когда-либо задавался человеческий разум: что будет с человеком, вывернутым наизнанку? Во что он превратится? Хотя превращения тут никакого и нет, он просто станет тем, чем он и был, точнее, на первый план выйдет его основа, на которой строилась его личность. Даже не так, на первый план выйдет то, что позволяло этой основе существовать, то есть само бытие раскроется как бутон цветка и формы перейдут на другой уровень, откроется некое первоначальное измерение, которое и дает возможность существовать привычному нам пространству и времени. Откроется не суть, а возможность сути, лента Мебиуса, в которой бытие перетекает в небытие, пустота – в полноту красок и форм. Вот оно. Он почти ухватил этот образ. Жизнь – это замкнутая сама на себя река бесконечного потока форм, которая постоянно меняется и преображается. Отлично! Отличная мысль, но стоп, он, кажется, что-то упустил. Да, точно! Что дает возможность этой реке существовать, в чем она находится? В изнанке мира стоит искать ответ на этот вопрос. Ему нужно проникнуть в изнанку, так вот что такое Полигон! Полигон есть дыра в заборе, перебравшись через которую, ты попадаешь в лес, который хранит в себе секреты. Только забор не просто забор, забор – это нечто вроде горизонта, перелезь через него, и ты окажешься за… за всем сущим.

Вот он и разобрался что к чему! Вот и нашел дорогу, что ведет его к пониманию. Вот он и понял, понял, понял, осознал! Он поймал человека в соломенной шляпе или же нет? Или он поймал лишь соломенную шляпу, а человек скрылся, оставив своего преследователя в дураках! Наверное, так оно и было. Вот она, подлость мира, постоянный обман.

– Мир – это старый обманщик! – крикнул Горемыка, падая на землю без чувств.

Когда Горемыка пришел в себя, воздух был таким свежим и чистым, что он чуть было не задохнулся. Рядом с ним сидел Жук. Все было в какой-то загадочно-синей гамме, словно на реальность натянули цветовой фильтр. Под головой у Горемыки лежал рюкзак Жука, а на его губах и под носом запеклась кровь.

– Что со мной произошло? – спросил Горемыка у Жука.

Жук поднес флягу с водой к губам своего спутника, подождал, пока тот сделает несколько глотков, а затем ответил:

– Ты потерял сознание. Это моя вина, я должен был тебя предупредить, хотя я и так тебе говорил, что в Полигоне необходимо стараться сохранять ясность и чистоту мыслей…

– Не понимаю.

– Ты слишком много думал, я это заметил по твоему лицу, когда мы еще собирались в дорогу с утра. Ты был какой-то загруженный. Видишь ли, Полигон действует как увеличительное стекло на разум человека, поэтому когда ты начинаешь здесь активно размышлять о чем-то, то мысли твои, как бы сказать, погружаются на очень большую глубину, мозговые процессы ускоряются… в общем, старайся избегать этого, так как это ведет к перегрузке твоего центрального компьютера, – Жук указал пальцем себе на лоб. – Мозги закипают, если выражаться попроще, поэтому не загружай свою голову лишними мыслями в этом месте, так как с помощью увеличительной лупы можно не только рассмотреть что-либо детальней, но и устроить пожар.

– Что же все-таки представляет из себя это место? – спросил Горемыка, с трудом поднимаясь с земли. Голова его была одновременно и тяжелой и легкой, словно ее одинаково сильно тянуло как к земле, так и к небу.

– Это путь на вершину горы, очень высокой горы, друг мой, такой высокой, что пик ее скрыт за облаками.

– И что же там, на самой вершине?

– Я же тебе уже говорил, что все зависит только от тебя.

– А что ты нашел там? Что тебе дал Полигон?

Жук улыбнулся. Лицо его стало немного отстраненным, а глаза, казалось, смотрели на Горемыку из невероятной дали, словно его и Жука разделяли сотни световых лет.

– Это не имеет значения, приятель.

