Уитни Хьюстон. История великой певицы глазами ее близкой подруги

Глава третья. Любовь = Любовь

В то воскресенье после церкви, когда мы с Уитни и Ларри пошли к его машине, она шепнула мне: «Проведем ночь у Ларри».

Я поехала домой и переоделась в шорты и футболку. Уитни заехала за мной на такси. Несмотря на то что зеркало заднего вида было снабжено маленькой ароматической елочкой, ничто не могло перебить запах водителя, поэтому мы со смехом высунулись из окон.

Ларри мне нравился. Между заиканиями и смехом он умудрялся много и быстро говорить. Когда мы подъехали к кирпичному многоквартирному дому на Манн-авеню в Ист-Орандже, он поздоровался с нами и ушел, сказав: «Ну ладно, девочки, чувствуйте себя как дома». Наконец-то мы остались одни.

Холостяцкая берлога Ларри, как назвала ее Уитни, представляла собой студию с кроватью, кухней и небольшой гостевой зоной. Мы устроились поудобнее, перекусили фастфудом от Roy Rogers^[2] и закурили косяк, который принесла с собой Нип. Когда мы устроились на диванчике Ларри, она взяла Библию и стала читать вслух при тусклом свете, переходя сразу к главам об Иисусе и останавливаясь на каждой истории, в которой упоминалось его имя. Отрываясь от чтения, она говорила: «Он классный, правда? Я бы хотела с ним познакомиться». Потом она делала одну-две или, может, три-четыре затяжки и передавала косяк мне. На диванчике было тесновато, поэтому мы почти сразу опустили подъемную кровать.

Я немного нервничала. Хотелось, чтобы все прошло идеально. Я бы ни за что не стала ее к чему-то подталкивать и мечтала только об одном: продолжить дружить. Это было для меня важнее всего. Я боялась, что Уитни исчезнет так же внезапно, как появилась, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. То, что с нами происходило, раздалось как гром среди ясного неба. Она – та подруга, о которой я всегда молилась, – думала я.

Но если Уитни чего-то хотела, она брала и делала. И этот раз не был исключением. Мы посмотрели телевизор и вскоре начали целоваться, а затем разделись и впервые прикоснулись друг к другу. Под футболкой у Уитни был бюстгальтер телесного цвета – не в цвет ее кожи, – который с легким щелчком расстегивался спереди.

Она была именно такой, какой я ее себе представляла после первого поцелуя. Я до сих пор помню вкус ее губ. Уитни курила Newport без остановки, но не пахла сигаретами; почему-то слабый привкус табака на ее губах казался сладким. Я исследовала ее и свое тело, прикасаясь к нему. Ласкать ее, любить ее казалось мне сном.

Энергия, которая копилась между нами все это время, выплеснулась через наши тела. Ночь была свободной и честной, нежной и любящей. Мы прикасались друг к другу до тех пор, пока не уснули в обнимку.

Я проснулась первой и посмотрела на спящую Уитни, но, едва начав улыбаться, заметила кровь на белых простынях и своей руке. Я встряхнула Уитни и с облегчением увидела, что она проснулась. Мы сели на кровати и быстро поняли, что у Ниппи начались месячные. Я помню, что пыталась смягчить происходящее. Могу себе представить, как ей было неловко. В такие минуты она казалась совсем маленькой, почти ребенком. Я взяла ситуацию в свои руки, и она позволила мне со всем разобраться.

Это была холостяцкая квартира, так что здесь не было никаких прокладок или тампонов. Я велела Уитни завернуться в простыню, как в подгузник, и сидеть на месте, а сама побежала в магазин и купила то, что ей было нужно. Когда пришло время уходить, мы засунули испачканные простыни в мешок и бросили их в мусоросжигатель на первом этаже здания.

