Пенелопа принадлежала к классу целителей, потому у Юлиана не возникало сомнений в том, что она лечит его.
– Легче? – спросила она, когда тепло наконец исчезло, а эхо от вибраций прекратилось.
– Вроде да, – ответил Юлиан и, найдя опору в виде своей же руки, приподнялся.
Пенелопа выглядела не очень свежо – волосы были уложены в скромный хвостик, а на глазах ещё хранились следы от слёз.
– Что ты наделал? – спросила она.
– Хотел заставить его признаться.
– Ты сделал только хуже… Для всех нас.
– Ты же тоже поняла, для чего он это сделал? Он хотел разлучить нас, поэтому попытался рассорить меня с твоими родителями.
Пенелопа отвела от Юлиана свой взгляд, потому что ей было трудно сказать в глаза то, что она хотела.
– У него получилось, – спустя несколько секунд произнесла она.
– Что? – спросил Юлиан и попытался развернуть её.
– Отец поверил ему и… Сказал, чтобы больше не видел меня рядом с собой.
Юлиан застыл на месте. Боль, напоминающая об унижении, которое он испытал ещё несколько минут назад, словно куда-то улетучилась.
– Разве ты не объяснила ему всё?
– Я пыталась! Сказала, что ты был всё это время со мной, но он… Не поверил. Сказал, что я выгораживаю тебя и сама ничем не лучше. Он откуда-то знает, что ты лгал на лондонском слушании, а осенью был подозреваемым в убийстве…
– Может, тебе стоит поговорить с Аароном? Вдруг, его слова подействуют на герра Лютнера? Он расскажет, что…
– Поздно. Отец обещал, что напишет заявление в полицию на тебя и… Мы должны расстаться. Возможно, временно.
Пенелопа отвернулась, но Юлиан заметил на её лице слезу. Он схватил её за плечи и буквально насильно заставил посмотреть в свои глаза.
– Так нельзя, Пенелопа! – громко сказал он. – Мы не должны расставаться из-за того, что кто-то что-то не так понял. Нельзя, слышишь?
– Нельзя… Не заставляй меня плакать. Мне итак больно.
– Мы докажем, что они все не правы.
– Ты не представляешь, на что способен мой отец. Не знаешь, как плохо он может сделать и тебе, и мне. Это для… Для нашего общего блага. Пожалуйста, Юлиан.
– Нет, – решительно отрезал Юлиан. – Я никогда не сдамся из-за чьей-то клеветы. Я не такой. Мы вместе разберёмся со всем этим.
– Мы не сможем.
– Сможем. Ты могла в своё время пожертвовать всем ради Аарона, как сама рассказывала, но сделаешь того же самого для меня?
Юлиан многого требовал, но другого выхода не находилось.
– Я поссорилась с родителями из-за него, но чем это закончилось? Я не хочу повторять тех же ошибок.
– По-твоему, я ошибка?
– Я же просила – не делай мне ещё больнее! Всё ещё может образумиться, если мы не будем впадать в отчаяние, но пока… Пусть всё будет так, как они говорят.
– Я ушам своим не верю… Ты бросаешь меня.
– Не я. Я бы никогда тебя не бросила…
– Бросаешь. В трудный момент.
– Прости, но нам всем плохо…
– Подумай ещё раз.
– Я итак много думала.
Её глаза были красными от слёз, а остатки туши растеклись по щекам, сделав её похожими на арлекина. Забавное сравнение, особенно в такой грустный момент.
Пенелопа приподняла подбородок и поцеловала Юлиана. Поцелуи могут иметь разный вкус – сладкий в моменты комфорта, кисловатый после вина, терпкий в мгновения страсти, но этот прощальный поцелуй был с оттенком горечи.
Пенелопа отпустила губы Юлиана и прошептала:
– Не забывай меня.
– Никогда, – ответил Юлиан, тело которого дрожало, а сердце билось с истерической скоростью, угрожая вот-вот выпрыгнуть из груди.
Она ушла, а он больше не пытался её остановить.
Иногда понимаешь, что человек неуверен в своём решении, поэтому всё, что требуется для переубеждения – правильный рычаг. Порой достаточно и одного слова, потому что неуверенный в себе ждёт как раз того, что кто-то подскажет ему, как сделать правильно.
