Мальчики лежали смирно, пока последние шаги не заглушил шум ветра. Тогда они встали и с большим трудом, так как очень устали от неудобного положения, в котором им пришлось лежать, проползли по развалинам и перешли снова через ров по бревну. Мэтчем поднял крюк и прошел первым; Дик следовал за ним с арбалетом в руке.

– А теперь вперед, в Холивуд, – сказал Мэтчем.

– В Холивуд! – вскрикнул Дик. – В то время, когда будут избивать хороших людей? Только не я! Я лучше согласен видеть тебя повешенным, Джек!

– Так ты бросишь меня, бросишь? – спросил Мэтчем.

– Что делать! Приходится, – ответил Дик. – Если я не поспею предупредить их, я умру вместе с ними. Как! Неужели ты хотел бы, чтобы я бросил людей, среди которых жил? Полагаю, нет. Дай мне мой крюк!

Но Мэтчем вовсе не собирался исполнить это приказание.

– Дик, – сказал он, – ты поклялся перед святыми, что доставишь меня здоровым и невредимым в Холивуд. Неужели ты откажешься от своих слов? Неужели покинешь меня как клятвопреступник?

– Нет, я клялся от души, – ответил Дик. – И хотел выполнить свою клятву. Знаешь что, Джек, иди со мной; дай мне только предупредить этих людей и, если будет нужно, пострелять с ними, потом, когда все прояснится, я пойду в Холивуд и сдержу свою клятву.

– Ты насмехаешься надо мной, – сказал Мэтчем. – Те люди, которым ты хочешь помогать, ищут моей погибели.

Дик почесал голову.

– Я не могу поступить иначе, Джек, – сказал он. – Тут нет другого средства. Тебе не грозит большая опасность, мой милый, а они стоят на пути к смерти. Смерть! – повторил он. – Подумай об этом! Черт побери, зачем ты задерживаешь меня здесь? Дай мне крюк. Клянусь святым Георгием, неужели все они должны умереть?

– Ричард Шельтон, – сказал Мэтчем, пристально смотря ему в лицо, – неужели ты присоединишься к партии сэра Даниэля? Разве у тебя нет ушей? Разве ты не слышал, что говорил этот Эллис? Или у тебя нет сердца для твоих кровных и для твоего отца, убитого этими людьми? «Гарри Шельтон», сказал он, а что Гарри Шельтон был твоим отцом – это так же верно, как то, что солнце светит на небе.

– Чего ты от меня хочешь? – крикнул Дик. – Неужели ты хочешь, чтобы я поверил ворам?

– Я слышал это и раньше, – сказал Мзтчем. – Молва о том, что его убил сэр Даниэль, сильно распространена здесь. Он убил его, преступив клятву; он пролил невинную кровь у него же в доме. Небо жаждет отмщения за это убийство, а ты – сын этого человека – идешь утешать и защищать его убийцу!

– Джек! – вскрикнул мальчик. – Я не знаю. Может быть, это и было так, почем я знаю! Но видишь, этот человек воспитал меня, кормил; с его людьми я охотился, играл с ними, и вдруг оставить их в час опасности. О, милый, если бы я сделал это, то был бы совершенно лишен чести! Джек, не проси меня, ты не захотел бы видеть что я поступаю низко.

– Но твой отец, Дик? – несколько колеблясь, проговорил Мэтчем. – Твой отец? И твоя клятва мне? Ты взял в свидетели святых.

– Мой отец? – сказал Шельтон. – Он был бы за то, чтобы я пошел туда! Если сэр Даниэль убил его, то эта рука убьет сэра Даниэля, когда настанет час, но в опасности я не покину ни его, ни его людей. А что касается моей клятвы, то ты, добрый Джек, избавишь меня от нее. Ради спасения жизни многих людей, не сделавших тебе никакого зла, и ради моей чести ты освободишь меня.

– Я освобожу тебя, Дик? Никогда! – ответил Мэтчем. – Если ты бросишь меня, ты нарушишь клятву, и я объявлю это всем.

– Кровь моя кипит! – сказал Дик. – Отдай мне крюк! Отдай его мне!

– Не отдам, – сказал Мэтчем, – я спасу тебя помимо твоей воли.

– Не отдашь? – крикнул Дик. – Я заставлю тебя отдать!

