Морфин. Фантом любви

Она продолжала медленно гладить меня по волосам. Это было так непривычно. Я чувствовал себя маленьким беспомощным ребенком, получающим теплоту и заботу от мамы.

Я взял ее руку в свою:

– Спасибо, ты так добра ко мне.

– Как же я могу оставить своего друга без этой доброты в подобные минуты? Ведь ты всегда был так добр и заботлив.

Это был миг, когда ты понимаешь, что не одинок в своих печалях и горестях. Как же счастливы те люди, которым есть с кем разделить трудности!

Целый день Валери ухаживала за мной, она заверила Галину Олеговну, что сама со мной управится, и так оно и было. Она готовила мне кушать, подавала лекарства, веселила меня, рассказывала грустные и смешные истории и, понимая, насколько может быть ранимым мужчина, проигравший схватку, ни слова не спросила о случившемся.

Рядом с ней моя боль затихала, а тревоги прятались от ее улыбки.

– При такой терапии я обязательно скоро поправлюсь.

– Я рада, что моя забота идет тебе на пользу.

–Ты знаешь, когда мы с тобой только познакомились, я и не думал, что мы настолько привяжемся друг к другу. Я, конечно, остерегался подобного исхода событий, но теперь знаю наверняка, что, впустив тебя в свою жизнь, я обрел в ней некий смысл.

– Вова, знал бы ты, насколько я рада нашей встрече. Я никогда…

Валери мгновенно умолкла.

– Что никогда?

– Я никогда… ни за кем не ухаживала. Не то чтобы я эгоистка, просто не доводилось. Потому в некой мере ты стал для меня не только верным другом и учителем рисования, но и в некотором смысле подопытным кроликом.

– Подопытным кроликом?

– Ну да. Ты пьёшь из моих рук, ешь, что я приготовила, и не жалуешься на вкус. Думаю, я была бы хорошей женой.

– Ну в этом я даже не сомневаюсь. Правда, только если муж будет обедать в ресторанах.

– Прекрати! – она легонько пнула меня рукой, я скривился, разыгрывая сильную боль, и мы расхохотались.

Стоило смеху вырваться из глубины, как я мгновенно почувствовал резкую боль. Мне было тяжело громко разговаривать, смеяться, переворачиваться с боку на бок. Сегодня я уже мог ходить без помощи двух амбалов, опираясь лишь на костыли. Значит, процесс выздоровления шел полным ходом. Правда, от частого приема обезболивающих у меня было весьма заторможенное состояние.

В таком духе прошло несколько дней. Синий цвет некоторых участков моей кожи сменился на светло-зеленый, что уже было неплохо. Но боль в спине все еще заставляла меня принимать таблетки, которые, как мне казалось, совсем ее не утоляли. Валери проводила рядом все часы моего бодрствования, пропуская свои уроки. И как я ни ругал ее и ни упрашивал относиться серьезней к учебе, она это все игнорировала. Лишь однажды явилась в школу под предлогом важной контрольной работы. В этот день меня веселила старушка. Признаться честно, лучше бы Валери была со мной. Мне кажется, за один день, проведенный в компании этой пожилой женщины, я узнал истории жизни всех людей в округе, плюс их перспективы и риски на будущее. А потом самое интересное, когда Галина Олеговна, видимо, исчерпав свой запас персонажей, переключилась на меня.

– Валерия прекрасная девушка, так добра, так заботлива. Вы с ней, я вижу, хорошо ладите? – она вопросительно взвела серебристые брови.

– Да, мы подружились.

– То-то я вижу. А еще я вижу, что она неравнодушна к тебе. Интонация ее голоса, взгляд, поведение – все об этом говорит.

– Да ладно вам, Галина Олеговна. Бросьте, это лишь дружба.

– Ох нет, Володя. Я прекрасно знаю, как выглядят эти два различных чувства. Пусть кажется, что испытывала я их давно, но мне очень хорошо знакома разница между ними. И это, Вова, больше чем дружба. Неужели ты не заметил?

– Нет, – я не лишал себя надежды убедить ее в обратном. – Я думаю, вам показалось.

– Не глупи, Вовочка. Не глупи! Влюбилась в тебя девка, еще как влюбилась!

– И что прикажете мне делать?

– Ну это уж тебе решать. Если есть ответные чувства, тогда действуй. Если же их нет, тогда не нужно девчушке пудрить голову.