Мы встречались все лето. Не могли выдержать ни дня друг без друга. Пусть мы ни с кем не делились тем, что произошло, но наша связь была неоспорима; ее можно было почувствовать. В тот день в церкви я поняла, что нахожусь в присутствии чего-то могущественного и великого, но даже до этого в ней было что-то такое, что заставляло меня желать быть рядом с ней. Мы были партнершами. Я не знала, как долго это продлится, но знала, что все будет так, как должно быть.

Мы никогда не навешивали на себя ярлыки «лесбиянок», «гомосексуальных женщин» – просто жили своей жизнью, и я надеялась, что так будет продолжаться вечно. Я люблю красивых людей с самых юных лет. Иногда красота, пленяющая меня, приходит в образе мужчины, а иногда в образе женщины; мне хорошо и с теми, и с другими.

Наша привязанность друг к другу расцвела незаметно, но на виду у всех. Как и другие девушки, мы сидели рядом или держались за руки. Иногда Уитни сидела у меня на коленях, когда мы разговаривали в парке, или между моих ног на земле, положив голову мне на бедро. Рядом другая пара девушек могла принять похожую позу, причесываясь или рассказывая секреты. Многие девушки занимались сексом друг с другом, играли во взрослых, пробовали соблазнять других. Некоторые, как и мы, экспериментировали с наркотиками. Все мы просто пытались вернуть себе свои тела после того, как в детстве нас учили не раздвигать ноги, держать колени вместе, быть как можно дальше от мужчин и смиренно готовиться к самому важному дню – который у всех должен быть одним и тем же.

В то лето Уитни приходила ко мне на баскетбольные матчи, мы вместе катались или зависали у меня дома. Часто без всякого предупреждения она появлялась и забирала меня на пляж. Уитни плавала как рыба и обожала океан, мне же приходилось с этим мириться. Те дни, когда я бесстрашно бросалась в воду, не проверив заранее температуру, давно прошли, и я с трудом выдерживала лежание на пляже бок о бок с тысячами людей. Но для Нип это был рай – а до тех пор, пока мы были вместе, я соглашалась на любые условия.

Мама работала, и если мне удавалось одолжить ее машину, я отвозила Уитни в Нью-Йорк на модельные кастинги, но чаще всего она садилась в автобус и ехала в город одна. Иногда мы запрыгивали на поезд до пляжа или в автобус через мост Джорджа Вашингтона и спускались в Шугар-Хилл, Гарлем, чтобы купить дозу.

По вечерам в четверг я мчалась на маминой машине, чтобы отвезти Уитни на репетицию хора. Время от времени нам приходилось пробираться через пробки в час пик по туннелю Линкольна. Уитни переодевалась из джинсов в платье прямо в машине, молясь о том, чтобы на светофоре загорелся зеленый, и мы поднимались по Десятой авеню к ночному клубу Sweetwater, туда, где они с матерью выступали. Нип рассказала мне, каково сидеть за одним столом с продюсером Арифом Мардином. Она всегда говорила о музыке с уверенностью и страстью.

Иногда по будням Уит ездила с мамой в город, Сисси работала с продюсером и композитором Майклом Загером. Он всегда говорил, какая Уитни замечательная, и, когда ей было четырнадцать, включил ее в запись своей танцевальной мелодии Life’s a Party. Иногда мы заглядывали к ее первому музыкальному менеджеру Джону Симмонсу, чтобы поговорить о песнях и группе.

Когда Джон начал работать с Уитни, он обнаружил, что она не только умеет петь, но и обладает сверхъестественной чувствительностью и обширным пониманием музыки и даже в таком юном возрасте каким-то образом умеет подчинять голос своим желаниям.

Джон, добродушный, участливый, терпеливый, но строгий профессионал, был тем человеком, на которого Уитни всегда могла положиться – доверить репетиции и решение своих музыкальных и вокальных задач. В первые дни, еще до того, как она подписала контракт, я приходила в квартиру Джона в Ист-Орандж и наблюдала, как они моментально находят общий язык, подбирают песни, сидя бок о бок за пультом, напевают разные части мелодии, модулируют и выстраивают музыку со всеми ее верхами и долями, с хихиканьем и шутками. Если Джону что-то нравилось, он подпрыгивал, пронзительно взвизгивал и крутился на стуле.