– Иду туда, не знаю куда… – пробормотал Горемыка. Настроение его резко начало портиться, потому что ему вдруг пришло в голову, что он допустил самую большую ошибку в своей жизни, когда решил отправиться в это место. Полигон не просто так же является закрытой зоной, которую охраняют военные кордоны, и не просто так он окутан гигантским туманом из слухов и домыслов. Какой бы пустой Горемыке ни казалась его собственная жизнь, расставаться он с ней не хотел. Еще несколько дней назад он считал, что мог бы убить себя, и не боялся этого. Поэтому он и рискнул, нарушил закон, отдал кучу денег проводнику, чтобы попасть в это место, так как его не пугала даже тюрьма, но сейчас… Сейчас он понял, что, возможно, в глубине души он все-таки хотел жить. Нормально жить, а не идти с этим чокнутым в самый центр, в самое сердце этой загадочной и пугающей зоны, которая, по слухам, десять лет назад стала местом высадки инопланетного корабля. Что он может там увидеть? Или кого?

Они снова шли. Горемыка старался следовать совету Жука и поменьше думать, правда, у него это выходило с трудом, так как мысли кружили над его головой подобно рою жужжащих пчел и он просто не мог полностью абстрагироваться от них, однако старался все же притормаживать мыслительный процесс, так как ему не хотелось снова упасть в обморок.

Горемыка и Жук шли через странное место. Земля тут бугрилась и была похожа на застывшую пену. Горемыка было предложил обойти эту аномальную область, но Жук сказал, что это самый безопасный путь. Деревья здесь росли редко, а местами лежали поваленные стволы. И эти стволы мертвых деревьев были черные, точно обугленные. Горемыка спросил, что здесь произошло, а Жук сказал: «Не знаю». Ну конечно. Не знает он. Происходящее нравилось Горемыке все меньше. Ничем хорошим этот поход не закончится – он понял это так ясно, словно эту мысль ему вложили в голову, как кладут газету в почтовый ящик. И тут Горемыка остановился.

– Я хочу вернуться, – сказал он в спину Жуку. Жук тоже остановился, обернулся.

– Я же тебе говорил, мы сможем вернуться только через три дня после того, как зашли сюда, потому что сейчас на посту такая смена, мимо которой нам не пройти, уж поверь мне.

– Мы можем провести несколько дней у поля, там, в заброшенном совхозе.

– Я так не думаю.

– Почему?

– Полигон не позволит нам этого сделать.

– Да что ты? – Горемыка начал злиться. Он был неконфликтным человеком, но сейчас он начал злиться. По-настоящему злиться.

– Я говорю то, что знаю. Полигон не даст тебе вернуться обратно, пока ты не дойдешь до его центра.

– И как же он меня остановит?

– Если продолжить развивать метафору с горой, то Полигон обрушит на тебя снежную лавину.

– Из твоих слов выходит, что Полигон – живое существо.

– Такого я не говорил.

– Это все чушь! – Горемыка развернулся и зашагал обратно. Он шагал, а земля под ногами была бугристой, как болезненный нарост. Что же тут произошло с землей?

– Стой! – позвал Горемыку Жук.

– Пошел к черту, – обронил Горемыка вполголоса.

– Остановись, приятель, не стоит играть с этим местом.

– Иди ты знаешь в какое место?! – заорал Горемыка, обернувшись. Его и Жука разделяли полтора десятка шагов. – Я не намерен тут сдохнуть, а я чувствую, что это может произойти, ты посмотри вокруг, это же… это… я не знаю, как сказать, но чем дальше мы идем, тем сильнее меня пугает это место. Я заплатил тебе кучу денег и прошу тебя вернуть меня обратно, помочь выбраться отсюда, вот и все.

– Я предупреждал тебя еще перед выходом. Мы обговорили определенные правила, и ты на них согласился, и только потом я взял деньги, так что оставь эти претензии, друг, и пойдем дальше.

– Да что ты? – Горемыка двинулся в сторону совхоза. – Иди куда хочешь, а я отсижу два дня в совхозе, а потом уйду отсюда. Дорогу, по которой идти, я запомнил.

– Да не выйдешь ты отсюда сам, я же тебе говорил!

– Посмотрим.

– Я подожду тебя здесь, – услышал Горемыка из-за спины слова Жука.

– Дело хозяйское, – ответил ему Горемыка через плечо, уходя все дальше в обратном направлении.

