Принц Отто

Глава 7
Принц распускает совет

Все было так, как писал Готтхольд. Самовольное освобождение сэра Джона принцем, тревожные донесения Грейзенгезанга своим покровителям, и, наконец, сцена, разыгравшаяся между Серафиной и принцем, – все это, вместе взятое, побудило заговорщиков решиться на такой шаг, который им подсказывала их трусливая смелость. Перед тем произошло некоторое замешательство, некоторое волнение; посланные с записками бегали туда и сюда, и наконец в половине одиннадцатого утра, то есть за час до обычного времени, принятого для заседаний совета, все члены грюневальдского государственного совета собрались вокруг стола в зале заседаний.

Это было немногочисленное собрание. По настоянию Гондремарка в составе членов совета произошли значительные перемены; произведена была, как он выражался, «основательная чистка», и теперь весь совет состоял, можно сказать, исключительно из людей – покорных орудий его воли. За отдельным маленьким столиком, немного в стороне, отведено было место для трех секретарей. Серафина лично председательствовала на совете; по правую ее руку разместился барон фон Гондремарк, по левую – канцлер Грейзенгезанг; ниже их – государственный казначей Графинский, граф Эйзенталь и двое безгласных членов, имена которых не стоит даже упоминать, и, ко всеобщему удивлению честного собрания, здесь был налицо и доктор Готтхольд фон Гогенштоквитц. Он был назначен принцем Отто членом совета исключительно для того, чтобы предоставить ему доклад такового, и так как он обыкновенно никогда не присутствовал на заседании их совета, то при «основательной чистке» о нем забыли. Никому не пришло в голову опротестовать это назначение тем или иным способом. И вот его настоящее появление на совете являлось теперь тем более зловещим, что оно было совершенно непредвиденным. Гондремарк окинул его грозным взглядом и сердито хмурился всякий раз, когда глядел в его сторону, безгласные члены, видя столь явную к нему немилость, старались отодвинуться подальше от него.

– Время не терпит, ваше высочество, – сказал Гондремарк, – разрешите приступить к делу?

– Да, немедленно! – сказала Серафина.

– Ваше высочество, извините меня, – сказал Готтхольд, – но я считаю долгом уведомить вас о том, что вам, быть может, еще неизвестно, а именно, что его высочество принц изволил вернуться сегодня утром.

– Принц не будет присутствовать на совете, – вспыхнув, сказала Серафина. – Господин канцлер, дайте сюда депеши! Тут и депеша, которая должна быть отправлена немедленно в Герольштейн, не так ли?

Секретарь подал бумаги канцлеру.

– Вот, ваше высочество, – пропищал Грейзенгезанг. – Прикажете прочесть эту депешу?

– Нет, к чему же, мы все уже знакомы с ее содержанием, – заметил Гондремарк. – Ведь ваше высочество одобряет?

– Безусловно! Я не задумываясь готова ее подписать! – заявила принцесса.

– В таком случае мы можем считать эту депешу прочитанной, – сказал барон. – Соблаговолите, ваше высочество, скрепить ее вашей подписью.

Серафина взяла перо и одним росчерком начертала под бумагой свое имя, после чего передала ее Гондремарку. Гондремарк, Эйзенталь и один из безгласных подписали ее один за другим не читая, и наконец документ перешел для подписи к доктору Гогенштоквитцу.

Он принялся не торопясь читать депешу.

– Мы не можем терять так много времени, господин доктор! – грубо крикнул ему барон. – Если вы не желаете ставить вашей подписи по доверию к вашей государыне, то передайте бумагу дальше, а если хотите, можете выйти из-за стола! – добавил он, дав волю своему бешенству.

– Я отклоняю ваше предложение, господин фон Гондремарк, а мой государь, как я, к сожалению, замечаю, продолжает еще находиться в отсутствии, – спокойно ответил доктор и снова принялся внимательно изучать бумагу, которую он не выпускал из своих рук. Видя это, все присутствующие метали на него гневные взгляды и переглядывались между собой.

