Волки окружают Владимир

Часовой мастер

9-е. Среда

Ты мог бы уместить вселенную в цветке,

Как бездну времени пергамент Августина?

Гюнтер Эгельмаун. Часовщик.

Когда Ульяна вышла за ворота Централа, красного трёхэтажного здания, построенного ещё по приказу Екатерины Второй, она уже знала, что за ней будут следить. Не очень-то она надеялась на великодушие подобных типов, как Савва Юрьевич. Да и от губернаторши, этой беспринципной, злопамятной, не способной на какое бы то ни было благородство женщины, она даже во сне не могла ожидать поблажек. Так. Что же для начала ей надо сделать? Идти на прежнюю квартиру, находящуюся недалеко от центра города, где они остановились с Мариной, конечно, ни в коем случае нельзя. Если бы она уже связалась с организацией! Но кто ей там сразу поверит? А вдруг она из Службы Безопасности? Значит, остаётся только одно: гулять вокруг цента города. В центре нельзя – слишком будет мозолить глаза её крестьянский наряд: тулуп, шерстяной платок и эти жалкие опорки. (Тулуп на неё накинули полицейские, когда выходили из балагана. А то пропал бы. Надо же, какая трогательная забота!) По окраинам же ходить было нецелесообразно. Трудно её будет здесь Маринке отыскать. Так что самое логичное это ей бродить между помпезным центром и убогой окраиной. Альфонский, добрейшая душа, выправил ей мандат, ибо мандат сельским жителям вообще не полагается, за исключением охотников. Удивительно, как её до сих пор не сцапал патруль? У Маринки, например, есть. Она более продвинута в этих делах. Ещё в «Солёном жмыхе» наладила связь с недовольными из ближних посёлков. Там ей и выправили мандат. Говорила, что когда приедут во Владимир, ей, Уле, тоже выправят. Только всё не получалось. Вот и получилось – выправили.

Как же всё-таки дать о себе знать ей? Должна же была Маринка следить за воротами Централа. На словах просто. А только попробуй на сорокаградусном морозе весь день торчать, дожидаясь неизвестно чего. Хотя одета она более привычно для города, чем я. Дублёная шуба, пимы, пуховая шапка, как у нанайцев, шарф с помпонами. И вообще она гораздо интереснее меня. Широкое лицо, чёрные глаза, опушённые длинными ресницами, густые чёрные волосы, заплетённые в косичку-колосок, медные колечки ушах, полные губки, которые, когда растягивает в улыбке, так выгодно преображают её облик, что сразу можно в неё влюбиться: в эти ямочки на щеках, в эти блестящие лукавые глаза. Где же ты моя красавица-хохотушка? Однозначно, я чувствую, что она уже знает о моём освобождении и ищет повод дать незаметно мне какой-нибудь знак. Ведь она тоже прекрасно понимает, что меня выпустили в качестве наживки. Ох, как холодно! А я со вчерашнего дня ничего не ела. Но ничего лучшего не остаётся, как бродить на границе центра и окраины.

Раз Ульяне встретился патруль. Спросили мандат. Она показала. Капитан посмотрел и отдал, не задавая никаких вопросов. Вообще, эта граница между центром и окраины была интересна с точки зрения социального деления. Принадлежащие ещё центру трёхэтажные здания, специфической архитектуры – помесь модерна и ампира, – где помещались конторы юристов и нотариусов, мелкие закусочные, ателье, парикмахерские, очерчивались неровной лентой дороги, по которой циркулировали уродливые автобусы, иногда сворачивавшие в недра окраины, наводнённой бесформенными бараками, заводишками, машинными мастерскими и мелкими ремонтными контрами. Что ж, здесь можно побродить, только осторожно, петляя и держаться возле невысоких кирпичных домиков, чтобы Маринка была уверена в том, что когда она меня окликнет, никто из посторонних, даже собака, не могла заподозрить никакой каверзы.

Всё-таки, как хочется есть. Как нарочно булочная разливает такой запах!

