15:00—18:00. Излёт
Юля Казанцева так и не дозвонилась до Сашки. Связь в городе постепенно наладилась, пик сумасшедших звонков миновал, но Юля раз за разом слышала длинные гудки, а затем голос хозяина, расслабленный и снисходительный, просил перезвонить позже, потому что у него сейчас есть дела поважнее. Дурацкий текст, Юлька неоднократно предлагала Сашке его переписать, но тот ни в какую. Упертый.
– Гадом буду, его машина, – сказал Дэн Второй.
– Типун тебе!
Стас начал нервничать.
– Так, всё, Юль, садись, поехали дальше! Не факт, что с Саней что-то случилось, сегодня везде свистопляска. У нас еще миллион сообщений.
– Может, мне выключить телефон? – игриво предложил Денис.
– Я те выключу, и так больше никто не работает.
– Стас… – Юля заняла свое место у микрофона, – медаль не дадут. И похвальную грамоту тоже.
– А не надо. Это наша работа.
– Ох, сколько пафоса…
Дальше, дальше… куда уж дальше?
К пятому часу непрерывного вещания Юлия Казанцева все сильнее ощущала внутри пустоту. Она понимала, что за каждым звонком и сообщением – люди, у которых что-то сломалось, где-то болит и отчего-то страшно, но у нее уже не оставалось сил все это пропускать через себя. Слова пролетали мимо ушей, голоса сливались в белый шум, от строчек и абзацев в ленте горячих новостей слезились глаза.
Лишь один звонок заставил ее на минуту сосредоточиться.
– Знаете, что я хочу донести, – говорил взволнованный мужчина, сбиваясь и долго подбирая слова, – хочу, чтобы мы… не забывали, что живем здесь и сейчас… одним днем живем, поэтому надо… беречь любовь… вот.
Юля поблагодарила за звонок, а сама подумала, что здесь можно было бы подвести жирную черту. Уже ничего кардинально не изменится. Только бы с Сашкой все было в порядке. Отзвонись, идиот!
Несостоявшаяся любовь Юли, которую можно было не беречь, сидел в общей комнате и скучал. Точнее, непосвященный человек мог бы так сказать – скучал, но Юля знала его получше многих. Четырех месяцев вполне достаточно, чтобы выяснить, в каком месте у человека кнопка.
Юля слушала в наушниках пострадавших и обалдевших, а глаз не сводила с Евгения Суслова-Градского, которого видела через стеклянную дверь.
Вот он разглядывает фотографии на стенах и грызет ноготь. Это означало крайнюю степень вовлеченности. Женя грыз ногти, когда считал, что его никто не видит, и лишь оставаясь невидимым, он позволял себе отпустить чувства и эмоции. Ему интересно, как и чем жила редакция, он увидел на отдельном большом фото Юлю с победной статуэткой, врученной на фестивале «Вместе радио» в номинации «Лучшая ведущая новостей». На этом фото Казанцева не сказать чтобы безумно счастлива, но лицо излучает удовлетворение. Она рада, что ее работу отметили, ведь работа для Юли – не только место, где дают зарплату. А Евгений-то и не знал о ее трудовых доблестях…
– …В ЖЭКе нам сказали: мы вам вставлять окна не будем! Вернее, как было: вы, мол, покупайте стекла за свой счет, а мы потом придем стеклить. Вот такая история…
Вот Женя откинулся на спинку кресла и уставился в потолок сощуренными глазами. Это у него идет внутренняя работа по осознанию того, где и в чем он был не прав. Это прекрасно его характеризует, он умеет признавать свои ошибки (взять хотя бы его оборвавшееся «тоже», когда Юля раскаялась в том, что покалечила машину). Хотя… он ведь так и не закончил свою мысль…
– …Тут мне с Увильдов звонили, сказали, что вертолеты полетели в сторону Карабаша… много вертолетов. Было страшно, хотя настоящая паника началась позже, когда невозможно было ни до кого дозвониться…
Вот Женя делает глубокий вдох и выдох, выпрямляется в кресле, гладит ладонями подлокотники. Это значит, что он принял твердое решение и собирается его озвучить. Это внушает, с одной стороны, осторожный оптимизм, а с другой, на корню убивает надежду на лучший исход.
– Привет, ребят, это Саша. Как же до вас трудно дозвониться…
Юля вздрогнула. Сердечко застучало быстро-быстро.
