Чудесная вечерняя Москва! Пар из распахнутых дверей электрички. Запахи шаурмы и лаваша. В черное небо запускаются светящиеся вертолетики, бабы в чудовищных мохнатых шубах снуют с палками колбас, на лотке кипит торговля книгами. Здесь вопиющая эклектика: «Омоложение лица серебряной ложкой, эффективный самомассаж», «Гиперпространство», «История России», «365 поз на каждый день», Кинг соседствует с Бродским, а Стивен Хоккинг с Бхагван Шри Раджниши. Чтобы попасть в тоннель метро, нужно заранее обогнуть лоток с книгами как можно левее и придерживаться стены, дабы не попасть под ноги плотной толпы идущей со станции Чкаловской. Я дома.
25.01.19
Тётёля.
Бабушка Ольга, тетя Оля, Тётёля некоторое время жила в коммуналке в доме на Аргуновке. В комнате стоял огромный комод с резным купеческим зеркалом. Амальгама по краям шелушилась маленькими овальными пятнышками. На комоде стояли фарфоровые слоники и давно пустая бутылочка «Красного Мака» в коробочке с кисточкой. Слоники шествовали куда-то по вязаной салфетке, а коробочка удивительным образом распространяла стойкий запах старой Москвы. На стене висела огромная фотография дирижабля «В-6» в тонкой мельхиоровой рамочке и портрет деда Константина погибшего при попытке спасения Папанинцев. Самым привлекательным в комнате был холодильник – железный ящик, выставленный в окно. Там можно было прятать что-то важное у всех на глазах. В детстве мне казалось это захватывающим. На кухне была старенькая плита, которую вечно приходилось отмывать за соседом алкоголиком. Когда Тётёля готовила яичницу, это был настоящий ритуал. Разбив яйцо, она старательно выскребала остатки стекающего белка маленьким круглым ножичком, и даже заглядывала внутрь, словно ожидая увидеть там нечто удивительное. Возле кровати в углу стоял узкий дубовый шкаф со стеклянной дверцей. Были полки, куда лазить не разрешалось, там, в полумраке поблескивали фарфоровые статуэтки, но были полки, любопытство к которым поощрялось. На самом почетном месте располагалось полное собрание Диккенса в пыльном зеленом переплете, которого Тётёля боготворила и перечитывала в тысячу первый раз. На боковой стороне шкафа была привинчена лампа, которая нависала над изголовьем. В ней вечно что-то отходило, тогда Тётёля звонила мне, я приходил, бил кулаком по стенке шкафа, что-то трещало, и лампа зажигалась. Считалось, что я её починил. В ее теплом свете мы частенько перекидывались в картишки. «Дурочка» не гоняли, признавался только «Пьяница». Выигрывая, я всегда радовался, что бабка пьяница, с чем она скорбно соглашалась, в тайне подпихивая мне тузов.
Личной жизни у нее никогда не было. Из фотографий я помню только довоенную в Ялте на пляже и крошеную карточку молодого капитана с осиной талией и бутоньеркой в петлице датируемую 1916 годом.
-Ошивался какой-то.
Тётёлю разбирали на воспитание детей. Она воспитала совершенно всех. Позже уже на кладбище, мы пытались посчитать, скольких она взрастила. На восемнадцати сбились. Не самым последним воспитанником была и моя родная бабушка Катя. Так как она была самая мелкая в семье, Тётёля называла её Тапка.
Когда она стала стара, а стара она была всегда, как мне казалось, она переехала к нам. В новой комнате она моментально воссоздала прежнюю, с расположением комода, шкафа и даже лампа, повешенная на кривой шуруп все также барахлила и требовала мастерского удара кулаком. Тётёля была ласкова, но не сентиментальна. Воспоминания ее были едкими и точными. Любила рассказывать про то, как видела государя с дочками в открытом ландо, которые ехали на Виндавский вокзал. Тогда у прадеда был обувной магазин с комнатами на углу Трифоновского и 1-й Мещанской. Заканчивала неизменно рассказом о наглом, с её точки зрения, просителе, кинувшемся с челобитной под копыта лошадей.