В глазах же Пенелопы не было льда, который ждал лишь того, что огонь Юлиана растопит его. В них было знание того, что иной дороги нет. В таких случаях, если ты не глупец, понимаешь, что любые слова, доводы и мольбы не имеют никакого смысла, потому что всё уже предначертано.
Дабы хоть немного заглушить свою боль, Юлиан отправился в «Хартс», прихватив с собой Гарета. Стоял солнечный день, но солнце, доселе только радующее, на этот раз раздражало и угнетало.
Гарет, который стал совершеннолетним ещё в конце осени, купил Юлиану пиво и молча, почти апатично выслушивал его.
– Она поцеловала меня на прощание, попросила не забывать её и… Ушла, – закончил рассказ Юлиан.
– И всё? – спросил Гарет.
Он не пил пива, потому что «ещё не дорос для того, чтобы пить днём».
– Этого мало? – удивился Юлиан.
– Я ожидал больше драмы.
– Ты издеваешься? Что мне делать? Ты же всё знаешь.
Гарет тоскливо покачал головой и сказал:
– Знаешь, как я избегаю подобных ситуаций? Не привязываюсь к людям и, тем более, не влюбляюсь в них. Это очень плохая привычка, знаешь ли. Живу для себя и руководствуюсь принципом – что-то теряется, что-то находится.
– Я не хочу терять Пенелопу и находить что-то новое.
– Эх, мой юный друг… Ты ещё не понял до конца, как всё в нашем мире устроено. Порой тебя не спрашивают – хочешь ты или нет. Нужно собраться и принять этот факт.
Юлиан не этого ждал от Гарета, но у того было своё мировоззрение, и Юлиан уважал его хотя бы за это. Он не позвал с собой Йохана, потому что тот лишь соглашался бы с жалобами Юлиана, но не смог бы дать хоть какой-то мало-мальски ценный совет.
– Алкоголь – не лучший выход, – сказал Гарет. – Познакомься с какой-нибудь красивой девчонкой, и сам не заметишь, как твои страдания по Пенелопе закончатся.
– Это будет означать её предательство. Она рассталась со мной не потому что хотела этого, а потому что на неё оказали давление.
– Думаешь, когда всё успокоится, она вернётся к тебе?
– Она любит меня, поэтому не сможет поступить иначе.
– Опять ты про любовь… Любовь выглядит не так, как ты её себе представляешь. Если бы Пенелопа и впрямь по-настоящему любила тебя, она наплевала бы на всё и вместе с тобой сбежала. Этого не случилось. Знаешь, почему?
– Потому что любви и не было?
– Я не был внутри её головы, поэтому не ручаюсь, – сказал Гарет. – Возможно, ближайшие дни позволят ей в себе разобраться и, если она поймёт, что любит тебя, то вернётся. Найдёт способ. В конце концов, вы не Монтекки и Капулетти – между вашими семьями нет кровной вражды.
Юлиан злобно посмотрел на Гарета и одним глотком осушил едва ли не половину бокала. Он почувствовал прикус горечи во рту, но он не был и близко сопоставим с той горечью, которую ощущала его душа.
– Буду надеяться, – сказал Юлиан.
– Искренне советую не думать об этом. Даже если она не вернётся, всегда найдётся кто-то лучше. Думаю, ты и сам это поймёшь когда-то.
– Может быть, но пока я не готов.
– Она твоя первая?
– Нет, – сознался Юлиан. – Но всё, что было раньше, выглядело совершенно по-другому. Не было ни эмоций, ни страсти. Я ничего не чувствовал, кроме сухости и безразличия.
– Выходит, раньше ты был умнее, чем сейчас, – похлопал соседа по плечу Гарет.
– Дело не в этом. А в том, что предыдущие и в подмётки не годились Пенелопе. Она же такая… Невероятная… Просто лучшая в этом мире.
Гарет недовольно посмотрел на Юлиана, после чего изобразил приступ тошноты.
– Ненавижу сопли, – сказал он. – Все девушки одинаковые – особенно, внутри. Надеюсь, Пенелопа поможет тебе это понять.
– Шёл бы ты домой, – резко произнёс Юлиан.
Гарет нахмурил брови.
– Я что-то не так сказал? – удивился он.
– Пенелопа другая. Если ты думаешь иначе, это не значит, что ты прав. Всё, иди, дальше я справлюсь один.