– Сань, ты цел?! – Стас едва не подпрыгнул. – Это ты попал в ДТП?
– Да, я…
– Ох… Я напомню нашим слушателем, что сегодня пару часов назад произошла авария на Чичерина и Университетской, и мы тут, признаться, думали, что серьезно пострадал наш ведущий Александр Оленичев. Но, как вы слышите, Саша сейчас в прямом эфире…
– По другую сторону эфира, так скажем.
– Как ты, Сань? – просто спросила Юля, не следуя эфирному этикету, будто они встретились в офисном коридоре.
– В относительном порядке, привезли в больницу скорой помощи. Переломов, слава богу, нет, но небольшой ремонт потребуется. Я думаю, другой участнице ДТП досталось больше, правда, психологически. Она спешила, кстати, по той же причине, что и я, мчалась за ребенком, вот мы и не разъехались. Я думаю, сегодня вряд дли стоит кого-то обвинять в невнимательности, халатности, в каких-то таких вещах… Мы все сегодня не в себе, на минуточку…
– Почему ты не позвонил? – гнула свое Юля. – Мы ведь тут…
– Ребят, я телефон потерял, он где-то был зажат при столкновении. А я ж ни одного номера по памяти не знаю… Куда мы без своих телефонов, верно?
– Да, это так, – с облегчением выдохнул Стас. – Ну что ж, мы очень рады, что ты цел и невредим.
– Да, спасибо. И раз уж я здесь… Должен сказать, что ситуация в третьей городской больнице сейчас, конечно, аховая. Сюда стекаются с травмами со всего северо-запада, люди стоят, сидят, ждут своей очереди на осмотр. В общем, должен отметить, что нагрузка у медиков сегодня очень и очень серьезная. Стас, Юля.
– Да, Саш, спасибо! Поправляйся! Друзья, на прямой связи с нами был наш корреспондент и ведущий Александр Оленичев…
…Саша вернул телефон Ане.
– Спасибо, выручила.
– Здорово у тебя получается, – слабо улыбнулась дочь.
Они стояли в коридоре цокольного этажа третьей городской. Мимо сновали больные, поцарапанные, окровавленные, перебинтованные. Обстановка в этом казенном помещении и в спокойные времена не вселяла оптимизм, а уж сегодня впору было ложиться и умирать, не дожидаясь постановки диагноза.
Аня держала обоих родителей за руки. Она была по-прежнему бледна и слаба, поэтому не просто искала тактильный контакт с предками, а еще и держалась за них, чтобы не упасть. Свободных кушеток в коридоре не осталось.
Родители почти не разговаривали. За прошедшее время они едва ли обменялись парой ничего не значащих фраз. Лишь после звонка на работу Саша предложил:
– Ир, может, вы все-таки поедете? Нам уже сказали, что ждать придется долго. Тут по травмам завал.
– Да, мам, – вторила Аня, – поехали домой. Мне уже лучше.
Ирина кусала губы. Она не могла принять решение. Дочь несколько часов провела в глубоком обмороке, а сейчас они просто уедут, не получив ответа, что это было? С другой стороны, когда еще подойдет их очередь, у них нет видимых повреждений, никаких царапин и синяков…
– Езжайте, – сказал Саша. – Завтра с утра поедем к Ланской в клинику, там обследуемся. Она, кстати, давно предлагала.
Ирина сдалась. Она слишком устала, чтобы спорить.
На прощание Аня обняла папу и долго не отпускала, уткнувшись ему в грудь. Ирина смотрела на них с печалью.
– Береги себя, – сказала дочь, чмокнув отца в щеку.
– Ты тоже, – ответил тот. – Вечером созвонимся.
Девушки побрели по коридору к выходу, лавируя в потоке раненых. Аня держалась за маму двумя руками, с трудом переставляя ноги. Глядя им вслед, Саша думал, что за прошедшие после расставания годы, пожалуй, впервые чувствует такую нежность к ним обеим. Наверно, случаются в жизни такие связи, натягиваются такие нити, которые не разорвать, как бы ни старался. Рыболовная леска – только руки повредишь, если потянешь. В этом есть что-то обнадеживающее, нечто такое, во что хочется верить, как иные веруют в Бога и высшие силы…
Он еще не знал, что очень скоро от его веры не останется и следа, а посему был относительно счастлив, как только может быть счастлив человек, уцелевший в автокатастрофе.
