– Положим, она у меня есть, – возразил Геррик.
– Да, я знаю, – ответил капитан, – вы думаете, что есть. Но семья только тогда, когда есть дети. Только дети идут в счет. Что-то есть в этих плутишках такое… Не могу о них говорить спокойно. Ежели бы вы и впрямь думали о своем отце, о котором столько говорите, или о милой, которой писали сегодня утром, вы бы чувствовали то, что чувствую я. Вы бы сказали: «Что значат законы, и Бог, и все прочее? Моим родным тяжело живется, но ведь они мне свои, я добуду им хлеб или, клянусь, добуду им деньги, даже если придется сжечь Лондон». Вот как бы вы сказали. И даже более того: в душе вы так и говорите в эту самую минуту. Я вижу по вашему лицу. Вы думаете: «Плохой я друг человеку, с которым вместе нищенствовал; а что до девушки, в которую я считаю себя влюбленным, то дохлая же это любовь, если ради нее я не решаюсь пойти на то, на что почти любой согласился бы за бутыль виски». Маловато романтики в такой любви, не о том ведется речь во всяких песенниках. Да что толку мне вас уговаривать, когда в душе у вас можно читать как по писаному. В последний раз вас спрашиваю. Покинете вы меня в самую нужную минуту – судите сами, покинул ли я вас, – или дадите мне руку и попробуете попытать счастья и вернуться домой – почему бы и нет! – миллионером? Скажите «нет», и да сжалится над вами Господь! Скажите «да», и я научу своих малышей на коленях молить за вас Бога каждый вечер. «Благослови, Бог, мистера Геррика!» – вот что они будут повторять один за другим; женка будет в это время сидеть в ногах кровати и держаться за столбики, а маленькие невинные дьяволята… – Он остановился. – Я нечасто распространяюсь про ребятишек, – сказал он, – но уж коли начну, то не остановишь.
– Капитан, – слабым голосом спросил Геррик, – а нет другого выхода?
– Если хотите, я займусь пророчеством, – подхватил капитан с новой энергией. – Откажетесь от моего предложения из-за того, что считаете себя слишком честным, и не пройдет месяца, как окажетесь в тюрьме за мелкое воровство. Даю вам мое честное слово. Я это предвижу, Геррик, если вы этого не видите: вы ведь сломлены. Не думайте, что если сейчас вы откажетесь, вы так и будете жить, как святой. Вы уже почти выдохлись. Не успеете оглянуться, как броситесь в противоположную сторону. Нет, либо мое предложение, либо Новая Каледония. Уверен, что вы там не бывали и не видали этих белых людей – обритых, в пыльной одежде и в соломенных шляпах, когда они бродят шайками по Нумеа при свете фонарей. Они похожи на волков, похожи на проповедников и похожи на помешанных. Хьюиш по сравнению с лучшими из них – ангел. Вот какая вас ждет компания, Геррик, и вы к ним непременно попадете, я вам это предсказываю.
И в самом деле, когда он так стоял и вся его могучая фигура сотрясалась от возбуждения, казалось, что в него вселился пророческий дух и вещает его устами. Геррик взглянул на него и отвел взгляд – неловко было подглядывать за таким волнением. И всякое мужество покинуло Геррика.
– Вы говорите о возвращении домой, – запротестовал он. – Это невозможно.
– Для нас невозможно, – возразил тот. – Капитану Брауну нельзя, мистеру Хэю, его помощнику, нельзя. Но какое отношение это имеет к капитану Дэвису или к мистеру Геррику, недотепа вы этакий?
– Но ведь у Хэйза были его дикие острова, куда он наезжал, – последовало еще одно робкое возражение.
– А у нас вместо диких островов будет Перу, – ответил Дэвис. – Оно было достаточно диким для Стивенса не дальше как в прошлом году. Думаю, что и для нас дикости хватит.
– А команда?
– Канаки… Ну же, я вижу, вы одумались, дружище. Я вижу, вы со мной.
И капитан снова протянул руку.
– Пусть будет по-вашему, – сказал Геррик. – Я пойду на это. Странный поступок для сына моего отца, но я на это пойду. Я пойду с вами, капитан, на жизнь и на смерть!
– Благослови вас Бог! – воскликнул капитан и умолк. – Геррик, – добавил он, улыбаясь, – я, наверное, помер бы на месте, если бы вы ответили «нет».