Джонни, как называла его Нип, относился к ней с огромным уважением. В интервью итальянской телестанции во время тура Moment of Truth он сказал: «В Штатах есть много певцов, которые могут исполнять только R&B, или джаз, или госпел. А она может все».

Однажды на репетиции мы с Уитни наткнулись на маленький зал с пианино.

– Сядь рядом, я тебе сейчас кое-что сыграю, – услышала я.

Она сыграла несколько аккордов и добавила с улыбкой:

– Не узнаешь?

– Подожди, я пытаюсь. Дай мне минутку.

Уитни продолжила играть и наконец запела:

The first time ever I saw your face…

Когда мы впервые встретились, она подумала, что я красивая.

Однажды вечером, когда мы гуляли, Уитни сказала, что ей нужно заскочить домой. Я взяла с собой сестру Бину, и мы пошли к ней втроем. Оказалось, Уит нужно вымыть гору посуды. Мне было ее жаль. В нашем доме все дети помогали с уборкой. Мама все время работала, поэтому готовил мой брат. А вот братьям Уитни ничего не надо было делать. Они просто кидали тарелки в раковину, и Уит, несмотря на работу модели и певческую карьеру, нужно было приходить домой и разбираться со всей этой посудой, потому что она девочка. Было видно, что она расстроена. Я предложила свою помощь, но она как отрезала: «Все в порядке». Она старалась не раздувать из этого проблему. Даже когда ее братья крали деньги, которые она заработала, она ничего им не говорила.

Бина устала и села на диван, я – рядом. Мы были в гостиной, откуда нам хорошо было видно Ниппи, которая работала в кухне. В комнате было прохладно, а диван был глубокий, поэтому Бина сняла туфли и поджала ноги, прикрыв их пальто.

Из прихожей вышла миссис Хьюстон, большая и высокая, в пижаме и халате, с бигуди в волосах и платком, обернутым вокруг головы. Я видела, как она дирижировала хором в тот день в церкви, но нас друг другу еще не представили.

Уитни предупредила меня, но я все равно была не готова. Она говорила, что я не понравлюсь ее матери, а меня это не особенно волновало. Родители всех моих друзей меня обожали. Мама Бониты без колебаний приняла меня в своем доме, пока я работала в Атлантик-Сити. Мама моей школьной подруги Полетт страдала от мигреней, и я так любила ее, что иногда клала ей руку на голову, чтобы унять боль. Я не знала, как именно я могу убрать эту боль, но верила, что справлюсь.

Миссис Хьюстон смотрела прямо на Нип, но потом увидела нас с Биной, сидящих в тускло освещенной комнате. Она повернула свою грозную фигуру, очерченную светом, в нашу сторону и крикнула моей сестре:

– Убери свои проклятые ноги с моего дивана!

Этого было достаточно, чтобы заставить Бину плакать. Ниппи говорила, что ее мама грубовата, но мне она показалась просто-напросто злой.

– Это Робин и ее сестра Бина, – сказала Уитни, пытаясь сгладить обстановку.

– Ну так пусть не кладут свои чертовы ноги на мой диван, – отрезала Сисси.

Нип обожала побережье. Обычно мы добирались туда поездом. Мне не нравилось просто валяться на пляже, поэтому однажды я предложила взять напрокат лодку, вместо того чтобы загорать и время от времени купаться. Я гребла до тех пор, пока не устала. Все было прекрасно и мирно, и на мгновение нам ничего не оставалось, кроме как наслаждаться легким покачиванием лодки. Это продолжалось до тех пор, пока я не попросила Уитни грести на обратном пути. У нее хватило наглости сказать: «Нет, это была твоя идея, так что я не буду грести!» Мы начали спорить, я попыталась заставить Уитни взять одно из весел, и она выпустила его в воду. Мы вовсю разорались друг на друга. Мужчина, проплывающий на огромной парусной лодке мимо нас, лишь покачал головой, как бы показывая, что ничего у нас не выйдет. Я проследила за тем, как он скрылся из виду, а затем поняла, что спор с Ниппи дал мне передышку. Я взяла оставшееся весло, пододвинула им второе, выловила его из воды и погребла к берегу.