Возможно, Юлиан был излишне груб в отношении соседа, но он рассчитывал на благоразумность Гарета. Он его не разочаровал.
– Хорошо, оставлю тебя наедине со своими мыслями, – улыбнулся Гарет и встал из-за стола. – Только не натвори дел, как сегодня в академии. И не ходи к Пенелопе.
Юлиан был по горло сыт советами. Он и без Гарета знал, что делать дальше.
– Говорю же – справлюсь один.
Гарет снова улыбнулся и похлопал Юлиана по плечу. Того это нисколько не порадовало, но он решил обуздать свою злость и промолчал.
Вскоре Гарета и след простыл. В какой-то момент Юлиан ощутил печаль по поводу того, что остался один, но, вспоминая о том, что Гарет называл Пенелопу посредственностью, передумал.
Он и впрямь ощущал дикое желание отправиться на Сверчковую улицу и с боем заставить Пенелопу вернуться. Ни отец Пенелопы, ни Аарон, ни, тем паче, её мать не смогли бы помешать Юлиану, если бы он действительно хотел.
Но в голове застыл образ печальных и пустых глаз Пенелопы, которые говорили всё сами за себя. Возможно, не время. Возможно, время и не наступит. Стоило готовиться к худшему, но Юлиан, пусть являлся скорее пессимистом, нежели оптимизмом, не был готов принять эту истину.
Он допил бокал пива и почувствовал, как алкоголь распространяется внутри и расслабляет его. Однако, никакого облегчения он всё ещё не испытывал.
В этот момент Юлиан почувствовал лёгкий и непринуждённый запах духов, напоминающих цветущую сирень. Ему был знаком этот запах, но он не мог вспомнить, откуда.
Подняв голову, Юлиан увидел перед собой Магдалену Хендрикс, и картина прояснилась. Аромат сирени он ощущал, когда знакомился с ней возле «Аттилы».
– Доброго дня, – тихо сказала она и нервно сплела руки в замок.
Она не шла мимо Юлиана в сторону своего привычного места, а целенаправленно остановилась возле него.
– И вам, – сухо произнёс он, отвернув свой взгляд.
Юлиан старался не смотреть на Магдалену, потому что весь её внешний вид – тонкие ноги, широкие бёдра и розовая прядь волос вкупе с дурманящим запахом сирени мешали ему страдать по Пенелопе.
– Не против, если я присяду? – стеснительно спросила она.
Конечно, Юлиан был против. Он отправил Гарета домой не для того, чтобы проводить время с незнакомой девушкой, а для того, чтобы хорошенько всё обдумать.
Но сказать Магдалене вслух он об этом не смог. Она выглядела слишком мило и невинно, и Юлиан ощутил бы вину, если бы нагрубил ей.
– Тут нет Йохана, – сказал он.
– Я не к Йохану, а к вам.
– Как вы узнали, что я здесь?
– Я не знала. Я наткнулась на вас случайно, потому что бываю в «Хартсе» каждый день.
– Какое приятное совпадение, – иронично ответил Юлиан.
Карие глаза Магдалены преисполнились грустью.
– Вы уделите мне пару минут? – после недолгой паузы спросила она.
– Как видите, я занят, – указал Юлиан на своё пиво.
Он старался выглядеть как можно деликатней, но, похоже, всё же нагрубил Магдалене. Если они когда-то снова встретятся, он непременно извинится перед ней за это, но сейчас был не тот момент.
– Я могла бы купить вам ещё, – сказала Магдалена. – Возможно, вас заинтересует то, что я расскажу вам. Я работаю в газете «XXI» век, мы позиционируем себя как оппозицию «Экспрессу Свайзлаутерна», но масштабы пока не те.
Предложение Магдалене о покупке пива было заманчивым, но Юлиан был не из тех, кто стал бы его пить за счёт молодой девушки.
– Что не так с «Экспрессом»? – спросил он.
– Всё не так. Он полностью подконтролен властям, поэтому, мы считаем, что там не говорится полная правда о многих событиях. Мы – коллектив юных активистов, который пытается донести до города истину.
– И чем я могу помочь?
– В деле Якоба Сорвенгера много пробелов – все это видят, но немногие готовы открыто признать. Вы были непосредственным участником этих событий, и, я была бы очень признательна, если бы вы дали мне откровенное интервью.