Чтобы не чувствовать этот соблазнительный запах, Уля перешла дорогу на сторону окраины. И тут в глаза ей бросился безликий двухэтажный дом, которых здесь было много. Отчего-то, не зная почему, она задержала на нём внимание, и этот интерес оправдал её ожидание. Ворота, ведущие во двор, вдруг как бы без видимой причины приоткрылись и за ними мелькнула фигура. Уля насторожилась, потом, оглянувшись, быстро подошла к дому, и незаметно скользнула за ворота во двор, где стояли ветхие сараи и на верёвках дубели серые простыни. В доме был один единственный подъезд с жалобно скрипящей на ржавой петле дверью. Ещё раз оглянувшись, Ульяна тут же зашла в него. В подъезде было мрачно. Одна лестница вела наверх, другая – вниз, в подвал. Только она занесла ногу на ступеньку, ведущую наверх, как из подвала, тянущей вонью, раздался тихий шорох, словно кто-то хотел привлечь её внимание. Ульяна остановилась, огляделась и сделала попытку спуститься вниз. Но не успела. Снизу шёпотом прозвучал высокий юношеский голос.

– Стойте! Я от Марины. Времени мало. Слушайте и запоминайте. Сегодня в час дня зайдите в часовую мастерскую, что отсюда через два дома. Пароль «Можно ли у вас купить часы с серебристым браслетом?», ответ «Подобные часы сейчас большая редкость, но для вас, куда ни шло, что-нибудь подыщем». Всё теперь идите. И знайте, за вами следят.

Ульяне не надо было дважды повторять. Она быстро вышла из дома, потом со двора. Надо приметить, где это мастерская. Ах, вот она. Вон вывеска. А теперь поскорей отсюда. Нужно побродить в других местах. Она поглядела на свои простенькие часики. У меня в запасе ещё два часа. Теперь можно углубиться и в окраину. Только место надо запомнить.

Теперь, блуждая между лачугами и бараками, Ульяна чувствовала себя гораздо уверенней. Тут было больше шансов остаться незамеченной. Она то петляла из одного двора в другой, то быстро проходила по редким заснеженным скверам, то ловко сворачивала в барачные проезды. Таким способом, избегая ненужных взглядов, Уля к назначенному сроку вынырнула из глубины улиц и быстро прошла к часовой мастерской, которая располагалась в таком же безликом двухэтажном бревенчатом доме с каменным низом, как и тот, где ей сообщили пароль, и, судя по размеру двух окон, занимала небольшую комнату на первом этаже. Ульяна уверенно толкнула дверь и услышала звон колокольчика, сообщающий о приходе посетителя. То, что она увидела, было вполне ожидаемо. Полутёмное помещение было всё сплошь и рядом заполнено часами различных конструкций и размеров. Все они тикали, вращали колёсиками, качали маятники и издавали звон (по крайней мере, когда она зашла, несколько старинных часов издавали утробный бой). За прилавком, освещённым керосиновой лампой, сидел пожилой мастер и возился, очевидно, с небольшим часовым механизмом с монокуляром в левом глазу. В помещении было довольно прохладно, и поэтому на него была накинута телогрейка. Услышав звон колокольчика, он посмотрел на посетителя и опять углубился в свою работу. Ульяна несмело подошла к мастеру и спросила:

– Можно ли у вас купить часы с серебристым браслетом?

Он оставил часы и, посмотрев на неё, ответил:

– Подобные часы сейчас большая редкость, но для вас, куда ни шло, что-нибудь подыщем.

Седой чуб спадал на лоб и глаза с морщинами на углах немного смеялись.

– Ну и натворили вы дел! Но, видимо, для первого раза вы легко отделались. Но, учтите, вы уже проколоты, засвечены. Вы будете всегда находиться в поле их зрения. Ну и мы не лыком шиты. Чего-нибудь придумаем. А теперь пойдёмте вниз, вас там заждались.

Мастер взял табличку с надписью «Обед», пошёл к входной двери, повесил её снаружи и закрыл дверь на ключ. Потом, спросив, не заметила ли она за собой хвоста, и, получив отрицательный ответ, поднял керосиновую лампу и раскрыл занавеску, висящую сзади его рабочего места. За ней находился ход, ведущий, очевидно, вниз. Ещё раз оглянувшись, он кивнул Уле и устремился в него. Ульяна двинулась за ним.