Глава 3

Горемыка шел по компасу, по крайней мере, его Жук не запретил брать. А почему запретил брать часы? Гребаный шизофреник, строит из себя гуру и рубит деньги на подобных Горемыке доверчивых дурачках, которые ищут приключений себе на пятую точку и готовы ради этого рискнуть своей свободой и заплатить огромные деньги. Горемыка понимал, как все это работает. Когда ты идешь по пустой и заброшенной местности, где деревья закручены как спирали, а заброшенные деревенские дома, кажется, следят за тобой пустыми глазницами окон, то легко поддаться влиянию и внушению такого человека, как Жук, который будет нагонять мистики, туманно выражаться для придания всему происходящему наибольшего градуса загадочности. Скорее всего, в центре Полигона и нет ничего особенного. Когда-то тут действительно что-то произошло, в этом Горемыка был уверен, ведь не просто так эту зону охраняют военные уже десять лет, – но сейчас это место не более чем территория, на которой когда-то происходили военные действия: тут остались воронки от бомб и местами валяются оружие и скелеты, но никакой настоящей опасности уже нет. Разве что можно напороться на оставленную кем-нибудь мину. Жук водит людей по этому загадочному месту, в котором сам ни черта не смыслит, говорит им о каком-то озарении, которое произойдет с ними в центре Полигона, а люди, будучи погруженными во всю эту донельзя странную и необычную для них обстановку, начинают много думать и рефлексировать и в итоге действительно разглядывают свою жизнь каким-то новым взглядом – вот и все, и нет тут никакой мистики. Если человек, который всю жизнь провел в городе, вначале учился в школе, потом в институте, а затем сидел за компьютером в офисе, решит отправиться на неделю в Африку или Южную Америку, то он тоже будет поражен увиденным и откроет какие-то новые грани жизни и новые грани самого себя, так что все, что делает Жук, не более чем мистификация. К тому же он очень удачно все подводит к этому, взять, к примеру, обморок Горемыки, который, скорее всего, случился из-за жары и перенапряжения, а Жук сделал из него подтверждение того, что Полигон может как-то воздействовать людям на мозги. Бред. Все это бред и чушь собачья.

Примерно через полчаса своего сольного пути Горемыка увидел, что слева за деревьями тянется дорога. Жук говорил ему, что это дорога от совхоза до деревни, однако он сказал, что они пойдут не по ней, а через лес, якобы по дороге идти не стоит, хотя любому дураку понятно, что по дороге шагать проще. Горемыка знал, зачем Жук пошел более тернистым путем: он сделал это специально, чтобы показать Горемыке ту странную поляну, где земля была покрыта странными пузырями, а деревья лежали поваленные и черные.

Горемыка выбрался через кусты на дорогу и пошел по ней. Дорога была асфальтированной, но асфальт уже успел покрыться целыми кружевами трещин, из которых тут и там пробивалась зеленая трава. Становилось все жарче. Жар исходил и от солнца, и от асфальта. Горемыка расстегнул ветровку цвета хаки, идти стало легче. Но духота все равно давила на него, заставляя легкие усиленно работать. По дороге идти было проще, чем по лесу, поэтому уже скоро Горемыка доберется до совхоза. Еда и вода у него есть, поэтому пару дней он там протянет, а затем выберется из Полигона. Главное, чтобы Жук не устроил ему никакую подлянку, а то кто этого психа знает.

По бокам от дороги тянулись деревья, из-за них Горемыка не видел зданий совхоза, но знал, что идти ему не больше полутора часов. Вот он и шел. Шел, а звук его шагов шел за ним, точно невидимая тень. Эхо его шагов ползло за ним, надвигалось на него подобно лавине. Чертов Жук, забил Горемыке всю голову своими бреднями так, что теперь мерещится всякое. Горемыка постарался не думать обо всем этом, но не смог. Дорога виляла змейкой поворот за поворотом, и кто мог построить дорогу таким образом? Зачем? К чему все эти петли? В какой-то момент Горемыке показалось, что он ходит кругами, а потом ему почудилось, что за ним кто-то следит из-за кустов дикой смородины, что разрослась подобно плесени. Горемыка зашагал быстрее, почти что побежал. За очередным поворотом он увидел машину – большой грузовик, навсегда застывший на пути к совхозу. Горемыка подумал – а что, если он тоже вот так вот застынет на этой дороге, превратится в статую из камня и не сможет идти?