И Геррик, поглядев на него, почти уверился в этом.
– А теперь объявим новость лодырю, – сказал Дэвис.
– Интересно, как он ее примет, – сказал Геррик.
– Он-то? Ухватится обеими руками! – последовал ответ.
Глава 4
Желтый флаг
Шхуна «Фараллона» стояла при входе в лагуну, в самом узком месте, где перепуганный лоцман поспешил ее поставить и сбежать. Если глядеть с берега сквозь редкую полосу судов, на фоне открытого моря выделялись два предмета: по одну сторону – островок с пальмами, пушками и бастионами, возведенными сорок лет назад для защиты столицы королевы Помары, по другую сторону – отщепенка «Фараллона», изгнанная за порог порта; она переваливалась с борта на борт до самых шпигатов, размахивая флагом бедствия. Несколько морских птиц с писком и криком носились вокруг шхуны, а невдалеке, на безопасном расстоянии, держался сторожевой катер с военного корабля. Оружие поблескивало в руках солдат. Неистовый солнечный свет и слепящие тропические небеса придавали картине выпуклость и законченность.
Аккуратная шлюпка с туземцами в матросской одежде на веслах и портовым доктором за рулем отделилась от берега в третьем часу дня и быстро направилась к шхуне. Носовая часть шлюпки была завалена мешками с мукой, луком, картофелем, и среди всего этого восседал Хьюиш, наряженный фок-мачтовым; груда сундуков и ящиков мешала гребцам; на корме, слева от доктора, сидел Геррик в готовой дешевой паре, его каштановая борода была подрезана и заострена, на коленях лежала кипа дешевых романов, а в ногах покоился хронометр, которым заменили хронометр с «Фараллоны», давно остановившийся и потерявший всякую ценность.
Они миновали сторожевой катер, обменялись окликами с помощником боцмана и, наконец, подошли к запретному кораблю. Оттуда не доносилось ни шороха, ни звука, и оттого, что море было очень бурным и риф близок, вокруг шхуны стоял грохот прибоя, похожий на грохот битвы.
– Эй, на шхуне! – окликнул доктор как можно громче.
Тотчас же из надстройки, куда они складывали припасы, показался сперва Дэвис, а за ним оборванная темнокожая команда.
– Привет, Хэй, это вы? – сказал капитан, облокачиваясь на поручни. – Пусть доктор пришвартуется тихонечко, будто это корзина с яйцами. Тут дьявольски бурно, а шлюпка-то прехрупкая.
Шхуну как раз швырнуло особенно яростно. Она то задирала кверху борт, точно хороший глубоководный пароход, обнажая сверкающую медь, то ее кидало вниз, к шлюпке, так что в шпигатах начинала бурлить вода.
– Надеюсь, вы хорошо переносите морскую качку, – заметил доктор. – Без этого вам придется плохо.
Действительно, для того чтобы подняться на борт «Фараллоны» в этом открытом месте, требовалась немалая ловкость. Менее ценные товары были подняты наверх кое-как; хронометр после нескольких неудачных попыток осторожно передали из рук в руки; и осталось самое трудное – погрузить Хьюиша. Наконец даже этот мертвый груз (нанятый матросом первого класса за восемнадцать долларов и отрекомендованный в разговоре с консулом как бесценный работник) был благополучно переправлен на судно, и доктор, вежливо попрощавшись, отплыл обратно.
Трое авантюристов обменялись взглядами, а Дэвис испустил вздох облегчения.
– Теперь давайте установим хронометр, – сказал он и первым вошел в надстройку.
Там было довольно просторно: из кают-компании дверь вела в две другие каюты и порядочных размеров кладовую; переборки были выкрашены в белый цвет, пол покрыт линолеумом. Не осталось никакого беспорядка, никаких признаков прежней жизни – имущество умерших подверглось дезинфекции и было переправлено на берег. Только на столе в блюдечке горела сера, и пары ее заставили вошедших закашляться. Капитан заглянул в каюту по правому борту, где на койке все еще валялись скомканные простыни и отброшенное одеяло, как его отбросили с обезображенного трупа, собираясь хоронить.