Девушке явно недоставало журналистского опыта – она была старше Юлиана всего лишь на два или три года. Однако, она была не лишена обаяния, но, по большей части, оно было связано только с привлекательной внешностью.
– Почему именно сейчас? – спросил Юлиан.
– Вы не готовы? У вас что-то случилось? Я ни в коем случае не тороплю вас, быть может…
– Не сейчас.
– В пятницу? Почему бы и нет?
– В пятницу я тоже буду не готов, – отрезал Юлиан.
Ему было сложно понять – притворяется Магдалена расстроенной или нет, но почему-то её стало жаль. Возможно, её глаза имели какое-то сходство с глазами Пенелопы, несмотря на их разный цвет, и именно грустный взгляд Пенелопы печалил Юлиана больше всего.
– Если вдруг… Захотите… То, в пятницу, в четыре часа, я буду ждать вас здесь, – произнесла Магдалена.
Скорее всего, её надежды были напрасными, но Юлиан не мог в этом признаться.
– Я подумаю, – сказал он.
Магдалена поджала губы, и они напомнили бантик.
– Я буду очень благодарна, если вы придёте. Возможно, ваше интервью позволило бы нашей газете наконец подняться в рейтинге.
Юлиан очень сомневался в этом. Его слова на лондонском слушании никто не воспринял всерьёз, поэтому наивно было полагать, что статья из газеты, созданной кружком юных журналистов, будет иметь хоть какой-то вес.
Магдалена не хотела уходить – Юлиан это чувствовал. Она до последнего надеялась, что он всё же передумает и расскажет ей об Эрхаре, проклятии Семи, Молтембере и «Алой Завесе», но он и впрямь был не готов.
– До свидания, фрау Хендрикс, – сказал Юлиан.
– До свидания, герр Мерлин, – неуверенно произнесла Магдалена и встала из-за стола.
Его не покидало ощущение, что он бестактно выгнал её, но он приложил все усилия, чтобы это выглядело как можно деликатней.
Юлиан не смог удержаться, чтобы не проводить Магдалену взглядом. В этот раз её юбка в клетку была ещё короче предыдущей, а вместо кед на ней были короткие сапоги с высоким каблуком.
Зачем он смотрит на неё? Она не Пенелопа – Магдалена всего лишь неудачливая журналистка, которая, кроме всего прочего, нравится Йохану. Мысли об её широких бёдрах и тонкой талии порождены алкоголем, который предательски туманил рассудок.
Отвернувшись, Юлиан пообещал себе, что больше не посмотрит в её сторону.
Когда стемнело, Юлиан, слегка пошатываясь, вернулся в общежитие. Его не волновало, что подумает комендант, снова увидев его в нетрезвом виде, потому что Юлиан имел на это право. У него своя жизнь, свои беды и проблемы, многие из которых можно решить только таким способом.
Он собирался незаметно прошмыгнуть мимо вахты, но сиплый голос старика-коменданта его остановил:
– Герр Юлиан Мерлин!
Юлиан остановился.
– Для вас письмо, – пояснил старик.
За всё это время Юлиан получал всего лишь одно письмо – от своей матери, но сейчас сильно сомневался в том, что это снова она. Вдруг, письмо пришло от Пенелопы, которая решила объясниться перед ним? Вдруг она всё же одумалась и предложит забыть всё и начать заново?
Воодушевлённый Юлиан выхватил письмо из рук коменданта и, даже не прочитав имя отправителя, отправился наверх.
Ему не терпелось открыть конверт. Всю дорогу он фантазировал, какое же содержимое у письма, но, открыв его, слегка разочаровался.
Во-первых, отправителем являлась не Пенелопа. Сверху, мелкими и чёрными буквами было написано «Моритц Зенхайзер».
Юлиан с грустью выдохнул. Его надежды и мечты вновь развеялись, как дым.
– Ты рано, – сказал Гарет, чинящий радио. – Тебе полегчало?
Растерянный Юлиан среагировал не сразу.
– Нет, – сказал он.
– А жаль. Готов ещё поговорить об этом?
– Не сейчас.
Гарет пожал плечами, мысленно соглашаясь с этим. Юлиан надеялся, что сосед искренне интересуется его судьбой и пытается помочь, но в этом случае помочь себе мог только он сам.