– Раз вы так всех видите насквозь, то скажите, есть ли у меня к ней чувства?

– Вова, я же тебе не детектор лжи. Что замечаю, то и говорю. А в твоем случае, кому как не тебе это знать.

– Галина Олеговна, вы иногда бываете до боли смешной.

– Я? Смешной? – женщина возмутилась, стала нервно гладить свой шарфик. – Доживешь до моих лет, тогда и узнаешь, чтобы увидеть бо́льшее, достаточно взглянуть и вспомнить себя.

– Дай Бог мне дожить до ваших лет и так же бодро и здорово выглядеть.

Старушка прям расцвела от моих слов и, несколько раз поблагодарив, ушла открывать дверь следователю, который вот уже второй раз пришел с пустыми руками. Картин нет. Зацепок нет. Кто нападал и почему – тоже неизвестно. Иногда мне кажется, что даже Галина Олеговна справилась бы с его работой куда лучше, нежели он сам.

Прошло десять дней, а мне так и не стало легче. Пусть дыхание нормализовалось, но мои ночи разрушала бессонница. В голову все чаще приходили мысли, что картины утеряны навсегда. Наверное, эти уроды их просто выбросили на мусорник. И от этих мыслей мне становилось все тоскливей. Картины так много для меня значили.

И зачем только в тот злосчастный день я потащил с собой портрет Марины. Ведь что-то мне подсказывало оставить его дома. Да, возможно, я хотел избавиться от всего, но не таким же образом!

– Ты снова куришь? – удивилась Валери, войдя в комнату.

– Да, я не могу больше справляться с физической болью. А сигареты помогают отвлечься.

– Как ты спал этой ночью?

– Разве по мне не видно?

– Опять бессонница… Я думаю, тебе следует увидеться с доктором, – она швырнула свой рюкзак на пол.

– Да, ты права. Можешь взглянуть, среди тех папок в шкафу должна быть зеленая, в ней контакты моего предыдущего лечащего врача.

Валери полезла в шкаф и с легкостью нашла нужную папку.

– Если тебе не трудно, набери его номер, у меня нет денег на счету.

– Почему ты мне раньше не сказал, я бы положила? Как же можно быть таким безответственным, вдруг с тобой что-то приключится, а ты даже не сможешь меня набрать, Вова! – она негодовала.

– Прости, я забыл тебя об этом попросить. Но со мной все хорошо.

– Конечно, я вижу. Корчишься от боли вторую неделю, а эти лекарства, что коню пальто.

Она набрала указанный номер и настояла на том, чтобы проводить меня к доктору.

Как только я покинул его кабинет, Валери подбежала ко мне и, держась за мой костыль, стала интересоваться, что он сказал.

– Жить буду. Но скорей всего боли от этого инцидента усложнены последствиями моей безуспешной попытки суицида.

– Не говори этого слова. Прошу.

– Мой прыжок со скалы не прошел бесследно. Через две недели он сделает повторный рентген, так как не хочет меня снова облучать, учитывая, что снимки были сделаны совсем недавно.

– А что тем временем?

– Тем временем – лежачий стиль жизни, легкая физкультура и обезболивающее перед сном.

– Надеюсь, это тебе поможет. А то мне самой больно смотреть, как ты терпишь боль.

«Да уж, это точно поможет», – подумал я про себя, а в середине аж словно что-то оборвалось.

Мы ехали ко мне домой в такси на заднем сиденье, и она положила голову на мое плечо. Сразу вспомнился разговор с Галиной Олеговной. Превозмогая боль, я обнял Валерию левой рукой.

– Что? – отозвалась она.

– Спасибо тебе еще раз.

– За что?

– За все.

Она молчала. Мы наслаждались этой тишиной и даже не заметили, как попали в пробку, а небо пролилось первым летним дождем.

– Ты расстроен, что потерял их?

– Да, очень, – с тяжестью вздохнул я. – Но что случилось, того не вернуть.

– Я заметила, ты спрятал портрет Марины. Почему?

– Нет, я его не прятал.

– Но раньше он стоял в мастерской.

– А сейчас, наверное, валяется где-нибудь на задворках городской свалки.

– Ты его выбросил?!

– Нет, он был среди тех картин, которые у меня отобрали эти подонки.