Если миссис Хьюстон не было рядом, мы сидели у нее на заднем дворе в бассейне, а Уитни прыгала как сумасшедшая в воде и пела: «Oooh you make my love come down!» Но большую часть времени мы держались подальше от ее дома. Постоянно куда-то уходили. Иногда в парк, куда Уитни брала свою теннисную ракетку и играла со стеной, пока я тренировалась на баскетбольном корте. Иногда мы гуляли с Фелицией и Ларри или заходили к моей кузине Кэти. Но лучше всего было, когда мы оставались вдвоем.

Мы много говорили о музыкантах, читая вкладыши, обложки альбомов и музыкальные издания типа Billboard и Pollstar, записывали имена продюсеров. Сидя в гостиной, анализировали хлопки Куинси Джонса, и Уитни говорила о бэк-вокалистах, с которыми ей хотелось бы поработать. Я легко определяла, какие музыканты играют на том или ином альбоме. С Уитни мне удалось развить свой музыкальный слух после нескольких лет под What’s Going On Марвина Гэя, Body Heat Куинси, Too Hot to Handle Heatwave, Extension of a Man и Change’s Miracles Донни Хэтэуэй и прослушиваний MFSB и Love Unlimited с братом Марти. Я знала, что в рекламе по радио и телевидению Be all that you can be in the army исполняет Лютер Вандросс, а за джинглом Mastercard стоит голос Филлис Хаймэн.

Мы с Уитни были очень близки. И дело не только в сексе. Мы могли быть голыми. Никто из нас не стеснялся своей наготы, не было нужды прятаться. Мы доверяли друг другу свои секреты, чувства, свое настоящее я. Мы были подругами, любовницами, целым миром друг для друга. Не любовницами – просто собой. Мы были вместе, одним целым. Вот что это было.

Мы никого не посвящали в свои отношения, но всегда чувствовали в них божественное присутствие. Если вы верующий, Бог всегда с вами. Можно скрываться от остальных, хранить все в тайне, но спрятаться от Него – кем бы он ни был – невозможно. Мы понимали, какого мнения религия о нашей любви, но ни одна из нас не выразила по этому поводу ни вины, ни сожаления; мы были погружены в узнавание друг друга. Только это и было важно.

Иногда мы снимали номер в гостинице. Обычно больше чем на одну ночь денег не хватало, даже с моей заначкой из казино и модельной работой Уитни. Ей не нравился мир моды и отношение к моделям – нравились деньги. Время от времени мы уезжали в Эсбери-парк и останавливались в маленьком прибрежном отеле рядом с Stone Pony, где всем побережьем управлял Брюс Спрингстин.

Думаю, мы были типичной подростковой парой – плюс немного наркотиков.

Первым, кто дал мне попробовать, был друг сводного брата Уитни-Гэри. Я сидела на крыльце ее дома, а Гэри и его друзья были внутри. Его друг Келли спросил меня, знакома ли я с наркотиками, и я ответила, что нет. Тогда он спросил: «Хочешь?» И я ответила: «Да».

Мы встали и пошли прогуляться вдоль железнодорожных путей, и Нип рассказала, что попробовала эти наркотики в четырнадцать.

Однажды Нип решила заехать домой и захватить кое-какие вещи, прежде чем отправиться на пляж, мы сели в такси, и я ждала ее в машине. Вскоре она вышла обескураженная. Кто-то украл ее заначку. Это был не первый случай, когда пропадало что-то из ее вещей – наркотики или деньги. Ее обкрадывали в собственном доме. Полная хрень. Наши планы изменились: пляж отменился, на повестку вышел Нью-Йорк.