– Черт, я же велел черномазым выкинуть этот хлам в воду, – проворчал Дэвис. – Они, наверное, боятся дотронуться. Ладно, по крайней мере, они полили здесь из шланга, и на том спасибо. Хьюиш, беритесь за тряпки.
– Идите вы!.. – огрызнулся Хьюиш, делая шаг назад.
– Это еще что? – рявкнул капитан. – Мой юный друг, вы, кажется, забываетесь – капитан здесь я.
– А мне-то что, – отрезал клерк.
– Ах, так? – заревел Дэвис. – Тогда отправляйтесь спать к черномазым! Марш отсюда!
– Скажите пожалуйста! – протянул Хьюиш. – Думаете, на простачка напали? Шутки шутками…
– Ладно, я сейчас вам разъясню, как обстоит дело, и вы поймете раз и навсегда, пахнет ли тут шутками, – сказал Дэвис. – Я – капитан, и я им буду. Одно из трех. Либо вы подчиняетесь моим приказам как стюард, и в таком случае вы столуетесь с нами. Либо вы отказываетесь подчиняться, я вас отсюда выставляю, и вы катитесь без всяких разговоров. Либо, последнее, я подаю сигнал вон тому военному кораблю и отсылаю вас под конвоем на берег как арестованного за мятеж.
– А я себе помалкиваю, так вы считаете? Не на такого напали! – с издевкой отпарировал Хьюиш.
– А кто тебе поверит, сынок? – спросил капитан. – Нет, сэр! Мое капитанство – дело нешуточное. Хватит разговаривать. Берите тряпки.
Хьюиш был не дурак и понимал, когда проигрывал; не был он и трусом: он подошел к койке, взял в охапку заразное белье с постели и понес его вон без проволочек и без тени страха.
– Я ждал этого предлога, – сказал Дэвис Геррику. – С вами я этого проделывать не стану, вы и сами все понимаете.
– Вы собираетесь спать здесь? – спросил Геррик, следуя за капитаном в одну из кают, где тот принялся прилаживать хронометр в изголовье кровати.
– Ничуть не бывало! – ответил тот. – Пожалуй, я буду спать на палубе. Не то чтобы я боялся, но как-то мне сейчас оспа ни к чему.
– И я не то чтобы боялся, – сказал Геррик, – но как подумаю о тех двоих, худо делается: как тут капитан с помощником умирали друг против друга… Страшная история. Интересно, что они сказали напоследок?
– Уайзман и Уишерт? – переспросил капитан. – Наверное, пустяки какие-нибудь. Заранее представляешь себе все это так, а на поверку выходит совсем иначе. Может, Уайзман сказал: «Слушай, дружище, тащи-ка сюда джину, меня что-то уж здорово пошатывает». А Уишерт, верно, ответил: «Ох, жуткое дело!»
– Вот это и страшно, – сказал Геррик.
– Так оно и есть, – заключил Дэвис. – Готово, хронометр установлен, теперь самое время сниматься с якоря и убираться.
Он зажег сигару и вышел на палубу.
– Эй, ты! Как твое имя? – крикнул он одному из матросов, узкобедрому ладному парню с какого-то дальнего острова на западе, темнокожему почти как африканец.
– Сэлли Дэй, – ответил тот.
– Вот так дьявол… – заметил капитан. – Не знал, что у нас на борту есть дамы. Ну, Сэлли, будь добр, спусти вон ту тряпку. Другой раз я тебе сослужу такую же службу. – Он наблюдал, как желтый флаг опускается через салинг[19] и ложится на палубу. – Больше вы не будете болтаться с кораблем где попало. Собирайте народ на корму, мистер Хэй, – добавил он излишне громким голосом. – Мне надо им кое-что сказать.
С неизведанными дотоле ощущениями Геррик приготовился впервые в жизни обратиться к экипажу. Он благодарил небо за то, что они туземцы. Но даже туземцы, размышлял он, могут угадать в нем новичка, могут заметить промах, отступление от того специфичного английского языка, который принят на судах. Возможно, они и не понимают другого. И он напрягал память в поисках нужных слов, припоминая все, что знал из морской романтики.
– Эй, ребята, давай на корму! – крикнул он. – Живей, живей! Все на корму!
Они столпились в проходе, как овцы.
– Они здесь, сэр, – доложил Геррик.
Некоторое время капитан продолжал стоять лицом к корме, затем с пугающей внезапностью повернулся к команде и, кажется, остался доволен их испугом.