Вздор! Ну что за глупости?! Горемыка пошел еще быстрее, икры его загудели, прямо как мотор грузовика, а сердце испуганно билось, билось – и вдруг пропустило удар. Горемыка замер, не дойдя до грузовика считанные пару метров, и вытер тыльной стороной ладони крупные капли пота со лба. В каком же дерьмовом положении он оказался. Зачем только он полез в этот гребаный Полигон. Воздух. Горемыке катастрофически не хватало воздуха, и он принялся дышать быстрее и глубже, как человек со слабыми нервами, переживающий приступ панической атаки. Такое уже случалось с ним несколько раз в периоды обострения депрессии, но сейчас это чувство удушья было куда сильнее. Горемыка сам не заметил, как упал на колени, согнулся и принялся отчаянно тянуть горячий воздух носом и ртом. Воздух, казалось, нагревался с каждой секундой все сильнее и сильнее, у Горемыки было чувство, что он дышит над костром или раскаленной духовкой. Он пополз обратно на карачках, не в силах даже развернуться, чтобы ползти было удобнее. Когда он отдалился от грузовика на десяток метров, приступ пошел на спад. Невидимые руки разжали горло Горемыки, а температура воздуха упала, и тот уже не хотел убить его. Вот черт. Горемыка лег на спину, обратив свой взор на невероятной голубизны небо, расписанное белыми, похожими на большие корабли облаками. Как красиво, думал он, какое же здесь дьявольски красивое небо. Небо, облака, дорога, пустые дома, потрескавшийся асфальт, разросшийся лес, покрытая буграми земля…

Смерть. Смерть царила здесь. Вот что понял Горемыка. Она была тут за каждым кустом, таилась в каждой трещине старого асфальта, смотрела из дупел черных деревьев. А что в центре? Что было в центре Полигона? Может быть, если там изнанка мира, то, чтобы попасть туда, по дороге нужно умереть, ведь как иначе попасть за горизонт, каким еще способом можно перебраться через этот забор?

Горемыка не знал точно, сколько времени он провел лежа на горячем и пыльном асфальте. Когда несколько облаков образовали некое подобие знака, он понял, что пора подниматься. Обратная дорога заняла совсем мало времени, казалось, что кто-то просто перемотал киноленту, и вот Горемыка снова оказался среди вздувшихся земляных кочек. Жук сидел чуть в стороне от пузырей на покосившемся березовом пеньке.

– Я же говорил, что подожду тебя, – сказал он, улыбаясь Горемыке.

Горемыка ничего не ответил. Он молча подошел к Жуку и всмотрелся в его лицо. Лицо Жука уже не казалось ему прежним. Оно изменилось. И изменилось довольно сильно. Горемыка понял, что чем дальше они будут продвигаться внутрь Полигона, тем сильнее будет меняться лицо его спутника. А осталось ли прежним его собственное лицо? Зеркала у Горемыки не было. Это его обеспокоило. Видимо, Жук понял, о чем думает Горемыка, и обратился к нему, заговорил успокаивающим тоном: «Нам чуть-чуть до железнодорожных путей осталось, а как дойдем до них, то через час уже будем на вокзале. Там отдохнем, согласен?»

Горемыка согласился. А что ему еще оставалось делать? Будет ли он когда-нибудь снова прежним, да и надо ли это вообще, быть «прежним»?

Они снова шли вперед. Покрытая буграми поляна сменилась очень плотными и густыми дебрями. На этом участке леса все заросло мелким кленком и каким-то очень цепким кустарником. Приходилось в буквальном смысле этого слова продираться через все эти насаждения. Горемыка поцарапал левую руку и раз пять напоролся лицом на острые веточки, поэтому, когда они наконец вылезли из этих джунглей, он был не только устал и встревожен, как прежде, но еще и очень зол.

– Неужели не было другого пути в обход этих долбаных зарослей?

– Не горячись. К тому же самое тяжелое позади, сейчас немного пройдем вперед и выйдем к железной дороге.

– Железная дорога не прямо там же берет свое начало! Почему мы не пошли с самого начала вдоль железнодорожных путей или даже по самим путям? Ты специально повел меня именно таким маршрутом, чтобы создать видимость трудного пути?

– А ты считаешь, что тут везде можно ходить? – спросил у Горемыки Жук, и глаза его заблестели странными бликами. – Если это так, то почему же ты не смог вернуться назад, как и планировал?

Горемыка ничего не ответил. Он насупленно шел за Жуком, продолжая думать о том, что ввязался в очень опасную и рискованную авантюру. Он не был уверен, что вообще сможет вернуться обратно, что сможет выбраться из Полигона, и страх снова сковал его внутренности ледяными тисками.