– Попробуй! – сказал Мэтчем.

Они стояли, смотря в глаза друг другу, готовые броситься. Дик сделал прыжок, Мэтчем сейчас же повернулся и побежал, но Дик нагнал его двумя прыжками, вырвал у него из рук крюк, грубо бросил мальчика на землю и встал над ним разгоряченный, грозно занеся кулак. Мэтчем лежал там, где упал, лицом в траву, не думая сопротивляться.

Дик натянул тетиву.

– Я покажу тебе! – бешено кричал он. – Без клятвы или с клятвой, мне все равно, будь ты повешен!

Он повернулся и побежал. Мэтчем сразу вскочил на ноги и бросился за ним.

– Что тебе нужно? – крикнул Дик, остановившись. – Чего ты бежишь за мной? Убирайся прочь!

– Я могу идти за тобой, если мне угодно, – сказал Мэтчем. – Лес открыт для меня.

– Отойди, клянусь Пречистой Девой! – сказал Дик, подымая арбалет.

– Ах, какой ты храбрый мальчик! – возразил Мэтчем. – Стреляй.

Дик опустил в смущении арбалет.

– Смотри, – сказал он. – Ты сделал мне достаточно зла, иди подобру-поздорову своей дорогой, а то мне невольно придется прогнать тебя.

– Хорошо, – упрямо проговорил Мэтчем. – Ты сильнее из нас двух. Сделай самое худшее. Я все равно не перестану идти за тобой, Дик, разве что тебе удастся силой заставить меня уйти.

Дик был почти вне себя от бешенства. Ему было совестно побить такое беззащитное существо, а между тем он, хоть убей, не знал другого способа отделаться от нежеланного и, как ему начало казаться, неверного товарища.

– Мне кажется, ты с ума сошел! – крикнул он. – Дурачок, ведь я спешу к твоим врагам, я пойду к ним так скоро, как только могут меня нести ноги.

– Мне все равно, Дик, – ответил мальчик, – если тебе суждено умереть, Дик, я также умру. Я предпочитаю идти с тобой в тюрьму, чем быть свободным без тебя.

– Ну, – сказал Дик, – мне некогда стоять тут и болтать. Иди за мной, если уже тебе так нужно, но если изменишь мне, то плохо тебе придется, запомни это. Я пристрелю тебя.

Сказав это, Дик снова пустился бежать, придерживаясь опушки чащи и зорко оглядываясь по сторонам. Он выскочил из лощины в более открытую часть леса. Налево показалась небольшая возвышенность, покрытая золотистым дроком и увенчанная группой черных елей.

– Отсюда я могу увидеть что-нибудь, – подумал Дик, направляясь по покрытой вереском поляне.

Он прошел только несколько ярдов, как вдруг Мэтчем дотронулся до его плеча и указал ему вдаль. К востоку от возвышенности почва опускалась и переходила в долину; вереск еще не отцвел, и вся поверхность походила на заржавленный, невычищенный щит, на котором редкие вязы казались пятнами. Там Дик увидел человек пять в зеленых куртках, подымавшихся на холм; во главе их, заметный по рогатине в руках, шел сам Эллис Декуорс. Один за другим они достигали вершины, взглядывали на небо и потом исчезали на противоположной стороне.

Дик посмотрел на Мэтчема более ласковым взглядом.

– Так ты будешь верен мне, Джек? – спросил он. – Я думал, что ты принадлежишь к другой партии.

Мэтчем зарыдал.

– Это еще что! – крикнул Дик. – Святые угодники! Что ты хнычешь из-за одного слова.

– Ты сделал мне больно, – проговорил, рыдая, Мэтчем. – Ты сделал мне больно, когда бросил на землю. Ты трус, потому что злоупотребляешь своей силой.

– Ну, это дурацкая болтовня, – грубо сказал Дик. – Ты не имеешь никаких прав на мой крюк, мастер Джон. Я хорошо бы сделал, если бы отколотил тебя как следует. Если пойдешь со мной, то должен меня слушаться. Тогда идем.