– Значит, так, – сказал он, перекатывая во рту сигару и перебирая спицы штурвала. – Я – капитан Браун. Я командую этим судном. Это мистер Хэй, старший офицер. Еще один белый – стюард, но он будет нести вахту и стоять у штурвала. Мои приказания исполнять проворно. Понятно, что такое «проворно»? Никаких жалоб на кормежку: она будет выше нормы. К мистеру Хэю обращаться «мистер Хэй, помощник» и добавлять «сэр», когда отвечаете на любой мой приказ. Будете работать проворно и ловко – всем обеспечу райскую жизнь. – Он вынул сигару изо рта. – Но если нет, – загремел он, – я вам тут же устрою сущий ад! Теперь, мистер Хэй, с вашего разрешения, выберем вахтенных.
– Хорошо, – ответил Геррик.
– Будьте любезны прибавлять «сэр», когда обращаетесь ко мне, мистер Хэй, – заметил капитан. – Я беру себе даму. Отойди к правому борту, Сэлли. – Затем он шепнул Геррику на ухо: – Возьмите старика.
– Вон ты, я беру тебя, – сказал Геррик.
– Как тебя звать? – спросил старика капитан. – Как ты говоришь? Ну нет, это не по-английски. Я не потерплю у себя на судне вашей разбойничьей тарабарщины. Мы тебя будем звать старый Дядюшка Нед, потому что на макушке, где должны расти волосы, у тебя их нет. Отойди к левому борту, Дядюшка. Ты разве не слышал, что мистер Хэй тебя выбрал? Дальше я возьму Белокожего. Белокожий, отойди направо. Так, а кто из вас двоих кок? Ты? Тогда мистер Хэй возьмет твоего приятеля в синих штанах. Отойди налево, Штаны. Ну вот, теперь известно, кто вы: Штаны, Дядюшка Нед, Сэлли Дэй, Белокожий и кок. Все чистокровные аристократы, как я понимаю. А теперь, мистер Хэй, мы, с вашего позволения, снимемся с якоря.
– Ради бога, подскажите мне какие-нибудь слова, – прошептал Геррик.
Час спустя «Фараллона» стояла под всеми парусами, руль был взят лево на борт, и весело позвякивающий кабестан[20] втянул якорь на место.
– Путь свободен, сэр! – прокричал Геррик с носа.
Капитан взял шхуну в руль, когда она, как застоявшийся конь, рванулась вперед, дрожа и клонясь под ветром. Сторожевой катер послал прощальный оклик, кильватер побелел и заструился, и «Фараллона» вышла в море. На якоре она стояла у самого прохода. Как только она прянула вперед, Дэвис сразу же направил ее в коридор между двумя краями рифа, где по обе стороны кипели и шумели буруны. Сквозь узкий синий просвет шхуна ринулась в открытое море, и душа капитана возликовала, когда он почувствовал дрожь палубы под ногами и, оглянувшись поверх гакаборта[21], увидел движущиеся крыши Папеэте и горы, возвышающиеся позади.
Но они еще не покончили с берегом и страхом перед желтым флагом. Когда они очутились примерно на середине коридора, раздался крик, поднялась суматоха, на глазах у всех человек вскочил на поручни и, выбросив руки над головой, перегнулся и прыгнул в воду.
– Так держать! – крикнул капитан, передавая штурвал Хьюишу.
В следующую секунду он был среди канаков с кафельнагелем[22] наготове.
– Кто еще хочет на берег? – заорал он, и этот бешеный рев нагнал на всех страху не меньше, чем оружие в его руке.
Канаки тупо глядели вслед сбежавшему, чья черная голова виднелась на воде, удаляясь от шхуны к берегу. А шхуна тем временем, как беговая лошадь, пронеслась по коридору и вырвалась на океанский простор.
– Ну и болван же я, что не держал наготове пистолет! – воскликнул Дэвис. – Ничего не поделаешь, пойдем с неполной командой. Плохо сторожили, мистер Хэй.
– Не представляю, как мы справимся, – сказал Геррик.
– Должны справиться, – возразил капитан. – Хватит с меня Таити.
Оба невольно обернулись и посмотрели назад: одна за другой открывались горы прекрасного острова, с левого борта Эймео поднял свои расщепленные вершины. А шхуна все мчалась дальше в открытое море.