– Поверить не могу. Ты решился на продажу этого портрета?! Помнится, когда-то ты говорил, что это последняя память о ней.

– У нее и так достаточно места в моей памяти, зачем занимать еще место в моей квартире, – я сам не верил своим словам. А где-то в глубине души сожалел, что захватил эту картину с собой.

– Ничего, теперь у тебя есть повод нарисовать новый портрет.

– Нет, портретов я больше не буду рисовать.

– Почему?

– Просто так.

– Ты все-таки веришь, что они несут горе, да?

– Нет.

– Не следовало мне дарить тебе портрет, видишь, это я виновата, что это все случилось с тобой! – лицо Валери наполнилось грустью и виной. Я прижал ее крепче к себе.

– Все хорошо. Я тебя ни в чем не виню.

– Правда?

– Да, ты ведь знаешь, я с тобой предельно честен.

– Все равно я верю, что картины найдутся. Следователь говорил, что они проверяют ломбарды и галереи, куда картины могли быть проданы.

– Брось, Валери, для прочих людей они не имеют никакой ценности и чести быть в галереях. Их покупали исключительно для собственных коллекций.

– Жалко, ведь на вырученные деньги мы могли помочь детскому дому.

– Ты знаешь, если твое сердце чисто, ты обязательно найдешь путь, чтобы помочь другим. Я нарисую еще много новых картин. И возможно, однажды все мои труды, которые я вкладывал в тебя, принесут плоды, и тогда мы сможем сделать тех деток еще капельку счастливее.

– Я тебе обещаю, Вова, я не подведу! – в ее глазах я читал уверенность в себе, ту уверенность, которой мне давно так не хватало в себе самом.

Я остался один. Валери поехала домой совершенно выжатой. А мне оставалось утолить боль и лечь спать.

В квартире было холодно и сыро. Я разжег огонь в камине. Закурил третью за сегодня сигарету.

Я развернул из газеты лекарство. На баночке из коричневого стекла этикетка содержала множество слов, напечатанных мелким шрифтом, и лишь одно было набрано крупным – МОРФИН.

Я приготовил все необходимое, как пять лет назад. Сорок миллиграмм внутримышечно ворвались в мой организм.

Мой взгляд был прикован к огню… Совсем скоро я почувствовал расслабление. Боль исчезла. Перед глазами всплыла пелена. В мгновение тяжелые от бессонных ночей веки сомкнулись. Я погрузился в глубокий сон.

Там стояла она. Встретила меня одна. Вся облаченная в черное. Голова покрыта ситцевым платком, на груди маленький золотой крест. Она не обронила ни слова. Вытянутая рука приглашала меня в никуда. По сторонам темнота, и лишь вокруг нее серый свет.

Я дотронулся до ее руки. Обжигающий холод пробежался по пальцам. Ветер срывал с меня пиджак. Мы стояли в полной темноте, держась за руки, и странно молчали. Рывком она притянула меня к себе. Мои ноги непослушно последовали к ней в полупадении, полушаге. Лицом к лицу. Теперь я ощущал ее холод всем телом. Она обратила на меня свой взор. И лишь сквозь ситцевый платок мне удалось разглядеть ее уставший, отрешённый взгляд, неподвижные черные брови, суровость скул и мольбу едва приоткрытых губ.

– Марина… – прошептал я.

Она поднесла указательный палец к моим губам. Я больше не сказал ни слова. Ее руки медленно и осторожно трогали мое лицо. В глазах просыпалась вера. Я стоял словно вкопанный, ни слова сказать, ни пошевельнуться. Ее руки нервно ходили по моей шее, затылку, груди… Она закрыла глаза и со всей силы начала бить кулаками по моей груди. Глухой звук ударов разорвал ее крик:

– Как ты мог?!

Я рванулся ее обнять. Едва у меня получилось, как она растаяла в сером облаке. К моменту, когда я понял, что своими руками обнимаю лишь себя, – она стояла уже в нескольких шагах от меня. Я сделал шаг навстречу. Она – два от меня.

– Стой там.

Я остановился.

– Как… Как ты мог? – шепот ее губ донес ко мне три слова.

– Прости.

– Разве предательство прощают?

– Я же твое простил.

Она резко отвернула голову в сторону, а потом снова прошлась по мне своим медленным взглядом.

– Ты ее любишь?

– Не знаю.

– Нет, ты должен знать. Ты ее любишь? – повторила она.