Раскрыв конверт, Юлиан вытащил оттуда кусок безупречной и дорогой богемской бумаги, едва слышно похрустывающей в пальцах. Он развернул её и, увидев, что содержимого там немного, не торопясь приступил к чтению.
«Добрый вечер, герр Мерлин. Сожалею, что не смог назначить вам личную встречу, но, надеюсь, моя посылка дошла до вас в полной сохранности.
Как я уже сообщал вам, я прибыл в город с целью расследования убийства Густава Забитцера и преуспел в этом. Я ни в коем случае не обвиняю полицию в непрофессионализме, но они провели не полный осмотр «Фридрихграбена».
В соседнем номере мною была найдена пуля, которой, предположительно и был убит Густав Забитцер. Не удивляйтесь, почему я отправляю её вам, а не полиции. Я ей не доверяю в полной мере, потому что у меня есть основания полагать, что в её рядах пребывают купленные сотрудники.
Распорядитесь моей находкой правильно. Мне больше некому доверять.
М.А.Зеннхайзер»
Юлиан потряс конверт, после чего ему на ладонь упала длинная свинцовая пуля неизвестного калибра. Ошеломлённый Юлиан зафиксировал её между пальцев и принялся рассматривать в надежде понять, что в ней особенного.
– Что это у тебя? – отвлёкся от дел Гарет. – Пуля? Это правда пуля? Тебе угрожают?
Юлиан настороженно посмотрел на него.
– Не совсем, – ответил он. – Её прислал Моритц Зенхайзер и сообщил, что нашёл в «Фридрихграбене».
– Полагаю, именно ей убили Густава Забитцера?
– Герр Зенхайзер полагает так же, – Юлиан еще раз покрутил ей в руках. – Скорее всего, она прошла на вылет и оказалась в соседнем номере. Надо же, нам даже в голову не пришло поискать её там.
– Я не могу понять, почему он прислал её именно тебе, а не кому-то более…
Гарет задумался, пытаясь подобрать нужное выражение. Юлиан решил завершить фразу за него:
– Умному?
– Скорее, взрослому.
– Если верить его замечаниям, он не доверяет полиции. Зная, кто был её комиссаром ещё осенью, я бы тоже не доверял. Но я… Что во мне особенного?
– Эх, если бы я знал, Юлиан. Можно посмотреть?
Юлиан осторожно, словно сжимал в руке самый дорогой бриллиант мира, передал пулю Гарету. Тот с небывалым азартом выхватил её из рук Юлиана и принялся изучать.
– Деформирована, конечно, – изображая эксперта, пояснил он. – И калибр мне неизвестен. Сомневаюсь, что такой калибр вообще существует. Надписи, узоры… Какой-то эксклюзив. Это уникальная находка.
Гарет вернул Юлиану пулю с чувством выполненного долга. Он в очередной раз блеснул своей эрудированностью, граничащей с фанатизмом.
– Что будешь делать с ней? – спросил Гарет.
– Вариантов немного. Отдам Уэствуду, конечно.
Пусть герр Зенхайзер и не доверял полиции, но Юлиан знал по меньшей мере одного честного инспектора. Такие дела должны оставаться в руках профессионалов, а не дилетантов.
Сложнее всего выкинуть из памяти самые счастливые и самые ужасные дни. Эти две крайности хоть и являлись полными противоположностями друг друга, но оставляли на душе отпечатки одинакового размера – пусть и разного цвета.
Несомненно, сегодняшний день был одним из самых ужасных в жизни Юлиана. Возможно, если бы появился Румпельштильцхен и предложил исполнить любое желание, Юлиан попросил бы стереть этот день из бытия.
Он потерял многое – Пенелопу и свою честь. Несомненно, чёрные полосы всегда заканчиваются и, в конечном счёте, сменяются белыми, но их нужно суметь стойко пережить. Юлиан всегда считал себя сильным человеком, но прямо сейчас ощущал себя как маленький мальчик.
Если ребёнку не покупают понравившуюся игрушку, он начинает громко плакать. Если умирает его любимый хомячок, он ощущает боль, схожую с болью от потери близкого. Если в экране телевизора убивают его любимого киногероя, картина приобретает примерно такой же вид.