В автобусе, идущем на Манхэттен, Уитни вдруг сказала: «Пойдем к моей кузине Ди Ди». Я уже встречалась с Ди Ди однажды в доме ее матери Ли Уорвик в Саут-Орандже. Там был еще один кузен Уорвик, Барри, и мы втроем дружили еще долгие годы после этой первой встречи, когда он приезжал погостить. Пока мы сидели за кухонным столом ее мамы и болтали, кузина Ди Ди высыпала на стол табак из сигареты. Раскурив, она протянула нам сигарету, и мы с Нип сделали по затяжке. Сильная была штука! Надо быть заядлой курильщицей, чтобы справиться с такой комбинацией, подумала я.

Нип говорила, что у Ди Ди масса талантов, и она легко могла бы сделать успешную карьеру, если бы не была такой сумасшедшей. Как-то раз Ниппи видела, как Ди Ди подпевает Дионн на сцене с откровенно скучающим видом – пыхтя, сопя и закатывая глаза. Несмотря ни на что, Уитни ее любила, всегда с нежностью о ней отзывалась и поддерживала тесные связи с семьей Уориков даже после того, как стала знаменитой. Я запомнила Ди Ди девушкой с крутым нравом, громким смехом и яркими белыми зубами. К тому же чертовски веселой.

В ее квартире в Верхнем Вест-Сайде был приглушенный свет. Ди Ди не выходила целую минуту, а когда вышла, то, несмотря на поздний час, я увидела на ней кремовую шелковую пижаму. Пока мы сидели и разговаривали, она попросила нас оказать ей услугу – перевезти ее Cadillac на другую сторону улицы. Вернувшись, мы сказали, что на ветровом стекле по меньшей мере дюжина штрафов.

Потом у Ди Ди появилась еще одна просьба. Ей пришла в голову блестящая идея: мы отвезем машину в Джерси и припаркуем ее у дома Нип. Для нас это было отличным развлечением, так что мы были рады ей помочь. Мы поехали в Ист-Орандж и вдруг услышали звук, похожий на звон колокольчиков. По-видимому, кто-то пытался открутить колесные диски, и теперь они болтались при каждом обороте с таким звуком, будто мы ехали на санях Санты.

Я до сих пор слышу голос миссис Хьюстон, когда мы вошли в дом: «Это еще что за тачка? Вы двое выглядите так, будто работали на херову банду!» Но нам было плевать. У нас появились колеса! Во всяком случае, у меня. Нип не сдала на права, и в последний раз, когда я разрешила ей сесть за руль, она врезалась в зад другой машины на мосту Джорджа Вашингтона.

Позже в тот день мы с Нип поехали в Вашингтон-Хайтс, чтобы выполнить нашу тайную миссию. Попасть внутрь было легко; проблема заключалась в том, чтобы выбраться с товаром и не нарваться на приключения. Мы явно не были похожи на гарлемских девчонок, поэтому приходилось вести себя осторожно и следить за тем, с кем мы разговариваем и как. Мы припарковали тачку, и симпатичный латиноамериканец примерно нашего возраста проводил нас в здание и вверх по трем лестничным пролетам.

Дом казался пустым, но кругом мелькали тени, а из-за углов коридоров выглядывали наблюдатели. Парень привел нас в квартиру, где за столом сидел человек с весами, лампой и большим количеством белого порошка. Двое других парней топтались поблизости. Я огляделась: комнату наполняла серая мутная пленка, как будто мы попали в мертвый пузырь безвременья и могли запросто остаться в нем навсегда. Помню, я подумала, что мы, должно быть, не в своем уме, раз решили сюда прийти. У мамы от этого зрелища точно случился бы сердечный приступ. Эти парни могли изнасиловать, или убить нас, или и то и другое, но все, о чем я могла думать, – это то, что я не смогу жить, если с Нип что-нибудь случится.

