Она извивалась всем телом и кричала, а Эцыль хохотал. Маргарита уже почувствовала ягодицей его половой член, когда донесся вопль Фолькера. Эцыль вжал голову Маргариты в постель и приподнялся. Дверь распахнулась – в нее спиной вперед ввалился палач-сын и, обливая всё вокруг бьющим из шеи фонтаном крови, упал на пол. Идер Монаро с длинным кинжалом в руке медленно зашел в комнату.
– Фолькер! – тонко воскликнул палач-отец и, осознав, что сыну уже не помочь, не оправляя штанов, двинулся на Идера.
Идер ловко увернулся от могучих рук палача и ударил Эцыля локтем в спину. Через мгновение в яремной ямке палача торчал кинжал, а Идер с бесстрастным лицом проворачивал его. Эцыль жил не больше минуты после того, как Идер вынул кинжал и вытер его о капюшон поверженного противника. Палач хлопал ртом и хрипел. Руками он пытался зажать рану и даже подняться с колен, но вскоре рухнул на пол. Маргарита, сидя на кровати, смотрела на залитые кровью стены и ковры. Одна из серебряных чаш, что выпала из сумки Фолькера, будто, уменьшившись в размере, перенеслась из ее жуткого сна на пол спальни и теперь, наполненная свежей кровью, как бы предлагала себя испить, приобщиться…
От этой мысли Маргарита вздрогнула, пришла в себя и, собирая на груди платье, слезла с кровати. Она отвернулась от Идера и мертвецов, прикрылась волосами и нервно произнесла:
– Ссп… асибо, Идер, – задрожал ее голос, а руки затряслись. – Ддаже не ппредставляешь… Я думала, ты нас бросил…
– Любимый! – кинулась с балкончика на шею Идера Тини, простоволосая, как и Маргарита. – Любовь моя, – шептала она, целуя его и роняя слезы радости. – Я знала, что ты появишься вовремя… Идер! Я так люблю тебя! Люблю и всегда буду любить до самой смерти!
Идер посмотрел на нее, улыбнулся, взял лицо Тини обеими руками и поцеловал девушку в лоб.
«Я ведь ничего не знаю о Идере Монаро, – подумала Маргарита, отворачиваясь от влюбленных. – Он такой замечательный. Пусть он первую спасал Тини – он спасал любимую, – так и нужно…»
– Мне надо переодеться, – выдохнула Маргарита, подходя к гардеробной и поглядывая на своего насильника – Эцыль, с выпученными глазами и открытым ртом, лежал на боку, а из гульфика его штанов выглядывал уже безвредный детородный орган крайне скромных размеров. – Я недолго… Дайте мне всего пару минут, и пойдемте отсюда побыстрее.
Она обратила лицо к открытой гардеробной и услышала нечленораздельные, клокочущие звуки. Резко повернув голову назад, Маргарита увидела, как Тини падает с безвольно повисшей головой. Идер Монаро, наступив ногой на мертвое тело своей любовницы, направился к Маргарите.
Идер молчал. В его обычно таких равнодушных карих глазах горел жар. Маргарита поняла, что следующей он убьет ее.
– Идер, – как можно спокойней заговорила Маргарита, замирая от страха. – Пожалуйста, не убивай… Пожалуйста…
Он медленно к ней приближался, странно улыбаясь. Маргарита, судорожно сжимая на груди порванное платье, стала отступать от гардеробной к кровати.
– Я не буду тебя убивать, – ответил Идер.
Он рванулся вперед и ударил Маргариту в лицо, отчего у нее потемнело в глазах. В следующий миг он опустил кулак снова, на другую сторону лица девушки, – и ее отбросило на постель. Идер запрыгнул туда же с ногами. Он поднял с подушки шарф-платок, что ранее развязал Эцыль, и рывком, так что чуть не выдернул Маргарите руки, подтащил ее к резному изголовью кровати. Надавливая коленом на ее шею, Идер плотно приматывал ее запястья к одному из отверстий, в середине спинки. Она же от недостатка воздуха сипела и теряла сознание. Когда Маргарита, откашлявшись, снова смогла дышать, то Идер уже стянул с нее трусики и раздвигал ее оголенные ноги, облаченные только в чулки до колен и короткие сапожки.