– Butterfly, butterfly, flying into the wind, – пропел под нос Саша и посмотрел на часы. Может, и ему свалить? Кости вроде целы.
– Девчонки, подождите, я с вами! Провожу до дома!
18:30. Занавес
С наступлением темноты прекратилась и суета вокруг полыньи на Чебаркуле. Да и суета была не особо суетливая. Чего тут смотреть – дыра и дыра. Покрутились какие-то службы, подрядились водолаза в пучину спустить, а потом махнули рукой: что он там увидит, этот Ихтиандр в скафандре. На Чебаркуле донных отложений на пару метров будет, да и не понятно до сих пор, что именно упало и каких размеров. Может, там вообще боеголовка от вражеской ракеты лежит, мало ли. Оцепили все, рассмотрели, покурили, выпили и с темнотой разъехались. Завтра, говорят, думать будем, а сейчас надо свечки за избавление ставить.
Гриша Игнатьич успел сходить домой и пообедать. По дороге хотел заглянуть к жене Юрца, но не осмелился. Не очень ладил он с Любкой, не находил общего языка еще с их свадьбы. Для нее он, Гриша, как и остальные немногочисленные приятели, коих с годами осталось совсем ничего, так и не стали друзьями семьи. Они были только его дружками, и спасибо, что хоть за порог пускала.
Не пошел к ней Игнатьич, не стал вопросов задавать. У изгороди постоял, в окна тусклые посмотрел и пошел восвояси. В кармане тискал ключ от амбарного замка, на который Юрец свой сарай запирал. Ключ ведь так и остался, и никто, кроме Гриши, не знает, что в сарае у Юрки какой-то таинственный ящик спрятан. С гравицапой, от которой всему человечеству хорошо будет.
Гриша решил, что потом зайдет, когда баба из дома отлучится, когда все успокоятся и забудут об Юрке окончательно.
Все силовые силы разъехались, Гриша вернулся к полынье. В темноте совсем уж трудно было по озеру передвигаться, но огни рыбацкие на льду еще светились, стало быть, кто-то из мужиков оставался на месте. Надо было дойти, хоть парой слов перекинуться, парня помянуть по-человечески.
Вася Голиков и приятель его, на медвежонка похожий, сидели на магазинных пластмассовых ящиках в нескольких метрах от ограничительной ленты, натянутой вокруг полыньи, тихо разговаривали. Гриша присоединился. Ему нашли еще одну сидушку, неуклюжий пенек с торчащим, как нос у Буратино, сучком.
– Вот ведь как, – молвил старик.
– Да, надо же, – согласился Вася. – Принес чего?
Гриша вынул из-за пазухи початую бутыль, открутил крышку.
– Подставляйте посуды, что ль, чего на сухую киснуть.
Разлили по кружкам по полста. Вася из рюкзака колбасу вытащил, медвежонок хлеба поднес.
Выпили молча, не чокаясь.
– Как думаешь, – спросил потом Вася, – будут доставать?
Гриша пожал плечами.
– Должны вроде. Утопленников всегда достают, как не доставать.
– А если его уж далеко отнесло? Течение тут.
В разговор включился мелкий:
– Даже если отнесло, все равно всплывет по весне. Да и жена его будет канючить.
– Не будет, – твердо заявил Голиков. – Больно он при жизни нужен был, чтобы еще жмура по заводям искать. Запишут пропавшим без вести, и все дела. Давай еще по одной, Игнатьич.
Гриша разлил водку, поставил бутыль в снег и задумался.
Отчего, думал он, одним все блага мира на голову валятся, а другим – щелчки да зуботычины? С рождения так закладывается, или сам себе виноват? В каком примерно месте становится понятно, будет человек в жизни удачлив или, напротив, неказист и несчастен? Тот же Юрец, например, кому он худо делал? Допустим, пользы от него обществу – чуток, но и вреда ж никакого, а по нынешним временам, если ты не можешь мир к свету подтолкнуть, то хотя бы подножек не делай. Не подличай, не воруй, не лги – уже хорошо. Не надо подвигов, просто не будь сволочью.
Юрец не был сволочью, и в Царствии небесном, коли оно есть, его встретят по-доброму.
– Бывай, дружище, – сказал Гриша тихо, чтобы никто не услышал. – Скоро свидимся, недолго уж мне.