– Его голубчика наши казачки, быстренько под белы рученьки унесли.
Такое развитие событий ей почему-то казалось совершенно справедливым. Почему казачки наши, тоже было непонятно.
В военные и довоенные годы Тётёля работала на коммутаторе в старом аэропорту. Кто-то из летунов ухажеров предлагал ей покататься на «Максиме Горьком», не смотря на то, что в те годы это был самый известный самолет, она ему не доверяла и называла «большой железякой». Дальнейшая судьба самолета только утвердила ее в мысли, что она поступила осмотрительно. В тридцать девятом году ей запомнилась встреча с Риббентропом. Перед посадкой в аэропорту соблюдался режим секретности, так, что даже занавески в столовой персонала просили задвинуть. Тётёля была любопытна и сбежала на летное поле. Там нос к носу наткнулась на делегацию в черных цилиндрах. Каждый раз, рассказывая о самолете со свастикой на хвосте, она делал упор именно на цилиндрах.
Тётёля иногда любила бравировать возрастом. Как-то раз она послала меня в магазин.
– Пойдешь в начало Королева мимо пруда, там где твой отец любил купаться.
-Тётёль, там нет пруда!
-Ещё бы, его засыпали перед войной!
Кажется 22 июня, когда по всем каналам шли фильмы про войну, Тётёля смотрела на старом ламповом Рекорде, какую-то драму. Она внезапно откинулась на стуле и мечтательно сказала: «Боже, какой был энтузиазм, подъем, мы с отцом пошли в чайный лабиринт Сокольников, заказали самовар, все радовались, пели «Боже Царя храни». А ведь началась война!».
У меня отвисла челюсть, и я неуместно спросил: «Какая???!»
Тётёля осклабилась: «Какая-какая, такая, Первая мировая!».
В сто четыре года она вдруг решила оформить инвалидность и жутко смутилась тем обстоятельством, что в момент прихода окулиста сидела с томиком Диккенса без очков. Окулист с порога спросил: «Сколько?» Тётёля ответила, молодясь: «102»! Врач шлепнул печать и ушел.
Тётёле я обязан частыми гуляниями в Останкинском парке. Где-то до сих пор валяются фотографии, где я сижу на льве при входе в усадьбу.
Она научила меня читать. Помню, что дойдя до буквы «К» в букваре, я гордо сказал ей: «Дальше не надо, я умею». Каким образом так получилось, до сих пор не ясно. Но самое главное я обязан ей этим уходящим теплым ощущением старой московской семьи, картишкам в желтом свете лампы, спокойной уверенности, чтобы ни было в темноте за окном, пока я нахожусь в круге этого света все будет хорошо, и бояться совершенно не стоит.
03.08.16
Соло для минусовки
Давным-давно мы были на каком-то концерте в маленьком кафе. В зале погас свет, полилась тихая музыка. Мягкий свет рампы высветил на сцене гитариста, который вальяжно восседал на высоком стуле. Он даже не делал вид, что перебирает пальцами по струнам, он ждал условного такта, чтобы подключиться к минусовке. Между столиками растекалась босанова.
–Кто это там играет? Их же не видно! – с иронией спросил сосед.
Что-то было в этой фразе настоящего!
Иногда мне кажется, что в телевизоре грустный напудренный диктор, словно рыба, умело открывает рот, мастерски попадая под минусовку новостей. Вероятно чем выше профессионализм диктора, тем более сложные тексты он способен изобразить. Мимикой, пантомимой, малозаметными движениями рук.
Главные чиновники страны, делают это не столь ловко. Они нервничают, перекладывают бумажки, вздыхают, поправляют микрофон и с тоской смотрят куда-то над камерой. Иногда они даже не попадают в текст, и получается сразу два мнения, минусовки и чиновника, и тогда всем становится немножечко неловко.
Отличить открывающего рот от говорящего практически невозможно, если только по мелким косвенным признакам. Например, по блеску лица. Если во время интервью в студии, а уж тем более на улице у человека не блестит лицо, значит, он напудрен и сейчас будет открывать рот, если не блестят двое, значит это дуэт мимов. Если не блестит никто, то это коллектив профессионалов.
На радио мне кажется, вообще никого нет, и все это сплошная запись, сделанная лет пятьдесят, семьдесят назад в каком-нибудь пыльном бюро прогнозов. Мне представляется длинный коридор с табличками, девяностые, двухтысячные, две тысячи двадцатые, к примеру. Там генерятся некие новости и музыка на десятилетия вперед, иногда записи путают, и это много объясняет.
Самым серьезным видом минусовки являются массовые – хоровые мероприятия, всегда есть возможность, что кто-нибудь забудется и в раже выдаст петуха. Для такого действия нужно быть слаженной командой на подобии синхронистов.
Я и сам часто «говорю» под минусовку и в такие дни совершенно не могу вспомнить, о чем шла речь, а в голове крутятся назойливые мелодии как сегодня: «На кухне мышка уронила банку. Черная фишка, банка в колесе».
-Кто это там играет? Их же не видно!
28.02.2017
Пятничное утро
Борхес писал, что радость узнавания истории, это возможность видеть, как сквозь лица близких знакомых неожиданно проступают скуластые черты монгольских латников с лисьими хвостами на голове. Дословно не помню, но суть понятна. У нас в метро не нужна столь сложная конструкция мышления, с монгольскими латниками все и так в порядке, и все же некоторые параллели я наблюдаю.
Пятничным вечером трясусь в вагоне метро. Читать не хочется, лень выкапывать очки из сумки, исподтишка разглядываю лица. По правую руку носатый почтальон Печкин, усы похожи на щеточку для ботинок, угловатые коленки почти возле груди, на коленях посылка, под козырьком бейсболки с крокодильчиком Lacoste, выцветшее лицо, оно настолько условно, что усы живут своей собственной жизнью. Левее Дженис Джоплин в цветастом сари, длинные волосы перекинуты вперед на плечи и достают почти до талии, красиво очерченный рот с детскими припухлостями под уголками губ, и совершенно, разбитной взгляд с измученными от недосыпа глазами. Вагон покачивается, феньки на руках шевелятся, длинные пальцы играют рокерским кольцом на безымянном пальце. Возле меня фройлян Мёркиль собирается на выход. Короткая стрижка блеклые глаза навыкате, кокетливые розовые капри с цветными жирафиками, в руках куст крыжовника.
От всего этого создается впечатление, что Москва это не смешение культур, но смешение эпох, этакая Вавилонская башня времени спиралью направленная в небо, а после сложившаяся, как старая пружина матраса, перетасовывая представителей разных столетий.
И фрау канцлерин с кустом и Дженис и почтальон, мы все хотим попасть на Павелецкий, вырваться из этого странного места на дачные участки, туда, где царит родное средневековье, незыблемое как небосвод.
Фрау явно обдумывает хватит ли европенсии, чтобы перекрыть прохудившуюся крышу. Джоплин переживает за отсутствие солнца и собирается ночью проверить посевы дури, заныканые среди кормовой кукурузы на колхозном поле. Печкин грустит о том, что вторую неделю в СНТ не приезжает говнососка.
Я в свою очередь, высчитываю кубатуру земли и умножаю на дни отпуска. Нужно выкопать ров между соседями и мной, наполнить его водой и запустить туда боевых нильских крокодилов. Просто для спокойствия.