Еще минут через десять, а может и меньше, они вышли к рельсам. Те тянулись по земле, как радуга после дождя по небу, такие же призрачно-необычные, немного волшебные, что ли… Рельсы блестели и казались такими свежими и новыми. Они были словно собраны только что кем-то большим, как конструктор. Жук пошел прямо по шпалам, Горемыка двинулся за ним. По бокам тянулись деревья и кусты, и чем дальше, тем больше они создавали некое подобие туннеля или арки. Лес начал давить на Горемыку, он начал душить его. А еще ему несколько раз показалось, что он видит краем глаза поля соломенной шляпы, но стоило ему приглядеться, как это видение исчезало.

– Что будет, когда мы доберемся до Рилки? – спросил Горемыка.

– Я покажу тебе одно место.

– Что за место?

– Ты сам все увидишь, но я тебе уже все говорил, я веду тебя к сердцу Полигона, к его центру.

– Ладно. А что будет дальше?

– Дальше мы пойдем обратно, как я тебе и обещал.

Шаги по шпалам. Их звук такой странный, он напоминает какое-то тревожное перестукивание гигантских пальцев по деревянной столешнице. Деревья растут по бокам и чуть склоняются к железной дороге, словно желая подслушать разговор двух людей.

У Горемыки на языке вертелся один вопрос, который он боялся задать. К глазам вдруг подступили слезы. Только сейчас он понял, что назад дороги нет, что он попал в такую ситуацию, в которой ничего не может сделать. Ощущение фатальности происходящего было столь велико, что затмило даже это огромное синее небо. Тут-то он и увидел скелет. Тот лежал прямо на шпалах шагах в десяти впереди. Кости его были серые и похожие на яичную скорлупу. Жук тоже заметил скелет и остановился.

– Что это?! – Горемыка взвизгнул, голос его сорвался, но ему не было за это стыдно. Сердце заколотилось так быстро, словно по нему, как по груше, бил очень быстрый боксер-легковес.

– Замри, – ответил ему Жук и медленно приблизился к скелету. Горемыка сделал несколько шагов за Жуком и замер.

– В прошлый раз тут его не было, – озадаченно произнес Жук.

– А когда ты был тут в прошлый раз?

– Два месяца назад.

– И ты шел по этим же рельсам?

– Да.

Горемыка осторожно приблизился к Жуку.

– Что его убило? Это же скелет человека!

– Не знаю. Не знаю. – Они стояли и смотрели на скелет, а пустые глазницы скелета смотрели в небо. Точно так же в небо смотрел и я, когда лежал на дороге, подумал Горемыка и поежился. Ощущение близости смерти было уже почти что осязаемым, словно парило в воздухе, что его окружал. И тут он услышал это. Точнее, они оба услышали это и одновременно обернулись. За их спинами, где-то метрах в двухстах позади, по рельсам что-то бежало, точнее, не бежало, а… присмотревшись, Горемыка понял, что над шпалами летело нечто, напоминающее черную шаровую молнию, из которой периодически возникали руки-зигзаги, собранные из лучей черного света, и ощупывали шпалы и рельсы, словно ища что-то или кого-то.

– Бежим, – прохрипел Жук не своим голосом, – только не сходи с путей, пока я не скажу, беги только по путям, так как с них нельзя сходить!

И они побежали. Сердце Горемыки бежало тоже. Оно неслось, как загнанная хищником антилопа. Горемыка бежал и молился о том, чтобы он не споткнулся о шпалы и не упал. Когда они пробежали по скелету, тот издал мерзкий хруст своими костями, одна из них попала Горемыке под правый ботинок, и он чуть было не потерял равновесие. Жук бежал впереди, его рюкзак был для Горемыки чем-то вроде маяка. Сзади послышалось потрескивание, такое можно услышать сидя возле костра. Горемыка оглянулся через плечо и увидел, что черный шар приближается! Молнии-руки вылетали из шара все чаще, и они, казалось, хватались за рельсы, толкались от них, разгоняя шар.

– Что за дерьмо?! – заорал Горемыка, тратя драгоценный кислород на этот крик, но он не мог не кричать.

– Две минуты быстрого бега, – бросил ему через плечо Жук. – Две минуты, и мы спасены.

Они бежали, бежали, бежали. А сзади трещало все громче, а еще Горемыка заметил, что по железнодорожным путям пошли какие-то вибрации, и временами довольно сильные, затем сзади загудело, как от старого мотора, он оглянулся и увидел, что нечто стало еще ближе, оно уже примерно вдвое сократило изначальное расстояние, поверхность его блестела, как у отполированного бильярдного шара. Что же это такое?!