– Так, как тебя? – я слышал лишь молчание в ответ. – Как тебя – нет.

– Но все же любишь?

– Если я тебе отвечу, что лишь чуть-чуть, ты возразишь, что чуть-чуть не считается.

– Ты вышвырнул меня из памяти… Ты продал и потерял картины… Ты разделил с ней наши мечты… Ты осквернил место нашей любви… Ты усомнился во мне… Ты дотронулся до чужих губ… Ты уверовал в нее…

Она смотрела в мои глаза, а подбородок дрожал.

– Прости, прости за любовь, – молил я.

– Я не прощу тебя никогда.

– А разве у тебя есть выбор?

Она опустила взгляд. Вокруг нас опять вздымались сквозняки. Секунда – и она уже стояла позади меня.

– Да.

Я испуганно оглянулся.

– У нас двоих был выбор. Ты выбрал будущее, я же выберу прошлое. Слышишь, я выбираю тебя! Тебя, Вова! Одного тебя!

Ее крик вторгался в мое сердце, а я стоял безоружный. Она сняла со своих кос черный как смоль платок и отпустила его струящимися линиями вниз. Марина сделала шаг ко мне. Я – два от нее.

– Этого выбора на самом деле нет. Я проснусь, и ты исчезнешь, равно как и появилась. Ты ночной мираж. Ты маятник вдали, отсчитывающий дни прошлого. Прошлого, где застыла наша любовь. Именно та – одна, которой нет полноценного места в будущем.

– Я докажу тебе обратное.

– Доказательств нет. Как и тебя, – я закрыл глаза и мантрой стал вторить: – Ты сон, ты сон, ты всего лишь сон. Обычный сон. Ты сон…

– А я все еще здесь.

– Нет, это сон. Я проснусь и пойму, что видел очередной сон, – я открыл глаза, а она стояла передо мной, как и мгновение назад.

– Если я сон, то почему твои руки холодные?

– Не знаю. Думаю, это обычный озноб. Плохая циркуляция крови.

– Если я сон, то почему твое сердце болит?

– Оно болит от расставания с тобой.

– Так же болит и мое сердце от мук, причинённых тобой.

– Марина, прекрати, тебя нет. Слышишь – тебя нет!

– Нет, Вова. Я есть. Я здесь. Стою перед тобой. Говорю с тобой. Слышу твое дыхание. Касаюсь твоих рук, лица. Я рядом с тобой, как пять лет тому назад.

– Не правда! Ты умерла. Я схожу с ума? Почему этот сон не растворяется. Вова, проснись же! Брось эту чертовщину!

– А если я скажу, что жива. Ты мне поверишь?

– Как же я могу поверить фантому, видению, иллюзии?

– Так вот, Вова, поверь – я жива.

Непроизвольно по моим щекам ручьем скатились слёзы.

– Прекрати, Марина!

– Милый, не плачь, – она опять касалась моих щек, вытирая падающие капли. – Я все еще люблю тебя.

– Где же ты была столько лет? И почему только сейчас объявилась, когда мне удалось с тобой проститься? Когда мне удалось избавиться от мучений и обрести себя в другой?

– Милый, ты слишком долго обманывался. Нет никакой другой. Она пустышка. Игрушка – ничего не стоящая.

– Не говори о ней так. Она мой друг. Ты совсем не знаешь ее!

– Как же я ее не знаю? Если ты привел ее в дом своих родителей, как же мне ее не знать? Она смотрела на меня, через фотографии. Как же мне не знать ее, если это она – та воровка, которой вздумалось отнять у меня самое ценное – тебя?!

– Нет! Время – это тот беспорядочный вор, который отнял нас друг у друга.

– Забавно. Каким всемогущим оно нам кажется, словно это время предопределяет твои мысли, словно оно руководит твоими мотивами, словно оно управляет твоими чувствами. Нет, Вова, время не властно. Оно лишь отрезок. Не важно, отрезок длиною в жизнь, в историю или эволюцию. Это всего лишь отрезок от точки отсчета. Движение за или против стрелки часов. Мы выше его. Нам может быть достаточно мгновения и не хватить всей вечности. Мы, только мы решаем, что есть время для нас.

– Марина, ты так ничего и не поняла. Время и судьба отобрали тебя у меня. Счет лет предопределил веру в любовь. Счет месяцев предопределил надежды на чудо. Счет дней предопределил надежды на случай. Счет часов предопределил разрешение на выход в море. Счет минут предопределил опоздавшую к яхте бригаду. И счет секунд предопределил запас воздуха в твоих легких. Все решило время.

– Нет, оно не в силах решать за нас! Сейчас мы принимаем решение. И теперь слово за тобой. Я выбираю быть любимой тобой и любить тебя. А кого выберешь ты? Меня или ее?

Она гордо приподняла подбородок. Белый свет осветил ее вызывающий на бой взгляд. Она ждала моего слова.

– Я выбираю спасение. И мое спасение – это она.

Губы Марины сомкнулись, а тело пошатнулось. Между нами снова возникли сквозняки. Они волнами пускали ее платье и играли волосами. Она заплакала. Я хотел обнять ее.

– Нет, не надо.

Мы стояли напротив и сквозь слёзы в глазах глядели друг другу в души.

– Если ты захочешь когда-нибудь узнать меня снова, отыскать в сумраке дней и холоде ночей, если ты наберёшься дерзости вернуться, знай, я буду тебя ждать. Ждать, как ждала тебя все это время, оставляя приоткрытой дверь.

– Не стоит… Затвори эти двери… Закрой свою душу. Там больше нет тепла для меня.

Она приблизилась ко мне и снова коснулась указательным пальцем моих губ. Мокрые от слёз щеки в этот раз еще сильней передавали ее холод.

– Марина, у меня больше нет ключей от этой любви.

– Как раз наоборот, сегодня ты вернул себе ключи от моей сущности. Морфин – твой ключ.

Я открыл глаза. Мой пиджак валялся на полу возле камина. Я же всю ночь проспал, вопреки приказаниям докторов, в сидячем положении, в том же кресле, где остался вчера. Мои щеки и глаза были скованы сухостью высохших слез. В камине тлели искры угасшего пламени. На полу валялась закрытая коричневая банка.

Глава XIV

– Зачем ты меня звал? Чтобы рассказать, какая я плохая? Об этом и так вся школа от тебя уже знает. Зачем было подсылать ко мне подруг?

– А как же мне следовало тебя уговорить спуститься к мирской суете и прийти сюда?

– Что ж, я здесь. Говори, что хотел сказать?

– Валери, я не буду повторять, что любил тебя. Ты это чувство уже смешала с грязью. Я хочу тебе кое-что показать. Кое-что, что, возможно, тебя заинтересует побольше моих былых чувств.

– Влад, не смеши. Что же это были за чувства, если они исчезли спустя двадцать дней.

– Прошло далеко не двадцать дней. Ты их убивала еще раньше. С каждым твоим «нет». С каждым твоим «прости, мне следует учиться».

– Я сожалею о сделанном. Этого разве не достаточно?

– Нет.

– Влад, чего ты хочешь? – я стояла в его комнате и совсем не понимала, что я здесь забыла. Зачем согласилась на уговоры Ани встретиться с ним?! Зачем теряю свое время?! Ведь Вова там сейчас совсем один, ждет меня не в состоянии позаботиться о себе. – Как еще я должна извиниться?

– Помолчи пока и внимательно смотри.

Он достал из-за шкафа широкий чехол.

– Не говори, что ты заказал мой портрет? – я узнала типичный чехол для картин.

– Ты думаешь, что достойна этого? – он самодовольно заулыбался, а глаза зажглись двумя черными огоньками. – Даже твой покаянный рисовал далеко не тебя.

Он снял черный чехол, и от увиденного у меня подкосились ноги. Я оперлась на письменный стол, стоявший рядом. Передо мной была украденная картина Вовы. Это был портрет Марины.

– Где ты ее взял?!

– Это не важно.

Я подошла к полотну и, дотронувшись, убедилась, что это не сон.

– Ты ее купил? Откуда у тебя деньги?

– Детка, чтобы владеть чем-то или кем-то не обязательно иметь деньги. Достаточно иметь мозги, ну или как минимум силу. Он отшвырнул картину в сторону. Она едва уцелела, попав на его не застеленную кровать. Он достал следующую картину. И наслаждаясь моим выражением лица, продолжил свой спектакль. Схватил за раму «За три минуты до шторма» и со всей силы ударил о стену. Рама раскололась на две части.