11.08.2017
Заплаты
Если долго живешь в одном районе, то начинаешь замечать, странные детали несоответствующие общему облику окружающего. Они, то появляются, то исчезают, чтобы вновь всплыть в самых неожиданных местах. Если ехать на верхнем метро в районе ВДНХ, можно заметить что под дорогой образовалась свалка из разобранного колеса обозрений огороженная бетонным забором. На ее территории расположен небольшой технический корпус. Плоская крыша перекрыта мшистым зеленым шифером, между листами которого произрастают березки. Торец сооружения выходит в сторону метро глухой стеной с маленьким техническим окошком. И вот на окошке вдруг появляется кружевная занавеска. Серенькая, пыльная занавеска! Не хватает только герани. Подобные детали можно заметить повсюду. Вот, что-то похожее на трансформаторную будку. По шершавому фасаду взбегает крутая деревянная лестница, ведущая на крохотную площадку с висящими в воздухе гнилыми досками. Под самой крышей парадная деревянная дверь с глазком, массивная и нездешняя. Она смотрится здесь на высоте трех метров столь же дико, как рояль на крыше бойлерной. Стоит присмотреться и в любой подворотне, за любым глянцевым фасадом, вы обнаружите следы мелкой, но кипучей работы, все эти черные оградки, собранные непонятно из чего, будочки для собак, коврики для ног перед входом в подвал, балконы, напоминающие мини-дома. Все это помеченные территории, ареалы обитания, напоминающие игру детей во взрослый быт. Раньше мне казалось, что это приметы некого крестьянского быта, желание обнести пространство, разбить огородик, благоустроить подручными материалами окружающее, коряво, но по-своему. Теперь же я думаю, что эти детали более устойчивы чем, окружающий их мир. Видимо пространство время от времени истончается, протирается до дыр, и сквозь него начинает проступать бывшее здесь сотни лет в своем неизменном виде. Дачные серые доски, черные бревна бараков, пыльные занавески с котами, за которыми таинственная тьма и гулкое тиканье ходиков, покосившиеся заборчики на подпорках, скрипучие качели движимые ветром, стынущие между рамами окна поздние яблоки.
16.10.2017
Магия брендов
В силу последних происшествий, временно освободивших меня от некоторых забот, у меня вдруг появилось достаточное время для чтения, недоступное ранее. Мы с Саввкой отправились в книжный, и я, повинуясь санаторному настроению, приобрел пару книг Стивена Кинга. Теперь я нарезаю круги вокруг детской площадки в парке с томиком «Сердца в Атлантиде» и снова ловлю себя на мысли, что более всего в Кинге мне нравится не хитросплетение сюжетных линий или психоделичность изложения, а описание американской глубинки, глубоко настольгичное, полное деталей, вкуса, цвета, с упоминаниями коммерческих брендов, делающими историю объемной и почти осязаемой. С грустью понимаю, что я никогда не смог бы написать подобную фактуру. Мне не хватило бы наблюдательности и памяти, помимо прочего я почти не жил в те времена, когда вещи были настолько стоящими, чтобы им выделять место в памяти. Такие книги может написать только тот человек, чья жизнь протекала в те относительно спокойные периоды времени, когда изменения в экономике не носили лавинообразного характера. В шутку я называю такие времена, «когда ходило серебро». Я не идеализирую мир, а лишь предполагаю длительные периоды стагнации или подъема, которым не свойственны быстрые смены декораций. Скажем, вы упоминаете десяток видов мороженого и выделяете любимое. Человек читающий вас, соотносит себя с периодом времени в котором происходят события, понимает, что тогда и именно тогда были наиболее известны именно эти сорта, и соглашается с вами, ибо шоколадное в вафельном стаканчике в 1970-м было уж точно вкуснее прочих других. Такими знаниями окружающего обладают люди старше меня, те, кто застал в сознательном возрасте период с 1950-1988 годы. Данный промежуток времени условен, но мне он кажется наиболее характерным, для того чтобы структурировать пространство немногочисленными, но узнаваемыми предметами, товарами, брендами, в данном случае, торговыми марками. Из этого промежутка времени, я худо-бедно помню только 80-ые, и то не особо. Лучше всего запомнились велосипеды «Орлёнок», «Школьник», «Украина», «Урал», «Спутник», как предметы магической возрастной инициации, ибо переход с «Орлёнка» на «Украину», говорил о многом, даже если ты не доставал до седла и ездил стоя. После велосипедов, я хорошо запомнил марки моторных катеров: «Сарепта», «Крым», «Обь», «Казанка», «Днепр», 25-ти сильные двигатели «Нептун» и 30-ти сильные, мощные «Вихри», винты, различающиеся цветом, (самым быстрым был, кажется, зеленый) и конечно медные шпонки к ним. В остальном, я помню этот мир крайне скудно и ориентируюсь в нем скорее по запахам и рассказам других.