Огромный черный зев полыньи будто подернулся рябью. Озеро дышало тишиной и покоем, и звёздам было несть числа.
Чуть живые сотрудники холдинга расползлись кто куда. Рекламщики разбежались по домам раньше всех – никто не думал о рекламе в этот день, – печатники до позднего вечера готовили завтрашний номер, полностью посвященный несостоявшемуся Апокалипсису. А радийщики пили и закусывали.
Банковал Стас. Два Дениса устроились на подоконнике. Полыхаев пил сок, Юмашев налегал на бутерброды. Гостей тоже привечали. Заходил Вадик Зарипов, колбасы копченой поел, но пить не стал. Татьяна Александровна заглянула перед уходом, оценила натюрморт, усмехнулась. Сказала, что все были молодцы, в конце месяца она подумает насчет премии.
– Вот, Юль, а ты говоришь, что медаль не дадут, – сказал Стас, наполняя рюмки. – Тут даже лучше медали.
Юля махнула рукой. Ей не хотелось спорить. Сил не осталось вообще ни на что, и она подозревала, что если выпьет еще хотя бы пару рюмок, то до дома не доедет.
С другой стороны, зачем ехать одной? Женя доставит в лучшем виде. Еще и на этаж поднимет.
Женя, Женя, что же с тобой делать…
Евгений Суслов-Градский вел себя скромно. Выпил рюмочку, закусил лимоном и всё остальное время, пока ребята делились впечатлениями от марафона, сидел в углу. К Юле он не обращался, но было видно, что ждал приглашения. Что-то с ним произошло сегодня. Кардинальных перемен ждать, конечно, не стоило, люди вообще не меняются, и все измышления романистов и киношников на тему пересмотров и переосмыслений – не более чем блажь, раздача грез под видом реальности. Однако на робкие подвижки в душе можно было надеяться.
Оленичев появился в половине восьмого, когда почти всё съели и выпили и Денис Юмашев собирался отправиться за добавкой. Сашка тихонько открыл дверь, вошел в офис прихрамывая и с усталой улыбкой.
Объятий и радостных воплей избежать не удалось.
– Ребят, аккуратнее, – просил Саша, – у меня ребра.
– У всех ребра, – флегматично заметил Дэн Первый.
Юля, в свою очередь, возмутилась:
– Ты зачем приперся вообще?! Мы тут с ума чуть не сошли!
– Это приятно. Видимо, я чего-то стою.
– Дурак! – Юля шлепнула его по заднице. Тут же смутилась, увидев, как побледнел Женя.
После рассказа Сашки о том, что с дочкой все в порядке, что машина попала на серьезный кузовной ремонт, но сам он отделался ушибами, налили штрафнику и себе. Оленичев поднял рюмку. Долго молчал. Все ждали от него каких-то слов – почему-то именно от него, хотя каждый наверняка мог бы что-то сказать. На долгие несколько секунд в офисе повисла тишина, нарушаемая лишь бормотанием московского эфира. Народные целители предлагали избавление от дурного глаза и геморроя.
– Ладно, – сказал Саша, – похоже, нам сегодня повезло. Давайте… будем, что ли.
– Будем! – вторили друзья…
…И тянулся вечер дольше, чем день. Адреналин иссяк, эмоций не осталось, и даже звук столичного эфира был заглушен. Лучшая музыка – это тишина, сказал Денис Полыхаев и увел фидеры на пульте до нуля.
Стас так и не заговорил с Сашкой о деле, как собирался утром, хотя дело не терпело отлагательств. Оленичева сватал к себе головной офис, приглашал для начала на стажировку, а дальше как получится. Стас прекрасно понимал, что означали такие предложения: начнут со стажировки, а потом и на регулярный линейный эфир посадят. Затеряется Олень в этой Москве, пальцы будут веером и сопли бахромой, видали таких. С другой стороны, успокаивал себя Корешков, Сашка сам не согласится. Слишком уж он беспокойный, недисциплинированный, своенравный. Его не нагнешь, джага-джага плясать не заставишь. Пусть уж лучше тут сидит, под присмотром, есть где разгуляться.
Юля и Женя всё же вышли вместе в курилку. Женя мял в руке сигарету, но не закуривал. Юля стояла к нему спиной, смотрела в окно. Кто кого позвал, не суть важно. Они покинули собрание спонтанно, сговорившись одними взглядами, и теперь не знали, кто из них заговорит первым.