– Прошу тебя, остановись! – я упала перед ним на колени и от страха закрыла глаза. – Хватит! – я умоляла, обхватив его ноги руками.

Он присел и дотронулся до моего лица свободной рукой. Провел пальцами по губам и глазам. Внутри меня ревели нервы. Я знала, насколько дороги эти картины для Володи. Сейчас я поняла, что все случившееся случилось из-за меня.

– Поднимись, – приказал Влад.

Я встала вровень с ним и посмотрела в глаза.

– Зачем?

– Я не из тех, кто проигрывает.

– Но ведь ты можешь попасть за решетку за разбой? Влад, неужели ты не понимаешь, что натворил?!

– Не волнуйся за меня, детка, я все учел, – он снова улыбнулся, и эта улыбка придала ему еще большей уверенности.

– Верни мне, пожалуйста, картины. Я никому не скажу.

– Конечно, ты не скажешь.

Я смотрела на лежащие в стороне холсты с разгромленными рамами.

– Прошу тебя, отдай их мне.

– Забирай! – он махнул рукой и отошел к окну.

Я кинулась собирать картины.

– Видишь, Валери, я всегда делал для тебя все, о чем ты просила. А чем же ты мне отплатила в итоге? Изменой? Предала и ушла к другому, – сидя на подоконнике, он всматривался в окно.

Только теперь я поняла, что он и в самом деле был влюблен. А я любила другого. Застыв и прижав картины, я смотрела на Влада и сожалела о том, что не ушла от него, когда начала терять голову от Вовы.

– Что, хочешь получить их все?

Я молча кивнула.

– Вон они, в углу, за шкафом. Какая же ты жалкая, в страхе подбираешь его ничего не стоящие каляки. Подберешь, помчишься к нему и падешь к ногам, как тряпка.

Он спрыгнул с подоконника и, подбежав ко мне, схватил за плечи:

– Ты ему дала?

Ни слова в ответ.

Он сжал плечи сильнее:

– Скажи, ты спала с ним?! Дала ему сразу, как только он запустил свои пальцы тебе под юбку! Сколько ты с ним раз спала?! Ответь мне! Я хочу знать!

Я заплакала.

– Мне больно…

Влад мгновенно убрал руки. Мои обрывистые всхлипывания прерывали молчание в комнате. Слезы не останавливались. А он с отвращением смотрел на меня.

– Ты вынесешь эти картины целыми из этой комнаты лишь в одном случае.

Я вопросительно взглянула на него сквозь слезы.

– Ты получишь то, что хочешь, но лишь после того, как я получу свое.

Он двумя пальцами расстегнул верхнюю пуговицу на моей блузке. С дрожью я отступила назад.

– Неужели я тебе столь противен, что ты предпочла этого мужлана? Этого слабака? Никчёмного художника? Мне?

Я боялась проронить и слово. От страха слезы остановились, их последние капли скатывались на бежевую блузку.

Рывком он отнял у меня картины и оставил их в стороне. Двумя руками рванул блузку – пуговицы рассыпались под ногами. Глаза хищника и резкость его движений сделали меня абсолютно безоружной. Одна мужская рука схватила меня за талию, а вторая забралась под юбку.

– Прекрати! – вскрикнула я и стала вырываться.

Он дал мне возможность отстраниться. Я пыталась закутаться в свою блузку, пряча руками просматривающийся лифчик. Сердце билось как бешеное. У меня был выбор, но не было понятия, как действовать.

Влад стал собирать картины обратно в чехол.

– Что ж, раз они даже тебе не нужны, значит не нужны никому! Я от них сегодня же избавлюсь, а ты даже не сможешь никому рассказать о произошедшем здесь. Никто тебе не поверит. Картин нет – доказательств ноль.

– Прошу тебя, Влад, просто отдай их мне.

– Нет, так не интересно. Скажи мне, лично для тебя они важны?

– Да, – ни секунды не задумываясь, ответила я.

– Ты мне врала столько раз. Но есть способ взглянуть на твое да с другой стороны.

Он взял одну из картин, а из-за спины достал нож-бабочку. Один взмах. Один разрыв лезвием. Треск – и просвечивающийся сквозь порез на холсте росчерк ножа прошёл внутри меня.

– Остановись! Умоляю тебя!

– Раздевайся!

С ненавистью я сбросила с себя разорванную блузку, руками защищая грудь.

Влад обошел меня, исследуя взглядом каждую часть моего тела. Я слышала его дыхание сзади. Закрыла глаза от ужаса. Застежка бюстгальтера отскочила в сторону, от прикосновения ножа. Кровь застыла в венах. Он держал меня за грудь и влажными губами впивался в мою шею, поднимаясь все выше. Покусывал мочку уха. Сорвал бюстгальтер и пальцами стал играть с моей грудью.

– Шлюха!

Я предавала себя. Я отдавала себя зверю, чтобы искупить свою вину. Вину перед Вовой. А может, вину перед Владом? Мне было тошно от себя самой. Я хотела, чтобы все это закончилось как можно скорее. А после смыть весь страх, ужас и презрение водой.

Я забуду этот час и день. Я забуду его имя. Я больше никогда не взгляну на него. Никогда не заговорю с ним. И пусть, глядя на себя в зеркало, порой я буду ненавидеть себя. Пускай… Это будет моей ценой.

– Забирай свои картины и убирайся вон! Я презираю тебя! Ради этого подонка ты даже согласна переспать со мной! Ничего не стоящая девка, за которой я так убивался – ты обыкновенная шлюха. Взяла картины и уматывай!

Я не поняла, что переменилось, но в страхе от его крика и ножа в руке накинула на себя белье и блузку, быстро схватила картины, взглянула на него в последний раз, не пытаясь сказать и слова.

Я бежала по ступеням многоэтажного дома и ревела как резаная. Люди на улице недоумевали, что за полураздетая девочка, вся в слезах и с огромной черной сумкой, несется по серому тротуару. Ноги уводили меня за тридевять земель от моего унижения.

Закрывшись дома в своей комнате, я проплакала весь вечер, пока ко мне не явилась сердитая мамочка с негодованием, почему я пропустила семейный ужин. И как мне было ей объяснить, что произошло?!

– Доченька, с тобой все в порядке? – из-за двери донесся мамин голос.

– Да.

– Откроешь? Поговорим?

– Давай завтра.

Я услышала удаляющийся звук ее шагов. В комнате зазвенел телефон.

– Привет, малая. Как твой день прошел? Я так тебя и не дождался…

– Привет, Вова, – я проглотила ком слез, застрявший в горле, и попыталась справиться с собственным голосом. – Прости, я забыла предупредить, что не смогу сегодня приехать.

– Ты кажешься весьма расстроенной, что-то случилось?

– Нет, все в порядке.

– Точно?

– Да, просто мелкие неурядицы испортили настроение. Как твое самочувствие? Ты сегодня кушал? Может, мне попросить Галину Олеговну принести тебе что-нибудь поесть?

– Нет, что ты, не стоит тревожить пожилую женщину. Я ел. Приготовил себе аж целый омлет.

– Тебя посетили силы?

– Да, я спал полных двенадцать часов прошлой ночью.

– А как боль? Ушла?

– Она ушла, но обещала вернуться. И я потихоньку опять ее чувствую. Если не принимать лекарства – она будет все чаще давать о себе знать.

– Тогда прошу тебя, не игнорируй предписания доктора.

– Постараюсь.

– Пообещай мне.

– Валери, к чему все это?

– Просто пообещай.

– Обещаю.

– Поскольку я хочу поехать с тобой в Амстердам – ты мне нужен здоровый!

В ответ я услышала его смех, и на сердце стало на минуточку легче.

– Ты придёшь ко мне завтра?

– Да.

– Тогда до завтра?

– Спокойной ночи.

– Как же я надеюсь, что она такой будет…

– Прости, не поняла?

– Ничего, не обращай внимания.

– Ты что там девочек собрался звать на ночь?

– Нет, девочка, которую я зову, сегодня ночует у себя дома. Потому нет поводов для беспокойства.

– Сладких снов.

– Сладких.

Мы впервые общались на таких милых тональностях.

– Валери, открой, нам нужно поговорить.

Я открыла дверь отцу.

– Хочу поговорить о твоем будущем.

– Папа, можно не сейчас?

– Нет, как раз сейчас это и нужно сделать.

Тридцать минут я выслушивала, какой важный этап в своей жизни сейчас переживаю и как серьезно я должна к нему отнестись, отодвинув на задний план первые влюбленности, парней, выпускной бал и прочие девчачьи шалости. Еще минут десять мне понадобилось, чтобы уверить папочку, что я вовсю готовлюсь к предстоящим экзаменам, а о парнях и вовсе позабыла, что уроки с художником мне идут только на пользу, так как я уже многому у него научилась.