– Подумать только! – воскликнул капитан, взмахнув рукой. – Еще вчера утром я плясал, точно пудель, чтобы заработать себе завтрак.
Глава 5
Груз шампанского
Нос судна был установлен так, чтобы Эймео остался к северу, и капитан уселся в каюте с картой, линейкой и кратким курсом навигации.
– Ост пол к норду, – сказал он, оторвавшись наконец от своего занятия. – Мистер Хэй, ваше дело – следить за счислением. Мне важен каждый ярд, чтобы шхуна не отклонялась от курса ни на волос. Я собираюсь продырявить Туамото, а это всегда риск немалый. Если бы эти зюйд-остовые пассаты дули с зюйд-оста, чего они не делают, то мы могли бы пройти по нашему курсу с точностью до полрумба. Скажем, в пределах румба. Тогда мы обойдем Факарава с наветренной стороны. Да, сэр, так нам и придется сделать, раз мы ложимся на другой курс. Тогда мы пройдем эту кашу мелких островов в самом чистом месте, видите? – И капитан показал точку, где его линейка пересекала расползшийся лабиринт Опасного Архипелага. – Хорошо бы уже была ночь – я бы лег на другой галс прямо сейчас, а так мы теряем время и зря отходим к востоку. Что делать, потом наверстаем. И если не попадем в Перу, то пристанем к Эквадору. Один черт, я думаю. Грошовые деньги на бочку – и никаких тебе расспросов. Отличное это племя – южноамериканские испанцы.
Таити уже остался за кормой. Диадема возвышалась среди неровных, иззубренных гор, Эймео оказался совсем рядом и, черный, загадочный, выделялся на золотом великолепии запада. И только тогда шхуна оторвалась от двух островов и был брошен лаг.
Минут через двадцать Сэлли Дэй, который то и дело оставлял штурвал и заглядывал в кают-компанию, где висели часы, провозгласил пронзительным голосом:
– Четыре склянки!
И показался кок с супом в руках.
– Я, пожалуй, сяду, перекушу с вами, – сказал Дэвис Геррику. – А когда я закончу, как раз стемнеет, и мы поставим нашу посудину по ветру и помчим в Южную Америку.
Тут же на углу стола, как раз под лампой, сидел Хьюиш, а с наветренной стороны у него стояла бутылка шампанского.
– Это что такое? Откуда это взялось? – спросил капитан.
– Шампанское, из заднего трюма, если вам это интересно, – ответил Хьюиш, выпивая залпом кружку.
– Так не годится! – воскликнул Дэвис, и эта фраза, обнаружившая привычное благоговение торгового моряка перед святыней груза, прозвучала на украденном судне крайне нелепо. – Из таких фокусов никогда ничего путного не выходило.
– Каков младенец! – отозвался Хьюиш. – Послушать его, так подумаешь, будто у нас все по-честному! Ловко вы меня провели, а? Я должен торчать на палубе и стоять за рулем, пока вы тут оба сидите и жрете; мне привесили кличку, а вас я должен величать «сэр» да «мистер». Ну так слушайте меня, мистер командир: я буду пить шампанское, иначе дело не пойдет. Я вам говорю. Вы прекрасно знаете, что теперь у вас нет под боком военного корабля.
Дэвис был ошеломлен.
– Я бы отдал пятьдесят долларов, чтобы этого не случилось, – сказал он упавшим голосом.
– Но это уже случилось, – возразил Хьюиш. – Попробуйте, чертовски славное.
Рубикон был перейден без дальнейшей борьбы. Капитан наполнил кружку и выпил.
– Лучше бы это было пиво, – проговорил он со вздохом. – Но спору нет – штука настоящая, да и дешевка. А теперь, Хьюиш, выметайтесь и становитесь за штурвал.
Дрянной человечек одержал верх и пришел в хорошее настроение.
– Есть, сэр, – ответил он и вышел, предоставив остальным обедать.
– Гороховый суп! – воскликнул капитан. – Будь я проклят, если рассчитывал когда-нибудь опять есть гороховый суп!