Размышляя о том, как выйти из этой ситуации, я мельком увидела Уитни, которая уже все сделала, сидя в кресле напротив дилера. Она выглядела такой юной и невинной, что я тут же вскочила и встала у нее за спиной. Она все взяла, и мы ушли.

Когда мы возвращались к машине, к Уитни подошли трое молодых людей:

– Эй, мамаша! Мамаша, я тебя знаю. Иди сюда!

К этому времени Уитни уже снималась в национальной рекламе товаров вроде жидкости для полоскания рта Scope. Ее имя и лицо были всеобщим достоянием, поэтому я тут же решила, что, если мы захотим еще, я вернусь сюда одна.

В следующий раз я велела Нип остаться в машине.

– Как только будем на месте, – сказала я, – я выйду, а ты немедленно садись за руль. Если я не вернусь через десять минут, уезжай, сверни направо, а потом еще раз направо. Следующим кварталом будет Бродвей. Там и встретимся.

Обычно весь процесс занимал от десяти до пятнадцати минут, и мне было легче от мысли, что, если возникнут какие-то проблемы, Уитни будет в безопасности, на людном и солнечном Бродвее. Мы договорились, что не хотим привлекать слишком много внимания друг к другу, и иногда репетировали, что будем делать, если кто-то попытается испортить нам жизнь. Мы планировали вести себя благоразумно, бежать при любом удобном случае и говорить обидчикам что-то вроде: «Тут за углом мой брат с другом». К счастью, до этого не дошло – вероятно, ангелы в тот год работали сверхурочно.

Дело было не только в наркотиках, но и в том, что нам просто хотелось наслаждаться жизнью. Иногда мы переусердствовали в этом.

– Вот блин, – сказала я после особенно долгой вечеринки, когда мы уже были в отеле. – Не нравится мне, что мы тратим на это столько времени. Жизнь проходит мимо.

– Да ничего такого в этой твоей жизни без нас не происходит, – сказала Уитни.

Однажды летом мы пошли в гей-клуб. Для нас это было в новинку. Я понятия не имела, как его искать, потому что никогда не была в таких заведениях. Но эта идея плотно засела нам в головы, так что мы с Уитни нашли клуб в Эсбери-парк. Поднявшись по деревянной лестнице, мы вошли в уютное помещение с видом на пляж. Интерьер был таким же, как в любом неприметном местечке, с деревянными панелями и музыкальным автоматом, но мы сразу почувствовали себя комфортно: играли в бильярд, слушали музыку, – легкий блюз, танцевали, а потом проскользнули в уборную, чтобы сделать несколько дорожек.

Мы с Уитни взялись за руки, вернулись и подошли поближе к танцполу, но, как только начали целоваться, сразу же ушли. Добрались до машины и быстро поняли, что не можем ждать, пока доедем до отеля. Я припарковала машину у воды, вскоре в окно постучал полицейский. Мы были голыми, но запотевшие окна спасли нас от его взгляда, так что он просто попросил нас ехать дальше.

Уитни чувствовала себя некомфортно в своем теле, но я считала ее красавицей. Я часто повторяла: «Бог, должно быть, создавал тебя по крупицам». Каждый дюйм ее тела так хорошо сочетался с другими, что ее красота казалась монолитом. У нее были изящные стройные ноги. Я дразнилась и говорила, что они похожи на бейсбольные биты – сильные и гладкие в бедрах и икрах, сужающиеся к лодыжке. А ее лицо освещала мегаваттная улыбка. Даже когда ей было грустно, эта улыбка была похожа на выключатель в темной комнате, который способен мгновенно залить все светом.

Всякий раз, когда я так говорила, Нип просто отвечала: «Спасибо, Роб», или смотрела на меня так, будто я произношу вслух что-то из ряда вон выходящее, хихикала и отшучивалась: «Ты с ума сошла, Робин». А иногда молча одаривала меня взглядом с тем милым невинным выражением, которое сохранила до конца своих дней.