Детское сердце легко ранить – в одночасье оно начинает думать, что мир обрушился, а жизнь закончилась.
Из всего этого можно извлечь мораль, заключающуюся в том, что по мере взросления человек понимает, насколько же никчёмными были его проблемы. Порой ему становится попросту смешно из-за того, что раньше приносило только боль.
Юлиан старался настроить себя на то, что и эта боль утихнет, навсегда оставшись в прошлом. Не сегодня, но когда-то. Ничего не бывает вечным – к счастью или к с сожалению.
Всё обратится в пыль – и зло, и добро, оставив после себя только память. Хорошие решения можно ставить себе в пример в будущем, а на плохих – учиться, потому что неудачный опыт – это тоже опыт.
Несмотря на эти вполне осознанные размышления, Юлиан верил в чудо. Он не справится с этим грузом, если всё останется так, как есть. Он не сможет быть без Пенелопы, во всяком случае, пока что.
Не спалось. Ночь обещала быть длинной.
6 глава. (Не) ложные воспоминания
В литературе есть термин, который называется «Deus ex machina», что дословно переводится с латыни как «Бог из машины». Суть этого явления заключается в том, что когда герой оказывается в безвыходной ситуации, появляется некая сила, ранее в сюжете не фигурирующая, которая решает его проблемы. Она не вытекает из естественного хода событий и является чем-то искусственным.
Такое решение считается признаком плохого качества и слабой проработки книги.
Героем именно такой книги ощущал себя Юлиан. Если кому-то пришло в голову написать историю о его жизни, то он был далеко не самым талантливым писателем, потому что пуля, присланная Моритцем Зенхайзером, была как раз таким явлением.
Кто-то на ходу придумал этот сюжетный поворот, и никакой пули до этого вовсе не существовало.
– Я правильно понимаю – ты нашёл эту пулю в конверте? – удивлённо спросил Пол Уэствуд Глесон, осматривая находку.
– Да, и это невероятно, – подтвердил Юлиан.
Он не стал рассказывать Уэствуду о своих подозрениях, связанных с Богом из машины. Старый инспектор не понял бы этого изречения.
– Впервые вижу такой калибр, но уверен, что мои ребята смогут установить, из какого пистолета или револьвера был выстрел, – сказал Глесон.
– Вам не кажется это странным, мистер Глесон? – спросил Юлиан.
– Что именно?
– Что пуля так выгодно появилась. Словно из ниоткуда.
– Она не могла появиться из ниоткуда. Выстрел был – мы установили этот факт. А то, что не смогли найти сами, подчёркивает лишь нашу неусмотрительность.
– И всё же. С какой целью Моритц Зенхайзер прислал её именно мне?
Юлиан понимал, что Глесон не знал ответа, но больше спросить было не у кого.
– Разве это имеет значение? Мы получили ценную улику. Так что давай порадуемся. У нас в последнее время не так много причин для радости, не так ли?
Их вообще не было. Ни одной. Прошло два дня, но Юлиан испытывал такую же подавленность, как и в день конфликта с Браво.
– Мы должны быть внимательней, – сказал Юлиан.
– И я много раз тебе об этом говорил. Почему Моритц Лютнер ввалился в мой кабинет с требовнием тебя арестовать?
Слова Пенелопы были правдивы – её отец и впрямь донёс в полицию.
– Он думает, что я украл их вазу, – спокойно ответил Юлиан.
В какой-то мере он даже начинал гордиться этим.
– А ты украл? – подозрительным тоном спросил Глесон.
Юлиану не хотелось разговаривать на эту тему, но Уэствуд имел право знать правду.
– Вы же знаете, что я не способен на это.
– Я сказал Лютнеру так же и не принял его заявление. За неимением доказательств. В ответ он громко оповестил меня, что будет обращаться в выше стощие органы.
– Департамент?
– Посмотрел бы я, как он туда приходит и обвиняет несовершеннолетнего юношу в краже вазы. Напоминаю – эта организация занимается серийными убийцами и террористами.
Это могло бы быть весело, но в этой обстановке. Пенелопа упоминала, что герр Моритц способен сделать и ей, и Юлиану очень плохо, и оснований не верить ей не было, потому что она хорошо знала своего отца.
– Из-за этого я расстался с Пенелопой, – сказал Юлиан.