Ход уводил вниз по весьма крутой деревянной лестнице, и мастер всё время поддерживал девушку за руку, свободной рукою освещая темноту керосиновой лампой. Наконец они спустились вниз, где было намного теплее. Впереди, недалеко от них, находилась деревянная дверь без ручки, по краям обитая жестью. Мастер подошёл к двери и три раза постучал, сделал паузу и ещё постучал, теперь только два раза. За дверью послышались шаги, и звук отпираемого замка. Когда открылась дверь, перед взором Ульяны предстало полное беспокойства широкоскулое лицо Марины. Ничего не говоря, она кинулась на шею подруги и крепко стиснула её в своих объятиях.

– Ох, глупышка, ты глупышка, – взволнованно и нежно, совсем без укора, выпалила Марина. Потом освобождая её от объятий, сказала: – Заходи, моя радость. Аркадий Павлович сейчас тебе всё объяснит.

В комнатушке, куда за Мариной зашли Ульяна и часовщик, Аркадий Павлович, на столе горел огарок свечи, освещавший скудную обстановку закутка. К стене был приставлен продавленный диван с протёртой плюшевой подушкой, у стола стоял ветхий стул.

– Аркадий Павлович, когда тебя арестовали, пристроил меня сюда, так как на прежнем месте оставаться было нельзя. Присаживайтесь.

Часовщик и Ульяна сели на диван, а Марина опустилась на стул.

– Я ещё два дня назад через одного человека, имеющего дело с хозяйкой прежней квартиры, познакомилась с этим милейшим человеком, – задумчиво произнесла Марина. – Только тебе ничего не сказала… Господи, но ты наверно, голодная? Я уже приготовила тебе кое-чего перекусить, ибо надеялась, что всё обойдётся.

С этими словами она поднялась, подошла к столу и с дальнего края, на котором из-за темноты ничего нельзя было разглядеть, достала термос и тарелку, накрытую другой тарелкой.

– Сначала поешь, а потом расскажешь, чего там от тебя допытывались.

На тарелке оказалась пшённая каша и кусок чёрного хлеба, с которыми голодная Ульяна расправилась в три минуты. В термосе же было горячее молоко. Выпив кружку, Ульяна сказала, что наелась.

– Ничего ты не наелась, – надулась Марина. – За меня не переживай, я вполне сытая. Это всё тебе.

– Нет, правда, Марина, – я наелась.

– Вредина. Я для неё старалась. А она!

– Маринка, какая всё-таки ты прелесть.

– Не подлизывайся. Тебя ещё за вчерашнюю выходку следует выпороть, – сказала Марина, закрывая колпачок термоса. – Потом допьёшь. И не смотри так на меня. Сейчас будешь отчитываться.

– Да, ладно, Марина, не осуждай её, – откликнулся Аркадий Павлович, который сидел, закинув ногу на ногу, в углу дивана. – Мне, кажется, следует переходить к вопросу о вашем будущем пребывании в городе. Сперва надо выслушать Ульяну, к чему её склоняли в застенке.

Не торопясь, обстоятельно Ульяна всё им рассказала. И о ночном грубом допросе, и об утреннем посещении льстивого эсэбэшника.

– У этих так заведено, – сверкнув глазами, сказал Аркадий Павлович. – Мягко стелют. Ищут зазоринку, чтобы уцепиться.

– А вы, если не секрет, – набралась храбрости Ульяна. – Какую организацию представляете? «Вперёд, Че Гевара!»?

– Нет, не её, – серьёзно ответил он. – «Под знаменем Сталина».

– А мы хотим «Вперёд, Че Гевара!»

– Да на здоровье! Вы ведь ещё молоды. Вас же больше привлекает деятельность, чем теория. Ребята там хорошие, только часто неразумно поступают. В принципе, это болезнь роста.

– А вы с ними свои действия как-то координируете?– уже вступила в разговор Марина.