– Государыня и высокочтимые господа советники, – сказал наконец доктор, – то, что я держу сейчас в моей руке, это не что иное, как объявление войны!

– Ну да, не что иное! – сказала Серафина вызывающе и вспыхнув на мгновение от сдержанного гнева.

– Господа, государь Грюневальда здесь, под одним кровом с нами, – продолжал Готтхольд, – и я настаиваю на том, чтобы он был приглашен на это заседание совета, где решаются такие важные вопросы. Приводить свои основания я считаю излишним, потому что вы все их отлично и сами понимаете и в глубине души вам всем совестно за этот задуманный вами обман и обход закона.

Все присутствующие разом заволновались, послышались сдержанные, возмущенные и неодобрительные возгласы.

– Вы осмеливаетесь оскорблять принцессу! – громовым голосом крикнул Гондремарк.

– Я повторяю свой протест. Подобный вопрос не может быть решен без ведома государя этой страны, – спокойно проговорил доктор.

И в самый разгар этого смятения дверь залы распахнулась, докладчик возгласил: «Господа, принц!» – и принц Отто вошел, как всегда величественный, любезный и спокойный, чувствуя себя свободно и самоуверенно, как всегда. Его появление подействовало как вылитое в огонь масло; все моментально заняли снова свои места, а Грейзенгезанг, желая придать себе вид человека, занятого делом, принялся с особым усердием перебирать бумаги в своем портфеле, но в своей поспешности вновь очутился на своем месте – все, как один, забыли встать, когда вошел принц.

– Господа! – окликнул их принц с полуупреком и остановился.

Все вскочили разом, точно в испуге, и это замечание еще больше смутило всех, совершенно растерявшихся, более слабых духом членов совета.

Принц медленно прошел к своему месту, но, прежде чем занять его, опять остановился и, строго глядя на Грейзенгезанга, спросил:

– Каким образом, господин канцлер, могло случиться, что я не был предупрежден о перемене времени заседания совета?

– Ваше высочество, – начал было канцлер. – Ее высочество принцесса… – И дальше он не договорил.

– Я поняла так, – сказала Серафина, стараясь выручить старика, – что вы не намеревались присутствовать на этом заседании.

Их глаза на мгновение встретились, и затем Серафина не выдержала и невольно опустила свой взгляд, но при этом злоба в ее сердце разгорелась только еще ярче от сознания своей пристыженности и виновности.

– А теперь, господа, – сказал Отто, садясь, – прошу вас сесть. Я некоторое время был в отсутствии; вероятно, за это время накопились кое-какие неотложные дела и бумаги; но, прежде чем заняться этими делами, я прошу вас, фон Графинский, чтобы вы позаботились, чтобы мне были немедленно доставлены четыре тысячи крон. Прошу это запомнить! – добавил он, видя, что государственный казначей смотрит на него с недоумением.

– Четыре тысячи крон? – спросила Серафина. – А можно вас спросить – зачем?

– Для моих личных надобностей, мадам, – ответил, улыбаясь, Отто.

Гондремарк толкнул под столом Графинского, сопровождая это движение красноречивым взглядом.

– Если ваше высочество соблаговолит указать назначение этой суммы… – начала было эта марионетка барона.

– Вы забываете, сударь, что вы здесь находитесь не для того, чтобы допрашивать вашего государя, а для того, чтобы исполнять его приказания, – сказал Отто.

Графинский растерялся и взглянул на своего господина, прося его о помощи и заступничестве, и Гондремарк тотчас же поспешил выручить его, заговорив слащавым примирительным голосом.