– Неудивительно… Моритц Лютнер всегда отличался крутым нравом. Если я могу чем-то поддержать тебя, ты только скажи.
– Как вы упомянули – полиция не занимается вазами.
– Я не об этом. Я имею в виду моральную поддержку.
– Я чувствую себя нормально, – соврал Юлиан.
Он не видел никакого смысла раскрывать кому-то свою душу, потому что поддержка с использованием банальных мотивирующих фраз никогда и никому не помогала.
– Вы можете сделать для меня фотографию этой пули? – спросил Юлиан, сделав вид, что он действительно чувствует себя хорошо.
– Зачем тебе?
– У меня появилась одна идея.
Глесон бросил подозрительный взгляд в сторону Юлиана. Он не стал спрашивать, что это за идея, потому что понимал, что не одобрит её. Изобразив понимающее лицо, он поднялся и вытащил из своего шкафа фотоаппарат мгновенной печати.
Покидая «Аттилу» последний раз, Юлиан был уверен, что уже ничто не заставит его вернуться сюда. Но судьба распорядилась иначе – и уже сегодня Юлиан открывал дверь в эту лавку.
Ему совсем не хотелось видеть Ганса Сорвенгера, но он был единственным знакомым Юлиана, который разбирался в антиквариате. А значит, он мог помочь.
Зайдя внутрь, Юлиан не увидел хозяина. Внутреннее убранство помещения совсем не изменилось за эти дни – всё те же шкафы с пистолетами, стеллажи с монетами и полки с книгами. На прилавке, гордо и одиноко сидел серый горностай, игриво виляющий своим хвостом и наглыми глазами изучающий Юлиана.
– Герр Сорвенгер! – громко крикнул он, но никто ему не ответил.
Юлиану не оставалось ничего другого, кроме как заглянуть в соседнюю комнату, в которой ранее ему не приходилось бывать. Она отличалась от главного помещения. Прежде всего размерами, но и товар тут был совсем другой. Тут находились искусственные черепа, миниатюрные корабли, скелеты животных и слепки чьих-то ног. Юлиану стало немного жутко, но в это время его окликнул голос Сорвенгера:
– Я здесь!
Звук доносился из главного помещения, что удивило Юлиана, потому что он никого, кроме горностая и попугая там не видел. Скорее всего, из-за своих проблем он стал рассеянным и невнимательным, поэтому решил не придавать этому никакого значения.
Выйдя из комнаты со скелетами и черепами, он встретился с хозяином лавки с глазу на глаз.
– Опять вы? – спросил Сорвенгер.
– Извините, если я доставляю вам неудобства.
– Вы всё-таки решили что-то купить?
К сожалению, Юлиану было нечем порадовать хозяина лавки.
– Я здесь по другому вопросу.
Сорвенгер демонстративно развёл руками и вернулся за прилавок.
– Вы опять пришли за консультацией? – спросил он.
– Вы же разбираетесь в оружии?
Юлиану всё ещё было тревожно находиться подле человека с этой фамилией. Кроме фамилии Ганса и Якоба объединяло поразительное внешнее сходство, что добавляло ещё большей неприязни.
– Это антикварная лавка, а не оружейная.
– Но вы же продаёте раритетные револьверы.
Ганс Сорвенгер бросил взгляд в сторону шкафа с оружием, после чего ироничным тоном ответил:
– Это игрушки. Болванки. Когда-то они были настоящим оружием, но ныне, по сути, это выставочные образцы. Никто не позволил бы мне продавать огнестрельное оружие без надлежащей лицензии. Ганс Сорвенгер не хочет сидеть в тюрьме, как его брат.
Юлиан вытащил из внутреннего кармана пальто фотографию, сделанную Глесоном, и положил на стол перед Сорвенгером. Тот непонимающе посмотрел на неё и спросил:
– Что это?
– Это фотография пули.
– Зачем она мне?
– Вы можете определить, какому оружию она принадлежала?
Сорвенгер, не скрывая своей недоверчивости, поднял фотографию и принялся рассматривать её. Делал он это достаточно поверхностно, не используя ни очков, ни лупы, что выглядело сродни оскорблению.
Юлиан посчитал, что зря сюда пришёл и уже приготовился забрать фотокарточку и уйти отсюда, но Сорвенгер наконец заговорил:
– Это очень редкий образец. Зачем вам название оружия?