– Еще чуть-чуть, не оглядывайся! – прокричал Жук и ускорился.

Горемыка тоже ускорился, чтобы не отстать, и споткнулся, но не упал. Впереди был огромный дуб, он рос справа от насыпи и был такой широкий, словно держал на своих ветках-плечах все это огромное небо. Когда дуб остался позади, Жук спрыгнул с железнодорожных путей и скатился по насыпи вниз. Горемыка тут же последовал его примеру, щебенка ударила его в плечо и руки, он несколько раз перевернулся и остановился рядом с Жуком между корней огромного дуба. Шар добрался до того места, где они только что были, буквально через несколько секунд. Он замер там, где они спрыгнули с путей, и удивленно заозирался по сторонам, ища невидимыми глазами своих жертв. Горемыка боялся закричать, хоть и чувствовал, что шар не сможет покинуть пределов рельсов, иначе Жук бы не лежал так спокойно, но ему все равно было очень страшно. Несколько молниеподобных черных зигзагов вытянулись с поверхности шара и прощупали рельсы на том месте, с которого люди спрыгнули на насыпь, а затем шар, казалось, разочарованно полетел в обратном направлении, продолжая издавать стрекот и гудение.

– Что это было? – просипел Горемыка севшим голосом.

– Не знаю, – ответил Жук, хмурясь. – Я тебе поэтому и говорил о том, что здесь нельзя гулять там, где захочешь, и выбирать всегда самый короткий путь. В Полигоне происходят странные вещи, друг мой.

– А почему ты сказал не сходить с рельсов раньше определенного момента?

– Мы могли умереть, если бы сделали это.

– Но…

– Я думаю, нам лучше уйти отсюда, – сказал Жук, поднимаясь с земли, а черный шар тем временем, отлетев метров на двести, развернулся и двинулся обратно к тому месту, откуда Горемыка и Жук спрыгнули с рельсов.

– Вот черт, оно возвращается! – голос Горемыки срывается на визг.

– Идем вдоль рельсов, быстро!

Они идут, а сзади и чуть сбоку стрекот. Гребаный Полигон. У Горемыки кружится голова, хочется поскорее выбраться отсюда. Перед глазами крутятся черно-красные мячики, в ушах пищит, звенит. Шар пролетает мимо них и летит дальше. Его черные щупальца шарят по рельсам и шпалам, но, видимо, он не в силах сойти с рельсов.

– В Полигоне все поезда выглядят именно так? – спрашивает Горемыка и начинает смеяться заливистым собачьим смехом. Жук оборачивается на секунду, смотрит на своего спутника как на безумца, а затем продолжает бодро вышагивать вперед. Жук ненормальный. Он действительно псих. Потому что только сумасшедший будет посещать это место на постоянной основе, пусть даже и за деньги.

– На вокзале останавливаться не будем, – говорит Жук, лучше переночуем в одном из домов в Киселевке, завтра двинем до Рилки, а потом обратно к Границе. Уже завтра мы будем возвращаться домой, так что не паникуй.

– Хотелось бы верить, хотелось бы верить…

Деревня появляется на горизонте, когда они покидают лес. Местность здесь холмистая, и дома стоят в основном на возвышенностях, в низинах же когда-то были огороды, но теперь они превратились в заросшие камышами болотца. Жук идет и курит, дым его сигареты кружится в вялом и медленном вихре над головами людей. Хотя Жук похож на человека лишь отдаленно, потому что стоит посмотреть на него под определенным ракурсом, как становится понятно, что он – не человек. Горемыку это пугает, но он ничего не может поделать. Не возвращаться же ему обратно одному. К тому же возможно, что это просто Полигон воздействует на сознание Горемыки так, что он видит не то, что существует в реальности. Как, например, человека в соломенной шляпе. Он уже несколько раз, пока они подходили к деревне, видел призрачный силуэт, правда каждый раз вдали, и если он начинал пристально смотреть в то место, где, как ему показалось, кто-то был, то этот силуэт тут же исчезал подобно миражу. Солнце склонялось к земле, и его желтый глаз начинало уже закрывать веко горизонта, да вот только как такое могло быть? Ведь еще пару часов назад солнце было в зените, следовательно, сейчас должно быть не больше трех часов дня. Горемыка понимал, что спрашивать об этом что-либо у Жука бесполезно, так как он просто скажет, мол, это же Полигон, я тебе говорил.