Мэтчем раздумывал, не остаться ли ему, но видя, что Дик шагает к возвышенности и ни разу не оглянулся в его сторону, передумал и побежал вслед. Но поверхность была чрезвычайно неровная и крутая; Дик далеко обогнал его, к тому же он бежал гораздо скорее и давно уже взобрался на вершину, прополз между елей и спрятался в заросли дрока, когда Мэтчем, задыхаясь, словно загнанный олень, добрался до него и молча улегся рядом с ним.

Внизу, в конце большой долины, короткая дорога от деревушки Тонсталль спускалась к перевозу. Она была хорошо проторена, и глазам легко было следить за ней по всему протяжению. Она окаймлялась то просеками, то лесом; через каждые сто ярдов в ней могла встретиться засада. Далеко внизу дорожки солнце ярко отсвечивало от семи стальных шлемов, а по временам, когда деревья редели, можно было видеть Сельдена и его людей, которые быстро скакали, исполняя приказание сэра Даниэля.

Ветер немного утих, но продолжал весело играть деревьями; может быть, если бы с отрядом находился Аппльярд, он увидел бы предостережение в беспокойстве птиц.

– Теперь заметь, – шепнул Дик. – Они уже достаточно далеко заехали в лес; спасение их зависит от того, продвинутся ли они вперед. Видишь вон то место, где широкая просека сбегает вниз, а в середине ее десятка два деревьев образуют как бы остров? Там они были бы в безопасности. Только бы им добраться туда здоровыми и невредимыми; я постараюсь предупредить их. Но я предчувствую несчастье: их только семеро против многочисленных врагов, и вооружены они луками. А арбалет, Джек, всегда одержит победу над луком.

Между тем Сельден и его спутники продолжали пробираться по дорожке, не подозревая о грозившей им опасности, и постепенно приближались к месту, где скрывались мальчики.

Один раз они остановились, собрались в кучку и, казалось, прислушивались, указывая на какую-то точку. Но внимание их, очевидно, было привлечено тем, что происходило очень далеко, на равнине – глухим ревом пушки, доносившимся по временам ветром и говорившим о большом сражении. Конечно, было о чем подумать: если голос больших пушек стал слышен в Тонсталльском лесу, то битва, должно быть, отодвигалась восточнее, и, очевидно, счастье обернулось против сэра Даниэля и лордов алой розы.

Но вот маленький отряд снова двинулся и дошел до очень открытой части дороги, покрытой вереском, куда вдавалась только узкая полоса леса. Они только что поравнялись с ней, как в воздухе мелькнула стрела. Один из людей всплеснул руками, лошадь его попятилась, оба упали и катались вместе по земле. Даже оттуда, где лежали мальчики, слышен был гул человеческих голосов; они увидели, как испуганные лошади становились на дыбы. Наконец отряд несколько оправился от изумления, и один из всадников стал сходить с коня. Вторая стрела, пущенная издали, сверкнула, описав пологую дугу, – второй всадник упал на землю. Сходивший с лошади человек упустил повод, лошадь его понеслась галопом, таща его за ногу вдоль дороги, причем он ударялся о каждый камень и попадал под копыта. Четверо оставшихся в седле немедленно рассыпались в разные стороны; один повернулся и с криком поскакал к перевозу; остальные трое, бросив поводья, с развевающимися одеждами помчались вверх по дороге, шедшей из Тонсталля. Из-за каждой группы деревьев, мимо которой они скакали, в них летела стрела. Скоро упала одна из лошадей, но всадник вскочил на ноги и продолжал следовать за товарищами, пока второй выстрел не уложил его. Упал еще человек; потом его лошадь; из всего отряда остался только один человек, и тот без лошади; шум галопировавших в разные стороны лошадей без всадников быстро замирал в пространстве.

За все это время не показался ни один из нападающих. Местами на дороге валялись люди и лошади в смертельной агонии, но ни один милосердный враг не вышел из своего убежища, чтобы избавить их от страданий.

Оставшийся в живых человек стоял, пораженный, рядом со своим павшим конем. Он прошел вдоль широкой полянки с островком из леса, на который указывал Дик. Он был на расстоянии приблизительно пятисот ярдов от того места, где спрятались мальчики, и они могли видеть, как он оглядывался вокруг в ожидании смерти. Но ничего не произошло, и к несчастному вернулось его мужество. Вдруг он снял свой арбалет и натянул тетиву. В ту же минуту он сделал движение, по которому Дик узнал Сельдена.