– Да, о чём-то нам с ними однажды удалось договориться, – грустно усмехнулся Аркадий Павлович. – Но, увы, далеко не во всём. Ведь они считают себя самыми прогрессивными. А нас уже динозаврами. Особенно острые у нас с ними разногласия произошли, разумеется, насчёт личности Сталина. Не принимают его жёсткую линию. Говорят, нынешняя власть много чего унаследовала от Отца народов. Одни бараки, говорят, чего стоят. И не понимают, что не Сталин создал тот страшный ГУЛАГ, а приспособленцы, извращённо понимающие классовую борьбу. Конечно, сама по себе лагерная система в условиях Гражданской войны (а Гражданская война продолжалась вплоть до сорокового года) мера была вынужденно необходимая. Но только лагерные начальники (особенно пять самых главных), которые возомнили там себя царьками и поэтому могли издеваться над людьми, сколько им душа желает, несут самую большую вину. Тоже самое с расстрелами, кстати, в сто раз завышенными. С коллективизацией тоже много вопросов. Но не будь её, не смог бы народ в кратчайший срок построить индустрию, а без неё уже невозможно было выстоять в Великой войне. А это в свою очередь несло физическое уничтожение народа.

– Значит, за счёт малого зла, – подытожила Марина. – Была решена проблема большего зла.

Аркадий Павлович с досадой отрицательно покачал головой.

– Вот и ваши чегеваристы так же говорят, не понимая, что перед страной стояла титаническая задача: выстоять во чтобы то ни стало! Иначе гибель, смерть, аннигиляция. Поэтому часто людей, которые не принимали интересы своего народа, приходилось репрессировать, тем более среди них на самом деле было много врагов. И опять же процессы велись многими неполноценными с точки зрения морали людьми

– Ой, да чего спорить-то, – вновь вмешалась шустрая Маринка. – Всё равно же той страны уже нет. Ныне всем заправляет бездушная чиновничья власть, которым присылает директивы ещё более бездушный Центр, ибо никого из обитателей этого мистического топонима никто никогда и не видел. Может, Центром управляют инопланетяне-рептилоиды? В моём понимании это какой-то спрут, который своими щупальцами отравляет региональную власть, и она, отравленная ядом равнодушия, живёт в своей башни из слоновьей кости, не думая о проблемах, работающего на её благо большинства.

– Для этого мы и работаем, чтобы сместить эту бесчеловечную власть, – воодушевлённо сказал Аркадий Павлович. – Только к великому сожалению оппозиция разнородна и не способна выработать общей стратегии. Вот вы, милые девушки, хотите стать чегеваристками. Поэтому анархических проявлений вам не избежать.

– Я слышала, – что кроме нашего социалистического фланга, существуют ещё и язычники-ведисты, – пытаясь уклониться от больной для Аркадия Павловича, как ей казалось, темы, спросила Ульяна. – Кстати, у нас в деревне это язычество очень сильно проявляется, несмотря на то, что все носят кресты.

– С ними вообще сложно о чём-нибудь либо договариваться, – буркнул часовщик, видимо, не считая их за серьёзных борцов с властью.

– Нет, вы не правы, – защитила их Маринка. – Мне ещё в деревне с некоторыми из них приходилось разговаривать. И мне показалось, что намерения у них самые серьёзные.

– Ну, тогда бы и шли к ним, – рассердился Аркадий Павлович.

– Нет, нам ближе по духу «Вперёд, Че Гевара!».

– Потому что ещё в вашей голове ветер гуляет.

– Но и вы нам тоже близки. Ведь цель у нас-то одна?

– Цель-то одна, – сокрушая эти наивные мысли, говорил Аркадий Павлович. – Да стратегии разные. Я бы даже сказал, что у отдельных борцов с режимом её совсем нет. Хотя, что попусту об этом болтать. Если решили, значить тому и быть. Всё-таки это лучше, чем быть членом молодёжного крыла Всеединой партии.

– И вы нам обещали помочь связаться с чегеваристами, – напомнила Марина.

– Да обещал. И слово моё крепко.

– Ой, – умилилась Ульяна. – Прямо как в старинных заговорах: и слово моё крепко. Только осталось закончить: аминь.

Аркадий Павлович странно посмотрел на неё, как бы говоря: и эти тоже принимаются за борьбу. Потом вдохнул и сказал:

– Сегодня вечером сюда должен прийти Митя, этот самый, что тебе, Ульяна, пароль сообщил. Вот он тоже собирается стать чегеверистом. Марина с ним уже знакома. У него скоро должна с ними произойти встреча. Ну, вот! Присоединяйтесь… Однако, мне уже пора. Как бы не заподозрили в чём. Вы же пока здесь оставайтесь. Запритесь и открывайте только на условленный стук. Если что, Марина знает, как выйти. Всё поняли? Прощайте.

И взяв керосиновую лампу, он отпер дверь и вышел. Как только

послышались его шаги, поднимающиеся вверх по лестнице, Маринка заперла дверь и сказала Ульяне: – У меня прямо мурашки по телу пошли. Это же надо же, не сегодня-завтра может решиться наша судьба. Митя сказал, что им как раз нужны смелые и решительные девушки.

Потом, подойдя к Ульяне, опять обняла её, но только очень нежно.

– Если бы они тебя пытали, я не знаю, что с ними бы сделала! У! – и она грозно потрясла кулакам. Из-за плеча мелькнул хвост её небольшой косички-колоска. Ульяна была тронута до слёз. И, улыбнувшись, шепнула её на ушко: – Кошка. Дикая сиамская кошка.

Рыцарь без страха и упрёка

9-е декабря. Среда

Il a dit qu´il cherchait le Saint Graal depuis la moitie

de sa vie, mais il ne ressemblait à un fou.

Eugène Brel. Les fantôme du boulevard Voltaire.³

Когда Жуков и Рябинин на своём гремящем драндулете, после двух часов тряски по просёлку, опять выбрались на большак, солнце уже встало и светило в лицо. Но от этого веселей не было. Практически до самой бензоколонки молчали, безразлично куря папиросы. Каждый думал о своём. Жуков о том, что чего так жадно ждали, пришло. Только не очень-то от того радостно. Рябинин – о том, что будут привлекать армию, и тоже на это не радовался. А должен бы. Органы власти на местах будут ослаблены. Ведь весь вопрос стоял, как скоро управится армия с волками, а заговорщики с местной охраной. Было ли им жалко мужиков, которые были загрызены? А как же! Не люди они, что ли? Только те сами дураки, что согласились вшестером выступить против полчища хищного коварного зверя. И что за дурь! Из Гороховца их послали в Вязниковский район, а охотников из последнего, как говорил тот здоровяк, послали в Гороховской. Бардак! За этими размышлениями так и докатили до бензоколонки. Увидев её, Рябинин присвистнул.

АЗС представляла собой избу с печным отоплением, перед которой располагались четыре колонки. Эта бензоколонка, как и, соответственно, все нефтяные запасы родины, принадлежала некоему смуглому олигарху-инородцу. У заправочной станции сидел бородатый старик с дранным треухом на голове и двустволкой за спиной, ремень которой прижимал грязный военный ватник на груди. Он, постоянно сплёвывая, беззаботно курил козью ножку. Подъехав впритык к одной из колонок, Жуков, открыв дверь и, спрыгнув, весело крикнул: – Ты чо-же, борода, куришь возле огнеопасного места? Да и дым из твоей избушки – тоже фактор риска. Сам знаешь, шальная искра устоит тут тебе стихийное бедствие.

– Хе, – искренне усмехнулся старик. – Не боись, ничего не будет. Не то ныне положение звёзд. А если и будет, значит, судьба такая. – Потом, кинув окурок на снег и затоптав его валенком, пояснил. – Я фаталист. Как Печорин.

– Так, ладно, Печорин. Заправь-ка мне этого зверя. Да не каким-то дизелем, а Н 50.

– Щас я те заправлю, – пообещал Печорин и, подойдя, к машине, прищурился. – Да, для этой модернизированной абракадабры с вертикальным взлётом подойдёт только Н 50.

– Вот талон на бесплатное топливо, – сунул Егор в руки деду синюю с печатью бумажку. Дед, пощупав бумажку, скользнул безразличным взглядом по её поверхности.

– Пойдёт. Бери пистолет и всовывай, куда все мужики всовывают. Хе, хе. – скабрёзно засмеялся дед-фаталист, обнажая пять-шесть зубов.

– Ты по этой части, видать, большой профессионал. – Сыронизировал Жуков.

– А как же! Можешь верить, не верить, а у меня в штанах не хуже этой штуки, – показал дед на пистолет, который Жуков уже всовывал в топливный бак.

– Тебе с такими талантами нужно на женскую фабрику, а не бензин наливать унылым дальнобойщикам.