– Ваше высочество, вероятно, будете весьма удивлены, – начал он, – и я скажу, не без основания, конечно, но господин Графинский сделал бы, несомненно, гораздо лучше, если бы он прямо начал с того, что разъяснил вашему величеству настоящее положение дел. Все ресурсы страны в данный момент совершенно истощены и поглощены, но, как мы надеемся иметь возможность доказать вашему высочеству, деньги потрачены разумно. Через один какой-нибудь месяц я не сомневаюсь, что мы сумеем исполнить ваше приказание, ваше высочество может в этом положиться на меня, но в данный момент, я боюсь, что даже и в таких мелочах вашему высочеству придется смириться с очевидным. Поверьте, что наше желание угодить вам не подлежит сомнению, но возможности к тому не представляется.

– Скажите мне, господин Графинский, сколько у нас в данный момент наличности в государственной казне? – спросил Отто.

– Мы в данное время нуждаемся, ваше величество, положительно в каждой кроне!.. – растерянно залепетал, протестуя, казначей.

– Мне кажется, сударь, что вы позволяете себе увиливать от ответа на мой вопрос! – вспылил принц, сопровождая свои слова гневным взглядом. Затем, обернувшись к маленькому столику, он сказал: – Господин секретарь, будьте любезны принести мне роспись и отчетность государственного казначейства за последнее время.

Господин Графинский побледнел как полотно; канцлер, ожидая, что теперь очередь будет за ним, по-видимому, бормотал про себя молитвы; Гондремарк насторожился и подстерегал, как жирный кот, дальнейшие выступления принца, а Готтхольд, со своей стороны, смотрел на своего кузена с удивлением и радостным недоумением. Несомненно, что он проявлял свою волю и действовал умно и настойчиво; но что мог означать весь этот разговор о деньгах в такой серьезный момент? И затем, для чего ему было тратить свои силы на нечто, лично его касающееся?

– Я вижу, – сказал Отто, строго и спокойно глядя на присутствующих, уставив свой указательный палец на лежащий перед ним документ, – я вижу из этого, что у нас имеется сейчас в наличности сумма в двадцать тысяч крон.

– Совершенно верно, ваше высочество, – сказал Гондремарк, – но наши обязательства, из коих некоторые, к счастью, не подлежат немедленному удовлетворению, в значительной мере превышают эту сумму, и в настоящий момент положительно невозможно изъять из этой наличности даже один флорин. В действительности наша казна пуста Нам уже представлен к уплате очень крупный счет за военные припасы.

– Военные припасы?! – воскликнул Отто, превосходно прикидываясь удивленным. – Но, насколько я помню, а память редко мне изменяет, мы уплатили по этому счету еще в январе.

– После того были сделаны еще новые заказы, – пояснил барон. – К прежним заказам был еще добавлен новый артиллерийский обоз, полная амуниция и ружья на пятьсот человек, семьсот походных вьюков и вьючных мулов; в специальной записке все это обозначено до мелочей. Прошу вас, господин секретарь фон Гольтц, дайте сюда записку.

– Право, можно подумать, господа, что мы собираемся воевать! – усмехнувшись, заметил Отто.

– Да, мы и собираемся, – сказала Серафина.

– Воевать?! – крикнул принц. – А позвольте вас спросить, господа, с кем? В Грюневальде веками царил мир. Скажите же мне, кто позволил себе задеть нас или нанести нам оскорбление? Я хочу знать причины, принуждающие нас к войне.

– Вот здесь, ваше высочество, ультиматум, – сказал Готтхольд, передавая принцу бумагу, которую он все время не выпускал из рук, – он подписывался советом в тот момент, когда ваше высочество так кстати изволил пожаловать сюда.

Отто взял и положил бумагу перед собой, и в то время как он читал, он принялся барабанить пальцами по столу.

– И этот ультиматум предполагалось послать без моего ведома? – спросил он, глядя строго и вопросительно на присутствующих.

Один из безгласных членов совета, желая подслужиться, взялся ответить:

– Доктор фон Гогенштоквитц только что заявил о своем несогласии и нежелании поставить свою подпись.

– Дайте мне сюда всю предварительную переписку, – сказал принц.