При этой попытке к сопротивлению в чаще леса вокруг Сельдена раздался хохот. По крайней мере, человек двадцать – в засаде сидело наибольшее количество людей – приняли участие в этом жестоком и несвоевременном веселье. Потом стрела пролетела мимо плеча Сельдена, он прыгнул и отскочил немного назад. Другая стрела, дрожа, упала у его ног. Он бросился под прикрытие деревьев. Третья стрела полетела прямо в лицо ему и упала недалеко от него. И хохот повторился снова, раздаваясь эхом в различных местах чащи.

Ясно было, что нападающие только дразнили несчастного, как люди в те времена дразнили бедного быка, или как кошка и теперь играет с мышкой. Стычка уже окончилась; дальше по дороге человек в одежде зеленого цвета спокойно собирал стрелы, а остальные доставляли себе жестокое удовольствие смотреть на муки грешника, своего ближнего.

Сельден понял, в чем дело; с гневным криком он положил на плечо свой арбалет и послал наудачу стрелу в лес. Случай помог ему: в чаще раздался легкий крик. Сельден бросил свое оружие ипобежал вперед вдоль просеки, почти прямо к тому месту, где скрывались Дик и Мзтчем.

Члены шайки «Черной Стрелы» начали стрелять не на шутку. Но они получили по заслугам: счастье отвернулось от них; большинству пришлось стрелять против солнца, а Сельден на бегу перепрыгивал с одной стороны на другую, чтобы обмануть их и не дать им верно прицелиться. Более того, повернув вдоль просеки, он расстроил все планы врагов; там не было расставлено стрелков, кроме того, которого он только что убил или ранил. Очевидно, между нападавшими произошло смятение. Раздался свисток, повторенный сначала три, потом два раза. В ответ на них раздались свистки с другой стороны. Лес с обеих сторон наполнился звуками шагов людей, которые пробирались сквозь заросли. Перепуганная лань выбежала на полянку, постояла одно мгновение на трех ногах и потом снова исчезла в чаще.

Сельден продолжал бежать, перебегая с одной стороны на другую; временами его преследовали стрелы, но все они не попадали в цель. Казалось, что ему удастся остаться невредимым. Дик держал наготове свой арбалет, чтобы помочь ему; даже Мэтчем забыл о своих интересах и в душе сочувствовал бедному беглецу. Оба мальчика дрожали и горели от глубокого волнения.

Сельден был ярдах в пятидесяти от них, когда в него попала стрела и он упал. В то же мгновение он поднялся на ноги, побежал шатаясь, словно слепой, в другую сторону.

Дик вскочил на ноги.

– Сюда! – крикнул он, махая рукой. – В эту сторону! Тут есть помощь! Беги, малый… Беги.

Но как раз в эту минуту вторая стрела попала в плечо Сельдену между пластинками его лат и прошла сквозь кафтан. Он упал на землю.

– Бедняга! – вскрикнул Мэтчем, сжимая руки.

Дик словно окаменел; стоя на холме, он представлял собою удобную мишень для стрельбы.

Он наверно был бы немедленно убит, потому что преследователи были вне себя от ярости на свою неудачу и от негодования на неожиданное появление Дика в тылу их позиции, но вдруг из лесу – в поразительно близком расстоянии от мальчиков – раздался громовой голос – голос Эллиса Декуорса.

– Остановитесь! – кричал он. – Не стреляйте! Возьмите его живым! Это молодой Шельтон, сын Гарри.

Сейчас же раздался пронзительный свист, повторенный несколько раз и передававшийся все дальше и дальше. Свист, по-видимому, исполнял у Джона Мстителя роль боевой трубы, посредством которой он отдавал свои приказания.

– Ах, беда! – крикнул Дик. – Мы пропали. Скорее, Джек, скорее!

Мальчики повернулись и побежали назад через группу сосновых деревьев, покрывавших вершину холма.

Глава VI
До конца дня

Действительно, мальчикам пора было бежать. Члены шайки «Черной Стрелы» устремлялись на холм со всех сторон. Те, кто умели лучше бегать или которым приходилось бежать по ровной местности, далеко опередили остальных и были уже близки к цели; бежавшие по долинам рассеялись направо и налево, окружая мальчиков с обеих сторон.