– А вот эту зиму покукую здесь и к весне, может быть, куда-нибудь в этом роде и подамся.

Алексей вместе с Жуковым спрыгнул на грязную наледь, образовавшуюся возле колонки, и был свидетелем этого диалога. Он с любопытством разглядывал этого озорного деда. Видимо, дед со всеми приезжавшими шутил таким образом. А чего ему остаётся делать, подумал Рябинин? Торчит целыми днями – со скуки сдохнешь. Вот, чтобы внести какое-то разнообразие в своё тягостное пребывание на АЗС, где не особенно часто останавливаются машины, где и Жуков ещё ни разу не останавливался, ему и приходится, ради поднятия настроения, заводить разговоры на подобные темы. Тем временем старик лукаво посматривал на Жукова с Рябининым, видно, изучал, какой эффект произвели на них его остроты. А Жуков, следя, как заливается бак, о чём-то задумался. Рябинин от нечего делать грыз кончик спички. Это затянувшееся молчание словоохотливому деду порядком начало надоедать. И поэтому, когда уже бак почти наполнился дизелем, напоследок он решил ещё раз похвалиться своими сверхчеловеческими возможностями.

– Эх, поблизости деревенька есть. Да только там одни трухлявые. Надоели. Я вот думаю, надо перебраться на бензоколонку, что рядом с Вязниками. Там молодых-то кобыл поболее будет. Эх, покуражусь! У меня там прямо штырь какой-то. По ночам покоя не даёт.

– Смотри, только, дядя, не очень задерживайся, – посмеялся Жуков. – А то волки придут, да от зависти и отгрызут твой штырь-то.

– А что, вправду, ребятки, волк с севера прёт? – уже не смеясь, спросил дед, и ушанку надвинул на макушку. Над красными скулами тускло блестели когда-то голубые глаза. – Кто говорит да, кто говорит – нет.

– Да как тебе сказать, чтобы не расстраивать, – продолжал глумиться над бахвалом Егор. – Сегодня ночью недалеко от Солёного Жмыха оставили три трупа, у которых, между прочем, когда они ещё не были трупами, имелися двуствольные стволы.

– Да ты что! – дед аж присел от неожиданной вести.

– Так что, батя, по ночам к вдовам не шляйся, – ухмылялся Жуков. – А сиди-ка в своей избушке. Хотя опять же, как ты говоришь, всё зависит от судьбы. – Закончил Егор. После этого перекрыл подачу топлива и вынул пистолет из наполненного бака и передал его в безвольные руки обомлевшего старика. Рябинин уже забирался в кабину, а Жуков занеся ногу на подножку, повернулся к сникшему деду, и весело выкрикнул:

– Ничего, Печорин, главное держи хвост или что там у тебя? пистолетом. Авось судьба помилует.

И влезши в кабину, закрыл дверцу, завёл мотор и направил машину на восток, оставив остолбеневшего старика наедине с охватившими его тревогами.

Сидя в машине, держась за обмотанный изолентой руль и смачно жуя папиросу, – Жуков сказал: – Через пятнадцать километров будут Вязники. Это я к чему? Прежде чем доехать до Гороховца, не мешает узнать от наших людей – не ждёт ли нас там какая-нибудь ловушка?

– С чегой-то это ты вдруг? – спросил товарища Алексей.

– Да так – коротко ответил Егор. – Сорока на хвосте принесла.

Минуту ехали молча. За окнами простирался лесотундровый пейзаж.

– А если серьёзно, – откликнулся Жуков. – Ещё в Солёном Жмыхе охотник тот… Чёрт, как же его звали? А! Зотов. Здоровый такой. Так вот перед нашим отъездом он вроде заикнулся, что в Гороховце в связи отбытия артиллерийской части в сторону Владимира, местные полицаи успели прошерстить многие подпольные квартиры, опасаясь, чтобы наши не смогли своими действами парализовать работу местных органов власти, когда они, если придётся, будут организовывать оборону против волков. Видимо, какая-то эсэбэшная сволочь просочилась в наши ряды, что, кстати, бывает очень редко.

– Что же ты мне раньше не сообщил, – сказал ошарашенный Рябинин и озабоченно сгрёб в кулак свою светлую бородку.