– И… тэр, – прошептала Маргарита, глотая воздух и начиная плакать. – Ппожалуйста… не нато. Лучше убей… Пожалуйста…
– Недостаточно заплатишь, – ответил он.
– Оо… ртлиб тебя убьет. Всё равно узз… нает и убьёёёт, – содрогаясь от отвращения, заплакала она, потому что руки Идера больно сжали ее груди.
– Плааачь, лгунья, – прошептал Идер, поднимая ей ноги.
Дергаясь и безуспешно пытаясь освободиться, она закричала от боли – Идер хотел ее криков и вогнал свой половой член туда, куда это запрещалось Экклесией и приравнивалось к осквернению плоти. Девушку будто пронзало острым ножом, раздирало и резало. Она попыталась ударить ногами своего насильника, но стало лишь хуже – Идер навалился на нее, подмял ее ноги, прижал их к ее плечам так, что она не могла ими двигать, – и задышал в ее искаженное болью лицо. Кровать тряслась, как и в ее ночь с Иамом, но боль была в разы сильнее, пронзительнее и глубже. Маргарита кусала разбитые, окровавленные губы, пытаясь сдерживать крик, чтобы не доставить Идеру удовольствия, и тогда он становился еще жестче – давил своим весом столь грубо, что становилось больно даже костям. Ныло и лицо с правой стороны, куда Идер ее ударил с самого начала, – там глаз наливался тяжестью и опухал. С ее губы по подбородку текла кровь. Но она замечала только толчки невыносимой боли, рвущей ее изнутри, которые убыстрялись. Она рыдала, хрипло взвывала от омерзения и отворачивала лицо от лица своего мучителя. На улице в это время загрохотала буря со свистящим ветром, треском небес и сотрясением земли, будто Дьявол и впрямь выбирался из Ада.
Когда пытка прекратилась, Маргарита даже не поверила в то, что всё закончилось. Напоследок Идер оставил свое семя в ее влагалище.
Прерывисто дыша, он встал с кровати, поправил штаны и сказал:
– Я ни с кем так не поступал, но ты заслужила… А после меня с тобой это будут делать другие.
Он сорвал покрывало, простыню и перину с кровати, оставив под своей жертвой тюфяк, привязанный к дну кровати. Затем задрал Маргарите платье с сорочкой и дважды завернул их за ее спиной – девушка оказалась полностью голая ниже пояса, не считая чулок и обуви. Идер заботливо расправил складки платья и достал ее груди, чтобы их было лучше видно, золотистые волосы он красиво разложил по подушке, протер ей подбородок, убирая кровь с губы. Маргарита беззвучно плакала и отворачивалась: умолять его было бесполезно. Она одного хотела: чтобы Идер Монаро перестал измываться над ней и куда-нибудь исчез.
– Вот так! – Идер остался доволен своей работой. – Я тебя слегка подпортил, но да ничего… сойдет…
Он встал и открыл окно. Оставалось еще две триады часа до сумерек. Нисколько не пугаясь то и дело громыхавших раскатов, Идер стоял у раскрытого окна и о чем-то думал, повернувшись к Маргарите спиной. Вдруг раздался набат Толстой Тори вместе с паническим перезвоном малых колоколов.
– Лодэтский Дьявол, похоже, уже вошел в город, раз Эцыль и Фолькер мертвы… – задумчиво произнес Идер. – Наверно, поэтому и звонят колокола… Мог ли я подумать, что это я убью палачей… Забавно. Но теперь уже не важно. Скоро в городе будет полно головорезов и озверевших вояк. Они и до улицы Каштанов доберутся, какой бы тихой она не была, – и тут такой подарок. Если они тебя не убьют, то отец убьет. Вот и всё! Прощай, госпожа Маргарита Совиннак. И это не мать меня надоумила – это я сам так решил сделать, потому что это несправедливо: она с ним всю молодость была, всю красоту потратила, а он так и не женился на ней, подлец. А меня, своего родного сына, единственного наследника, за прислугу всегда держал. Идер – туда! Идер – сюда! Пошел вон, Идер! Жди мою жену-шлюху в передней замка, пока она не налупится там вволю и не появится, хоть триаду жди, Идер. Заботься о ней, как о своей матери, Идер! Хватит! Надоело!
Теперь Маргарита впервые видела ярость этого хладнокровного человека. Его рот перекосился от ненависти. И это была ненависть не к ней – к собственному отцу.
– То, что я с тобой сделал, – это ему и тебе за мою мать! – добавил Идер, закрывая окно. – А что до того, что он убить меня захочет… Еще посмотрим кто кого.
Он направился к выходу, не обращая внимания на то, что снова идет по телу Тини. У самых дверей он обернулся.
– Знаешь, что именно мне сказал отец, когда поручал тебя спрятать и охранять? Он сказал: «Если что-то пойдет не так, то убей ее. Лучше пусть она умрет, чем достанется им на потеху».
После этих слов Идер ушел, не закрыв дверь спальни, оставил наконец Маргариту одну, но с туго привязанными к изголовью руками, с бесстыдно оголенным телом, избитую и зареванную, мечтавшую умереть сию же минуту, не дожидаясь своего очевидного будущего, а оно уж быстро надвигалось: подоспевало с ревущим грохотом взрывов и заходящейся от ужаса песнью колоколов.
________________
Жизнь и Смерть не олицетворялись существами в меридианской вере, как Пороки и Добродетели, ведь человек не мог на них влиять – во-первых, умирала только плоть, временное пристанище для души; во-вторых, даже своей плотью человек не распоряжался – жизнь дарил Бог, он же ее забирал, поэтому самоубийство и являлось тяжелейшим самоосквернением. Однако Жизнь и Смерть стали столь частыми персонажами театральных зрелищ, что меридейцы в них верили, как в реальных, до поры до времени невидимых, созданий. С Жизнью, спутницей рождения, вопросов не возникало – ее изображали как красивую женщину, целующую младенца и дарующую ему первый вздох, крик, голос. Со Смертью вышло куда сложнее – из знания следовало, что Смерти надлежало быть мужского пола, но мужчинам Меридеи не нравилась мысль, что на смертном ложе их поцелует другой мужчина или обнимет, или срежет локон их волос (вариаций того, как Смерть усыпляет плоть, придумали немало). В конце концов, из многочисленных споров, родилось убеждение, что Смерть – это чаще всего костлявая старуха, но бывает Смерть-мужчина – и он приходит с серпом, как жнец, обрывая сразу множество жизней.
________________
Больше трех часов Маргарита пролежала в компании трех покойников, в спальне с кровью на стенах и с разбросанной по полу серебряной посудой, пытаясь как-нибудь освободиться или хотя бы прикрыться, сделать хоть что-то, чтобы не быть найденной в таком унизительном виде. Правое веко перестало подниматься. Нижняя губа распухла вдвое. Нестерпимо ныло между ягодицами, словно туда налили едкую известь. В час Кротости Маргарита не гневалась на Бога, но спрашивала его: за что же ей столько бедствий, и молила сжалиться над ней – дать скорую и легкую смерть. Толстая Тори давно замолкла, адский рев и гром прекратились, комната погрузилась в густой мрак.
Маргарита даже заснула, и ее разбудил шум на улице – цокот множества копыт. Еще она услышала возгласы на незнакомой речи, похожей на ладикэйскую. Где-то на улице раздался истошный женский крик – так же и Маргарита недавно кричала. Шум за окном всё усиливался, и доносился отдаленный, развязный смех мужчин и грохот выбиваемых дверей. И еще она отчетливо услышала, как, негромко переговариваясь, через уже взломанную дверь в ее собственный дом вошли незнакомцы.
Маргарита с замиранием сердца вслушивалась в звуки и пыталась понять, что делают незваные гости. Они ничего не разбивали и не крушили. Через открытую дверь спальни до нее доносились шорохи, непонятные разговоры, – и больше ничего.
Но вскоре ее сердце бешено заколотилось – она увидела, как балкончик за спальней начал освещаться. Шагов она не слышала: люди, что поднимались по лестнице, не издавали ни звука. Только всё ближе и ближе становился огонь, всё страшней и страшнее светлел дверной проем.
На пороге перед тремя мертвецами выросла Смерть, и Маргарита обрадовалась, что наконец по ее душу пришла та, кого она звала. Вернее, тот – Маргарите досталась Смерть мужского пола, весьма невысокого роста, в поножах, с фонарем в одной руке и с зазубренным ножичком, вместо внушительного серпа, в другой. Еще в кольчуге под деревенским кафтаном, но, как и нужно – в большом капюшоне, надежно скрывавшим в своей тени костлявую рожицу.
«Вот и гибель моя пришла, – думала девушка. – Как там по поверьям? Нельзя заглядывать Смерти под капюшон – увидишь ее лик и сразу погибаешь. Пора… Я устала… Слишком долго жила… Должна была еще в бочке утонуть».
Смерть меж тем ошалело остановился в дверях, разглядывая трех покойников среди разбросанной серебряной утвари, кровь на стенах и девушку на кровати, – не спешил проходить и будто недоумевал: кто же это за него успел поработать. Постояв с полминуты у порога, Смерть тихо сказал что-то за спину, и за капюшоном вырос могучий великан, пригибавший голову, чтобы не задеть низкие для его роста потолки второго этажа. Зверское лицо Великана прорезало три шрама – ото лба по левой щеке, а череп покрывал смешной ежик рыжих волос. Маргарита, однако, вовсе не думала смеяться: Великан и без шрамов выглядел бы ужасающе жутким – такой зверской внешностью художники награждали людоедов из гравюр со страшными сказками.
Великан сразу заинтересовался покойниками, что Маргарита нашла понятным: среди еще чуть теплых тел голодный людоед выбирал себе закуску повкуснее. Смерть направился к кровати и к девушке на ней. Маргарита стыдливо стиснула ноги и попыталась извернуться так, чтобы Смерть ничего не смог там увидеть (всё же он был мужчиной, и лишних унижений ей не хотелось). Здоровым глазом девушка пыталась заглянуть под зловещий капюшон и испустить дух. Ее ждало бескрайнее разочарование, похожее на гадостное чувство испорченного празднества, – в свете фонаря Маргарита увидела у своей Смерти шутовской развеселый рот, какой подрисовывают ярмарочным скоморохам: широкий, с озорными уголками по краям и четкими треугольниками посередине верхней губы. Смерть еще и посмеивался, созерцая попытки девушки спрятать сокровенное. Маргарита же смотрела на него с обидой: могли бы ей Смерть и посерьезнее прислать, а не со столь глумливым ртом. Когда Смерть подошел близко к кровати, то снял капюшон – и Маргарита, вопреки желанию погибнуть, от страха зажмурила левый глаз. Открыв его вновь, она почувствовала еще более острую обиду на свою звезду за то, что не умрет через миг, но и облегчение, оттого что к ней вернулся отказавший на минуту рассудок. Тот, кого она приняла за Жнеца, оказался молодым парнем с хитроватым, по-сильвански обаятельным лицом и с плутоватыми глазами, какими он нагло таращился на девичье тело. Людоед у двери, изучая раны палачей, качал головой, почесывал ежик волос у лба, словно у него там что-то зудело, и не спешил никем закусывать.
Плут, как нарекла Маргарита парня в капюшоне, с самым счастливым выражением на лице, будто он-то как раз и получил подарок, восторженно улыбнулся своим шутовским ртом и что-то негромко сказал. Левый зеленый глаз Маргариты отразил ужас, а Плут чмокнул воздух, посылая ей поцелуй. После парень без стеснения осветил и детально оглядел тело избитой красавицы, подошел еще ближе к перепуганной подобным вниманием Маргарите и ласково погладил ее правую грудь – девушка дернулась и вжалась в кровать настолько, насколько могла. Великан что-то выкрикнул Плуту – тот, что-то хохотнув в ответ, отошел от кровати: встал у окна и уже оттуда пялился на белую и безмолвную от страха девушку. Великан, пригибаясь и горбясь из-за малых ему потолков, устрожающим силуэтом двинулся к кровати. Маргарита закрыла левый глаз: она поняла, что он первым осквернит ее плоть.
Но вопреки опасениям девушки, побои на ее лице заинтересовали жуткого Великана больше, чем ее почти полностью нагое тело. Насладившись созерцанием вызревавших синяков, он отошел от Маргариты и крикнул что-то кому-то с балкончика.
Третий, появившийся в спальне, оказался не менее примечателен, чем остальные: он был красив и приятен, особенно привлекали внимание его большие, томные, очень выразительные глаза карего цвета и полные, чувственные губы. Он напоминал барона Арлота Иберннака, но как если бы тот, вместо праздных увеселений, воевал бы лет с пятнадцати и к тридцати годам получил бы огрубевшую кожу, сломанный нос и властный взгляд. Как и положено такому красавцу, мужчина являлся щеголем – его дорогая одежда разительно отличалась от деревенских кафтанов Великана и Плута: поверх кольчуги Красавец носил черный кожаный камзол с серебряным шитьем, а его плечи покрывал просторный темно-бежевый рыцарский плащ с золоченой фибулой. Увидав избитую, раздетую и связанную девушку, мужчина оторопел и в замешательстве снял капюшон кольчуги с головы, показав безупречно подстриженные, короткие, каштановые волосы.
Красавец разглядывал Маргариту еще меньше, чем Великан – почти сразу в его руках появился кинжал, и с ним он направился к изголовью кровати, по другую сторону от Плута. Великан остался в дверях. Маргарита снова закрыла левое здоровое веко. Она допускала, что ее просто зарежут разбойники Лодэтского Дьявола, чтобы не возиться (то, что это были люди из варварского войска, она поняла по отсутствию у них ладикэйских синих нарамников). Она готовилась к холоду клинка у горла, однако Красавец лишь перерезал шелковые путы, и девушка почувствовала, что свободна. Но что ей было делать? По три стороны от кровати стояли лодэтчане. Она, затравленно озираясь, сжалась и попыталась поправить одежду. Красавец и в этом ей помог: распутал ее замотанное за шиворот платье, потом снял свой плащ и накрыл им плечи несчастной девушки вместе с ее волосами.
– Вёди сэбя цбокёйно, – услышала Маргарита орензский с необычным говором, – и ничёго ц табой нё будэд. Пъойдём ц нами вниц.
Так, с непокрытой головой, в окружении трех мужчин и кутаясь в плащ, она спустилась на первый этаж, где чуть не лишилась чувств, встретившись взглядом с лохматым, смуглым мужчиной, крючковатый нос которого она никогда не смогла бы забыть. В кабинете ее мужа шарили еще два лодэтчанина: они, что-то разыскивая, доставали немногочисленные бумаги и бросали их на пол гостиной, рядом с Гюсом Аразаком, а тот, сидя на скамье, разворачивал свиток над зажженной свечой. Увидав Маргариту, да еще в таком виде, Аразак присвистнул и осклабился.
– Вот так встреча! Как же я рад, У́льви! Бог всё же велик! Хвала тебе, о Всемогущий! – вознес он руки к потолку гостиной. – Есть же всё-таки на этом свете Божия справедливость!
– Кдо она? – спросил Красавец.
– Жена градоначальника. Позабыл, видать, Свиннак спрятать свою свинку, да, стерва? Или падаль уже надоела старому, жирному хряку? – скалясь, процедил Гюс.
Маргарита не стала отвечать: происходящее опять походило на нечто безумное, ненастоящее, и конца потрясениям, похоже, не предвиделось.
– Работай, – коротко приказал Красавец Гюсу, надевая на голову капюшон кольчуги и застегивая ее ворот.
Тот, усмехаясь и поглядывая на распухшее от побоев лицо Маргариты, продолжил перебирать листы и свертки, но его улыбка отображала даже не радость, а подлинное счастье.
– Кдо люди навёрху? – спросил Красавец Маргариту.
– Ммоя пприслужница и два грабит… еля, – неровным голосом ответила она. – Они ппалачами были.
Аразак оторвался от своего занятия и захохотал.
– Как только Дьявол в город наш войдет, Эцыль умрет, и сын его умрет! – громко выдал Гюс.
Красавец строго посмотрел на него: он либо ничего не знал о пророческих стихах Блаженного, либо ему были неизвестны имена палачей.
– Гдэ тод, кдо их убил? – спросил Красавец Маргариту. – Кдо он?
– Я не знаю, где он, – еле слышно говорила девушка.
Она помолчала и, подумав, решила, что скрывать правду глупо: они, если захотят, заставят ее всё рассказать.
– Это незаконный сын моего супруга их убил, – ответила она и почувствовала, как слеза потекла из здорового глаза по щеке.
– Идер! – опять встрял Гюс. – Чертов Идер тебя избил! И не только избил, я уверен! Отлупил по полной! И бросил!
– Кдо он? Опасэн? – спросил Красавец у Аразака.
– Да… Опасный сукин сын. Ходит как кошка… и убивать его с малолетства учили: особое воспитание папочки… Хотя Идер лишь рад был…
Красавец задумчиво помолчал и изрек:
– Тъи будь ц охраной, – сказал Красавец Аразаку. – Дчто-то найти – посылай сродчна.
Он взял со скамьи закрытый шлем, похожий на ведро, но надевать его не стал, затем перевел взгляд на Маргариту и кивнул в сторону входной двери.
– Ты ц нами… – сказал он ей. – Позле рэзшим, дчто ц тобой деладь. Пока жё вёди себя цмирно, нэ то жаледь.
Перед домом стояли еще десять всадников, одетых кто во что горазд: одни носили поверх кольчуг стеганые куртки, другие – кирасы, третьи – деревенские кафтаны, но все были без синих накидок ладикэйцев. Красавец подвел Маргариту к коню в панцирной защите, немного сдвинул седло и сначала сам вскочил на лошадь, после спустил стремя и подал руку девушке. Она не думала сопротивляться – это было бы глупо, бесполезно и выглядело бы непристойно. И пока никто из этих людей не избил ее и не надругался над ней. Даже то, что Плуту она явно пришлась по вкусу, больше ее не пугало: мужчина с улыбкой ярмарочного шута исполнял приказы, а не командовал. Поставив ногу в стремя, Маргарита приняла руку Красавца – он подтянул ее вверх и усадил боком перед своим седлом.
На улице моросил мелкий, редкий дождик, будто Небеса роняли скупые слезы, оплакивая Элладанн. Убывающая луна то освещала разграбляемый, стонавший город, то пряталась за тучи, уступая свету факелов в руках захватчиков. На улице Каштанов ладикэйцы заняли уже каждый дом; перекрикиваясь и хохоча, они выносили оттуда добро – брали и подушки, и свинцовую утварь, и табуреты; двое даже вытаскивали скамью. Маргарита видела, как некая компания выкатила бочонок вина на улицу, и вокруг него столпились довольные, шумные мужчины. Похотливыми, завистливыми глазами они проводили светловолосую девушку, ехавшую среди лодэтчан.
Дальше и ближе к центру города улицы посинели от ладикэйских накидок. Слышались людские крики и вопли. Маргарита заметила, как женщина с распущенными волосами и в порванном платье, совсем как у нее, выбегала из инсулы – многокомнатного дома, в каких теснились самые обездоленные из бедняков. За ней погналось пятеро мужчин. Заходились лаем собаки, ржали кони, порой гремели выстрелы. Слышала Маргарита и детский плач где-то во мраке. Отовсюду: звон, крики и грохот, в ответ им – смех.
Она пыталась не смотреть по сторонам и ничего не замечать, лишь мучила себя думами, что надругательство стало ей возмездием за творимые бесчинства в Элладанне.
«Простите меня за молчание… – говорила про себя Маргарита. – Я поступала так, как хотел мой супруг, и сейчас поступила бы так же… Неужели за покорность мужу меня наказал Бог? Наверно, могло быть хуже. Я, кажется, даже рада, что Гюс Аразак привел людей Лодэтского Дьявола ко мне в дом, иначе всё было бы так, как хотел Идер: меня и дальше без конца терзали бы ладикэйцы… А этот человек рядом кажется не кровожадным вовсе… не варваром… Неужели меня к нему везут? – похолодела она от ужаса. – Чему я радуюсь? Боже… Еще и такой ужасный сон накануне приснился… Боже, помоги мне, только не это, не дай исполниться тем гадким, грязным стишкам!»
Лодэтчане меж тем выехали на Восточную дорогу и повезли свою пленницу к Главной площади. Ужасаясь тому, что ее ждет, Маргарита уставилась на левую руку Красавца, держащую поводья. Старый, глубокий шрам на ней начинался от середины кисти и уходил за рукав кольчуги. Еще она заметила небольшой и тоже старый шрам под подбородком Красавца, как будто когда-то там держали клинок, заставляя поднять голову и на что-то смотреть.
Вдоль Восточной дороги грабеж выглядел менее жутко, чем на маленьких улочках. Богачи оставили свои дома и выехали из города. Здесь никто истошно не кричал и не выл так, что болели зубы. Маргарита оглянулась на Восточную крепость и не увидела ее – та исчезла, растворилась во мраке и дыме.
«Как же там, в Западной крепости, Нинно и Синоли? – вспомнила о родных Маргарита. – Увижу ли я когда-нибудь их живыми? Смог ли Ортлиб позаботиться о дяде Жоле, деде Гибихе и Филиппе? Что с самим моим мужем? Жив ли? И где рыщет ужасный Идер Монаро, чтобы и его убить?»
Они проехали суконную палату Гиора Себесро и его дом; синие воины сломали зеленую дверь, заполонили жилище и грабили его. Красная телега стояла с сорванным пологом – ее загружали трофеями. Пехотинцы выносили женские платья на улицу, прикладывали их к себе и ржали: они радовались, что нашли хорошие подарки для жен или подруг.
Чем ближе становилась Главная площадь, тем больше встречалось лодэтчан, походивших на разбойничий сброд. На самой площади стало шумно и дымно. Тяжелый заслон лежал в воротах ратуши, камни в проезде раскурочило взрывом. Герб Лиисема понуро свесился на один бок, а два других герба, словно мусор, валялись неподалеку от трех рябых холмиков из мертвецов в желто-красных, полосатых по диагонали, нарамниках. По площади перемещалась орда варваров – пешие и конные, с оружием в руках или без, – они вскрывали двери соседних с ратушей домов и хозяйничали там, внутри. Храм Возрождения заволокло мутной пеленой. Маргарита пыталась понять, грабят ли его и, вглядевшись, заметила мужчин в кольчугах, заходивших туда.
«И храмы грабят! – возмутилась она. – Нет для этих дикарей ничего святого!»
На площади Красавец иногда останавливал своего коня около других всадников и обменивался с ними парой фраз. На девушку, сидевшую рядом с ним, побитую, простоволосую, кутавшуюся в плащ, головорезы, не скрывая живого интереса, бесцеремонно пялились. Маргарита опустила глаза к руке со шрамом и старалась ничего не замечать, но порой смотрела в сторону ратуши и наблюдала, как росли три желто-красные кучи – всё новых и новых покойников, грозных городских стражников, вытаскивая их за ноги и за руки, кидали к мертвецам.
В какой-то момент, бросив очередной взгляд на ратушу, Маргарита увидела его самого – Лодэтского Дьявола, которого ей слишком хорошо описали, чтобы она его не узнала. В броне вороных доспехов, испещренных бальтинской вязью из звериных морд, с хихикающими, безносыми рожицами на плечах, верхом на большом коне, покрытом простой черной попоной, он направлялся прямо к ним. Маргарита опустила левое веко, жалея, что Идер ей второго глаза не изуродовал: так ненавистен ей был этот самодовольный разбойник, что она даже не могла на него смотреть. Блаженный запел в ее голове бранные стишки о палачах и о ней самой.
«Заткнись! – сказала бродяге Маргарита. – Не исполнится это – я лучше выброшусь из окна и предстану перед настоящим Дьяволом. Пусть я угожу в Пекло за этот страшный грех… Да, так и сделаю – едва меня оставят одну, я так и сделаю».
Лодэтский Дьявол говорил о чем-то с Красавцем и с любопытством рассматривал Маргариту. Он иногда покачивал головой, кривил губы, недоверчиво хмурился или усмехался. Девушка заметила на его левом плече пробоину в доспехах, похожую на удар топорика или алебарды, но ранение, похоже, не причинило большого вреда этому врагу Орензы. Беседовали мужчины минуты четыре с половиной, после чего Лодэтский Дьявол подвел коня ближе, встал возле пленницы и захотел взять ее рукой за подбородок. Она с отвращением вывернулась, отпрянула – и ее тут же обхватил со спины, за плечи и за шею, Красавец: она оказалась с поднятой головой в удавке его руки; лопатками девушка почувствовала недружелюбную жесткость кирасы. Лодэтский Дьявол, широко улыбаясь, снова что-то сказал Красавцу, и Маргарита увидела у него во рту, с верхней правой стороны, четыре серебряных зуба в ряд – всё, как говорила Марлена.
Маргарита с ненавистью смотрела на этого демона левым зеленым глазом, а тот закованными в металл пальцами провел по ее распухшей щеке, слегка надавил у ее правого глаза и попытался легонько приподнять отекшее веко. Ярость девушки его забавляла: он странно улыбался и внимательно разглядывал ее лицо. Наконец он убрал руку, и Красавец отпустил шею Маргариты. Лодэтский Дьявол, не переставая кривить недоброй улыбкой рот, что-то еще сказал, махнул рукой на ратушу, и Красавец повел своего коня туда.
В эту страшную для Элладанна ночь, на исходе тридцать шестого дня Смирения, Маргарита впервые попала в главное здание ратуши – Красавец завел ее в обрамленную колоннами, просторную парадную залу, что находилась сразу после входа, на первом этаже, – залу с высоченными потолками, предназначенную для торжеств и балов. Там Красавец оставил девушку, сам же поднялся по лестнице. Маргарита убедилась, что ей не спрятаться и не сбежать: у дверей стояли караульные, окна на первом этаже начинались намного выше ее роста, а десять лодэтчан сбились неподалеку, что-то обсуждая, и следили за ней.
По парадной зале сновали мужчины со звериными лицами, иногда полуголые или обмотанные цепями, с разнообразными мечами, арбалетами, секирами, ружьями. Маргарита вжималась в колонну под их взглядами, страшась, что они приблизятся, потом поняла, что плащ на ней каким-то образом защищал ее от домогательств. Мысли в голове рвали друг друга, как стая насмерть сцепившихся собак – одна из них была такая: «Раз опять появился бежевый мужской плащ, то прежняя я снова умерла». Да в тот раз, спасенная из бочки, она ощущала себя пересаженным на благодатную почву деревцом, отбросившим шелуху больной листвы и готовым распуститься свежей зеленью; сейчас же ее будто ободрали, оставив голые ветки и израненную кору.
Она хотела плакать, но ужас не давал пролиться слезам и даже заглушал боль плоти. После того, что с ней сделал Идер, Маргарита и так ходила, чувствуя боль; поездка верхом, пусть и на панцире коня, а не на его голой холке, еще больше усилила ее мучения. В отрешении она наблюдала, как по полу волокли тело желто-красного стражника без головы. За ним оставался противный на вид след и доносился не менее противный звук скребущейся о мраморный пол кольчуги. Вскоре с лестницы сбежал светловолосый парень с булавой в руке, понесся на улицу и чуть не упал, поскользнувшись на крови, оставленной безголовым городским стражем.
Тогда тошнота подступила к горлу Маргариты, и острый спазм схватил ее нутро. Она зашла в тень за колонны, бессильно прислонилась боком к стене и, чтобы скрыть от мужчин волосы, укуталась вместе с головой в бежевый плащ. Зажимая одной рукой плащ под подбородком и держась другой рукой за стену, девушка медленно пошла вдоль нее. Боль от ходьбы помогала не поддаваться безумию в том аду, что ее окружал. Следившие за пленницей лодэтчане уставились на нее, но Маргарите стало всё равно. Зайдя за очередную колонну, она разглядела на ней кровавые разводы и отпечатки рук. Ее собственная рука натолкнулась на что-то липкое, и вся ее ладонь оказалась в чьей-то крови, ноги в тонких сапожках промокли. Прекрасно понимая, что она наступила в кровь, Маргарита пошла дальше. Мутило ее сильнее. От наблюдателей отделился коренастый мужчина лет тридцати с перебитой переносицей. Маргарита, не желая общаться, резко повернулась к нему спиной – и увидела кровавые следы своих ног на светлом мраморе. Тень от колонны, за какой неизвестный человек истек кровью, бросилась к ней навстречу силуэтом Идера Монаро, настигла и наотмашь ударила по лицу – Маргарита качнулась, теряя плащ и открывая грудь в разорванном платье. Подбегавший мужчина едва успел подхватить падавшую в беспамятстве девушку.