Дик бросился в первое попавшееся место. То была роща высоких дубов, с твердой почвой, без зарослей. Так как она спускалась вниз по холму, то мальчики могли бежать очень быстро. Затем шла открытая лужайка. Дик избегнул ее, повернув налево. Через две минуты им встретилось такое же препятствие, и мальчики избегли его таким же способом. В конце концов вышло, что мальчики, держась постоянно влево, все более и более приближались к большой дороге и реке, через которую они переплыли час или два тому назад, а большинство их преследователей уклонилось в другую сторону и бежало к Тонсталлю.

Мальчики остановились, чтобы передохнуть. Шум преследования прекратился. Дик приложил ухо к земле, и все же ничего не было слышно. Однако ветер по-прежнему шумел в деревьях, и потому трудно было убедиться, действительно ли настала тишина.

– Вперед! – сказал Дик, несмотря на усталость и на то, что Мэтчем продолжал хромать на больную ногу; они собрали все свое мужество и снова бросились вниз по холму.

Три минуты спустя они бежали через чащу плотно сомкнутого вершинами леса. Над их головами высокие деревья образовали густой покров листвы. Как бы поддерживаемая колоннами чаща леса, высокая, как кафедральный собор, была открыта и удобна для бегства, за исключением кустов остролиста, через которые приходилось пробираться мальчикам.

Пробравшись на другую сторону через последние кусты остролиста, они очутились опять на открытом месте.

– Стой! – крикнул чей-то голос.

И среди толстых стволов, менее чем в пятидесяти футах перед собой, они увидели толстого малого в зеленой одежде, который сейчас же вложил стрелу в лук и прицелился. Мэтчем с криком остановился. Дик, не останавливаясь, бросился прямо к нему, выхватывая на ходу кинжал. Был ли незнакомец поражен смелостью нападения или связан какими-нибудь приказаниями, неизвестно как бы то ни было, он не выстрелил и стоял, очевидно, колеблясь. Прежде чем он успел опомниться, Дик бросился на него, схватил его за горло и опрокинул навзничь на землю. Стрела отлетела в одну сторону, лук с громким звоном в другую. Обезоруженный лесной житель схватил напавшего на него мальчика; но в воздухе два раза сверкнул и опустился кинжал. Послышались стоны, и Дик поднялся на ноги. Незнакомец лежал неподвижно, пораженный в сердце.

– Вперед! – сказал Дик. Он бросился вперед; Мэтчем еле тащился за ним. Сказать правду, они бежали не очень быстро, так как это было очень трудно для них; они ловили ртом воздух, словно рыбы. Мэтчем чувствовал сильные боли в боку; голова у него кружилась. Колени Дика были как будто налиты свинцом. Но мальчики старались бежать с не уменьшавшимся мужеством.

Наконец, они добрались до конца чащи. Она кончалась внезапно, и в нескольких ярдах перед ними лежала большая дорога из Райзингэма в Шорби, шедшая между двумя ровными стенами леса.

При виде дороги Дик остановился и лишь только перестав бежать, услышал какой-то неясный шум, постепенно усиливавшийся. Сначала этот шум походил на порыв очень сильного ветра, но вскоре стал более определенным: послышался топот галопирующих лошадей, и в одно мгновение целый отряд воинов обогнул угол, промчался мимо мальчиков и исчез мгновенно. Всадники ехали в полном беспорядке, очевидно, спасаясь; некоторые из них были ранены; лошади без всадников скакали рядом, с окровавленными седлами. Очевидно, то были беглецы с поля большого сражения.

Топот лошадей только что начал замирать в стороне Шорби, как снова послышался стук копыт, и по дороге проскакал еще беглец – на этот раз одинокий всадник и – судя по его великолепным латам – человек высокого положения. Сейчас же за ним следовали фуры обоза; лошади, понукаемые возницами, как будто дело шло о спасении жизни, бежали неуклюжей рысью. Очевидно, эти люди бежали заблаговременно с поля сражения; но трусость не спасла их. Только что они поравнялись с местом, где стояли удивленные мальчики, какой-то человек в изрубленных латах, по-видимому, вне себя от бешенства, нагнал фуры и начал избивать погонщиков рукояткой меча. Некоторые из них вскочили с мест и убежали в лес; он продолжал избивать сидевших, проклиная их все время как трусов, почти нечеловеческим голосом.