В последние дни лета я приготовилась попрощаться с Уитни и отправиться в школу в Монмуте. Я уже паковала вещи, когда она позвонила и сказала, что хочет меня навестить. Очевидно, что-то во мне делало ее жизнь лучше и комфортнее, и она хотела, чтобы я была ее частью. Я еще не знала точно, какова будет моя роль, но была уверена, что смогу ее исполнить.

Когда я уехала, мы каждый вечер разговаривали по телефону, и перед тем как положить трубку, Уитни бормотала: «Жаль, что тебя здесь нет». Ларри привозил ее ко мне в гости. Я тоже скучала по ней, но мне нужно было сосредоточиться на школе и команде.

У меня в общежитии была небольшая комната с двухспальной кроватью; если отойти от нее на два шага, можно было дотронуться до противоположной стены. Тесноватая. Ларри привозил Уитни перед пробами и в межсезонье, но ночевать она оставалась всего несколько раз. У меня не было машины, так что Бонита и другие мои подруги по команде обычно отвозили нас в магазин, чтобы взять какой-нибудь еды, а затем мы вдвоем шли гулять.

В школе я не употребляла наркотики. Иногда курила бонг, который принадлежал одному из парней-баскетболистов, и больше ничего. Однако после того, как я сдала промежуточные экзамены, кто-то стал ходить по комнатам с маленькими светло-голубыми таблетками. Я приняла одну и позвонила маме, плакала и смеялась в трубку. Потом убежала и спряталась вместе с другой девушкой, потому что думала, что кто-то из команды хочет нас убить. Не знаю, что это были за таблетки, но мне они не понравились.

Мама немедленно позвонила Уитни и попросила ее поговорить со мной. Я рассказала, что сделала, и она посоветовала вернуться в свою комнату и закрыть дверь. Я легла на кровать и увидела, как в замочную скважину вплывает чья-то голова. В ушах все еще звенел голос Уитни, так что я закрыла глаза и отключилась.

В моей новой баскетбольной команде была первокурсница по имени Барбара Рэпп из Плезантвилля, штат Нью-Джерси, – белая, которая играла, как черная. Рэпп была одного со мной роста и отлично управлялась с мячом. Еще была Рози Стратц, мощный форвард, – что было само собой разумеющимся. Бонита, или Бо, левша, была защитницей, а сестра Рози – Тэмми – начинала свингменом.

Итак, Рапп была хороша, но не хотела начинать с позиции защитницы перед Тэмми, фавориткой города. Это заставило нас с Рэпп сражаться за позицию легкого форварда. Я должна была дать ей понять, что ей никогда не одержать надо мной верх. Я не боялась трудностей – она тоже, поэтому во время тренировки мы постоянно сталкивались лбами. В конце концов я выиграла позицию легкого форварда, но Рэпп оставалась лучшим игроком на поле. Она могла выступать за кого угодно. У нас собралась отличная команда, и мы сыграли крутейший сезон. Обожаю этих девчонок.

Все шло хорошо до дня нашей игры против команды моей предыдущей школы. Я встревожилась и попросила Уитни приехать, чтобы поддержать меня.

Мы шли ноздря в ноздрю. Бонита и Рэпп сфолили, и мы были вынуждены поставить защитницу, которая вообще не играла. Тайм-аутов не было, и на часах оставалось всего несколько секунд – десять или меньше. Поскольку я играла довольно солидную партию, то пришла к мысли, что лучше всего удерживать мяч.

Кто-то отобрал его и бросил мне, я начала быстрый дриблинг, направляясь к корзине. Я видела, что Трейси и ее команда выстроились в очередь на защиту на другом конце площадки. Внезапно моя товарка по команде Ди Ди Филлипс встала у меня на пути и протянула руки ладонями вверх, прося мяч. Именно так и должна поступать защитница – но я от нее отмахнулась. Она мгновение поколебалась, затем повернулась, чтобы бежать; я взглянула на часы и поняла, что мяч исчез. Я остановилась, развернулась и увидела его в руках противницы, мимо которой только что пролетела. Два легких очка, чтобы закрепить победу для них, и очень трудное поражение для нас.