Решился Евгений.
– Знаешь, – начал он, – я никогда не думал, что… в общем…
Нет, не получилось.
Юля повернулась к нему. Руки были сложены на груди, взгляд блуждал по стенам. Полумрак пожарной лестницы не способствовал разговорам по душам. Им бы выйти на улицу, на свежий воздух, но Юля не хотела оставлять друзей. С ними ей было хорошо – лучше, чем с кем бы то ни было.
– Я тоже не знаю, что сказать. Прости, Жень.
Он вздохнул, сунул сигарету обратно в пачку. На мгновение их взгляды пересеклись.
– Иди ко мне.
Юля прильнула к его груди. Женя гладил ее по волосам и смотрел в окно, на вечернее небо, подсвеченное огнями города.
Города, который разминулся со смертью.
День Ж
Memento
Ровно 10 лет назад, 15 февраля 2013 года, на Землю упал крупный метеорит, названный впоследствии Челябинским. По мощности взрыва, сопровождавшего пролет космического тела в атмосфере Земли, он считается вторым в новой истории после Тунгусского. За 10 лет учёные сумели выяснить или с большой вероятностью предположить, как он вёл себя в далёком космосе, затем в атмосфере Земли, на её поверхности и в воде озера, куда прилетел самый крупный фрагмент. Исследователи сделали несколько удивительных открытий и поделились новыми, иногда пугающими выводами о влиянии метеоритов на нашу жизнь…
(Русское географическое общество)
Возраст метеорита близок к возрасту Солнечной системы. Ученые пытались обобщить все научные результаты и насчитали, что у него в космосе было до восьми ударных событий. Впрочем, эксперименты показали, что всю свою структуру он мог получить в одном соударении. По включению сульфидов свинца и урана ученые сделали выводы, что метеорит мог быть осколком Луны или того тела, которое падало на Луну.
(Известия)
Есть ли угроза повторения?
Согласно ВЦИОМ, большинство россиян не верят в возможность падения на Землю астероидов, комет и метеоритов (63%). Обратного мнения придерживаются треть граждан (31%). Вероятность такого сценария допускает молодежь до 24 лет (49%), люди в возрасте 25—34 лет (40%), и активные пользователи интернета (38%).
(ТАСС)
Богохранимый
Сергей Асанов, писатель, 2024 г.
Не раз и не два мне попадалось сегодня в Сети это слово – «богохранимый». Это про Челябинск. Каждый год, 15 февраля, мы считаем своим долгом напомнить себе и другим, что Бог нас уберег тогда, отвел беду, не дал пропасть. Но отсюда вопрос.
Для чего уберег? Почему не размозжил голову, коли занес руку? Ведь прицелься он чуток правее – и не писал бы я сейчас эти строки, а вы бы их не прочли.
Знаете, когда в жизни конкретного человека случается нечто такое, что впоследствии можно с полным правом именовать «вторым днем рождения», человек, если имеет склонность к самоанализу, делает какие-то выводы: раз не дали сгинуть, стало быть, для чего-то я нужен в этом мире. А когда второй день рождения получается у целого города с населением один миллион двести тысяч человек – это к чему? Какие выводы мы должны сделать?
У меня нет ответа на этот вопрос. Могу лишь предположить (пофантазировать), что, возможно, в Челябинске живет какой-нибудь важный человек, от которого зависит судьба если не всего мира, то значительной его части. Ну а почему нет? Может, он еще не родился тогда, в 2013 году, а его мама была лишь на третьем месяце беременности или вот-вот должна была родить. С другой стороны, где тут логика: ежели ты заподозрил в ком-то из наших земляков нового Брюса Уиллиса, то зачем вообще бросаться в нас камнями? Пусть себе растет спокойно и набирается сил.
Предположение о том, что Космос своим точечным ударом хотел кого-то, наоборот, уничтожить, не выдерживает никакой критики, потому что в результате падения метеорита никто не погиб. Поправьте, если я ошибаюсь, но официальная статистика нам докладывает лишь о большом числе поцарапанных и ушибленных. Даже если кто-то погиб и не попал в статистические отчеты, то отсюда еще один вопрос: неужели ради ликвидации одного маленького человечка, живущего на Южном Урале, стоило затевать весь этот дорогостоящий космический блокбастер?
Ладно, эдак моя писательская фантазия занесет черт те куда. Сдается мне, что не было никакого глобального замысла и божьего промысла, и всё на свете само по себе и просто так. В мире в целом и в жизни конкретного человека может в любую секунду произойти что угодно, и лишь от нас зависит, какие выгоды и уроки мы из этого извлечем. Но ведь давно известно, что главный урок человечества заключается в том, что оно не извлекает никаких уроков. И с этим точно ничего не поделаешь.
Погибший
16 октября 2013 года
Подъемом камня со дна озера Чебаркуль занималась компания веселых водолазов из Екатеринбурга. Операция растянулась на восемь месяцев. Поначалу думали, что доброе слово и круглая сумма ускорят процесс и уже к маю останки космического подлеца, напугавшего так много людей, предстанут перед народным судом. Не тут-то было. Подняли осколок лишь в октябре.
Поглазеть на церемонию слетелись журналисты со всей страны. Уже к полудню 16 октября камень весом около полутонны был погружен на плавучую платформу-катамаран и притянут к берегу, укутанный в синий брезентовый саван. Вытаскивать на сушу не спешили – ждали главного специалиста по Межпланетным Делам. Замерзающих на октябрьском ветру журналистов водолазы развлекали историями, в которых вымысла могло быть не меньше, чем правды.
– Мы сначала сонарами все прощупали, – рассказывал один, – поймали его, думали, щас возьмем без проблем. А он, зараза, в ил зарылся так, что пришлось колодец на дне пробивать. Вот представьте себе: метров двадцать шириной колодец, глубина четырнадцать метров, – не комар чихнул.
– Да, точно так, – вторил другой водолаз. – А еще нам сапропель мешал. Разумный сапропель.
Журналисты ринулись в гугл шарить, выяснили, что речь идет всего лишь о донных отложениях, но почему сапропель – разумный?
– А было такое ощущение, – поясняли водолазы, – что с нами кто-то играет. Не хочет отдавать камень, затягивает его все ниже и ниже. Мы его нащупали на четырнадцати метрах, уже приготовились очищать и тащить, тонны ила отсосали, а он за ночь еще на два метра ушел. Ну явно же кто-то тащит вниз! Были и другие приколы: раз пять дырявили лодку, моторы выходили из строя, приборы зашкаливали. Тут аномальная зона, ей-богу. Вот мы и говорим, мол, «зеленые человечки» и разумный сапропель. А вы уж думайте и пишите, как вам больше нравится.
Александр Оленичев слушал эти истории, стоя чуть поодаль, в стороне от основной массы слушателей. На диктофон ничего не записывал и пометок в блокноте не делал. Во-первых, он замерз, а во-вторых, от него сегодня ждали лишь пару включений в прямой эфир с рассказом о происходящем. Все остальное в подробностях распишут газетчики.
На рассказе о сапропеле кто-то из стоящих рядом взял его за локоть. Саша нервно обернулся. Он не любил таких фамильярностей.
Это был древний старик. Худой и изможденный. Видно, что серьезно болен и наверняка доживает последние месяцы или даже недели, но в глазах – огонь.
– Что? – спросил Саша, невольно отстраняясь.
– Черта лысого им зеленые человечки!
Олень нахмурил брови.
– В смысле?
– В коромысле! – с улыбкой огрызнулся Гриша Игнатьич. – Юрка безобразничает, как пить дать! Юрец-подлец наш! Он в тот день с озера сгинул, и не нашли… От же шельма! Камень себе присвоить хотел, космонавт!
Обрадованный и окрыленный собственными выводами, старик хотел убраться восвояси, но Саша его задержал.
– Погодите! Вы хотите сказать, что в тот день кто-то погиб?
Гриша смутился. По виду было ясно, что он уже пожалел о сказанном.
– Ну, как бы точнее…
– Как есть.
Старик вздохнул.
– Считай, погиб. Тела-то не нашли. В розыск не объявляли. Вот так жил человек – и нет человека. Только волшебный ящик от него и остался. И картинки еще…
– Какой ящик?
Гриша закатил глаза и, подняв палец, многозначительно изрек:
– С гравицапой. От ней всему человечеству польза могла быть. Теперь не будет.
И вразвалочку, как гусь, старательно обходя зевак и всякий раз извиняясь, если кого-то задевал, старик покинул берег Чебаркуля.
Неразумный сапропель, подумал Саша.