Все это время шум в отдалении усиливался; ветер доносил скрип телег, топот лошадей, крики людей, какой-то смутный, постепенно усиливавшийся шум. Ясно было, что целая армия хлынула, словно наводнение, на дорогу.

Дик стоял, мрачно задумавшись. Он намеревался идти по большой дороге, до поворота к Холивуду, а теперь ему приходилось изменять план. Но главное – он узнал цвета графа Райзингэма и понял, что приверженцы Ланкастерской розы потерпели полное поражение. Был ли сэр Даниэль с ними? И если да, бежал ли он, разбит ли он? Или он покинул сторону Йорка и изменил чести? И то, и другое было плохо.

– Пойдем, – сурово проговорил он и, повернувшись, пошел вперед по роще; Мэтчем заковылял вслед за ним.

Некоторое время они молча шли по лесу. Становилось поздно; солнце опускалось в долину Кеттлея; верхушки деревьев горели золотым светом; но тени уже становились темнее, и начинал чувствоваться ночной холод.

– Если бы было что поесть! – вдруг проговорил, останавливаясь, Дик.

Мэтчем сел и заплакал.

– Ты можешь плакать из-за ужина, а когда нужно было спасать жизнь людям, так сердце у тебя было довольно равнодушное, – презрительно проговорил Дик, – у тебя на совести семь смертей, мастер Джон; я никогда не прощу тебя за это.

– Совесть! – вскрикнул Мэтчем, смотря на Дика с яростью в глазах. – Моя совесть! А у тебя на кинжале красная человеческая кровь! И за что ты убил его, бедного? Он вытащил стрелу, но не пустил ее, он держал тебя в своих руках и пощадил! Нужно столько же храбрости, чтобы убить котенка, сколько для убийства беззащитного человека.

Дик онемел от изумления.

– Я убил его в честном бою. Я бросился после того, как он поднял лук, – закричал он.

– Это был удар труса, – возразил Мэтчем. – Ты просто грубый хвастун, мастер Дик; ты только пользуешься удобным случаем; покажись кто-нибудь посильнее, ты будешь валяться у него в ногах! Ты не думаешь и о мести, потому что смерть твоего отца остается неотмщенной, и его бедный дух требует справедливого возмездия. Но если в твои руки попадет бедное существо, у которого нет ни искусства, ни силы, она должна погибнуть.

Дик был слишком взбешен, чтобы обратить внимание на слово «она».

– Черт побери, вот так новости! – крикнул он. – Из каждых двух человек один бывает сильнее другого. Сильный побеждает слабейшего, и поделом ему. Ты заслуживаешь, чтобы я побил тебя, мастер Мэтчем за твою необузданность и неблагодарность ко мне; и ты получишь то, что заслужил.

И Дик, умевший в самом сильном гневе сохранять наружное спокойствие, стал расстегивать пояс.

Мэтчем удержал слезы; он был бледен как полотно, но смело смотрел в лицо Дику и не двигался с места. Дик сделал шаг вперед, размахивая поясом, и остановился, смущенный взглядом больших глаз и худым усталым лицом товарища. Мужество начало изменять ему.

– Скажи, что ты был не прав, – запинаясь, проговорил он.

– Нет, я был прав, – сказал Мэтчем. – Ну, иди, жестокий! Я хромаю; я устал; я не сопротивляюсь; я не сделал тебе никакого вреда; так побей меня, трус!

При этих последних вызывающих словах Дик поднял пояс; но Мэтчем вздрогнул и скорчился в таком ужасе, что у Дика снова не хватило смелости. Рука с поясом упала, и он стоял в нерешительности, чувствуя себя глупцом.

– Черт тебя побери, проклятый! – сказал он. – Если ты так слаб телом, то тем более должен сдерживать свой язык. Пусть меня повесят, если я побью тебя! – надевая пояс, продолжал он. – Побить я тебя не побью, но простить – никогда не прощу. Я не знал тебя; ты был врагом моего господина; я одолжил тебе моего коня; ты съел мой обед; ты назвал меня человеком из дерева, трусом и хвастуном. Ну, клянусь мессой, чаша терпения переполнилась. Признаюсь, великая вещь быть слабым: можно совершить самый дурной поступок, и никто не накажет тебя; можно украсть у человека оружие в минуту нужды, а человек, у которого оно украдено, не может взять его обратно – ведь ты слаб, черт возьми! Значит, если кто-нибудь направит на тебя копье и крикнет тебе, что у него силы мало, так ты и дашь ему пронзить тебя! Экая дичь!