Я упала на пол. Спортзал гудел от эмоций, на корте было жарко. Игру сменил реальный мир. Я была измотана. Победа была почти у нас в кармане! Когда я взяла себя в руки, поздравила соперников и обняла своих, то увидела идущую ко мне Уитни в темно-серой шерстяной куртке длиной три четверти и огромных очках в коричневой прямоугольной оправе.

– В любом случае, это была хорошая игра, – сказала она.

Так оно и было.

Той осенью у Уитни начался выпускной год в Mount St. Dominic Academy. Она была не в восторге от перспективы возвращаться в школу, но Сисси была против того, чтобы дочь занялась музыкальной карьерой, не доучившись.

Уит ненавидела школу и униформу. На первом курсе ее отчислили, потому что она прогуливала занятия и не сдавала домашнюю работу. Каждое утро, надевая форму, она шла в Dunkin’ Donuts чуть ниже по улице от школы. В конце дня ее там находила подруга, которая обожала спорить с барменом о том, как лучше всего делать клубничные коктейли. Если мать уезжала на запись или выступала на Манхэттене, Уитни возвращалась домой кружным путем. Когда ее отчислили, миссис Хьюстон обратилась к директору и уговорила вернуть ее обратно.

Мы все еще встречались, но нам становилось все сложнее найти место и время, чтобы побыть наедине. Мы прятались по гостиничным номерам, оставались у меня в общежитии, в доме ее матери или в моем доме. Конечно, нас в любой момент могли застать врасплох, но этого так и не случилось. Пока однажды моя мама, пришла домой раньше обычного.

Во время моих каникул мы с Нип были у меня и после всех дурачеств прижались друг к другу в постели голыми, как взрослая пара, и стали болтать. Вдруг я услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Нип вскочила и побежала прятаться за приоткрытой дверью комнаты. Звук шагов становился все ближе и ближе. Спальня была прямо напротив уборной, и через щель в двери мне было видно, когда кто-то заходит туда или проходит мимо. Я быстро натянула одеяло до самой шеи, так чтобы выглядывала только голова.

Мама села на унитаз, не закрыв дверь, и посмотрела прямо на меня. Я слышала, как она мочится, спрашивая, почему я в постели. Я промямлила что-то, якобы плохо себя чувствую – что было не совсем ложью, в тот момент мне действительно скрутило живот от страха. Представьте себе: Уитни Элизабет Хьюстон торчит прямо за моей дверью в чем мать родила, а мама в это же время смотрит на меня из туалета. Идеальный визуальный раскол: Уитни мне было видно краешком правого глаза, а маму – левого.

Неприятное было зрелище, но мне пришлось сосредоточиться на маме, чтобы она не заметила мой бегающий взгляд. Наконец она встала, смыла за собой, вымыла руки и сделала несколько шагов к моей комнате. С меня сошло семь потов, а сердце так бешено колотилось, что я испугалась, как бы она его не услышала. Я стала молиться про себя и была уверена, что Нип делает то же самое. Мама остановилась в дверях, не сводя с меня глаз, подняла руку и слегка толкнула дверь. Потом попятилась, прошла по коридору и вышла из дома.

Излишне говорить, что мы с Нип в спешке оделись и отправились гулять до самой ночи. Но что именно могло тогда произойти?

Мама не любила ставить людей в неловкое положение, особенно своих детей. Подозреваю, она знала, что происходит, но сжалилась надо мной – а может быть, просто достаточно меня уважала, чтобы оставить в покое. Не знаю, почему она не заглянула за дверь. Мама была из тех родителей, которые доверяют своим детям, и даже когда не одобряла определенное поведение, то считала, что должна позволить нам учиться на своих ошибках.