Доверившись словам своей дочурки, папа оставил меня одну, пожелав спокойной ночи и заботливо поцеловав в лоб.

Летний обеденный ветер ворвался в его дом, как только Вова отворил мне двери. Он стоял весь испачканный в краске. Измотанный вид, капли желтой гуаши на четырехдневной щетине.

– Да, Вова, видок у тебя оставляет желать лучшего.

– И тебе добрый день.

– Как спалось этой ночью?

– Никак.

– В смысле?

– От силы, может, часок вздремнул.

– Почему?! Ты же обещал пить лекарства!

– Я так и делаю.

– И?

– Кто виноват, что мое лекарство до обеда сидит в школе?

Я просто таяла от его слов.

– Что рисуешь?

– Не знаю! Все не так! Ни черта не получается! – разозлился он и, взявшись за костыли, поволочил ноги в мастерскую. – Можно я закурю?

– Ну если тебе от этого станет легче… – я обратила внимание на десяток бычков в пепельнице. – Вова, мне нужно тебе кое-что рассказать, – я набиралась смелости. – Можно мне одну?

– Сигарету? – с явно неодобрительным удивлением спросил он.

Я поняла, что это значило «нет».

– Может, пойдешь лучше нам чаю сделаешь?

Я послушалась и решила использовать эти три минуты, чтобы еще раз про себя повторить речь. Вернулась с двумя чашками черного чая и кубиками льда на прозрачной тарелке.

– Спасибо, – Вова взял чашку чая, бросив туда несколько ледышек. – Между прочим, очень милый портфель.

– Какой?

– Твой розовенький.

– Спасибо, я его редко когда выгуливаю. Мои подруги считают его уж слишком мимими.

– Что такое «мимими»?

– Это обозначение сверхмилой вещицы или человека.

– Понял. Мимими, как учеба?

– Экзамены уже совсем скоро.

– Я вижу по тебе, что ты переживаешь.

– Правда? Неужели так заметно?

– Да.

– На самом деле я переживаю не только из-за этого.

– А из-за чего еще? – Вова скривился от боли и сел в кресло.

Ничего не ответив, я вышла на лестничную клетку, где оставила черный чехол с картинами, достала «За три минуты до шторма» и, забросив на плечо чехол с остальными твореньями, вернулась в мастерскую.

– Я нашла твои картины.

Он засветился от радости и, подорвавшись с кресла, едва не упал на пол в порыве к своим творениям. Его удержал стол. Стеклянные банки с желтой и синей краской свалились на паркетный пол, разбившись вдребезги.

– Оставь! Не важно, – он с любовью взял в руки картину.

– Здесь есть и остальные. Словно не слыша меня, он не мог оторвать взгляда от картины. Казалось, сейчас он ее сожмет в объятиях и скомкает до неузнаваемости. И лишь после того, как я принесла остальные, он отвлекся от нее.

– Я так счастлив, что они нашлись! – его улыбка освещала комнату теплом младенческой радости. Словно ребенок получил назад свои любимые и долгожданные игрушки. – Но как? Как тебе удалось их раздобыть? – он смотрел то на чехол, то на меня широко открытыми глазами, а я так хотела провалиться сейчас сквозь землю.

– Это совсем не важно. Важно, что они у тебя снова есть.

Вова, превозмогая боль, стал распаковывать остальные.

– Но что случилось с этой? – он с грустью взглянул на порезанный холст живописи.

Я не хотела ему лгать и, позабыв подготовленный текст, рассказала всю правду. Он сидел на полу и смотрел вниз. Не говоря ни слова, ни взгляда не даря, уставился в одну точку и о чем-то думал.

– Я не могу поверить, что ты была готова предать себя из-за этих картин.

– Нет, Вова, я готова была предать себя из-за тебя. Возможно, ты не заметил, возможно, не обратил внимания, как твоя ученица в тебя влюбилась? Я держала это в себе. Но так долго не могло продолжаться. Я знаю, что сейчас слишком много говорю. Но это лучше, нежели мое горькое молчание. Да, Вова, признаюсь, я тебя люблю. Люблю первой любовью. Люблю каждой частью себя.