Ему подали все относящиеся к этому вопросу бумаги, и он не торопясь стал прочитывать их все одну за другой от начала до конца, тогда как господа члены совета с весьма глупыми лицами безмолвно уставились в сукно стола, а секретари за своим особым маленьким столиком обменивались молча восхищенными взглядами, предвкушая раздор в совете, что являлось для них редким и весьма забавным развлечением.

– Господа, – сказал Отто, окончив свое чтение, – я с огорчением читал эту переписку. Эта наша претензия на Обермонстероль явно несостоятельна и несправедлива; она не имеет даже видимости, даже тени видимости справедливости. И во всем этом деле, можно сказать, недостаточно содержания даже и для послеобеденной беседы, а вы стараетесь выставить это как casus belli.

– Несомненно, ваше высочество, – согласился Гондремарк, который был слишком умен, чтобы отстаивать то, чего нельзя было отстоять, – наша претензия на Обермонстероль не что иное, как простой предлог!

– Прекрасно, – сказал принц, – господин канцлер, возьмите перо и пишите: «Совет княжества Грюневальд…» – начал он диктовать. – Я не стану упоминать здесь о моем вмешательстве, – сказал он, обращаясь с ядовитой усмешкой к присутствующим, а затем прибавил: – Я уже не говорю о тех странных умолчании и утайке, с каким все это дело было проведено мимо меня чисто контрабандным манером, далеко не благовидным, надо сознаться. Я довольствуюсь тем, что успел вмешаться вовремя в это дело. Итак, пишите, – продолжал он, снова принимаясь диктовать: – «При дальнейшем рассмотрении фактов и причин и принимая во внимание сведения и объяснения, заключающиеся в последней депеше из Герольштейна, имеет удовольствие объявить, что он совершенно солидарен во взглядах и чувствах своих с двором великого герцогства Геролынтейн…» Вы написали? Прекрасно! Дайте мне просмотреть… Так!.. Ну, теперь вы, согласно этому, составите депешу и немедленно отправите ее в Герольштейн.

– С вашего разрешения, ваше высочество, я хотел бы сказать, – начал барон Гондремарк, – что ваше высочество так мало знакомы с первоначальной историей этой переписки, что всякое вмешательство в данном случае может быть только опасным и вредным. Подобная депеша, какую вы изволили сейчас составить, ваше высочество, доказала бы неосмысленность всей предыдущей политики Грюневальда.

– Политика Грюневальда! Грюневальдская политика! – воскликнул принц. – Право, можно подумать, что у вас нет ни малейшего чувства юмора. Ведь то, что вы говорите, положительно смешно! После того почему бы вам не удить рыбу в кофейной чашке?

– Почтительнейше позволю себе заметить, ваше высочество, что и в кофейной чашке может оказаться яд. Дело в том, что цель этой войны не только территориальные приобретения, а еще того менее – жажда военной славы, потому что, как ваше высочество совершенно справедливо изволили указать, Грюневальд слишком мал и незначителен, чтобы питать честолюбивые замыслы. Но дело в том, что наше государственное тело, сам народ ваш проявляет признаки серьезного недуга: республиканские мечты, социалистические стремления и многие разлагающие идеи распространились в народе. Объединяясь группа с группой, составилась поистине грозная организация, которая не шутя потрясает основы вашего трона, ваше высочество.

– Да, я уже слышал об этом, господин фон Гондремарк, – вставил совершенно спокойно принц, – но я имею серьезные причины предполагать, что вам все это должно быть гораздо ближе известно. – И странная усмешка скользнула по губам принца при этих словах.