Геррик сидел неподвижно, молча. Просто немыслимо было после всех этих месяцев безнадежной нужды вдыхать запах грубой корабельной пищи и не испытывать вожделения. Рот его наполнился слюной от желания попробовать шампанского. Однако равно немыслимо было присутствовать при сцене, разыгравшейся между Хьюишем и капитаном, и не осознать с внезапной остротой, в какую пропасть он упал. «Вор среди воров», – повторял он себе. Он не мог притронуться к супу. Если бы он пошевелился, то лишь затем, чтобы выбежать из-за стола, броситься за борт и пойти на дно честным человеком.
– Что с вами? – сказал капитан. – У вас неважный вид, дружище, выпейте капельку.
Шампанское пенилось и искрилось в кружке; его яркость, его веселое кипение приковали взгляд Геррика.
«Слишком поздно колебаться», – подумал он, рука его сама взялась за кружку, он пригубил, испытывая наслаждение и безудержное желание пить еще, осушил кружку до дна, и, когда поставил ее на стол, глаза его заблестели.
– Все-таки жизнь хороша! – воскликнул он. – Я и забыл, что такое жить. Да, даже ради такой жизни стоит жить. Вино, пища, сухая одежда – что ж, стоит и умереть, стоит отправиться на виселицу! Капитан, скажите-ка: почему все бедняки не становятся ворами?
– Перестаньте, – остановил его капитан.
– Должно быть, они невероятно порядочные люди, – продолжал Геррик. – Тут что-то выше моего понимания. Вспомните тюрьму! А что, если бы нас вдруг отослали сейчас обратно! – Он содрогнулся, словно в конвульсиях, и опустил лицо на сцепленные руки.
– Да что с вами? – закричал капитан.
Ответа не последовало, только плечи Геррика заходили ходуном, так что стол закачался.
– Выпейте еще. Нате, пейте. Я вам приказываю. Не вздумайте плакать, когда худшее позади.
– Я не плачу, – ответил Геррик. Он поднял голову – в глазах его не было слез. – Но это хуже слез. Это ужас перед могилой, из которой мы спаслись.
– Ну вот, теперь беритесь за суп, он вас подкрепит, – добродушно уговаривал Дэвис. – Я же говорил, что вы совсем сломлены. Вы бы не выдержали больше недели.
– И это самое страшное! – вскричал Геррик. – Еще неделя – и я убил бы кого-нибудь за доллар! Господи, и я это понимаю? И я еще живу? Это какой-то кошмар.
– Спокойней, спокойней! Успокойся, сынок. Ешь гороховый суп. Пища – вот что тебе нужно, – сказал Дэвис.
Суп действительно подкрепил Геррика и успокоил его нервы, еще один стакан вина, кусок солонины и жареные бананы довершили дело, и он снова мог взглянуть в лицо капитану.
– Я и не знал, что до такой степени выдохся, – сказал он.
– Ну, – сказал Дэвис, – вы были весь день тверды, как скала, теперь вы немножко поели и опять будете, как скала.
– Да, – ответил Геррик, – теперь я тверд, но странный из меня старший офицер.
– Ерунда! – воскликнул капитан. – Вам нужно только следить за курсом корабля и соблюдать его в пределах полурумба. С этим бы и младенец справился, не то что человек с университетским дипломом. Водить корабли не так уж трудно, когда столкнешься с этим вплотную. А теперь пошли, повернем на другой галс. Несите вашу грифельную доску, и сразу начнем счисление.
С лага при свете нактоуза[23] сняли показания и занесли пройденное расстояние на доску.
– Готовимся к повороту, – объявил капитан. – Дайте штурвал мне, Белокожий, а сами станьте у грота. Гика-тали прошу вас, мистер Хэй, а потом ступайте вперед – следите за передними парусами.
– Есть, сэр, – отозвался Геррик.
– Путь впереди свободен? – спросил Дэвис.
– Свободен, сэр.
– Руль под ветер! – закричал капитан. – Выберите слабину, как только шхуна сделает поворот! – крикнул он Хьюишу. – Больше сил, не запутайтесь ногами в кольцах.
Неожиданно он ударом свалил Хьюиша на палубу и занял его место.
– Вставайте и держите штурвал крепче! – заорал он. – Болван несчастный, вы что – хотели, чтобы вас убило? Потяни кливер-шкоты![24] – закричал он через минуту и добавил, обращаясь к Хьюишу: – Давайте сюда штурвал, попробуйте свернуть тот шкот.