– Это имеет какое-то значение?
– Для меня, как знатока револьверов XIX века, несомненно, да. Хотите сделать подарок своему деду?
Юлиан мог сказать, что так оно и есть, но поведение Сорвенгера заставило выпалить неожиданно правду:
– Если я скажу, что именно эта пуля убила Густава Забитцера, вы поверите?
Глядя в глаза Юлиана, хозяин лавки улыбнулся.
– Если вы хотите, чтобы это осталось втайне, то пусть так оно и будет.
Конечно, Сорвенгер не поверил. Юлиан на это и не рассчитывал.
– Пуля от эксклюзивного револьвера «Кольт Уокер», – сообщил Ганс. – Вернее, одного из его вариантов, созданного специально для отстрела оборотней в 1849 году. От оригинального Уокер его отличает длина ствола, увеличенная начальная скорость полёта пули и больший калибр. Штука очень редкая в Союзе Шмельтцера, оттого и дорогая.
– У вас в продаже имеется?
Ганс посмотрел на Юлиана, словно граф на прислугу, после чего, не скрывая нот сарказма, произнёс:
– Боюсь, у вас не хватило бы денег. Знаете, сколько таких кольтов было собрано?
– Это просто интерес, и ничего более.
– Был когда-то, но я его продал. Однако, я сильно сомневаюсь, что эта пуля была выпущена из этого образца. Во-первых, револьвер не функционирует, а во-вторых, в комплекте не было патронов.
Юлиан насторожился.
– Кому вы его продали?
– Вы желаете его перекупить? Сомневаюсь, честное слово, сомневаюсь.
– И всё же, я попробую, – сказал Юлиан.
Очевидно, Сорвенгер считал Юлиана странным гостем. Хозяин был похож на своего брата не только внешне – несмотря на кажущуюся простоту, он был преисполнен того же неуважения к людям.
Юлиан не мог этого переносить. Но ради общего дела – его и Уэствуда, он, собрав волю в кулак, принял решение перетерпеть.
Сорвенгер заглянул под прилавок и, вытащив оттуда тяжёлый кожаный дневник, неаккуратно исписанный вдоль и поперёк, принялся его изучать.
– Итак, тринадцатого февраля текущего года револьвер «Кольт Уокер» был продан Людвигу Циммерману за сумму… Неважно.
До Юлиана не сразу дошёл смысл сказанного, потому что он совсем не увлекался свайзлаутернской политикой. Однако, имя Людвига Циммермана начало часто мелькать в газетах и на экранах телевизоров после того, как Густав Забитцер отправился в мир иной.
– Людвиг Циммерман? – переспросил Юлиан. – Помощник мэра?
– Я не знаю ни мэра, ни его помощников, – нервно ответил Сорвенгер. – Вы же помните, что в Свайзлаутерне я новый человек.
– Если вы продали револьвер Циммерману, это существенно меняет дело.
– Какое дело?
– Неважно, герр Сорвенгер. До свидания.
Он был счастлив, что наконец покинул это место. Общество Ганса Сорвенгера было невыносимым – и сейчас, и в прошлый раз.
Зарекаться о том, что сюда больше никогда не вернётся, Юлиан не стал – прошлый раз показал, что судьба может подкинуть любой сюрприз. Но про себя он понадеялся, что оставит «Аттилу» в прошлом.
Если Сорвенгер действительно продал Циммерману тот кольт, из которого был застрелен Забитцер, то картина сходилась. Это делало Моритца Зенхайзера правым – убийства политиков чаще всего случаются по политическим причинам.
В то же время, эта теория имела немало пробелов. Во-первых, по заявлениям Сорвенгера, кольт не функционировал и являлся исключительно сувениром. Во-вторых, это никак не состыковывалось с нападением на Юлиана и Йохана, потому что они явно никогда не переходили дорогу Циммерману. В-третьих, вряд ли человек, который дослужился до такой высокой должности, как помощник мэра, был настолько глуп, что мог совершить убийство из очень редкого револьвера, поставив тем самым себя под риск обнаружения.
Если Юлиан отправится с этими знаниями в полицию, а они окажутся неправдивыми и надуманными, тогда он оклеветает невиновного человека. В нём не было подлости, присущей Аарону Браво, поэтому он не решился так поступить.