– Я весьма счастлив этим высказанным мне моим государем доверием, – не смущаясь продолжал Гондремарк, – и именно ввиду этих внутренних наших беспорядков сложилась и наша настоящая внешняя политика. Необходимо было чем-нибудь отвлечь общественное внимание, занять чем-нибудь умы, дать занятие бездельникам и лентяям и сделать что-нибудь, чтобы правление вашего высочества приобрело известную популярность в народе и, если можно, дать вашему высочеству возможность уменьшить налоги – разом и на значительный процент. Предполагаемая экспедиция – так как иначе как гиперболически ее нельзя назвать войной, – эта предполагаемая и задуманная нами экспедиция, по мнению совета, казалось, совмещала в себе все эти необходимые условия; заметное улучшение общественного настроения наблюдалось уже даже с момента начала наших приготовлений, и я нимало не сомневаюсь, что в случае успеха действие его на народные умы превзойдет даже все наши ожидания.

– Вы очень ловкий человек, господин фон Гондремарк, – сказал Отто, – вы положительно приводите меня в восторг! Я до сего времени не умел вполне оценить ваши способности.

Серафина при этом разом повеселела и подняла свой взгляд на барона, считая принца побежденным; но Гондремарк все еще выжидал и не торопился радоваться, он ждал во всеоружии, что будет дальше. Он отлично знал, что слабохарактерные люди чрезвычайно упорны и настойчивы, особенно когда они возмущаются против своих поработителей.

– Ну-с, а схема территориальной армии, к допущению которой вам удалось меня склонить, имела втайне цель служить тем же задачам? – спросил принц, глядя в упор на Гондремарка.

– Я и по настоящее время считаю, что это дало благие результаты, – сказал барон. – Привычка к дисциплине, к сторожевой службе, к разведочной службе – это превосходные успокаивающие средства. Но я сознаюсь вашему высочеству, что в то время, когда был издан декрет, я не подозревал истинных размеров распространения в народе революционных идей и революционного движения, чего, впрочем, никто из нас тогда не подозревал и никто не допускал мысли, что подобная территориальная армия могла служить в одинаковой мере и целям революционеров, и даже быть, так сказать, частью их плана.

– Быть частью их плана? – спросил Отто. – Странно!.. На чем же вы это основываете?

– Предположения мои, конечно, чисто интуитивные, – ответил барон. – У главарей родилась мысль, что территориальная армия, состоящая из самого населения – из всего народа, – представляющая собой, так сказать, вооруженный народ, может в случае народного восстания оказаться безучастной… или, вернее, не очень надежной защитой для трона.

– Понимаю, – сказал принц, – да, я начинаю понимать.

– Ваше высочество начинает понимать? – повторил Гондремарк с особой слащавой любезностью. – Но осмелюсь ли просить ваше высочество докончить эту начатую вами фразу?

– Извольте. Я начинаю понимать всю историю этой революции, – сухо сказал Отто. – Ну-с, а теперь скажите мне, к какому вы пришли заключению?

– Я пришел к такому заключению, ваше высочество, – ответил барон, принимая вызов не моргнув даже глазом. – Война эта пользуется сочувствием населения, она популярна, и если завтра слух об этой войне будет опровергнут, то это вызовет, несомненно, неприятное разочарование во многих слоях общества, а при настоящем возбуждении умов даже этого может быть достаточно для того, чтобы ускорить ход событий. Вот в чем опасность! Революция, так сказать, нависла над нами; и, сидя здесь, на совете, мы, можно сказать, сидим под дамокловым мечом.

– В таком случае нам следует общими силами найти какой-нибудь приличный выход из этого положения, – сказал Отто.

Серафина, которая с того самого момента, когда Готтхольд впервые выразил протест, не произнесла и двадцати слов и сидела неподвижно, несколько раскрасневшаяся, опустила глаза и время от времени нервно постукивала ногой под столом. Все это время она обдумывала все эти вопросы и геройски боролась с душившим ее гневом, но теперь она не выдержала и, утратив всякую власть над собой, дала полную волю своей досаде и своему нетерпению.

– Выход! – крикнула она злобно. – Да он был найден и подготовлен раньше, чем вы узнали о необходимости какого-нибудь выхода! Подпишите эту депешу, и покончим с этой ненужной проволочкой.