Но Хьюиш, не двигаясь с места, злобно глядел на Дэвиса.
– А вы знаете, что вы меня ударили? – проговорил он.
– А вы знаете, что я спас вам жизнь? – отозвался капитан, не удостаивая того даже взглядом и переводя глаза с компаса на паруса. – Где бы вы были, если бы гик перекинуло и вы бы запутались в слабине? Нет, сэр, больше вам у грота-шкота[25] не стоять. Портовые города полны матросов, стоявших у грота-шкота: они скачут на одной ноге, сынок, а остальных и просто нет в живых. Ставьте гика-тали, мистер Хэй. Ударил вас, говорите? Счастье для вас, что ударил.
– Ладно, – медленно произнес Хьюиш, – пожалуй, в этом есть правда. Будем думать, что есть.
Он подчеркнуто повернулся спиной к капитану, ушел в надстройку, и раздавшийся там немедленно выстрел пробки возвестил, что он нашел средство утешиться.
Геррик перешел на корму к капитану.
– Как она сейчас? – спросил он.
– Ост тень норд пол к норду, – ответил Дэвис. – Почти как я ожидал.
– А что подумают матросы?
– Э, они не думают. Им за это не платят, – ответил капитан.
– Кажется, у вас что-то произошло с… – Геррик не договорил.
– Скверная тварь, так и норовит укусить. – Капитан покачал головой. – Но пока вы и я держимся вместе, это не имеет значения.
Геррик лег в проходе с наветренной стороны. Вечер был ясный, безоблачный. Покачивание корабля убаюкивало Геррика, к тому же он ощущал тяжесть первой сытной еды после долгой голодовки. От глубокого сна его разбудил голос Дэвиса:
– Восемь склянок!
Геррик осоловело поднялся и побрел на корму, где капитан передал ему штурвал.
– Бейдевинд[26], – сказал он. – Ветер немного порывистый. Как рванет посильнее, так забирайте насколько можно к наветренной стороне, но держите полный.
Он шагнул к надстройке, помедлил и окликнул полубак:
– Нет ли там у кого концертины?[27] Молодчина, Дядюшка Нед. Тащи ее на корму, ладно?
Шхуна очень легко слушалась руля, и Герриком, который не спускал глаз с парусов, белевших в лунном свете, овладела дремота. Резкий звук, донесшийся из каюты, вывел его из забытья – там откупорили третью бутылку, и Геррик вспомнил про «Морского скитальца» и про Группу четырнадцати островов. Вслед за этим послышались звуки аккордеона и голос капитана:
Что нам ураганы? Мы набьем карманы
И пойдем, пойдем плясать по берегу реки —
Я в обнимку с Молли, а Том в обнимку с Полли,
Как вернемся мы из Южной Аме-ри-ки![28]
Звучала затейливая мелодия; вахтенный внизу остановился у передней двери и заслушался. При свете луны видно было, как Дядюшка Нед кивает в такт головой; Геррик улыбался, стоя у штурвала, забыв на время о своих тревогах. Песня следовала за песней, взлетела еще одна пробка, голоса стали громче, точно двое в каюте ссорились, но согласие, видимо, было тут же восстановлено, и теперь послышался голос Хьюиша, который под аккомпанемент капитана затянул:
На воздушном шарике
На небо полетим,
Звезды посчитаем,
На месяц поглядим!
Геррика захлестнула волна омерзения. Он сам удивлялся, до какой степени мелодия и слова (написанные не без лихости), голос и манера певца действовали ему на нервы: как скрип ножа по тарелке. Его тошнило при мысли, что оба его компаньона упиваются до потери сознания краденым вином, ссорятся и икают и опять приходят в себя, в то время как перед ними уже зияют двери тюрьмы.
«Неужели я продал свою душу зря?» – думал он, и в нем закипала ярость и решимость – ярость против своих товарищей и решимость довести дело до конца, если только это возможно; извлечь выгоду из позора, раз уж позор неминуем, и вернуться домой, домой из Южной Америки, – как там поется в песне?