– А все же ты не бьешь меня, – возразил Мэтчем.

– Пусть будет так, – сказал Дик, – пусть будет. Я научу тебя кое-чему. Мне кажется, тебя плохо воспитывали, но в тебе есть хорошие задатки. К тому же, ты, несомненно, спас меня… Впрочем, нет, я забыл это; я так же неблагодарен, как ты. Однако идем вперед. Если ты хочешь попасть в Холивуд сегодня вечером, или рано утром завтра, то нам лучше поторопиться.

Дик совершенно пришел в себя и говорил с обычным добродушием. Но Мэтчем не простил ему ничего. Жестокость Дика, воспоминание об убитом им человеке, самое главное – эпизод с поясом – все это было нелегко забыть.

– Благодарю вас, – из вежливости сказал Мэтчем, – но, право, добрый мастер Шельтон, я предпочитаю найти дорогу один. Лес велик; пусть каждый из нас выберет себе путь; я обязан вам за обед и урок. Прощайте!

– Ну, – крикнул Дик, – если такова твоя песня – пусть так и будет, и чума тебя возьми!

Они разошлись и пошли в разные стороны, не думая о направлении, каждый погруженный в мысли о ссоре. Но не сделал Дик и десяти шагов, как услышал свое имя; Мэтчем подбежал к нему.

– Дик, – сказал он, – было бы невежливо расстаться так холодно. Вот моя рука и вместе с ней мое сердце. За все, что ты сделал для меня, за то, что так помог мне, благодарю тебя не из вежливости только, а от всего сердца. Всего хорошего.

– Ну, малый, – сказал Дик, беря протянутую руку, – желаю тебе успеха, но сильно сомневаюсь в нем. Ты слишком любишь спорить.

Они расстались во второй раз, и на этот раз Дик побежал за Мэтчемом.

– Вот, – сказал он, – возьми мой арбалет, нельзя идти невооруженным.

– Арбалет! – сказал Мэтчем. – Нет, мальчик, у меня нет ни силы натянуть его, ни уменья прицелиться. Это не помогло бы мне, добрый мальчик. Но все же я благодарю тебя.

Наступила ночь, и под деревьями они не могли разглядеть лиц друг друга.

– Я пройду немного с тобой, – сказал Дик. – Ночь темна. Мне бы не хотелось оставлять тебя на этой тропинке. Мне кажется, ты можешь заблудиться.

Не разговаривая больше, он пошел вперед, и Мэтчем снова последовал за ним. Тьма становилась все гуще и гуще; иногда только на открытых местах мальчики видели небо, усеянное мелкими звездами. Издали продолжал доноситься слабый шум бегства ланкастерской армии, но с каждым шагом они удалялись от него.

После получаса молчаливой ходьбы они вышли на большое открытое место, поросшее вереском. Полянка, покрытая папоротниками, с островками из групп тисовых деревьев, слабо освещалась звездами. Тут мальчики остановились и взглянули друг на друга.

– Ты устал? – спросил Дик.

– Да, я так устал, – ответил Мэтчем, – что кажется, готов лечь и умереть.

– Я слышу журчанье реки, – сказал Дик, – дойдем до нее; мне страшно хочется пить.

Местность медленно понижалась. Действительно, внизу мальчики нашли журчащую речку, бежавшую между ивами. Оба бросились на берег и, вытянув губы на уровень блестевшей от звезд поверхности воды, напились всласть.

– Дик, – сказал Мэтчем, – я не могу больше.

– Я видел, когда мы спускались, какую-то яму, – сказал Дик. – Ляжем там и заснем.

– О, с большим удовольствием! – вскрякнул Мэтчем.

Яма была песчаная и сухая; с одной стороны ее прикрывала группа терновых кустов, росшая над ней; мальчики легли, крепко прижавшись друг к другу для тепла и совершенно забыв о своей ссоре. Скоро сон сошел на них, словно облако, и они мирно заснули на росе под звездами.