– А кто его знает, правда эта или здесь двойная игра тех же эсэбэшников, – ответил, кусая нижнюю губу, Егор. – Чо тя зря было беспокоить. Вот до Вязников доедем, и из верных источников всё узнаем.

Окрестности Вязников встретили путников лесом, перемешанным соснами и елями. Странно было видеть их высокими, не согнутыми сорокаградусными морозами. Снег пышно лежал на их иглистых ветках и блестел на уже поднявшимся солнце драгоценными самоцветами, напоминая картинки со старинных открыток. И видя всё это, просветлялась душа и оттаивало сердце, и возникала слабая надежда о неумираемости величественной природы, которая наперекор всем катастрофам и катаклизмам ещё способна оживать, неся истерзанному чувству человека умиротворение, радость, любовь. В нижнем ярусе, пытаясь защититься от холода и ветра, ютились несчастные берёзки, осины и рябины, бедные падчерицы лесотундровой зоны. Шла берёза льда напиться, Гнула белое плечо. Увы, гнула, не разгибая.

– А когда-то здесь росли сады, – произнёс задумчиво Егор. – Вишня, яблоня, слива. Арктические циклоны всё убили. Славяне очень чутки к красоте природы. Воспринимают её как живое существо. Это всё технократическая цивилизация способствовала всеобщей катастрофе, чьи плоды мы пожинаем сейчас.

– А сам-то ведь работаешь на произведённой этой цивилизацией машине! – ухмыльнулся Алексей.

– Да я ведь не против самих машин, – глубокомысленно ответил Жуков. – Машина должна помогать человеку, облегчая его труд. Именно, труд. А не умножать некоторым фантастические прибыли. Ведь своей жаждой к получению сверхприбылей они в начале прошлого века практически уничтожили природу-мать. Сидя на собственном суку, его же и рубили. Эх, мозги куриные!.. Что такое! Смотри-ка, Лёха?

Впереди им сигналила фарами какая-то легковушка. Хоть солнце ещё слепило лучами глаза, но сигналы и через двести метров было трудно не заметить. Алексей спросил: – Может, подвох?

– Да не, – спокойно ответил Жуков. – Если бы мы им были нужны, они сразу бы нагнали полицейских, оцепили бы квадрат. Я по сторонам ничего такого не заметил. Это наши. Уже оповестили о нашем задании по рации. Вот они нас, наверно, и хотят предупредить об опасности. Ба, и машина знакомая! Точно. Розовый Опель с антенной. И номер. Ну, вот не успели мы решить к кому нам с вопросами ехать, а нас уже нужные люди с ответами дожидаются. Телепатия! Хочешь-не хочешь, а поверишь в эти штуки.

Подъезжая к стоящему на обочине и вмятому в двух местах Опелю, Рябинин увидел высокого худощавого человека вглядывающегося вдаль. Как только тот увидел, что большегруз Жукова тормозит и съезжает к краю дороги, человек тут же выключил фары.

– Это Альберт Константинович, Первый Педагогический консул. Заведует в области вопросами образования, – сказал, останавливая машину Егор. – Поэтому так цивильно и одет. Поэтому и машину имеет.

– Шишка, – нашёлся только сказать Алексей, с интересом рассматривая его шикарную дублёнку с большим воротом и такую же дублённую ушанку с меховым отворотом впереди и повязанными сзади ушами. Ноги незнакомца согревали толстые ботинки на внушительной кожаной платформе.

– Не сомневайся, он наш, – сказал Жуков, заметив на изучающей физиономии Рябинина черты подозрительности. – Вылазь, парень.

Почти одновременно Жуков и Рябинин открыли дверцы, ступили на нижнюю ступеньку и спрыгнули на дорогу. Перейдя дорогу, они приблизились к Альберту Константиновичу. Это был мужчина лет сорока пяти, чисто выбритый. Хотя губы улыбались, но тёмно-синие, со стальным отсветом глаза, были серьёзны и внимательны.

– Здравствуйте, Егор, – протянул он белую аристократическую руку,

освобождённую от перчатки, небритому Жукову. Тот в ответ подал свою, заскорузлую, и они поздоровались.

– А это наш новый товарищ, – отрекомендовал Жуков Алексея. – Алексей Рябинин. Проверен в деле.

– Душевно рад знакомству. Я Злобин, Альберт Константинович.

И Злобин протянул свою руку. Рукопожатие было долгим и крепким, и Рябинину это понравилось, убеждая его в том, что перед ним, несмотря на холеный вид и официальный лоск, человек искренне разделяющий взгляды Велесова братства.

– Ох, заждался я вас, братцы, – передёрнулся замёрзшим телом Злобин. – Давайте скорее сядем в мою машину. В салоне у меня значительней теплее.

Когда путники сели в его Опель, то они действительно почувствовали, что печка хозяина довольно-таки прилично работает, по крайней мере, способна поддерживать кровообращение в их бренной плоти, настраивая теплом на какой-то домашний лад. Да и светящиеся на вполне исправной панели зелёненькие циферблаты, стрелки и цифры ласкали глаза, вызывая в памяти сиюминутные безмятежные впечатления. Стёкла были с подогревом, поэтому им не угрожала морозная наледь, и через них всё было отлично видно, не то, что на стёклах у Жукова, которому каждый раз приходилось их очищать от морозных художеств металлической щёткой. Да, здесь не как у Жукова – полный комфорт! Какие отговорки не придумывай, а товарищ-то высшего сорта. Вон у него и телефон имеется, заметил Алексей. Хотя, впрочем, и стоило ожидать, коль антенна торчит из крыши. Злобин и Жуков уселись на передних местах, Рябинин расположился на заднем, кожаном, тёмном, правда с большой заплатой из светлого дерматина.

Кратко и сухо сообщив о ликвидации подполье в Гороховце и услышав в ответ от Жукова, что это им уже известно, хозяин «Опеля», не поинтересовавшись откуда Жуков получил эти сведения, предложил всем закусить из его запасов. Голодные Жуков и Рябинин не заставили себя долго уговаривать. Злобин взял с заднего сидения большой бумажный пакет, в котором оказались в большом количестве говяжьи котлеты, сыр, белый хлеб, картофель в пластиковых коробках, а так же уже початая пол литровая бутылка коньяка. Когда все втроём плотно пообедали и выпили по пятьдесят грамм для большего согрева, а, может, и для бодрости, Злобин сказал: – Кто захочет пить – вода у меня находится в двух пятилитровых канистрах. Они там же находятся, откуда же мы взяли пакет с едой, только на полу. Алексей видит. А теперь расскажите о вашей дороге. Чувствую, было какое-то из ряда вон выходящее событие в вашей пути.

Жуков обстоятельно начал обо всём рассказывать, помогая себе жестами и уморительной мимикой. Кратко объяснил причины задержки, о нежелании встречи с постом, о Солёном Жмыхе и, конечно же, о бесславном бое гороховецких охотников с волками.

– Так, так, – задумчиво произнёс Альберт Константинович. И Рябинин увидел в зеркале заднего вида отражение резко обозначающейся морщины на его переносице. – Вон как значит! Далековато этот клин выделился! Обошёл Ковров справа. Вышел на тракт. Вы ведь часть его видели на тракте? Потом они его перешли и… куда дальше двинутся? На Гусь? На Муром? Или на Владимир?.. Однако, они могут создать опасность для движения поездов. Так, так, так. – Злобин так усиленно думал, что даже начал тереть переносицу. – Если их так много, чудовищно много ( ведь никто толком их количество подсчитать не может), – вновь он начал вслух распутывать нить своих рассуждений. – Против них двинут армию. Что для себя мы можем здесь выгадать? Что?.. Ртутьев смотрит на волков, как на манну небесную. Чуть ли не молится на них. Думает, что они в одночасье решет все проблемы, все противоречия! Вот уж не думаю, что так.

– А как? – осторожно спросил Жуков и от волнения потянулся за папиросой.

– Курите, курите, – отрешённо проговорил Альберт Константинович. – Вы спрашиваете как?.. Да, в общем, никак.

Вспыхнувшее пламя зажигалки задрожало, как ветром тронутый лепесток, и изо рта Жукова чуть не выпала папироса. Но он тут же овладел собой, прикурил и быстро пустил дым, будто пытаясь затуманить слишком очевидные ответы, которые способны сокрушить последние надежды.