Что нам ураганы? Мы набьем карманы
И пойдем, пойдем плясать по берегу реки… —
звучали слова в его мозгу, и перед ним вдруг возникла освещенная фонарями лондонская набережная; он узнал ее и увидел огни моста Бэттерси, перекинутого через угрюмую реку. И пока длился этот мираж, Геррик стоял как зачарованный, глядя в прошлое. Он был неизменно верен своей любимой, но недостаточно прилежно вспоминал о ней. Среди собственных возрастающих невзгод она как-то отодвинулась вдаль, словно луна в тумане. Его прощальное письмо, внезапная надежда, толкнувшая его в разгар отчаяния принять постыдное решение, перемена обстановки, океан, музыка – все всколыхнуло в нем мужественность.
«Я все-таки завоюю ее, – подумал он, сжав зубы. – Правдой или неправдой – не все ли равно?»
– Четыре склянка, помощник. Уже, наверное, четыре склянка, – вдруг вывел его из задумчивости голос Дядюшки Неда.
– Посмотри на часы, Дядюшка, – сказал он. Сам он не желал заглядывать в каюту из-за пьянчуг.
– Уже больше, помощник, – повторил гаваец.
– Тем лучше для тебя, Дядюшка, – отозвался Геррик и вручил ему штурвал, повторив указания, полученные раньше им самим.
Он сделал два шага, как вдруг вспомнил про счисление.
«По какому она идет курсу?» – подумал он и залился краской стыда. То ли он не посмотрел на цифры, то ли забыл их – опять привычная небрежность: доску придется заполнить наугад.
«Больше никогда этого не случится! – поклялся он себе в безмолвной ярости. – Никогда! Если план провалится, моей вины тут быть не должно!»
И всю остальную вахту он провел рядом с Дядюшкой Недом и изучал циферблат компаса так, как, вероятно, никогда не изучал письма от любимой.
Все это время, подстрекая его к вящей бдительности, из кают-компании до него доносились пение, громкий разговор, издевательский хохот и то и дело хлопанье пробок.
Когда в полночь вахта по левому борту кончилась, на шканцах показались Хьюиш и капитан с пылающими физиономиями. Оба нетвердо держались на ногах. Первый был нагружен бутылками, второй нес две жестяные кружки. Геррик молча прошел мимо них. Они окликнули его хриплыми голосами – он не ответил; они обругали его невежей – он не обратил внимания, хотя в животе у него крутило от бешенства и отвращения. Он прикрыл за собой дверь и бросился на рундук, не для того чтобы спать, решил он, а чтобы размышлять и предаваться отчаянию. Однако он и двух раз не повернулся на своей неудобной постели, как пьяный голос заорал ему в ухо, и ему опять пришлось идти на палубу и стоять утреннюю вахту.
Первый вечер установил образец для последующих. Два ящика шампанского едва продержались сутки, и почти все было выпито Хьюишем и капитаном. Хьюиш не бывал трезв, но и мертвецки пьян тоже не бывал; излишества явно пошли ему на пользу, пища и морской воздух скоро вылечили его, и он начал полнеть. Но с Дэвисом дела обстояли хуже. В обмякшей личности, целыми днями валявшейся на рундуке в расстегнутом кителе, потягивавшей вино и читавшей романы, в шуте, который из вечерней вахты устраивал публичные попойки, трудно было узнать энергичного моряка, бодро шагавшего по улицам Папеэте. Он держался вполне прилично до тех пор, пока не кончал измерять высоту солнца; тут он зевал, откладывал в сторону свои вычисления, скручивал карту и с этой минуты уже проводил время в рабском потворстве своим желаниям либо в пьяном, скотском сне. Он забросил все свои обязанности, за исключением одной: поддерживал суровую дисциплину во всем, что касалось стола. Снова и снова Геррик слышал, как вызывают кока на корму, как тот бежит с новыми блюдами в кают-компанию или уносит оттуда пищу, начисто забракованную. И чем больше капитан предавался пьянству, тем изощреннее становился его вкус.
Однажды утром он приказал вывесить за борт боцманский стул, разделся до пояса и перелез через поручни с банкой краски.
– Не нравится мне, как покрашена шхуна, – заявил он, – да и название пора убрать долой.
Но это занятие наскучило ему через полчаса, и шхуна продолжала путь с безобразным пятном на корме – часть слова «Фараллона» оказалась замазанной, а часть проглядывала сквозь слой краски. Он отказался стоять ночную и утреннюю вахты. Погода ведь для плавания отличная, объявил он и спросил со смехом: