Путь к вашему внутреннему ребенку. Как остановить импульсивные реакции, установить личные границы и принять подлинную жизнь

Как проявляется ранение

Есть много способов, с помощью которых наши раны детства могут проявляться во взрослой жизни. Как вы поняли из предыдущего упражнения, такое поведение проявляется по-разному, от использования секса и азартных игр в качестве методов избегания до криков и сарказма или отстранения и попыток казаться невидимыми. Например, вы можете обнаружить, что выражаете свои эмоции посредством чрезмерных трат, злоупотребления алкоголем, использования порнографии для ухода от чувств или споров с другими. Это поведение происходит из той части вас, которая содержит в себе ранение; это попытка добиться признания. Ваше глубинное ранение, ваш потерянный внутренний ребенок косвенно просит об исцелении, чтобы ваше цельное «я» могло идти вперед и полностью интегрироваться.

Такие виды импульсивного поведения являются проявлениями вашего раненого внутреннего ребенка, который так и не вырос эмоционально вместе с остальной частью вас. Это эмоционально замороженные части вас, которые продолжают повторно воспроизводить паттерны. Сегодня вы взрослый человек, со взрослыми ответственностями и разными видами отношений, но в то мгновение, когда вы слышите, видите, чувствуете или подвергаетесь иному воздействию какого-то триггера во внешнем мире, вы проявляете и выражаете себя, а также взаимодействуете как намного более молодая версия себя. И, совсем как ребенок, вы можете захотеть впасть в истерику, убежать, закричать во все горло, разбить что-нибудь или усесться в лужу и заплакать.

Наши раны – это неудобная правда, которую мы хотели бы просто отогнать от себя.

Давайте рассмотрим, каким образом триггеры воздействуют на эти внутренние ранения. Предположим, кто-то из членов вашей семьи в детстве считал вас глупым. Он постоянно упоминал об этом, и другие говорили что-то подобное. Вы начали стыдиться себя. Вы прятали ту часть себя, которая им не нравилась. Вы не любили говорить об этом, отрицали и отталкивали, даже несмотря на то, что на каком-то уровне знали, что это неправда.

Со временем вы начали считать эту часть вас плохой и, следовательно, чувствовать себя ничтожеством или второсортным человеком. Каждый раз, когда кто-то поднимал эту тему, вы начинали чувствовать себя неудобно, некомфортно, испытывали смятение и замешательство. Вам хотелось спрятаться или стать невидимыми. Эта эмоциональная рана оказалась обусловленной и активировалась внешними триггерами.

Многие физические проявления также могут быть связаны с ранними ранениями. Например, я интернализировал многие опыты ранений раннего детства. Я принимал близко к сердцу неразбериху, творящуюся в моей семье, и все мои переживания «обосновались в кишечнике». Поэтому в детстве у меня были все виды расстройства пищеварения. Я впитывал эмоциональный хаос, потому что был эмпатичным ребенком и не знал, что делать с напряженностью, царящей вокруг. Я сдерживал дыхание, заталкивая эмоции вглубь себя, таким образом в кишечнике возникали ощущения, с которыми я не мог справиться и даже подобрать им правильное название.

Я пытался рассказать матери о происходящем, но мне в прямом смысле не хватало слов. Я пользовался словами и понятиями маленького ребенка. Как мог я объяснить тот вихрь, тот калейдоскоп эмоций, который я впитал в себя и который переполнял меня? Позднее я выяснил, что таким образом, кроме всего прочего, пытался защитить мать от своих чувств. Я не хотел, чтобы ей было плохо, поэтому не говорил ей, что мне не нравится ор в комнате родителей. Мне казалось, что я разочарую ее, поэтому я продолжал терпеть боль в животе, проглатывать свои чувства и интернализировать напряженную эмоциональную энергию семьи. Я защищал ее, но также пытался защитить себя.

Слово о родителях

Хочу воспользоваться случаем и высказаться о чувствах к родителям. Эти чувства могут быть очень сложными, но важно помнить, что ваши родители или опекуны, равно как и мои, делали все, что знали. У вас может возникнуть большой соблазн обвинить их, – возможно, вы уже их обвиняете, – но мне бы хотелось, чтобы вы воздержались от этого и посмотрели на родителей взглядом, смягченным признательностью за все их усилия.

Речь идет не об отрицании, а об объективном взгляде на ситуацию, отказе от эгоистичной привычки обвинять, стыдить и обличать. Большинство из нас уже достаточно времени посвятили этому – или в отношении других, или в отношении себя. Речь идет об уважительном отношении к переживаниям других, исходя из знания, что жизнь каждого человека наполнена собственной борьбой и собственным триумфом, и почти у каждого из нас есть множество неизлеченных ранений, в том числе у родителей.

Мне повезло жить в семье, в которой я знал и чувствовал, что мать и отец любили меня безусловно. Из всей любви, доброты и гордости, которые они привили мне, их любовь была самым значимым даром. Это мое величайшее сокровище.

Нам нужно научиться, будучи взрослыми, давать себе все то, что мы не получили в детстве.

Я знаю, что многие в детстве не получили дара безусловной любви. Мне известно, что многие могут быть не бог весть какими примерами родительской любви, но верю, что все они делают максимально возможное. Я знаю, что мои родители делали все возможное, но также знаю, что порой мне нужно было больше того, что они могли мне дать. Основная суть процесса исцеления состоит в том, что вы должны узнать о том, что происходило в прошлом, но научиться создавать то, в чем сегодня нуждается ваш внутренний ребенок.

Наши истории ранений

Вы можете ответить, что истории моего детства близки вам, но все же ваше собственное детство было счастливым. Это нормально, и на самом деле, когда я впервые встречаюсь с новыми пациентами, большинство из них говорит, что у них было нормальное детство, и ничего страшного с ними не происходило. У них выработался этот навык копинга, помогающий спокойнее относиться к некоторым событиям и опыту, имевшим место в семье их детства.

Наш опыт глубинных ранений формировался в годы нашего развития, от рождения до двадцати лет, на всю жизнь создавая дисфункциональные паттерны того, как мы смотрим на себя и других и взаимодействуем с собой и другими. Они создавали нашу историю ранений, которую мы рассказываем себе – о том, кто мы, какие мы и чего мы заслуживаем. Мы начинаем верить в эту полуправду и неправду о себе. Наше ощущение себя сливается с тем, что мы пережили. Эмоциональные паттерны, которые продолжают проявляться в нашей жизни, происходят из наших неизлеченных основных ран.

Мы думаем: «Мною пренебрегали, меня ругали, обижали и отвергали, следовательно, я плохой человек и не стою многого из того, что имею в жизни». При отсутствии прочных границ мы передаем другим полномочия создавать наше чувство самоуважения и идентичности, отказываясь от всякого осознания себя и в целом отрекаясь от себя. Мы начинаем вынашивать раны других людей, их боль и их проекции как представления о том, кто мы и кем должны быть. При этом мы заталкиваем вглубь себя и хороним свое аутентичное «я», отказываясь от всякого самоуважения, любви, доверия и уважения к себе.

Мы учимся ненавидеть себя в сто раз сильнее, чем это делает кто-либо другой.

По мере взросления может возникать соблазн представить наши хорошие и плохие воспоминания в виде киноленты, выдавая все плохие события, произошедшие с нами, за норму и убеждая себя, что все проходят через такое обращение по мере взросления. Повзрослев, мы интеллектуализируем этот опыт, обосновывая и игнорируя свои раны. Это попытки нашего интеллекта жить дальше и минимизировать все произошедшее с нами, но глубинное ранение никуда не исчезает, всегда готовое принять бой, до тех пор, пока мы не устраним его.

Когда люди рассказывают мне о своем «вполне нормальном» детстве без особых проблем, я верю им. При этом мне также известно, что они, скажем, трижды вступали в брак и до сих пор несчастливы. То, что они рассказывают о своем жизненном опыте, и то, что они вскользь говорят о своем детстве, не сочетается. Они стали считать нормальным то, что происходило с ними. Они не осознают тот факт, что в детстве с ними произошли болезненные вещи, которые теперь вносят свой вклад в их несчастье и неудавшиеся отношения. Они рассказывают себе эту сказку, чтобы не чувствовать грусть или стыд, и передают ее другим. Они не лгут, они скорее минимизируют произошедшее и не понимают долгосрочных последствий этих событий и ран, которые они носят в себе. Они смотрят на то, что произошло в их детстве, с точки зрения взрослого рационализма.

Мы вырабатываем эту «эмоциональную амнезию» в отношении некоторых более суровых реалий, потому что инстинктивно осознаем сильную боль, таящуюся в глубине. Большинству из нас достаточно лишь нескольких прикосновений к поверхности, чтобы раскрыть боль той раны, которая ждет признания. Интернализированный стыд, который мы несем в себе, окутывает эти травмирующие воспоминания и вносит свой вклад в то, как мы себя чувствуем.

По мере исцеления наш разум дает возможность воспоминаниям выйти на поверхность.

Для каждого человека естественно отрицать свое эмоциональное ранение. Но чем больше мы его отталкиваем, тем громче и настойчивее его голос, пока оно ищет способ выйти наружу. А наружу оно выходит зачастую незаметно, воздействуя на наш выбор, нашу жизнь, чувство самоуважения.

Будучи детьми, мы воспринимаем слова, суждения и критику других, особенно близко принимая к сердцу проецируемое ими осуждение. Не осознавая этого, мы говорим себе: «Я люблю этого человека» или «Я уважаю его и хочу ему нравиться. Я не должен думать о себе правильно, поэтому начну думать и чувствовать себя определенным образом, ведь этот человек видит меня именно так». Поэтому мы начинаем считать себя уродливыми, плохими, неправыми, глупыми, невежественными и так далее. Принимая, надевая на себя и нося с собой этот проецируемый взгляд, мы делаем его реальным для себя и теряем связь со своим аутентичным «я».

Однако эти представления о себе не всегда происходят внутри нас. Мы можем сочинять истории о себе: как нам нужно становиться лучше или делать это быстрее. Или просто сравниваем себя с кем-то еще. Независимо от того, откуда это пошло, то, что началось как чье-то невинное замечание или наше представление о себе, может превратиться в травматичное, искаженное представление о себе. Мы принимаем это фальшивое восприятие и включаем его в профиль и повествование своей раны.

Это искажение остается с нами до тех пор, пока мы не начинаем исцеляться и нейтрализировать этот негативный разговор с собой.

Это всего несколько примеров того, как мы подхватываем и развиваем триггеры, активизирующие наши старые ранения. Однако из этого лабиринта есть выход. Он состоит в том, чтобы научиться пользоваться инструментом, подходящим для этой работы.

Если за любовью нужно гоняться, это не любовь. Любовь встречает нас на полпути.

ДЖЕФФ БРАУН

История: Стивен, эмоционально отвергнутый подросток

Стивен – «синий воротничок» тридцати лет. Он хотел остаться в отношениях с девушкой, но она постоянно отталкивала его и в целом обращалась плохо. Он как большинство людей, по-настоящему желающих чего-то, из кожи вон лез, чтобы их отношения сложились. Он не хотел отказываться от нее или от отношений, поэтому продолжал меняться и приспосабливаться, стараясь быть тем, кем она хотела его видеть, чтобы не расстраивать ее. Он продолжал передавать полномочия, скатываясь в гиперкомпенсацию и жертвуя собой, не осознавая, что делает.

Отношения Стивена были неустойчивыми, как повозка на трех колесах. Иногда она держится, везет свой груз и движется вперед, но затем начинает крениться, рассыпая все содержимое и царапая дно. Желание Стивена заставить эти отношения работать мешало ему замечать, что они не работают. Он продолжал это компенсировать, отказываясь от себя и игнорируя собственные потребности. Он замечал только нормальное движение повозки его отношений, которое происходило редко, и игнорировал каждый случай, когда она переворачивалась, и содержимое рассыпалось, создавая хаос, устранение которого занимало кучу времени.

Большую часть процесса терапии составляет обучение интроспекции. Нам доступно большое количество информации, но большую часть времени мы не в состоянии замереть и прислушаться к себе. Иногда мы понимаем, что ситуация разворачивается не в нашу пользу, но продолжаем это отрицать, надеясь на изменения. Стивен продолжал отвлекаться на то, какими бы он хотел видеть свои отношения, не замечая реальности.

Когда я спрашивал его, почему, по его мнению, он преследовал ее, что внутри него не позволяло ему сдаваться, он говорил, что просто страстно желал отношений и был готов на все, чего бы они ни стоили. Затем он сказал: «На днях она накричала на меня перед группой людей, но, должно быть, я заслужил этого». Он игнорировал намеки на оскорбительный характер отношений, на то, что его отталкивали и плохо с ним обращались.

Стивен не мог видеть эти отношения со здоровой точки зрения. Его ответственное взрослое «я» и его раненое «я» получали все входящие сигналы. Но его эмоционально раненая часть интерпретировала их так, будто он заслуживал подобного обращения, и ее голос звучал громко. Он закрылся от того, что чувствовало его аутентичное «я», и вместо этого дал волю иллюзиям. Все, что он знал, – когда он был не с ней, то испытывал депрессию и неуверенность, поэтому крепко держался за эти отношения и оставался с ней, чтобы избежать чувства одиночества и покинутости.

Когда мы только начинали работать, он говорил, что в его жизни не происходило ничего серьезного. Затем он перешел к рассказу о том, что в юношестве был очень близок со своей тетей, с которой его связывало много приключений и секретов. Когда ему было четырнадцать, у него появились другие интересы помимо их совместного времяпровождения. Он все еще хотел что-то делать вместе с ней, но его жизнь стремительно расширялась, так как он поступил в колледж и начал замечать девушек. По какой-то причине тетя обиделась на него и резко вычеркнула из своей жизни. Она больше не звонила, не просила его ни о чем и игнорировала на семейных мероприятиях. Стивен был подавлен. Он был обескуражен, обижен, ему очень не хватало отношений с тетей. Он понял намек и больше не пытался связываться с ней, но боль не уходила.

Стивен сказал, что какая-то часть него умерла после этого отвержения, и он винил себя в этом. Начиная встречаться с девушками, он становился очень навязчивым, делал все, о чем они просили, и боялся разочаровать их, как в случае с нынешней девушкой. Он не хотел, чтобы они бросали его, как это сделала его тетя. Его раненая часть не хотела снова пережить это чувство.

Тетино отвержение нанесло Стивену эмоциональный удар. Какая-то часть него заморозилась во времени в возрасте четырнадцати лет, когда тетя так эмоционально бросила его, и это чувство покинутости оставалось. Он интернализировал идею, что делал что-то неправильно, создавая перемены в отношениях, и проблема была в нем.

Повзрослев, Стивен помнил только то, что однажды утратил значимые отношения, и не собирался повторять это. В результате он не мог уйти из этих токсичных отношений. Его четырнадцатилетняя раненая часть цеплялась за них, отчаянно пытаясь удержать эту женщину. Он не мог полностью присутствовать в отношениях, потому что в отношениях состояло его подростковое раненное «я», а не взрослый человек.

Я порекомендовал Стивену составить список основных вех его жизни по годам, от рождения до двадцати лет, с описанием запомнившихся ему событий и эмоций. (Вы будете расписывать события своей жизни по годам в главе 5.) Он быстро заметил, что следует одному и тому же паттерну с юных лет. Он осознал, что пытается воссоздать отношения, которые у него были с тетей. Ему отчаянно не хватало близости, признания, а также веселых приключений, которые он имел в отношениях с тетей. Он пытался подвести отношения с девушкой под эту концепцию, вместо того чтобы принимать реальность такой, какая она есть. Эта реализация позволила ему начать ломать паттерн.

Стивен видел, что цепко держался за отношения, в которых ему было плохо, чтобы избежать повторения чувства покинутости и одиночества. Ему казалось, что перед ним стоял единственный выбор: или оставаться в плохих отношениях, или быть одиноким и отвергнутым. Как только его взрослое «я» заметило данный порочный круг, он испытал грусть, а затем гнев на себя. Он осознал, сколько времени потратил, встречаясь с человеком, которому было интересно только разыгрывать свои раны в этой дисфункциональной динамике.

Он начал устанавливать границы, четко давая понять своей девушке (или другому человеку, потому что в данному случае для него было важно высказаться), что его устраивает, а что не устраивает. Например, его не устраивало, когда кто-то закрывал ему рот, игнорировал или зло обращался с ним. Зато устраивало, когда его уважали, ценили и неизменно проявляли дружбу.

В тот период, когда мы работали со Стивеном, девушка, которая плохо с ним обращалась, ушла, сказав, что он не тот, кем она его считала, и не тот, кто ей нужен. Она повторяла собственный цикл неудачных отношений, проецируя всю свою боль на него. Однако теперь в его наборе инструментов эмоционального ответа имелись определенные границы. Он использовал эти границы для эмоциональной защиты и для того, чтобы сообщать ей, как его ранили ее комментарии и действия.

При этом четырнадцатилетнее раненое «я» Стивена начало исцеляться. Эта часть соединилась с его ответственным взрослым «я», которое теперь уже устанавливало границы. Его подростковое «я» больше не испытывало потрясение из-за того, что его бросила девушка, потому что все его части теперь понимали, что она была токсичной для него. Позднее он осознал, сколько собственных сил потратил на то, чтобы вернуть ее, и увидел, что может потерять себя.

В начале нашей совместной работы Стивен был настолько сосредоточен на событиях, происходящих в тот период, что не видел, как эмоциональные раны юности мешают ему жить дальше. Его четырнадцатилетнее «я» так яростно, так отчаянно старалось удержать ее, что заставляло жертвовать собой. Теперь же все его части знали, как постоять за себя, и сейчас он учится не растрачивать их в отношениях.

Внутренний ребенок

Получить доступ к своему внутреннему «я» возможно только тогда, когда нам больше не нужно бояться напряженного эмоционального мира раннего детства.

– АЛИС МИЛЛЕР

Внутри большинства из нас живет та часть, которая чувствует себя более молодой, менее зрелой, реактивной и неконтролируемой. Мы можем считать ее своим потерянным внутренним ребенком, хранящим нашу эмоциональную боль. Проще говоря, потерянный внутренний ребенок несет травматичные эмоции и импульсивные реакции, которые взрослое «я» затем воплощает в жизнь, когда срабатывают триггеры неразрешенных проблем.

Ингода раненное в детстве «я» затмевает остальные части личности. Эта часть, научившаяся защищаться и обороняться, иногда бывает очень громкой и жесткой. Она не хочет, чтобы что-то плохое повторилось; она обижена и напугана, заморожена в одном состоянии, не растет и не зреет. Раненая часть живет в состоянии страха, а не доверия, и начинает доминировать на эмоциональном пейзаже. Зародившееся в страхе раненое «я» набрасывается на каждого, кто пытается помочь. Эта часть стоит на страже ран, считая, что другие люди представляют угрозу.

Она зачастую настолько развита, велика и громка, что будет полезным рассмотреть, каким был человек до получения травмы, и в каких условиях рос. Например, у Стивена, по его собственному описанию, было относительно благополучное детство до середины второго десятка жизни. Поэтому мы отыскали того, кем он был раньше, и поддержали, дали право голоса этой его части. Он смог связаться с сильным, аутентичным голосом внутри себя, который помог ему построить границы во взрослом возрасте.

Если вы начинаете замечать, что ваша раненая часть говорит слишком громко и доминирует внутри вас, попытайтесь посидеть в тишине с ней. Попросить эту часть поделиться с вами своей мудростью. Ваш внутренний ребенок может быть сердитым, улыбчивым, радостным, печальным, раненым или исполненным жалости к себе. Он просто просит право голоса и признания тех ран, которые носит за вас.

В своей персональной работе я узнал, что мне было десять лет, когда я испытал основное ранящее событие. Другие события происходили до и после, но именно в десять лет мои эмоции заморозились в результате травмы. Я был испуган, сбит с толку и не понимал, почему ругаются мои родители. Я пытался выступать миротворцем и старался контролировать родителей, чтобы хаос, творившийся в доме, и эмоции внутри меня были не такими сокрушительными.

Я верил, как верит большинство детей, что я силен, что могу быть героем и влиять на родителей. Я верил, благодаря волшебному мышлению детей, что если я стану идеальным, буду делать все, о чем меня просят, и никогда не буду выводить из себя родителей, то они не будут спорить, и мой мир станет безопаснее. Но, как бы хорошо я ни вел себя, мне не удавалось сделать так, чтобы родители все время хорошо относились друг к другу. Я не мог изменить родителей или их поведение, но вера в необходимость быть идеальным осталась со мной. Эту рану я пронес через подростковый возраст во взрослую жизнь.

То, что происходит с нами в детстве, обычно имеет большее влияние, чем события, происходящие во взрослом возрасте. Когда мы были детьми, наш мир был меньше, у нас было меньше сил или возможностей контролировать события, и мозг еще не был полностью развит, поэтому мы часто воспринимали какой-то опыт как крайне важный. По мере взросления наш мир расширялся, и благодаря этому более широкому восприятию мира мы начали считать все произошедшее в детстве не таким уж важным.

Оглядываясь на свое детство с высоты взрослого мышления, мы думаем, что нам следует просто пережить то, что с нами происходит. Мы приуменьшаем детские чувства и опыт и говорим себе, что у всех в детстве «так было». Возможно, так и есть, но мы также смотрим на события сквозь призму взрослой жизни. Мы не желаем вспоминать плохие события, но они там, ждут, когда их начнут исследовать. Потерянный внутренний ребенок записал все эти события, и сегодня они столь же реальны с эмоциональной точки зрения, сколь и раньше. Брошенное вскользь замечание взрослого может стать определяющим моментом в самоощущении ребенка.

Процесс ХИЛИНГА даст вам доступ к этим раненым частям себя и поможет пообщаться с ними мягко, безопасно и с любовью, чтобы объединиться с ними и стать цельным, эмоционально здоровым, зрелым взрослым.