– Мадам, прошу заметить, что я сказал «приличный выход», – возразил на это Отто с почтительным поклоном, – а эта война, с моей точки зрения и со слов барона фон Гондремарка, совершенно неприемлемый прием. Если мы здесь плохо управляли Грюневальдом, то на каком же основании население Геролынтейна должно платить своей кровью и своим достоянием за наши грехи? Нет, этого не будет, мадам, во всяком случае, не будет до тех пор, пока я жив. Но вместе с тем я придаю такое важное значение всему тому, что я услышал здесь сегодня в первый раз, что я не останавливаюсь даже над весьма естественным вопросом: почему только сегодня, а не раньше? И я очень желал бы найти такое средство помочь беде, которым я мог бы воспользоваться с честью для себя или, во всяком случае, не теряя уважения к себе!

– Ну а если это вам не удастся? – спросила она.

– Если это мне не удастся, то я встречу удар раньше, чем он успеет на меня обрушиться, – сказал принц. – При первом явном возмущении моего народа я созову народное собрание и, если оно того потребует, отрекусь от престола.

Серафина злобно рассмеялась.

– И это тот человек, за которого мы здесь работали! – крикнула она. – Мы сообщаем ему о происшедшей перемене, он заявляет нам, что будет искать выход или средство предотвратить беду, и это средство он видит в отречении! Государь, неужели в вас совсем нет стыда, что вы являетесь сюда в последний час, являетесь к нам, перенесшим весь зной и всю тягость дня, и одним взмахом рушите весь наш труд! Неужели вы сами не дивитесь себе? Я была здесь на своем месте и всеми силами старалась поддержать ваше достоинство. Я советовалась с мудрейшими людьми, каких я могла найти подле себя, в то время как вы веселились и охотились. Я с предусмотрительностью создавала свои планы, разрабатывала их, и когда они наконец созрели и должны были перейти к осуществлению, как раз тогда являетесь вы на несколько часов, чтобы разрушить все то, что было создано с таким трудом, что стоило стольких усилий! И завтра вы снова будете гоняться за новыми удовольствиями и развлечениями и дозволите нам опять думать и работать за вас; и затем вы явитесь сюда вновь, и вновь уничтожите все то, чего у вас не хватило усердия и умения создать! О, это положительно невыносимо! Будьте же хоть скромны, сударь, не претендуйте на звание, которое вы не можете и не умеете с честью поддержать! Я бы на вашем месте не стала отдавать приказания с таким апломбом. Неужели вы не сознаете, что их исполняют не из уважения к вам? Что вы такое? Разве вам место здесь, на этом совете серьезных людей? Что вам тут делать? Идите! – крикнула она. – Идите к себе подобным! Даже люди на улице смеются над вами как над принцем!

При этом неожиданном и странном взрыве весь совет точно остолбенел.

– Мадам, – сказал барон, серьезно встревоженный, позабыв даже свою обычную осторожность. – Сдержитесь!

– Обращайтесь ко мне, барон! – крикнул принц. – Я не желаю допускать этих перешептываний!

Серафина разразилась рыданиями.

– Государь! – воскликнул барон, встав со своего места. – Эта дама…

– Еще одно замечание, барон фон Гондремарк, и я прикажу вас арестовать.

– Ваше высочество – мой господин и повелитель, – сказал Гондремарк, почтительно кланяясь.

– Советую вам чаще вспоминать об этом, – сказал Отто. – Господин канцлер, возьмите все эти бумаги и отнесите их в мой кабинет. Господа, совет распущен!

Сказав это, принц встал, поклонился и вышел из зала заседаний в сопровождении Грейзенгезанга и секретарей; почти в тот же момент приближенные дамы принцессы, вызванные сюда поспешно дежурным камергером, вошли из другой двери в зал заседания, чтобы проводить принцессу в ее апартаменты.